2

Существует такая удивительная порода людей - укорененные москвичи. Не надо путать с коренными, те ничем, кроме легкого снобизма столичных жителей, от прочих россиян не отличаются! В отличие от них москвич укорененный - существо, за пределы Москвы не выезжающее, да и не стремящееся. Бывают разные степени укорененности. При самой запущенной человек рождается в роддоме имени Грауэрмана, хоронят его на Ваганьковском, а живет он (иногда - очень долго) где-то в промежутке между этими точками.
Про очень запущенный случай мне как-то рассказал отец. Его сослуживица в пятьдесят с лишним лет первый раз выехала из Москвы - в Питер, на научную конференцию. Перед поездкой она сильно нервничала, но только в поезде выяснилось, что женщина никуда и никогда не выезжала из Москвы. Даже в детстве в пионерлагерь! Даже летом на дачу! Без особых причин, просто не выезжала - и все тут! В поезде она всю дорогу не спала, вглядывалась в унылые пейзажи за окном. В Питере восхищалась Невой и Невским, Исаакием и Адмиралтейством, парадными и поребриками. Целый мир внезапно открылся для человека!
Я, хоть и вырос в Москве, но вопросом «есть ли жизнь за МКАДом» не задавался, в Питере был раз пять, побывал и в Рязани, и в Екатеринбурге, и даже в Красноярске. Ну и в Турции с Испанией, нынешней альтернативе Крыму.
Однако город Орёл был для меня полнейшая терра инкогнита. Ну, «город первого салюта» вместе с соседним Белгородом. Ну, какая-то крепость там была в старину... или сражение?
Вот и все, пожалуй.
Даже как зовут себя местные жители, я не знал. Орёльцы или орельцы? Орловчане? Орловяне? Орёльцы, орёлчанки и орловята?
Ответ я получил от дежурившего на привокзальной площади таксиста, которому я сообщил, что отстал от поезда и должен как можно быстрее приехать в Харьков.
— Меня мало чем удивишь, - философски сказал таксист, выглядывая в опущенное окно старой «Волги». - Ты платишь, я тебя везу. Хоть в Москву.
В Москву?
Мне вдруг безумно захотелось назад. Домой, в Москву. В шумный мегаполис, где затеряться проще, чем в пустыне. А станут ли там меня искать? Может быть, погоня с тем и связана, что я не смирился, не начал вести прежнюю обыденную жизнь, а кинулся на поиски? Я как-то сразу поверил в это. Поеду сейчас назад, в Москву - и кошмар развеется. Вернусь на работу в «Бит и Байт», получу выволочку за прогул, помирюсь с Анькой...
Забуду Настю.
— Нет, - сказал я. - Мне в Харьков.
— Сколько?
Я понимал, что он имеет в виду. Но ответил неожиданно для самого себя:
— Как поедем-то? Сразу на Курск или через Знаменку?
Какая еще Знаменка? Я и про то, что дорога через Курск идет, не знал!
Водитель еще раз осмотрел меня. Куда внимательнее. Видимо, то, что он видел, и то, что я говорил, друг с другом не вязалось - будто на телеканал «Наше кино», где шли какие-нибудь «Девчата», наложилась звуковая дорожка фильма «Девки», идущего по каналу для взрослых.
— А фигли через Знаменку? - спросил водитель.
— Короче, - предположил я.
Нет, не предположил. Знал!
— Короче, да дольше. В Кромах застрянем... Ты орловчанин, что ль?
— Можно и так сказать. - Я улыбнулся. - Ну, за сколько повезешь-то?
Водитель вздохнул. Сплюнул через открытое окошко, неохотно сказал:
— Ну... я ж обратно никого не найду... Давай за семь?
По неизбывной московской привычке я мгновенно решил, что речь идет о сотнях долларов. И сказал:
— Шеф, ну это свинство, так ломить...
— Ну шесть тысяч, раз земляк. - Водитель покачал головой. - Меньше не повезу!
— Поехали. - Я глянул в сторону вокзала, обошел машину и сел на переднее сиденье. До меня дошло, что в провинции крупные суммы считают не сотнями долларов, а тысячами рублей.
— Деньги вначале заплатишь, - предупредил водитель, не спеша заводить машину. - Я домой заеду, жене оставлю.
— Разумно, - согласился я и достал принадлежавший некогда Коте бумажник. Отсчитал шесть тысячных. Водитель аккуратно сложил их, спрятал в карман и повернул ключ зажигания. Спросил:
— А что на поезде-то не едешь?
— Отстал.
— Ну да. - Водитель усмехнулся. - Отстал... Вон хвост поездной из-за деревьев торчит... А то могу до Курска довезти, быстрее поезда. Хочешь? Там сядешь в свое купе баиньки...
— До Харькова, - настойчиво повторил я.
— Мое дело простое, баранку крутить. - Водитель пожал плечами. - Но учти, если у тебя документы не в порядке или вдруг наркоту-оружие на границе найдут... это все твои проблемы.
— Нет у меня никакого оружия, - ответил я. - И наркотиками никогда не баловался. С такими мыслями - и пассажира берешь?
Водитель кивнул:
— Беру. Жить-то надо... И стекло опусти, ты мне тут все пивом провонял... гайцы остановят - заманаюсь доказывать, что не я пил.

Дорогу до Курска я не запомнил - спал. Едва водитель отъехал от своего дома, где вручил деньги заспанной жене, как я отключился. Снилась всякая белиберда, которая даже не запоминается, но оставляет после пробуждения тяжелое гадостное ощущение.
Проснулся я уже на выезде из Курска. Водитель остановил «Волгу» на заправке, сходил в магазинчик и купил пару банок холодного кофе. Остановка разбудила меня лучше любых колдобин на трассе Орел—Курск. Я заворочался, щурясь посмотрел на вернувшегося водителя. Булькал бензин, наполняя бак. Булькала упакованная в жесть кофеиносодержащая жидкость - назвать ее «кофе» язык не поворачивался, - стекая по пищеводу и наполняя желудок. Вкус вынуждал думать об этом напитке исключительно в скупых медицинских терминах.
— Будешь? - спросил водитель. Похоже, он убедился, что я не собираюсь нападать на него с целью завладеть машиной, - и подобрел.
— Тут туалет есть?
— Там, в магазинчике.
— Пойду ноги разомну...
Вернувшись, я взял предложенный кофе, открыл, сделал глоток. Мы вывернули с заправки на трассу. Начинало светать. Я закурил, опустив стекло до отказа. Воздух был прохладный и свежий - здесь зима еще не вступила в свои права, я снова вернулся в позднюю осень.
— Странный ты, - буркнул вдруг водитель. - Вроде и наш... и не наш. Не бандит, а деньги швыряешь не считая. Уснул вот... А если бы я тебя по голове тюкнул - и в кювет?
— Я же вижу, что не тюкнешь, - сказал я.
— Видел он... - Водитель хмыкнул. Машина неслась по ночному шоссе. Потряхивало - отремонтированная весной дорога к зиме уже была разбита.
Откуда я знаю, когда чинили дорогу? Откуда знаю расстояния между городами?
В конце концов, откуда мне известно, что жену водителя зовут Оксана, она моложе его на десять лет и проводит остаток этой ночи в постели соседа - с молчаливого попустительства своей матери, живущей с ними...
А вот имени водителя я не знаю.
Какие-то остаточные способности функционала? Проявляющиеся случайным образом?
— Странный ты, - вновь повторил водитель.
— Знаю.
— Тебе что важнее, парень, быстрее до Харькова добраться - или не чувствовать себя лохом?
Я хмыкнул:
— Вопрос... Хорошо бы, конечно, и то, и другое. Но добраться - важнее.
— Тогда я тебя высажу в Белгороде на автовокзале. И даже до местного таксиста доведу. У них на границе все схвачено, провезут быстро. А нас с тобой будут часа три мурыжить. Обойдется тебе удовольствие рублей в пятьсот.
— Ага. - Я кивнул. - Понял. И за сколько бы ты меня до Белгорода довез? Если бы я сразу так договаривался?
— Да тыщи за три - легко! - с нескрываемым удовольствием произнес водитель.
— Ясно. Ну, будет мне наука.
Некоторое время мы ехали молча. Потом водитель сказал:
— Пожалуй, пятихатку в Белгороде я за тебя заплачу.
— Почему? - поинтересовался я. - Не требую же...
— Я таксист, а не хрен с горы. - Водитель вытянул из пачки «Кэмэла» сигарету. - Это моя работа, я в ней хочу честным быть. Ну... - он искоса глянул на меня, - поторговаться, денег зарядить побольше - это все правильно. Хохлу - так я бы еще накинул... Но раз ты не ругаешься, денег назад не требуешь, то и я поступлю по совести. Я вот думаю, что если у нас все люди начнут работать увлеченно, с уважением к своей профессии - все наладится.
Мне захотелось рассмеяться. Но я промолчал, даже кивнул, соглашаясь с этим достойным настоящего функционала лозунгом.

Странное дело - вот такие короткие знакомства. Обычно они происходят в дороге, но порой ждут нас и в родном городе. Мы с кем-то встречаемся, говорим, едим и пьем, иногда ссоримся, иногда занимаемся сексом - и расстаемся навсегда. Но и случайный собутыльник, с которым вы вначале подружились, а потом наговорили друг другу гадостей, и скучающая молоденькая проводница, с которой ты разделил койку под перестук колес, и, в более прозаичном варианте, катавший тебя несколько часов таксист - все они осколки неслучившейся судьбы.
С собутыльником вы разругались так, что он зарезал тебя. Или ты - его.
Девушка-проводница заразила тебя СПИДом. Или же - стала верной и любящей женой.
Таксист так увлекся разговором, что въехал в столб. Или же - застрял в пробке, ты куда-то не успел, получил выговор от начальства, пришлось менять работу, уехать в другую страну, там встретить другую женщину, разбить чужую семью и бросить свою...
Каждая встреча - крошечный глазок в мир, где ты мог бы жить. И ловкий чиновник Саша, и провинциальный водитель, которому по ночам жена наставляет рога, - это все твоя неслучившаяся судьба. Мне они интересны.
Особенно когда я узнал, как легко стираются из жизни наши судьбы.
Зябко заложив руки в карманы (все-таки даже здесь, на юге, было холодно), я шел по утреннему, только просыпающемуся городу. Как обидно, что я не спросил у Василисы адрес... Хотя откуда я мог знать, что он мне понадобится?
В какой-то забегаловке с легким налетом украинского колорита я заказал себе порцию вареников, полтарелки борща, кофе и, поколебавшись, рюмку коньяка - согреться. Как ни странно, но вареники оказались ручной лепки и вкусные, к борщу прилагалась аппетитно пахнущая чесноком пампушка, кофе был приличным эспрессо, а коньяк (или скажем честно - украинский бренди) не вызывал рвотных позывов. К тому же в кафе стали забегать молоденькие девчонки какой-то повышенной по сравнению с Москвой симпатичности. Я всегда считал, что в Москве живут очень симпатичные девушки, но Харьков явно был вне конкуренции. На пятой или шестой девчонке, вызвавшей сильное желание с ней познакомиться, я счел за благо допить кофе и выйти под мелкий противный дождик.
Впрочем, улица облегчения не принесла. Поблизости явно был какой-то крупный институт или университет (а есть ли в Харькове университет? Не знаю... интуиция ничего не подсказывает), куда и шли на первые лекции студенты. Через минуту я поймал себя на том, что откровенно заглядываюсь на идущую параллельным курсом девушку, а та вполне благожелательно улыбается мне в ответ, - и резко свернул в переулок, пробормотав: «Жениться тебе надо, барин...»
К сожалению, я сюда не за невестой приехал. И не за галушками-варениками.
Я присел на лавочку во дворе старенького трехэтажного дома - облупившаяся штукатурка, подпертые обрезками рельсов маленькие балкончики с пузатыми выщербленными балясинами, редкие белые клеточки стеклопакетов на фоне старых серых рам. Что-то в здании было неуловимо московское - от старой, послевоенной Москвы. Наверное, и впрямь построено московскими строителями? Харьков во время войны разрушили почти до основания, он несколько раз переходил из рук в руки. Так что отстраивали его заново, всей страной, и получился он местами похожим на Москву, местами - на другие города...
Как мне найти женщину по имени Василиса? Когда я сам был таможенником, у меня было чувство направления, которое помогало вернуться к спрятанному в старой водонапорной башне перекрестку миров. Но чужие порталы я не чувствовал даже тогда. Да и функционалов узнавал лишь при встрече лицом к лицу.
Моя идея - приехать в Харьков, найти Василису, попросить ее помощи - изначально была весьма сомнительной. Да, мы как-то сразу вызвали друг у друга симпатию. И к тем неведомым кукловодам, что сделали нас функционалами, относились неприязненно. Василиса, как я понял, вообще была добровольным изгоем, не слишком часто контактируя с коллегами.
Но с чего я взял, что она станет мне помогать - рискуя потерять все?
Только потому, что знаю ее лучше других таможенников? Ну, не факт. С немецким таможенником мы общались не менее дружелюбно... едва ли не побратались...
За этими невеселыми размышлениями я курил, мок и впадал в депрессию. Что я здесь делаю? Не лучше ли довести до сведения функционалов, что я вовсе не собираюсь с ними воевать... что они могут оставить меня в покое... вдруг получится? А я вернусь домой. В «Бите и Байте» мне устроят головомойку за прогул, но, наверное, примут обратно. Да хоть бы и не приняли! Что я, до старости собираюсь прыщавым подросткам втюхивать «кульные видеокарты», а престарелым бухгалтерам доказывать, что «этот компьютер очень мощный, с «мышкой», монитором и Интернетом!» Поступлю в университет. На физмат. Чтобы это... изобрести машину для прохода между мирами. Ввалиться на Землю-один... нет, лучше - на Землю-нуль, которая, как я предполагаю, за всем стоит. И устроить им кузькину мать! С двумя мечами за спиной и автоматом наперевес! Окропясь святой водой и изучив тибетскую боевую магию! Все - в духе фантаста Мельникова...
Вспомнив Мельникова, я невольно вспомнил и Котю.
Вот тут на душе стало совсем хреново. Я встал, затушил вторую сигарету, которую начал смолить сразу за первой. И побрел через двор.
Харьков - большой город. Метро и все прочее, положенное по статусу. А в первую очередь - огромное количество домов. Площадь тут не экономили, застройка была высотной лишь местами.
Ну почему Василиса отсюда? Была бы она из какого-нибудь уютного маленького Бобруйска...
Через несколько дворов - мокрых, серых, грустных - я прошагал погруженный в свои мысли и почти ничего не замечающий. Дома стояли на холме, асфальтированная дорожка вилась между ними, огибая отгороженные штакетником палисадники, едва ли не огородики - вещь в миллионном городе странная и вряд ли разрешенная. Но на юге все проще. Дальше от идиотской схемы «положено - не положено», ближе к реальной жизни. Вполне возможно, что жители преспокойно растят себе лучок с укропом прямо у подъезда...
А потом что-то заставило меня остановиться - вблизи узкой улочки на выходе из очередного двора.
Это «что-то» трудно было передать словами. На самой грани реального и сказочного, увиденного и додуманного - будто быстрая тень, замеченная периферийным зрением и канувшая в никуда.
Я огляделся. Прислушался.
Если бы рассчитывал на свое испорченное сигаретами обоняние - принюхался бы!
Этот двор был другой.
Здесь с деревьев облетела не вся листва. Занавески в окнах были ярче. Торжествующе, насмешливо, будто ведя свой род от розового куста Герды и Кая, полыхали на подоконниках цветы. Черный котяра, вылизывающийся на багажнике... пардон, на капоте «Запорожца», аж лоснился - и размерами мог поспорить с камышовым котом или маленькой рысью.
Кстати, и древний ушастый «Запорожец» выглядел на удивление бодро. Не отреставрированной диковиной, не грудой металлолома, а именно машиной - маленькой, но задорной.
А еще палисадники перед домом были обнесены кованой изгородью. Выкрашенная отвратительной краской, к тому же грязная - но это была настоящая ковка. В тонком узоре переплетались земляничные листья и виноградные грозди. Над домом, как последний штрих, высился кованый флюгер - не какой-нибудь там банальный петушок, а дракон, раскинувший крылья и выпускающий из зубастой пасти ветвистые языки пламени. Частокол телевизионных антенн вокруг тянулся к небу, будто пики обороняющейся армии, заметившей незваного гостя.
Я засмеялся. Это было как визитная карточка Василисы - функционала-таможенника, раздаривающего налево и направо выкованные ею вещи.
Теперь осталось только сообразить, как выглядит ее таможня снаружи. Она что-то иронизировала по поводу башен, которые всегда появляются у мужчин... фрейдизм, дескать... Ага! Ее таможня была просто домиком. Без всякой экзотики.
Здания, к которым привязаны наши «функции», сами по себе обычные. Их может увидеть совершенно рядовой человек, да и видит, если на то пошло. Но видеть и увидеть - не одно и то же. Бывшая горничная, ныне функционал гостиничных дел Роза Белая, обнаружила в голодные годы гражданской войны продуктовый магазин лишь потому, что ее пригласили по этому адресу. Все остальные - и голодные красноармейцы, и на все готовые бандиты, и припрятавшие золотишко «буржуи» - шли мимо, мечтая о куске хлеба, - и не видели «пикулей, анчоусов, икры красной и черной, вырезки телячьей...»
Так и мою башенку у «Алексеевской» видели лишь те люди, кому сообщили - это новая таможня, это удобный проход в другие миры.
И я стоял буквально в двух шагах от таможни Василисы, не обращая на нее никакого внимания!
Двухэтажный кирпичный домик вклинился между зданиями побольше и повыше, будто распихивая их, пробивая себе выход к улице. К тому дому, что явно находился под покровительством Василисы и был снабжен заборчиками и флюгером, двухэтажный домишко почти притулился, их разделяла узкая, не протиснешься, замусоренная щель.
Со стороны двора в таможенном здании не было ни дверей, ни окон. Росло несколько деревьев - старых, скрюченных, землю устилали перегнившие листья и сломанные ветки. Можно было четко отметить границу, вдоль которой ходили люди, непроизвольно сторонясь странного домика: в земле были протоптаны самые натуральные ложбины!
Со стороны улочки я обнаружил одно окно на втором этаже: темное, будто занавешенное изнутри. И дверь - в которую с огромным удовольствием постучал.
Тишина.
— Эй, сосед! - вспоминая свой первый визит, крикнул я. Что я там кричал? Принял здание за мельницу, спрашивал насчет муки? Не будем повторяться... - Эй! Без ковша пришел!
Через некоторое время послышались шаги - твердые, уверенные. Я ухмыльнулся, представив себе Василису - крепкую, мускулистую, в кожаном фартуке на голое тело...
Да, с этим надо что-то делать. К примеру - пить бром.
— Кого это черт носит... - раздался знакомый приглушенный голос. - Будь я неладна, не может же это...
Дверь распахнулась, и я увидел Василису.
В розовом халатике с кружевами и оборочками. В пушистых тапках в виде белых щенят с глазками-пуговицами.
— Кирилл, - упирая руки в бока, сказала Василиса. - Твою мать... ты?
— Он самый, - не понимая причин столь шумной реакции, ответил я. Постарался отвести глаза и не слишком уж пялиться на Василису.
Получалось с трудом - ее было много.
— Не стой столбом... - Одним движением Василиса втянула меня в дом. Высунулась, бдительно осмотрелась. Захлопнула дверь.
Даже до жирафа рано или поздно доходит.
— Новости уже знаешь? - спросил я. Под «прихожую» в доме был отведен огромный зал с тремя дверьми и лестницей вверх. Абсолютно пустой, только кое-где держали потолок опорные столбы, украшенные не то коваными вешалками, не то просто отходами Василисиного производства.
— Конечно. - Василиса подняла со стоящего у двери столика (опять же - кованые ножки и лежащий сверху в кованой раме кусок толстого стекла) сложенную вчетверо газету. Тоненькую, в один разворот, вроде тех бесплатных газеток, что выпускают власти московских районов и округов.
— А? - только и сказал я, прочитав название: «ЕЖЕНЕДЕЛЬНАЯ ФУНКЦИЯ». Это был номер за сегодняшнее число. Выходила газета, если верить датам, аж с 1892 года.
— Бэ! - рявкнула Василиса. - За тобой следили? Ты как - самолетом?
— Поездом... в Орле была засада, но я ушел... - Развернув газету, я уставился на свою фотографию.
— Ушел он! - Василиса развела руками. - Нет, вы посмотрите на него... ушелец!
Почему-то мне и в голову не приходило, что у функционалов может быть своя газета. Функционалы-врачи, парикмахеры, официанты - пожалуйста. А вот тружеников пера я почему-то среди своих коллег не представлял. Хотя самый первый мой визитер, функционал-почтальон, мог бы навести на эту мысль...
С содроганием глядя на свою фотографию на первой полосе (недавнюю, но понять не могу, когда и кем сделанную), я принялся читать статью, озаглавленную «Последняя радуга».
Самое ужасное, что в целом статья не врала.
Она лишь не договаривала кое-что. И понятно было, что это «кое-что» журналист просто не знает - ни про роль Кости в происходящем, ни про Аркан... А так - даже с сочувствием было написано. Про молодого человека, психика которого не перенесла разлуку с родными и превращение в функционала. Про то, что я «подавал большие надежды», что открыл очень хорошие порталы из неохваченной ранее точки Москвы, но тлетворное влияние отдельных диссидентов (Не вру! Так и было написано - диссидентов!) меня погубило.
В общем - я увел от жениха (ничего прямо сказано не было, но почему-то возникало ощущение, что увел силой) понравившуюся мне девушку. Избил функционала-полицейского, который прибыл на место происшествия (опять же - получалось так, что он прибыл спасать Настю). На следующее утро (как-то само собой возникало четкое ощущение, что всю ночь я измывался над беззащитной девушкой) ко мне прибыла функционал-акушер Наталья Иванова, «которая помогла многим из нас стать теми, кто мы есть». Но я убил свою подругу, а потом и Наталью задушил электропроводом. Покинул башню, и та развалилась: опять же, ни слова лжи, но любой функционал должен был остаться в твердой уверенности, что я просто порвал «поводок», слишком удалился от своей функции. После этого я напал на своего приятеля Константина Чагина, которого «с тех пор никто не видел».
На этом журналист кончил живописать мои приключения, заявив, что «остается лишь ждать печальной развязки этой истории...».
При чем тут радуга - я так и не понял.
— В чем вранье? - спросила Василиса, когда поняла, что я дочитал.
— Так, по мелочам. - Я перевернул газету. Обнаружил кроссворд и колонку юмора.
Разворот занимали полосный некролог Натальи Ивановой, о которой вспоминали бывшие подопечные, и что-то вроде раздела объявлений, где перечислялись и рекламировались новые функционалы.
— Ты не убивал Иванову? - спросила Василиса.
Я помолчал. Потом посмотрел ей в глаза:
— Убивал. Даже два раза. На второй раз - получилось.
— Молодец, - сказала Василиса и дружески хлопнула меня по плечу. Я пошатнулся. - Ох и стерва же была... ты бы знал... нет, мужику не понять, какая это была стерва. Ты завтракал?
— Да.
— Все равно пошли, чай будем пить.

4

С тех пор, как человек научился считать, объясняться стало гораздо проще. Скажешь «горстка храбрецов сдерживала превосходящие силы противника» - только плечами пожмут, мол, горстки - они всякие бывают. А отчеканишь «триста спартанцев против десятков тысяч персов» - сразу становится ясен масштаб.
Одно дело «денежный мешок», другое - «мультимиллионер». Одно дело «страшный холод», другое - «минус сорок». Одно дело «марафонская дистанция», другое - «сорок два километра».
Никакие слова, никакие красочные эпитеты не сравнятся с той силой, что несут в себе числа.
Двадцать два километра.
Минус десять по Цельсию.
Честно говоря - совсем не страшная арифметика.
Зиму я любил. И даже зимний отдых. Пусть иностранцы пребывают в твердой уверенности, что зимой «русский мужик забиваться в свой изба и пить горячий водка из самовар». На самом деле выбраться зимой в подмосковный санаторий - большое удовольствие. Если ты не фанат зимних видов спорта, занятие все равно найдется: от катаний на снегоходах и санях до самых банальных пеших прогулок на свежем воздухе. А как потом пьется горячий чай! (Будем откровенны, рюмка-другая водки тоже не повредит.) Ну и поплавать в бассейне, глядя сквозь стеклянные стены на заснеженные деревья, попариться в сауне или парной... Что? Нет бассейна и сауны? Ну так надо выбирать правильные санатории...
Двадцать два километра - это просто большая прогулка на свежем воздухе.
Я отошел от дома Василисы метров на триста, прежде чем второй и последний раз оглянуться. В снежной круговерти едва-едва теплился свет в оконце. Минуту я постоял, кусая губы. Расстояние - не беда. Пройду. Главное - с пути не сбиться. Но тут помогут холмы. Судя по карте, они тянутся ровной широкой полосой, разделяя два портала. Так что когда гряда останется за спиной, то я буду идти прямо на башню другого таможенника. Солнце, хоть и едва видимое сквозь тучи, еще высоко, значит, полная тьма мне не грозит. Дойду.
Уже потом я поражался наивности - и своей, и Василисы. Причем если Василисе, живущей в теплом Харькове, эта наивность позволительна, то мне - вряд ли.
Наверное, все дело было в розе ветров, сдувавших снег со склонов к руслу реки. Но пока я не перевалил через вершину первого холма, идти действительно было просто. Ветер становился все сильнее и злее, но шел я по твердому обледенелому склону. А вот в лощине, лежащей за холмом, ноги сразу ушли в снег по колено. Еще один шаг - и я провалился в сугроб по пояс.
Переводя дыхание, я растерянно огляделся. Передо мной лежала небольшая, почти круглая котловина метров двадцати—тридцати в диаметре. Сущая ерунда! Вот только форсировать ее придется под слоем снега...
Я стянул рукавицы, засунул руки под капюшон и энергично потер уши. Так... Придется как-то обогнуть лощину. Развернувшись, я неохотно поднялся на гребень холма. Наклонил голову, защищая глаза от ветра, - и двинулся, огибая котловину поверху. Каменистый склон был покрыт предательской корочкой льда, слегка припорошенной инеем, но дешевые пластиковые сапоги и впрямь обладали неплохим сцеплением.
Миновав котловину, я поднял голову. В тот же миг, словно преисполнившись иронии, небеса Януса просветлели, солнце чуть ярче проглянуло сквозь тучи - и я увидел лежащую передо мной гряду холмов.
Все они были примерно одной высоты, будто стесанные исполинским рубанком. И пространство между холмами, все эти долинки-котлованы-расщелины заполнял плотный, слежавшийся снег. Посыпьте вафельную пластинку сахарной пудрой - и вы представите в миниатюре, как это выглядело.
Можно было сколько угодно гадать, каким образом сложился такой рельеф. Может быть, всплывающие иногда навыки функционала-таможенника даже подсказали бы, как подобная местность называется.
В любом случае мне надо преодолеть гряду. И если спускаться в долинки невозможно, то придется идти поверху, по вершинам холмов. Скользко, конечно, зато не нужно мотаться вверх-вниз по склонам...
Так что я даже не расстроился. Пожал плечами, снова наклонил голову, пряча лицо от ветра, и осторожно двинулся по скользким, промороженным камням. В голове вдруг всплыла какая-то заумная фраза «Криогенный рельеф. Бугры пучения и западины термокарста». Наверное, это и была та самая подсказка от энциклопедических знаний, некогда предоставленных в мое распоряжение? Ну, тогда подсказка вышла неполной, без расшифровки. Я мог обозвать происходящее, но не рискнул бы хоть как-то объяснить свои слова.
Плевать. Не на интеллектуальном шоу. Двигать надо ногами, а не языком...
И я двигал ногами. Шел по каменистым тропкам, то спускаясь к заполненным снегом ямам (там ветер был потише), то поднимаясь на вершины холмов (и вот тут вьюга обрадованно набрасывалась на меня с новой силой). Московская зима - теплая и грязная, с мокрым серым снегом, теперь казалась мне почти идиллической. Еще сентиментальнее вспоминались улочки Кимгима с его запряженными в сани лошадками, неуклюжими полицейскими броневиками на спиртовой тяге, прогуливающимися парочками в старомодных, не рассчитанных на беготню и сутолоку костюмах.
Зима - это очень симпатичное время года. Если без ветра...
Первый раз я поскользнулся и упал где-то через полчаса. Совсем не ушибся и бодро двинулся дальше. А вот когда ноги разъехались второй раз - больно приложился копчиком о камень и съехал в заснеженную ложбину, уйдя в снег почти по пояс.
Страха не было. Я выругался, распластался на снегу - будто на трясине или зыбучем песке, - выполз на камни. Присел на корточки - ветер при этом почти не ощущался. Снял рукавицы, сбросил рюкзак, открыл его. Кажется, Василиса укладывала туда термос...
Термос и впрямь нашелся. Маленький, металлический. Чай внутри оказался едва теплым - у Василисы не было времени разогревать самовар.
Зато она плеснула в чай не то коньяка, не то виски. Я даже закашлялся, сделав глоток. Принюхался. Нет, пожалуй, это даже не виски, а ром. На морозе хорошо, конечно, но придется быть осторожнее.
Я сжевал каменный от мороза бублик и сгрыз кусок твердого шоколада. Посмотрел на часы - ого! Прошло уже два часа с того момента, как я оказался на Янусе.
И сколько же я прошел за это время? Если брать чистое расстояние... ну, километров пять. Максимум.
Результат мне не понравился. С каждой минутой будет накапливаться усталость. Меня будет грызть холод и слепить снег. Скорость снизится. Захочется спать. Сколько же еще идти? Часов шесть? Восемь? Десять?
А если, поскользнувшись в очередной раз, я... нет, даже не сломаю, а потяну ногу? Дома можно отлежаться вечерок - и бодро хромать дальше по жизни.
Здесь я просто умру.
И вот тут начал просыпаться страх.
Мы, жители больших городов, привыкли ожидать опасность - но только свою, привычную. Пьяную шпану в подворотне, идиота-водителя на встречке, террориста в самолете, отравленный близлежащим заводом воздух. Наши опасности большей частью техногенные и человеческие. Землетрясения, цунами и наводнения, как правило, не для нас. Даже в тех городах, где природные пакости случаются, где-нибудь в Токио или Лос-Анджелесе, нормальный гражданин куда больше боится увольнения с работы, чем коварства стихии.
Природу мы привыкли считать покоренной, ничуть не интересуясь ее мнением. И только те горожане, кто привык работать вдали от городов, взирают на опасности мегаполиса со снисходительной улыбкой. Они знают, как быстро и легко убивает сорокаградусный мороз, как перемалывает дома в гравий и щепу оползень, как стряхивает с земли все следы человека землетрясение.
А остальным этого лучше и не знать.
Я поднялся, натянул рукавицы - и поразился тому, как быстро они потеряли тепло. Вроде руки и не замерзли... а рукавицы выстудились... Что ж, урок. Снял рукавицы - спрятал их куда-нибудь под куртку.
Выйдя на гребень снова, я почувствовал, что ветер не то усилился, не то стал холоднее. Впрочем, термометр мои ощущения не подтвердил. Минус десять. Видимо, кажется после отдыха.
Я двинулся дальше.
Холмам, казалось, не будет конца. То, чему на карте придумывались игривые сравнения, в реальности оказалось вымороженными каменными прыщами, вспухшими на моем пути. Я шел сквозь ледяную пургу, то несущую в лицо снежную крупку, то подталкивающую в спину резкими, коварными ударами. Дважды я падал, один раз - погрузившись в снег почти с головой. Выбираться пришлось долго.
Часа через четыре, когда я уже совсем выбивался из сил и начал отчаиваться, Янус вдруг решил смилостивиться надо мной. Ветер стих - мгновенно, будто где-то щелкнули клавишей и выключили исполинский вентилятор. Снежные тучи разошлись, солнце тусклой лампочкой разгорелось в небе (мы, дети мегаполисов, любим сравнивать природные явления с техникой). Горизонт, только что прижатый снежными стенами, стремительно раздвинулся.
И я обнаружил, что почти миновал холмы.
Впереди - не так уж и далеко, километра четыре-пять, стояла башня - очень аккуратная, белокаменная, с рельефными зубчиками поверху. Больше всего она походила на ладью из простеньких дешевых шахмат.
Я оглянулся в надежде, что далеко позади желтой искрой проглянет окошко в доме Василисы. Нет, конечно, ничего уже не увидеть...
— Не так страшен черт... - пробормотал я. Это в городе человек, говорящий сам с собой, вызывает улыбку или брезгливое раздражение. Посреди пустыни, не важно, снежной или песчаной, ты понимаешь, как нам необходим живой голос, и начинаешь говорить с единственным доступным человеком, с самым верным собеседником - с самим собой.
Минут через пять, пользуясь затишьем, я уже начал спуск с последнего холма. Все ловушки остались позади, теперь, как поется в детской песне, - «только небо, только ветер, только радость впереди...». Впрочем, на ветре я не настаивал. Небо и радость меня вполне устроят. Постучусь в дверь...
А если таможенник меня не впустит? Постарается задержать? Ведь паршивую газетенку получают все функционалы.
Пожав плечами, я решил разбираться с проблемами по мере их появления. Никаких призывов задерживать меня в газете не было. И, насколько я понял мораль функционалов, они никогда не совались в чужие дела. Ресторатор кормил, парикмахер стриг, полицейский хватал и не пускал.
По ровной поверхности, как ни странно, идти оказалось труднее. По эту сторону холмов лежал снег. Не слишком глубокий, по щиколотку, максимум по колено, но это все же мешало. Не слишком этому огорчаясь, я некоторое время трудолюбиво месил снег.
Пока не почувствовал, как начинает темнеть.
Судя по положению солнца, до заката было еще часа три-четыре. Но после короткой передышки ветер возобновился, более того - усилился. Тучи заволокли небо совсем уж плотным пологом, вскоре вместо солнца в небе просвечивало тусклое пятно. Снег повалил тяжелыми хлопьями, едва ли не комками. И начало холодать - вопреки всем «верным» приметам, что, когда идет снег, становится теплее. Видимо, это приметы не для Януса.
Я упорно шел дальше. Становилось все темнее, снежные занавеси давно уже скрыли от меня башню незнакомого таможенника. Я шел. Ноги вязли в снегу. Руки мерзли в рукавицах. Когда я остановился на минуту перевести дыхание, то оказалось, что вязаная шапочка на голове вся пропитана потом. Я стянул ее, поколебался - и выбросил, затянув вместо этого потуже капюшон. Достал из рюкзака остатки крошащегося на морозе шоколада, прожевал. Потом откусил кусок промерзшего сала и запил остатками чая из термоса. Чай был уже холодный.
По всем меркам мне оставалось пройти не больше километра. Даже по колено в снегу и в метель - это не дольше получаса. Я еще не выдохся, на километр меня хватит.
Главное - не промахнуться. Не пройти мимо, не миновать башню в десяти шагах.
Но должны же мне помочь прежние навыки? Ну хоть чуть-чуть! Я же чувствовал, куда мне идти, я знал расстояние до своей башни с точностью до метра!
Я шел, а снегопад все усиливался, становился все плотнее. Разгребая руками серую пелену, шаря на ощупь, будто плывя в студне, я останавливался каждые пять минут, оглядывался, пытаясь заметить хоть что-то - огонек, стену, темный силуэт в небе...
Ничего. Снег под ногами. Снег над головой. Снег вокруг. И все темней, темней, темней...
Остановившись, я присел, прижал руки к груди. Вокруг бесновалось серое, холодное. Метель, которая вначале стегала меня по лицу колючими брызгами, не ослабевала, но ее касания почему-то стали ласковыми, почти нежными.
А ведь я замерзаю...
Стянув рукавицу и вопреки всем зарокам бросив ее под ноги, я долго протирал глаза и растирал щеки. На веки намерзла ледяная корка. Кожа на щеках ничего не чувствовала и была на ощупь грубой, как брезент.
Ненавижу холод...
Попытавшись спрятать руку обратно, я рукавицу не нашел. Видимо, порыв ветра сдвинул ее куда-то в сторону. Может быть, на сто метров, а может быть, и на один. Все равно - не видно.
Я засмеялся - на крик не было сил.
Все-таки я не дошел. Все-таки они победили. Лабораторная мышка, которой удалось ускользнуть из клетки, вовсе не спаслась. Лабораторные мыши не выживают в природе. Даже если на них не охотиться специально...
Скорчившись, пряча лицо от ветра, я уже и не пытался сопротивляться. То растирал голой рукой лицо, то пытался согреть ладонь дыханием. Все силы уходили на одно - не упасть. Если упаду - усну мгновенно и навсегда.
Хотя стоит ли сопротивляться?
Кончится все равно именно этим.
Глупо. Ведь я же прошел все расстояние. Я перебрался через уродские холмы с их дурацкими буграми пученья и западинами термокарста.
Я всего лишь заплутал. Возможно, в десяти метрах от меня пылает за каменными стенами огонь в камине, и таможенник попивает горячий глинтвейн, с удовольствием поглядывая на неистовство пурги...
Ветер сильно толкнул меня в плечо. Упершись рукой в снег, я не поддался. Ветер толкнул меня снова. Потом подхватил под мышки и поднял на ноги.
Ветер?
Я что-то захрипел, вглядываясь в темноту. Но намерзший на ресницах лед и темнота вокруг уже не позволяли мне хоть что-нибудь увидеть. Я мог лишь едва переставлять ноги, помогая тянущему меня сквозь метель человеку.
Впрочем, почему человеку? Какой-нибудь местный монстр. В Кимгиме спруты, на Янусе - белые медведи... как в упряжке у Санта Клауса... нет, у него олени... вот у нашего Деда Мороза, не склонного к сюсюканью, вполне могли бы быть не кони, а белые медведи...
Голова уже совсем не работала. Я едва шевелил ногами, все глубже и глубже проваливаясь в беспамятство.
И последней, самой страшной мыслью было: «А что, если это мне только снится?»

Глоток спирта обжег горло, жидким огнем прокатился по пищеводу. Задыхаясь, откашливаясь, я приподнялся на локтях. Глаза слезились, я никак не мог проморгаться. Единственное, что было совершенно ясно, - я уже в помещении.
Я лежал на грубом шершавом ковре, рядом валялась моя одежда. Человек, только что вливший в меня спирт, заканчивал стягивать с меня брюки. Я видел только общий силуэт - зрение никак не хотело фокусироваться.
— Спасибо, земляк, - пробормотал я.
— Почему земляк?
— А кто ж еще... - я перевел дыхание, - ...будет замерзшего человека... чистым спиртом отпаивать?
— Тогда уж землячка, - надо мной склонилась девушка. Худенькая, миловидная. Молодая, на вид - лет двадцать. Чем-то она напоминала Настю, только попроще. Меня всегда поражало, как неуловима грань между красивой девушкой и просто хорошенькой - один овал лица, одна форма глаз и носа, все похоже - но какие-то неуловимые глазом миллиметры все кардинально меняют.
Впрочем, как раз эта тонкая грань между миловидностью и красотой позволяет женщинам творить чудеса с помощью нескольких граммов косметики.
Некоторое время девушка изучала мое лицо, потом удовлетворенно кивнула:
— Уши, наверное, не отвалятся. Сможете идти? Недалеко?
— Конечно! - преувеличенно-бодро сказал я и попытался подняться. Девушка подставила мне плечо - конечно же, никакое хрупкое телосложение не мешало функционалу даже женского пола иметь силу Ивана Поддубного.
Идти и впрямь было недалеко, до ванной комнаты. Один этаж наверх и короткий коридор. Пока мы шли, я все пытался подавить тошноту - спирт гадким комком бултыхался в желудке, будто превратился там в пригоршню едкого и липучего клейстера. Спирт мне доводилось пить два раза в жизни - один раз подростком, когда ездили с отцом на охоту (да, именно так, это была та самая русская охота, цель которой вовсе не в убийстве несчастных зверюшек). Но тогда мне дали «чуток понюхать для сугрева» после купания в холодной осенней речушке. А один раз я пил спирт уже вполне взрослым человеком. Вечером с друзьями мы распили бутылку водки, вполне ожидаемо решили, что надо продолжить, но идти до ночного супермаркета поленились. Поэтому в круглосуточной аптеке рядом с домом купили несколько пузырьков «жидкости антисептической» по десять рублей - гадкий, но, как мы считали, чистый этиловый спирт, отрада московских алкашей... Самое смешное, что для запивания спирта мы в той же аптеке купили минералку «Перье» и какие-то особо чистые лечебные немецкие овощные соки - и минералка, и соки стоили гораздо дороже обычной водки. То ли спирт оказался не таким уж и чистым, то ли целебные немецкие соки не выдержали такого надругательства и образовали со спиртом ядовитые соединения - но наутро я маялся самым тяжелым в жизни похмельем, после чего навсегда зарекся пить спирт.
Ванная комната у девушки оказалась немыслимо роскошной. Даже сейчас, полуживой от слабости, я что-то восхищенно пробормотал, едва мы вошли в сияющий круглый зал - мраморные стены, бронзовые лампы, огромная круглая ванна в полу, уже наполненная горячей водой и дышащая паром...
— Снимай трусы и забирайся в воду, - велела девушка. - Я сейчас приду.
Смущаться я не стал, хотя было у меня грустное предчувствие, что такое сугубо прикладное обнажение ликвидирует саму возможность каких-то романтических отношений в будущем. Ну какая девушка влюбится в парня, который грел отмороженную задницу в ее ванне?
Хотя с чего я вообще стал строить какие-то планы на эту девицу? Она таможенник-функционал, я беглый преступник... Не выдаст - и то счастье.
Забравшись в горячую воду, я, постанывая от удовольствия, вытянулся во всю длину - размеры ванны позволяли. На воде плавал маленький герметичный пульт. Путем недолгих экспериментов с кнопками я включил и выключил в ванне подсветку (как-то не тянуло на интим), а потом запустил аэромассаж: со дна ванны потянулись вверх ниточки воздушных пузырьков. Меня не то чтобы одолела внезапная тяга к красивой жизни, просто в бурлящей мутной воде я чувствовал себе увереннее.
Через несколько минут вернулась девушка - на этот раз с большой кружкой чая. Я благодарно кивнул, сделал несколько глотков. Чай был горячий и сладкий, с медом. Говорят, что от горячего чая все целебные свойства меда теряются, но меня это не расстроило.
— И как тебя зовут, земляк? - поинтересовалась девушка, присев у ванны. Она была в поношенных джинсах, в слишком большой ей клетчатой рубахе и босиком. В кино такие девушки ждут отважного ковбоя на ранчо...
— Кирилл. - Я не стал врать.
— Редкое имя у тебя... земляк. - В ее голосе слышалась ирония.
— А как тебя зовут? - подозрительно спросил я.
— Марта.
Я пожал плечами.
— Имя как имя.
— Что, такое имя в России есть? - удивилась Марта.
— Есть. Ну... не частое... Так ты не русская?
— Я полька! - Мое предположение было отвергнуто едва ли не с гневом.
— Ага. - Я кивнул. - Ну, надо было догадаться. Кроме русских и хохлов - только поляки способны живому человеку в рот спирт вливать.
— Не могу сказать, что меня это сходство радует, - кисло сказала Марта. - Пальцы чувствуешь? Покалывает?
Я пошевелил пальцами ног, потом рук. Кивнул:
— Нормально. Жить буду, похоже. Спасибо, что привела к башне.
— Никуда я тебя не приводила. - Марта достала из нагрудного кармана рубашки мятую пачку сигарет, зажигалку. - Ты сам пришел.
Она раскурила сразу две сигареты - опять же, что-то в этом было киношное, невсамделишное. Много раз видел такое в старых голливудских фильмах, но никогда - на самом деле. Одну сигарету, не спрашивая, сунула мне в рот. Я с наслаждением затянулся - последний раз я курил еще в Харькове.
Табак был крепкий. Я посмотрел на пачку - сигареты незнакомые, польские, явно недорогие.
И тут до меня дошло.
— Я сам пришел?
— Да. Начал стучать в дверь, я открыла. Ты и бухнулся на пол. А что?
— Помню, как искал твою башню и замерзал, - соврал я, не моргнув глазом. Точнее, не соврал, а сказал часть правды... - Был уверен, что замерзну насмерть.
— Нет, ты сам дошел. - Марта задумчиво смотрела на меня. Видимо, почувствовала недоговоренность...
— Интересно, мы на русском или на польском с тобой говорим? - быстро поинтересовался я.
— На русском, - раздраженно ответила девушка. - Как будто не знаешь, что таможенник с каждым общается на его языке.
— Ага. - Я кивнул. - Газету ты читала?
— Читала.
— Ну и что будешь делать?
Марта поморщилась:
— Как это у вас в сказках? В баньке попарю, накормлю, а потом съем?
— Ну, на Бабу-Ягу ты никак не похожа, - заверил я ее. - Ты давно стала таможенником?
— Девять лет. Я совсем девчонкой была. - Она сильно, по-мужски затянулась сигаретой, с любопытством поглядывая на меня. - Оклемаешься - и вали куда хочешь. Не стану я тебя задерживать. Но и прятать не стану, учти!
— Спасибо и на том, - искренне сказал я. - Скажи, у тебя куда двери ведут?
— Эльблонг...
— Не знаю такого... - пробормотал я. - Это не там, где Кимгим?
— Эльблонг - это польский город! - Кажется, Марта чуть обиделась. - А еще Янус. Антик. И Земля-шестнадцать.
— А это что за мир? - заинтересовался я.
— Отогрелся?
— Угу.
— Пойдем. Накинь что-нибудь... - Она кивнула на висящие на крючках халаты и вышла из ванной.
Один халат был женский, розовый с выдавленным рисунком. Другой мужской, густого синего цвета. Я поискал взглядом стакан с зубными щетками - щеток оказалось две. Марта явно не вела отшельнический образ жизни.
Без смущения или брезгливости запахнувшись в чужой халат, я вышел вслед за Мартой. Ванна и чай меня вполне согрели и привели в чувство. Бежать стометровку мне было рановато, но и опираться на чужое плечо уже не требовалось.
Девять лет - это девять лет. Если моя башня так и не стала мне настоящим домом, просто не успела им стать, то у Марты все было уютно и обжито. Первый этаж - изначально такой же просторный зал, как и у меня, был разгорожен на две комнаты стеллажами, заваленными самыми разными предметами - от горшков с красивыми цветами, упаковок прохладительных напитков и пива до каких-то железяк сомнительного происхождения и скомканной ношеной одежды. При этом общий бардак каким-то образом создавал ощущение уюта и комфорта. На ступеньках лестницы, ведущей на второй этаж, лежала длинная вышитая дорожка. Такие же сельского вида коврики валялись и на полу. А еще я заметил блюдечко с молоком - похоже, где-то тут жила кошка...
— Сюда иди, - велела Марта.
Я подошел вслед за ней к двери. Марта резко распахнула ее и сказала:
— Эльблонг.
Невольно запахнув халат посильнее, я слегка отстранился от двери. За ней был вечерний город со старинными домами, булыжная мостовая, фонарики под старину, сидящие за столиками кафе люди. Дверь выходила на небольшую, полную гуляющего народа площадь.
— Очень уютно, - признал я. - Выход в центре города?
— В центре. - Марта закрыла дверь, прошла к следующей. Открыла ее со словами: - Янус.
— Понятно, - глядя в кипящую снежную круговерть, сказал я. В дверь начало ощутимо задувать. Меня передернуло при мысли о том, что я сейчас мог валяться в этом ледяном аду - закостеневший, глядя в темноту разорванными льдинками глазами. - Закрой!
Марта впервые посмотрела на меня с легким сочувствием. Закрыла дверь, буркнула себе под нос:
— Гадкая Земля, ага. Летом тоже гадкая. Знаешь, что там люди живут?
Я покачал головой:
— Мне говорили, Янус необитаем.
Марта покачала головой:
— Однажды летом я видела парус на реке. Лодка, совсем плохая. Не похожая на наши. А еще тут есть дикие... - Она задумалась, потом неуверенно сказала: - Козы. Больше всего похожи на коз. Я подстрелила одну, она все равно отстала от стада, спотыкалась и падала. У козы в заднице, - Марта похлопала себя по крепкой попе, - оказалась стрела. С костяным наконечником.
Что-то в ее голосе меня убедило. Вопреки мнению прочих функционалов я поверил, что на Янусе есть разумная жизнь. Какие-то кочующие по планете за теплом животные и следующие за ними дикари? Почему бы и нет? Идущие на границе убийственной зимы и изнуряющего лета вечные странники весны... нет, скорее - вечные странники осени, живущие теми плодами, что дает эта негостеприимная земля. Каковы они, наши братья из соседнего мира? Могли бы мы понять друг друга? Подружиться? Могли бы мы чем-то им помочь и чему-то научиться у них?
Функционалов это не интересовало...
Словно услышав мои мысли, Марта сказала:
— Я иногда думаю, что каждый мир Веера населен людьми. Только не всегда мы их видим. Может быть, иногда они не хотят, чтобы мы их видели. А если нам ничего не нужно от мира, так мы ведь и не ищем...
Она подошла к третьей двери, постояла в задумчивости. Потом спросила:
— Ты бывал в Антике?
— Нет. Слышал немного.
— Смешной мир. - Она фыркнула. - Далеко не высовывайся, если выйдешь из двери - местные тебя заметят.
За третьей дверью был день. Солнечный и теплый. Дверь выходила на узкую улочку, где стояли каменные дома - не из кирпича сложенные, а именно из камня, надежно, но грубо, с узкими щелями то ли незастекленных окон, то ли бойниц, то ли вентиляционных отверстий.
— Торговые склады, - сказала Марта.
Это я понимал. Порталы почти всегда открывались в глухих местах, выходящая на площадь дверь в Эльблонг была скорее исключением из правил. Впрочем... ведь моя башня тоже выросла не на задворках Москвы. Видимо, в родном для таможенника мире проход мог открыться в любой точке. А уж потом он врастал в чужие миры осторожно, держась окраин...
— А кто заметит-то? - спросил я.
— Ну вот, слышишь, идут.
Действительно, послышались шаги. Мимо двери, вроде как не замечая ее, прошагали двое - смуглый мускулистый мужчина в свободной белой рубашке и белых штанах и старичок, кутающийся в темный плащ. Оба почему-то были босиком. Мужчина нес на плече длинный серый тубус явно немалого веса и напоминал поэтому гранатометчика из какой-нибудь страны третьего мира, несущего на позицию свой «Вампир» или «Таволгу». Впечатление портил только сверкающий золотой обруч у него на шее - по обручу шел затейливый узор, и украшен он был как бы не бриллиантами.
— Кто такие? - зачарованно спросил я. Кроме несчастных обитателей Нирваны и очень похожих на нас жителей Кимгима, я других обитателей чужих миров не видал.
— Хозяин с рабом, - сказала Марта. - Здесь рядом склад гробовщика. Видно, человек небогатый, поэтому купил урну для костей хоть и большую, но впрок, без гравировок... да еще и уцененную, похоже.
Я покосился на Марту. Ее лицо было абсолютно серьезным.
— Раб - это тот, что в золотом ошейнике с бриллиантами? - уточнил я.
— Ну да. А что тебя смущает? Богатый раб.
— И бедный хозяин? Он что, не может деньги у раба отобрать?
— Нет, не может. Здесь очень развитое рабовладение. Здесь раб может объедаться трюфелями, фуа-гра и черной икрой, спать на мягкой перине, иметь слуг и содержать любовниц.
— И иметь собственных рабов...
— Нет, - резко ответила Марта. - Вот этого он не может. Привилегия свободного. Тут очень странное общество.
Я посмотрел в спину могучему рабу и дряхлому старичку, спросил:
— А влезут кости-то в эту банку?
— Влезут. Их же перемелют в пыль. Вначале выставят тело на съедение птицам, лисам или рыбам - это уж кто как предпочитает. Потом соберут кости, раздробят и засыплют в этот цилиндр. И уже его водрузят на крыше дома или на кладбище - если дом перейдет не к кровным родственникам.
Меня передернуло.
— Непривычный мир, - согласилась Марта. - Но как-то живет.
Она закрыла дверь и направилась к последней, четвертой. Судя по тому, что Земля-шестнадцать, о которой единственной я спрашивал, была оставлена на десерт, меня ожидало любопытное зрелище.
Но я даже не подозревал, насколько любопытное.
Здесь было два цвета - красный и черный. Растрескавшаяся черная равнина уходила к удивительно близкому горизонту. То там, то здесь тянулись вверх гладкие, зализанные ветром скалы из красного камня. Пахло серой. Сухой жаркий ветер наметал за порог пыль - черную и красную.
Темно-красным, багровым было и небо. Низкое, давящее. На облака это не было похоже, скорее на тугую пленку, натянутую метрах в ста над землей. Временами сквозь багровый полог проблескивали всполохи - будто в небесах кипела беззвучная гроза.
— Господи ты Боже мой! - вырвалось у меня.
Честно говоря, кроме как воззвать к гипотетически существующему Всевышнему, мне ничего и не оставалось. Нет, конечно, можно было бы еще грязно выругаться. Но не при женщине же...
— Я тоже иногда думаю, что это ад, - сказала Марта. Видимо, истолковала мой возглас чересчур буквально.
Я покосился на девушку. Она неотрывно смотрела в багровое небо. Облизнула губы - с красно-черной равнины дул тяжелый, иссушающий ветер. Таинственным шепотом сказала:
— Однажды я видела... мне кажется, что я видела. Что-то белое падало с неба. Что-то... будто большая белая птица...
— Или человек? - спросил я, уже догадываясь, что там она увидела - или придумала.
— У людей нет крыльев, - уклончиво ответила Марта.
— Ты не пошла, не посмотрела?
— Оно было очень большим. Раза в два больше человека. Я испугалась. - Она посмотрела на меня, усмехнулась: - Считают, что Земля-шестнадцать - вулканический мир. Сюда рекомендуют не ходить. Вообще никому. Даже функционалам. Те, кто уходил далеко, - обратно не возвращались.
Равнина за дверью ощутимо заколебалась. Вдали медленным, ленивым волдырем вспух и опал белый колеблющийся купол. По одной из красных скал пробежала трещина.
У нас в башне землетрясение не ощущалось - и это придавало происходящему еще большую жуть.
— Так здесь бывает... - Марта вдруг взяла меня за руку. - Сейчас еще...
Над равниной раскатился долгий протяжный вопль. Будто тысячи голосов слились в мучительной и безнадежной жалобе.
— Что это? - спросила Марта. - Вот что это?
Я сглотнул. Вопль затихал вдали. Чувствуя себя доктором Ватсоном, втюхивающим сэру Генри то, во что он сам не верит, я сказал:
— Вулканы иногда издают странные звуки...
Марта повернулась ко мне. Некоторое время мрачно смотрела мне в лицо. Сказала:
— Я смотрела русский фильм про собаку Баскервилей.
Я пожал плечами:
— Прости. Но я как-то не верю, что ты открыла дверь в преисподнюю, где падают с небес ангелы, а под землей вопят грешные души.
Несколько секунд Марта молчала.
А потом - улыбнулась и захлопнула дверь. Сказала:
— У тебя крепкие нервы. Почти все ведутся. Особенно если удастся подгадать под гейзер.
— Так что там на самом деле?
— Выжженная пустыня. Фумаролы. Гейзеры. Вулканы. Дышать очень тяжело. Один... - она помялась, - один ученый сказал, что когда-то вся наша Земля была такой. Но потом тучи развеялись, вулканы затихли. А вот тут почему-то этого не произошло. Мир ни для чего не годный. К тому же фонит.
— Чего?
— Фонит. Радиация. Как в Чернобыле.
— Сильная? - насторожился я. Марте все равно, она функционал, а вот мне...
— Не сильная. Не бойся. Если не жить там, не спать на земле, не дышать долго их воздухом - то нормально.
Не поддавшись на мрачный антураж Земли-шестнадцать, я, похоже, заработал у Марты какие-то призовые баллы. Во всяком случае, смотрела она на меня куда доброжелательнее. И даже спросила:
— Есть хочешь?
— Конечно.
— Хорошо. Сейчас подберу тебе одежду... - Она замялась, но все-таки продолжила: - Если хочешь, я приглашаю поужинать в Эльблонге.
— Не привык, чтобы меня приглашали женщины.
— И что же? - Как мне показалось, в ее голосе мелькнуло разочарование.
— Придется привыкать, - со вздохом сказал я.

6

Проще всего понять человека, увидев его дом. Был у меня знакомый, которого все считали удивительным раздолбаем, - мог он неделю шарашиться по гостям, тусоваться в незнакомых компаниях, спать на полу, укрывшись грязным полотенцем, питаться килькой в томате и прошлогодними заплесневелыми сухариками. Впрочем, при этом он сохранял и некую благопристойность в облике и не увлекался пьянством - так что его поведение все списывали на удивительную житейскую неприхотливость.
Каково же было мое удивление, когда я впервые побывал у него дома. Маленькая двухкомнатная «распашонка», доставшаяся парню от усопшей в преклонных годах бабушки, была любовно отремонтирована - ну, может, и не «евроремонт», который стоит дороже самой квартиры, но уж всяко и не визит бригады пьяных молдавских шабашников. Дорогие деревянные окна со стеклопакетами, пол пусть из простого, но наборного паркета, а не какого-нибудь там ламината, - причем не залакированный, а натертый мастикой! Все современно, аккуратно, со вкусом - можно подумать, что тут живет молодой талантливый дизайнер, а не журналист, пишущий о компьютерных железяках для профильных изданий. Кухня потрясала огромной плитой с какими-то хитрыми режимами работы и вместительной духовкой - причем видно было, что она не стоит без дела. А окончательно меня добил огромный портрет бабушки, не без таланта написанный темперой и висящий на стене в красивой раме. Портрет был работы «раздолбая».
После этого я решил, что никогда не буду судить о людях, пока не побываю у них в гостях.
У Коти я бывал неоднократно и был убежден, что знаю его как облупленного. Впрочем, стоило ли так говорить после того, как мой давнишний приятель оказался функционалом, более того - куратором, главным над функционалами на Земле?
Почему-то я был убежден, что мы окажемся не в московской квартире Коти, а где-то совсем в другом месте. И на этот раз предчувствие меня не обмануло.
В самом перемещении не оказалось ровно ничего удивительного. Будто вышел в открытую дверь, ну или из таможенного портала в другой мир. Никаких жутких мук или, напротив, райских наслаждений, которыми, по мнению фантастов, сопровождаются нуль-транспортировки, гиперпереходы и прочие выдуманные способы перемещения.
Мы просто исчезли с дороги вблизи польского городка Эльблонга и появились в другом месте.
Я не очень-то люблю ругаться.
Но сейчас выругался - и от неожиданности, и от резкой боли в ушах. Пришлось несколько раз глубоко зевнуть, чтобы уши отпустило. А вот опытный Котя, как я заметил, путешествовал через пространство с широко раскрытым ртом.
Мы стояли в центре круглой мраморной беседки. Над головой - купол, вроде как из белого мрамора, настолько тонкого, что он просвечивал будто матовое стекло. Купол опирался на темно-зеленые колонны, покрытые спиральной резьбой. Пол тоже был мраморный, зеленовато-белый.
Но самым потрясающим был пейзаж вокруг.
Высоченные горы со снежными шапками на вершинах. Заходящее солнце подсвечивает легкие пряди облаков - розовым, сиреневым, фиолетовым. Воздух холодный и разреженный.
— Мы что, на Марсе? - спросил я.
— Тебе виднее, я там не бывал, - пробормотал Котя. - Блин... холодрыга какая... Это Тибет.
— Шамбала? - снова попытался пошутить я.
— Да, - кивнул Котя. - Пошли... холодно тут.
Холод и впрямь пробирал до костей. Продолжая опираться на Котю, я вышел из беседки. Вниз по крутому склону уходила каменная лестница - к маленькой долине между складками гор. Там, огороженные высокой каменной стеной, высились какие-то строения. Рыжий, изъеденный временем камень стен, крошечные окна - будто бойницы. Буддистский монастырь?
— Монастырь? - спросил я.
— Не совсем. Официальная резиденция куратора в нашем мире.
Я посмотрел на Котю и покачал головой:
— Все-таки ты зараза...
— И почему?
— Будто не знаешь, как я мечтал побывать в Тибете!
Котя покрутил пальцем у виска.
— Нет, ты точно спятил... Пошли вниз, а то твой визит в Тибет будет первым и последним.
Опираясь на его плечо, я заковылял вниз. Котя сопел и пыхтел, будто не обладал силами функционала. Ох и мастер же он притворяться...
Я вдруг подумал, что у меня совершенно нет на него обиды или злости. Будто и не пытался он меня убить. Будто не был ответственным за все безобразие, творившееся со мной и вокруг меня...
А ответственный ли он - на самом-то деле?
Откуда я знаю, кто или что такое «куратор»? Что он может, а что нет? Какие «поводки» для него существуют?
— Нам надо будет серьезно поговорить, Котя, - сказал я.
— Надо, - виноватым голосом произнес Котя. - Разве я спорю...
— Дать бы тебе, чтобы сразу с Тибета и до Пекина долетел, - мечтательно сказал я. И почувствовал, как Котя вздрогнул. - Что, боишься?
— Побаиваюсь, - признался Котя. - Что ж ты ляхам не надавал оплеух? Как мне в машине?
— Да так... в целях разрядки международной напряженности. Чтоб конфликта какого не вышло. Чтобы не обижались.
Котя фыркнул:
— Ну извини. Я был не в курсе, а то оставил бы тебя на дороге... да держись же ты!
Поскользнувшись на обледенелой ступеньке, я едва не полетел вниз. Котя с трудом удержал меня. Остановился и печально сказал:
— Нет, ну где эти кретины? Опять свои колеса крутят? Я же велел - один всегда должен следить за беседкой!
— Какие кретины, какие колеса? - спросил я.
Словно отвечая на мой вопрос, двери самого большого строения распахнулись. Из них оранжевыми апельсинками посыпались толстенькие люди в просторных балахонах.
— А говорил - не монастырь! - укоризненно сказал я.
— Я говорил «не совсем», - поправил Котя. - Надо же им чем-то заниматься? Понимаешь, я ведь для них...
— Будда? - с любопытством спросил я.
— Нет. Но максимально приблизившийся к нему праведник, - с гордостью сказал Котя.
— Ага. Праведник. «Девочка и ее пес», - негромко сказал я.
— Чего?
— Нет, нет. Ничего. Праведник так праведник... «Восьмиклассница и физкультурник».
На этот раз Котя расслышал. И, к моему удовлетворению, смутился.
Монахи тем временем уже приближались к нам, поблескивая бритыми головами. Оранжевые тоги будто светились в вечернем сумраке.
— Так, так... - Котя призывно помахал им рукой. Что-то гортанно выкрикнул, ему ответили - и несколько монахов кинулись обратно. Котя сообщил: - Послал самых смышленых готовить нам горячие ванны. Ты как хочешь, а я продрог.

Примерно через полчаса я, сидя по горло в горячей воде, наполняющей высокую деревянную лохань, пил из глиняной пиалы обжигающий напиток, который Котя назвал тибетским чаем. На вид эта буро-зеленая маслянистая жижа напоминала скорее кисель. На вкус... ну да, крепкий чай, в который от души набухали жира и соли, а потом все сбили в густую суспензию. Уверен, что дома я и глотка бы не выпил. Даже ради любопытства. Даже в каком-нибудь модном ресторане.
Но здесь напиток почему-то пился. И даже доставлял удовольствие.
По соседству располагалась еще одна лохань, в которой отмокал Котя - с такой же пиалой в руках. Чай он пил с причмокиванием и восторженными оханьями, показавшимися мне несколько преувеличенными.
Помещение, где нам устроили «ванны», было небольшим, с низким закопченным потолком. Все здесь было темное - от времени, от дыма, от въевшейся грязи. Пол, как мне показалось, был из утоптанной до состояния камня земли, сверху слегка присыпанной какими-то сухими травами. Единственными анахронизмами были веселенькие резиновые коврики для ванной - розовые, с утятами и рыбками, брошенные на пол возле наших лоханей. Ну и чудовищный агрегат китайского производства, совмещающий в себе лампу дневного света, маленький черно-белый телевизор, радиоприемник и еще какие-то прибамбасы. Лампа светила, телевизор тоже работал, хоть и показывал одни только атмосферные помехи. Приемник похрюкивал, временами выплевывая отдельные нечленораздельные слоги:
— Син... бай... сем... иц... ка... ец...
Китай, понятное дело...
Появились Дава и Мимар - те самые «смышленые монахи». Каждый нес по ведру горячей воды, которую они и принялись понемногу подливать в лохани. Потом Мимар (впрочем, может быть, это был Дава?) достал серый мешочек, развязал и подсыпал в воду какой-то сушеной травы.
— Это что? - подозрительно спросил я Котю.
— Древняя тибетская медицина. Ну что смотришь так подозрительно, не знаю я! Какие-то травы. Для аромата. Или для здоровья.
— А как я еще могу на тебя смотреть? - Я пожал плечами. Монахи тем временем вышли, все такие же отрешенные и безмолвные. - Ты мне врал все время, сколько я тебя знаю! Притворялся обычным человеком! Потом пытался убить! Можешь это как-то объяснить?
— Могу, - непривычно серьезным тоном ответил Котя. И, помолчав, добавил: - Спрашивай - я буду отвечать.
Легко сказать - «спрашивай»! У меня накопилось уже такое количество вопросов, что я вначале растерялся. Котя терпеливо ждал, отмокая в лохани.
— Сколько тебе лет? - спросил я.
— Ну что ты привязался? - поразился Котя. - Я ведь уже говорил - больше, чем кажется.
— Я помню. А конкретно? Сколько?
Котя со свистом втянул воздух. Откинул голову так, что стукнулся затылком о край лохани. И мрачно сказал:
— Сорок девять.
Почему-то я сразу ему поверил.
— Две мировые войны и революции, - ехидно сказал я. - Куратор... Так ты всего на четверть века старше меня! А зачем врал?
— Куратору полагается быть старым, - сказал Котя. - Старым, мудрым, опытным. А я стал куратором всего двадцать три года назад... ну какое было бы ко мне уважение?
— Как ты стал куратором? - уже начиная догадываться, что к чему, спросил я.
Котя вздохнул. Снял очки, зачем-то прополоскал их в горячей воде и повесил на край лохани.
— Ну? - подбодрил я.
— Я... меня стерли. Был один акушер с Аркана, сейчас он работает в другом мире, не у нас... - Котя помолчал. - Я стал функционалом... только не смейся... функционалом-музыкантом.
— Чего?
— Музыкантом.
— Скрипачом? - спросил я с иронией.
— Саксофонистом.
Я молчал, не зная, что и сказать. А Котя мечтательно продолжал:
— Ты бы слышал, как я играл! У меня был очень редкий инструмент - бас-саксофон...
— Работы Страдивари?
— Будешь издеваться - ничего рассказывать не стану.
Я примиряюще поднял руки.
— Извини. Само вырвалось. Я и не знал, что саксофоны бывают разные.
— Бывают семи видов. Самые распространенные - тенор, альт... А бас - большая редкость. Вот я на нем и играл.
— А что на нем играют? - продолжал я недоумевать.
— Ну... есть разная музыка для саксофона, - уклончиво сказал Котя. - Но я в основном импровизировал. Играл... - Он замолчал, но все же закончил: - В ресторане.
— Джаз - музыка для толстых, - пробормотал я.
— Ага. - Котя фыркнул. - Неужели еще не понял, что все мы - прислуга? Что содержатель гостиницы, что владелец ресторана, что таможенник на перекрестке миров? Вот и я... учился на журфаке, мечтал в «Комсомолке» работать и вдруг - стал никем. Два дня шатался по улице, хорошо хоть, что лето было на дворе. А потом мне позвонили... знаешь, тогда ведь мобильных не было. Тогда вообще был Советский Союз. Брежнев недавно помер, у власти Андропов... Ты знаешь, кто такой Андропов? Да откуда тебе знать... Он был руководителем КГБ, сразу начал в стране чистку проводить. Сажали всяких взяточников, увольняли тех, кто в рабочее время занимался личными делами... оцепят магазин и кинотеатр, к примеру, и проверяют - человек в отпуске или должен в это время быть на работе...
— Знаю я и про Советский Союз, и про Андропова. Сажали - ну и правильно делали, - сказал я. - Разве коррупция - это хорошо? Ну а если бы у нас кто-то в рабочее время в кино пошел... да какое там в кино, остановился бы задницу почесать, его бы Андрей Исаакович тут же пинком на улицу уволил!
Котя поперхнулся и некоторое время задумчиво смотрел на меня. Потом сказал:
— В какой-то мере, конечно... Но это к делу не относится. В общем - я был уверен, что стал жертвой КГБ. Что меня сводят с ума или просто издеваются...
Мне хотелось спросить, с чего бы это вдруг КГБ стало издеваться над студентом. Но я испугался, что Котя снова пустится в нудные и совершенно не нужные мне воспоминания, и поэтому промолчал.
— Я шел мимо телефонной будки, - продолжал Котя. - И вдруг в ней зазвонил телефон. Старый такой железный таксофон... в него надо было кидать монетку в две копейки... Считалось, что позвонить на него нельзя, что у него нет номера. Все знали, что на Западе в таксофон можно перезвонить, в фильмах это часто показывали, а у нас почему-то нет. Но таксофон зазвонил... я подошел и снял трубку.
Он замолчал.
— Тебе сказали адрес, куда явиться?
— Да. Я нашел странный домик - маленький двухэтажный домик из красного кирпича с крышей, крытой железом. Он был зажат между двумя панельными двенадцатиэтажками, представляешь? В то время у нас так не строили. Старые дома не щадили, снесли бы на фиг...
— И сейчас снесли бы, - заметил я. - Земля дорогая.
— На первом этаже там была лавка музыкальных инструментов, - продолжал Котя. - Я походил, посмотрел... и выбрал себе саксофон. Сам не понимаю, что на меня нашло. Но я вдруг понял, что это - мое... - Котя хихикнул. - Поднялся на второй этаж, там был страшный бардак, окна побиты, штукатурка на полу, какой-то разваливающийся трухлявый диван... Я на него уселся - и стал играть. У меня никогда не было музыкального слуха. Мама в детстве водила к знакомым музыкантам, те ей сразу сказали - не надо зря мучить и ребенка, и пианино... А тут я сел и стал играть. Голодный, не понимающий, что со мной происходит, - сидел и играл. Часа через три ко мне пришел мой акушер...
Я больше не перебивал. Слушал про то, как Котя стал выступать - иногда и в самых обычных, человеческих заведениях, но чаще - в ресторанах и клубах, которые содержали функционалы. Он играл для функционалов и для тех людей, что пользуются нашими услугами. Так прошло полгода.
А потом Котя познакомился с куратором.
— Его звали Фридрих. Кажется, он был австрийцем. Очень приятный мужик на самом деле... - Котя помолчал. - Не то чтобы мы подружились, но всегда приятно, когда тебя ценят... пусть даже за незаслуженный талант... Он обычно приходил с девушкой по имени Лора. Обычная девушка, не функционал... очень красивая. Очень.
Он снова замолчал.
— Ты его убил, - сказал я.
— Да.
— Из-за девушки?
— Да.
— Почему?
— Потому что вначале убил он. Лору. Когда узнал, что она ему изменила... со мной. - Котя усмехнулся. - Потом уже я узнал, что это был не первый ее адюльтер. И ко мне она всерьез не относилась. Фридриху, похоже, надоели непрерывные измены вперемежку с истериками. Он убил девушку... знаешь, это выглядело как сцена из старого фильма - сбросил ее со скалы. У меня на глазах. А потом очень спокойно сказал, чтобы я больше не поддавался на такие соблазны... он же серьезный человек, ему не нравится быть рогоносцем... Он очень легко к этой ситуации отнесся. А я - нет. Я завелся. Как ты, когда убили Настю. Я кинулся на Фридриха, хоть и понимал, что ничего не сумею сделать... и вдруг что-то произошло. Я его просто-напросто задушил. Прижал к земле и задушил. Он очень долго не умирал. Пытался вырваться... - Котя замолчал. Потом продолжил: - Так куратором стал я. Ко мне... пришли. С Аркана. И объяснили, что раз уж уничтожил прежнего куратора, то теперь стану выполнять его обязанности. Я согласился. Я был в ужасе, если честно.
— И часто куратору приходится?.. - Я не стал заканчивать фразу.
— Я больше никогда и никого не убивал. - Котя помотал головой. - Нет. Никогда. Это... это делают акушеры или полицейские. Куратору... ну, самому не нужно. Пост слишком высокий. А когда с тобой случилось... когда эта дура Иванова убила Настю, а ты ее казнил... я запаниковал. Я решил, что все повторяется. Что ты становишься куратором вместо меня. И попытался... извини. Я больше не буду.
Некоторое время мы сидели молча - два голых дурака в бочках с остывшей уже водой. Потом я сказал:
— Ясно. А скажи мне такую вещь, Котя... Я что, действительно становлюсь куратором?
— Не знаю. - Котя помолчал. - Но ты определенно приобрел какие-то способности - раз сумел расправиться с акушером. А я... я свои способности теряю.
И в голосе его мне послышалась легкая паника.
— Я тебе подарю саксофон, - сказал я. - Будешь лабать в ресторане. А по ночам писать скандальный роман «Учительница пения». У тебя как раз самый возраст - предаваться эротическим фантазиям.
— Я ему предамся, - негромко сказали от двери. - Я ему так предамся... Привет, Кирилл.
Повернувшись к двери, я потрясенно уставился на Иллан.
Да, конечно, я помнил, что они были вместе. И логично было предположить, что вместе и остались.
— Простите, что помешала. - Иллан ухмыльнулась и бросила на лавку у дверей стопку сероватых полотенец. - Но присоединиться мне как-то неудобно, а послушать вас любопытно.
— Мы сейчас придем, - сказал Котя с легким заискиванием. Кажется, его статус куратора, уже явно знакомый Иллан, в их отношениях мало что изменил.
— Давайте, ребята. У меня тоже есть вопросы. - Иллан посмотрела на меня - и в ее глазах мелькнула боль. - Кирилл... мои соболезнования.
Я неловко кивнул и ответил:
— И мои... тоже.

8

Как сделать мир лучше - это каждый понимает по-своему. Но все вместе люди знают и понимают, что в этом лучшем мире им не придется работать, их будут любить и хранить всей огромной счастливой землей.
К сожалению, каждому видится свой путь к построению такого замечательного общества. И если разобраться, то ни старания философов, ни усилия социологов так и не способствовали изобретению ничего более жизнеспособного, чем классическая Утопия - где даже у самого скромного землепашца было не менее трех рабов.
Человечеству просто не хватает изобилия двуногого скота. Обращать в рабство своих ближних уже как-то немодно, а делать роботов из шестеренок или белка мы пока не научились. Но как только научимся - она у нас будет.
Утопия.
Та, которой человечество достойно.
Я так и не понял, какие все-таки отношения были у Коти с монахами буддистского монастыря, кем они его считали и почему прислуживали. Но утром вся моя одежда была в идеальном состоянии, чистая и выглаженная, а когда я вышел из маленькой комнатки, где ночевал, - в «английской» зале уже был подан завтрак.
Причем совершенно не отвечающий миролюбивой религии: омлет, колбаса, сосиски...
— До чего ты довел монахов... - пробормотал я, глядя на Котю. Он уже уминал сосиски, сбрызгивая их кетчупом перед каждым укусом. И одет он был так, будто спустился к завтраку в пафосном отеле, - брюки, пиджак, свежая рубашка. Только галстук не повязан...
— О, ты бы знал, чего это стоило! - горделиво ответил Котя. - Они на обед мне курицу сварят!
— Живьем? - предположил я, накладывая себе омлет - остывший, но на вид вкусный.
Котя хихикнул.
— Иллан еще спит, - сообщил он, хоть я и не спрашивал. - Будешь дожидаться, пока она встанет, или сам двинешься?
— Поем и двинусь, - сказал я, косясь в маленькое окошко. За окном был серый холодный рассвет и подсвеченные розовым горные пики. Хотелось читать Рериха и Блаватскую.
— Я тебя перемещу в Москву, - сказал Котя. - Хорошо? Оттуда есть три удобных прохода в Орызалтан. Там найдешь Андрюшку... - Он выложил передо мной конверт. - Тут письмо. Можешь прочитать, я не заклеил.
Я взял конверт - ой, древность-то какая, на нем была марка с надписью «Почта СССР» - и спрятал в карман. Котя продолжал:
— В письме я прошу Андрюшу обеспечить тебе безопасный проход в Твердь, контакт с кем-то из их руководства. Неофициально, конечно. Но путь проверенный, уже много раз так вели дела.
— А я думал, что с религиозными фанатиками дела вести нельзя...
— Я тебя умоляю, Кирилл! - Котя фыркнул. - Фанатики бегают и выполняют приказы. А руководство всегда вменяемо. Уверен, если мы сможем потягаться с Арканом - они тоже быстро пойдут на переговоры.
— Так что мне узнавать? Просить помощи? - ковыряясь в омлете - нет, все-таки он был невкусным, спросил я.
— Ну да. Так, мол, и так... ты функционал, который порвал со своей функцией. А поскольку ты друг куратора - ты его, то есть меня, тоже убедил пойти против Аркана. Ну, рассказал о своем визите туда, про злую повитуху Иванову... я проникся. И вот мы готовы выступить против Аркана. Нам бы только узнать, как делать людей функционалами...
— Или обратно людьми.
Котя улыбнулся:
— Именно! А еще - обнаруживать чужаков, закрывать проходы между мирами... Дел много. Но мы готовы и делегацию Тверди принять, и транспортом ее здесь обеспечить, и деньгами.
— Они в нашем мире рехнутся, - сказал я.
— Не исключено! - весело ответил Котя. - Но могут набычиться, помолиться - и адаптироваться.
— И мне дадут ответ? Сразу?
— Это вряд ли. - Котя покачал головой. - Бюрократы - они всюду. У церковников тоже. Так что, изложив всю нашу позицию, возвращайся в Орызалтан. Либо поживи у Андрюши - он человек гостеприимный, либо езжай в Москву. Честно говоря, не знаю, как тебе будет спокойнее.
— А как держать с тобой связь?
— Я почувствую, когда ты появишься в нашем мире, - ответил Котя. - Но на всякий случай... если вдруг я потеряю эти способности...
Он вынул из кармана черную кожаную визитницу - предмет для прежнего Коти совершенно непредставимый. Вручил мне серебристый прямоугольник.
Там был только номер. Длинный номер.
— Спутниковый, - сказал он. - А что делать? Зачем отказываться от техники?
— Угу. - Я спрятал визитку. - Круто.
Котя и спутниковый телефон - это тоже было удивительно. Куда удивительнее того, что он был куратором функционалов на планете Земля...
— Я тоже не бездельничать собираюсь, - пояснил Котя. - У меня сейчас будет разговор с одним политиком...
— С Димой? - блеснул я эрудицией.
Котя захихикал:
— Ты как человек, который подружился с одним китайцем, а потом встретил другого и говорит: «А я знаком с господином Сунь Вынь - вы его не знаете?» Нет, Котя. У меня будет встреча посерьезнее. С Петром Петровичем... если тебе это имя что-то говорит.
— Передавай привет Саше, его референту, - ответил я.
Котя запнулся и посмотрел на меня с явным удивлением.
— Ого... И когда ты... впрочем, ладно. Может, ты и галстук завязывать умеешь?
Он достал из кармана пиджака свернутый рулончиком шелковый галстук - золотистый, с едва заметными фиолетовыми рыбками. Явно недешевый.
— Умею, - сказал я. - Отцу завязывал. Он вечно то мать просит ему галстук завязать, то меня.
— А я так и не научился, - сказал Котя.
Я молча примерил галстук на себя и соорудил простенький виндзорский узел.
— Спасибо, - набрасывая галстук на шею, сказал Котя. - А ты возьми-ка курточку. В одной рубашке ты по Москве много не нагуляешь. Во внутреннем кармане есть денежка...
Куртка лежала на лавке у стены. Не очень теплая, демисезонная, из плотной серой ткани и на пуговицах, но вряд ли мне придется долго бегать по Москве.
— Так... к кому бы тебя переправить? - размышлял вслух Котя. - Так, чтобы человек ничего толком про тебя не знал.
— Функционал? И чтобы не знал? - с сомнением спросил я. - А такое возможно, Котя? Мне кажется, все читают «Еженедельную функцию».
— Нет. - Котя покачал головой. - Есть те, кто сознательно отстраняется от жизни функционалов, «играет в человека». Есть просто равнодушные, живущие уже сотни лет и ушедшие с головой в свои увлечения: собирание марок с изображением орхидей, выращивание каких-нибудь редких аквариумных сомиков, вышивание крестиком портретов великих писателей... Есть неграмотные функционалы.
— Неграмотные? - восхитился я.
— Ага. Но это, как правило, Африка и Азия. А тебя я закину в Орызалтан через Москву... - Котя подумал, морща лоб. - Данила перебросит, но узнает тебя. Анна может и не узнать, но... А вот Николенька - точно не узнает!
— Почему? - кисло спросил я.
— У него альтернативный подход к информации. - Котя улыбнулся хитрой улыбкой человека, не желающего раньше времени раскрывать секрет известного ему фокуса. - Да все нормально, хороший таможенник. Были бы коллегами, и живет он по соседству, в Марьиной Роще, дружили бы домами... башнями. Вот адрес...
Он извлек из кармана еще одну визитку, что-то быстро, не задумываясь написал на обороте и протянул мне. Я глянул: «От здания родильного дома номер 9 повернуть...» - и еще три строчки указаний. Невольно подумал, что такая хорошая память неспроста. Похоже, Котя все заранее четко решил - куда и к кому меня направлять. А выбирал уже так, для пущей важности.
Хотя, возможно, куратор знает всех своих таможенников?
Или Котя попросту любил ходить в другие миры и помнил самые интересные проходы?
Нет, невозможно затевать на пару с человеком войну миров - и при этом ему не доверять! И у меня выхода нет, кроме как доверять Коте...
— Только спутникового снимка не хватает, - сказал я.
— Он бы ничего не дал, - отмахнулся Котя. - Там была бы засветка или какой-нибудь еще дефект изображения.
Ого! Про такие вещи я и не знал.
Впрочем, многое ли я успел узнать о жизни функционалов?
— Надеюсь, этот Николай меня не узнает... - пробормотал я.
— Зуб даю. Ему на дела функционалов - наплевать.
— А башню я увижу? Или тоже... засветка?
— Как я понимаю - да. У тебя осталась часть способностей. Ты же нашел дом Василисы!
Я кивнул. Мне одновременно и не хотелось уходить, и безумно хотелось увидеть нормальный, привычный мир.
— Значит, я нахожу Николая...
— Ага. Показываешь ему визитку, в конце концов. Если что - пусть звонит, я ему дам указания. - Котя усмехнулся. - Николай и объяснит тебе, как найти Андрюшу в Орызалтане. А там вручаешь письмо и просишь обеспечить переговоры с властями Тверди.
Я снова кивнул, будто игрушечный китайский болванчик из сказок Андерсена. Ох, не зря он называется болванчиком! Тот, кто все время кивает, - иного имени недостоин.
— Не посадить бы себе на голову вместо арканцев упертых попов... - сказал я, уже скорее по инерции, чем споря с Котей.
В голове у меня теперь крутилось одно - Москва!
Как мне ухитрились надоесть Харьков, Нирвана, Янус, Польша и, как ни удивительно, даже Тибет! Я промчался по этому странному маршруту меж трех стран и трех миров, бросая налево-направо беглые взгляды, - и почувствовал только раздражение. Интересно почему? Слишком быстро? Да нет же, мне доводилось получать удовольствие и от очень коротких поездок. Слишком много? Вряд ли. Ездили мы с Аней по Европе на автобусе, ничего, остались довольны.
Неужели путешествие должно иметь правильные начало и конец? Не должно быть непрошеным и негаданным?
Наверное, так.
Вот и от Тибета никакой радости, и в Польше как-то не заладилось (шестым чувством я понимал, что если бы не помешали полицаи - то у нас с Мартой еще как вечер бы сложился!).
Может, теперь, отправляясь в Твердь по определенному и согласованному маршруту, я смогу получить от путешествия хоть какое-то удовольствие?
— Отправляй меня, Котя, - сказал я. - И, это... как обратно из твоего Арасултана вернусь - сразу выдергивай к себе. Договорились?
Котя кивнул. Встал, вытер губы салфеткой.
— Договорились. Я тебя высажу совсем рядом, у роддома...
Его рука стала скользить по воздуху - будто руны выписывать. За пальцами потянулись синеватые огоньки, и я невольно подумал, что из Коти вышла бы ходячая реклама «Газпрома».
Ну а если бы он жил в Америке - какой-нибудь герой комиксов.
«Человек-горелка».
Я хихикнул, заставив Котю подозрительно глянуть на меня.
Забавно.
Все-таки я ему чуть-чуть не доверяю...
И он мне - тоже...
— Готово, - сказал Котя, отступая. Надпись бледным огнем полыхала в воздухе.
Я шагнул вперед и подумал, что, если Котя желает меня уничтожить, у него есть прекрасная возможность. Выйду я сейчас внутри доменной печи, на дне озера Байкал или в глубине Уральских гор - и все, привет котенку...
В последний момент я догадался открыть рот и вдохнуть - будто в стремительно взлетающем самолете. Если вокруг будет вода или кипящий металл, это все равно ничего не изменит...
Котю я зря подозревал в коварстве.
Я глубоко вдохнул свежий московский воздух, закашлялся и подумал, что вода была бы немногим хуже. Как мы этим дышим? Всю жизнь?
Еще начали слезиться глаза, но не от воздуха - прямо в лицо бил яркий свет от фонаря у ворот. Вокруг было еще темно - ну конечно, в Москве-то время отстает часа на три-четыре, наверное. Раннее утро, поздняя осень...
Падал снежок, крошечный, будто манка. Было даже не холодно - зябко. Я стоял у решетчатых ворот с табличкой «Родильный дом номер 9». В маленькой будочке охранника теплился свет, в паре шагов приплясывал перед решеткой молодой мужчина, одетый так же не по погоде, как и я.
Обернувшись и посмотрев на меня, мужчина не проявил ни малейшего удивления. Дружелюбно спросил:
— Жена?
Я посмотрел на вывеску и невпопад промямлил:
— Муж. Ну, в смысле, я - муж. А там... ага, жена.
Пожалуй, мужчина сейчас готов был слушать любой бред.
— Первый?
— Угу, - наугад сказал я.
— А у меня второй. Или вторая. - Он хихикнул. - Врачам веры нет, мы уже дочку ждали... Замерз?
Неопределенно пожав плечами, я получил в руки металлическую фляжку со свинченной крышкой.
— Глотни.
Все в той же ошалелой послушности я глотнул.
Коньяк тяжело и жарко прокатился по горлу. Блин, ну не с утра же!
— Куришь?
— Угу...
— Держи.
Сигарету из пачки крепкого лицензионного «Мальборо» я взял уже сознательно. Надо было чем-то отбить гадкий вкус во рту. Никогда не пил коньяк по утрам - и правильно делал!
— Дочка - хорошо, два сына - тоже здорово, - рассуждал мужчина. - Эх, я бы пошел на роды, вот честное слово, не боюсь! Жена не захотела. Вдруг, говорит, ты после этого меня разлюбишь, бывали такие случаи... она у меня умная, о родах заранее все прочитала...
Он глотнул коньяка и непоследовательно добавил:
— Все бабы - дуры! Ну и чего бы я ее разлюбил...
Несколько раз затянувшись, я украдкой огляделся. Так... мне идти вдоль ограды роддома...
— Удачи вам, - сказал я. - Пойду, наверное. Мне это... сказали, что пока рано. После обеда сказали приходить.
— Да и мне тоже, - признался мужчина. - Но я уж постою покурю. Загляну потом, узнаю, что и как. Вдруг ошиблись? А? Врачам - им никакой веры нет...
Пожав на прощание протянутую мне руку, я пошел вдоль забора, оставив словоохотливого папашу дожидаться вестей от ненадежных врачей.
Как ни странно, но эта встреча меня развеселила. Я шел и улыбался.
Люди и знать не знали ни о каких функционалах. Жили и радовались. Работали и рожали детей, ездили в отпуск и копили на новый автомобиль, жарили на даче шашлыки и играли с друзьями в преферанс. Функционалы для них были такой же ерундой, как Человек-Паук или трансформеры. И вовсе не факт, что они променяли бы свою жизнь на наши чудеса...
Хотя нет. Променяли бы. Есть такой замечательный приз - очень, очень долгая жизнь. И вот этот приз все перевешивает.
Вот если бы и одно, и другое. И способности, и свободу...
Но собственно говоря, этим мы с Котей и заняты. Ведь верно?
Задумавшись, я докурил сигарету и выбросил ее в лужу за неимением в поле зрения урны. Интересно, ну почему человек уж если решил намусорить, то все-таки отправит свой окурок или смятый пакетик из-под чипсов куда-нибудь в кучу к уже имеющейся грязи? В крайнем случае - в ямку или в лужу, на обочину или в канаву. А тот, кто все же мусорит посреди дороги или тротуара, вызывает общее возмущение.
Наверное, в глубине души все, даже самые неряхи, понимают, что мусорить - нехорошо!
— И где же тут башня? - пробормотал я, озираясь в свете редких фонарей.
Жилой дом, трансформаторная подстанция, еще дом...
Ой!
Это был не дом.
Узенькое трехэтажное здание - один подъезд, по три окна на каждом этаже - было вовсе не жилым домом.
Это был еще один вариант башни таможенника!
Конечно, после домика Василисы в Харькове можно было и не удивляться. Это скорее мое обиталище выглядело необычно стильно даже со стороны Москвы, настоящей башней - пусть и водонапорной.
Но у Василисы в домике чувствовался запах иного мира. Ощущалась функция. Да и ее кузнечное увлечение было налицо.
А здесь - дом как дом.
Только довольно запущенный, как говорится, «пролетарский» дом.
На окнах грязноватые занавески и горшки с чахлыми цветочками. На крыше какая-то кривая антенна.
Дверь подъезда - деревянная, старая, обитая железом, крашеная недавно, но дрянной коричневой краской, уже пошедшей лохмотьями, из-под которой проступает старая синяя краска. Кодовый замок - дешевый, механический. Дверь, впрочем, все равно приоткрыта.
И изнутри доносится чей-то скрипучий и скандальный голос:
— Между прочим, это уже второй случай за год. Я сидел без интернета три часа! А вы еще отказывались ехать!
— Ну зачем вам интернет посреди но... - начал и тут же заткнулся чей-то усталый голос.
Я осторожно вошел в подъезд.
Воняло кошками. Вряд ли они тут реально жили, это была всего лишь имитация, мимикрия. По выщербленным ступенькам я поднялся на площадку первого этажа. Здесь была всего одна дверь - тоже полуоткрытая. Сквозь прохудившийся дерматин торчали клоки синтепона. Номер «1» болтался на одном шурупе. Изнутри шел свет.
Я заглянул внутрь - и тихонько вошел.
Комната начиналась сразу, без всякой прихожей. Очень большая, захламленная, но при этом удивительно чистая. Выглядела комната как воплощенный рай свихнувшегося на компьютерах тинейджера.
В одном углу большая и не застеленная кровать. Подушки не мешало бы взбить, а одеяло - расправить... похоже, на кровать падали и тут же засыпали мертвым сном.
В другом углу - какая-то навороченная плита. Неиспользуемая. На сверкающей стеклокерамике стояла простенькая микроволновка с открытой дверкой. Прямо на стеклянном поддоне микроволновки лежала четвертинка пиццы.
Третий угол - здоровенный шкаф с книжками. Пестрые растрепанные томики фантастики соседствовали с какими-то техническими пособиями в мягких обложках и серьезными, академического вида, темно-зелеными томами.
И четвертый угол - там и был краеугольный камень этого помещения.
Огромный компьютерный стол. Системный блок такого размера, что в него можно было бы запихнуть неплохой сервер. Два здоровенных монитора. Принтер и сканер. Кофеварка - мне показалось, что она подсоединена по ю-эс-би-кабелю к компьютеру, и я предпочел решить, что это и впрямь почудилось. А вот подставка под кофейную чашку была подключена к компьютеру без всякого сомнения. Знаем такие штуки, продавали их сотнями перед Новым годом и двадцать третьим февраля, лучший подарок для молодого сисадмина от его молодой сисадминихи...
И все это на столе помещалось легко и незаметно. Я же говорю - это был подлинный центр комнаты, даром что в углу.
А еще перед столом было Кресло.
Именно Кресло, с большой буквы. Что-то мне подсказывало, что эту исполинскую конструкцию из темной кожи, водруженную на легкомысленные ролики, просто так не купишь. Небось делают на заказ где-нибудь в Италии за очень большие деньги. Это было не просто место для сидения, на которое опускают зад, а что-то вроде кокона с высоченной спинкой, выдающимися вперед в районе изголовья «ушками», широченными подлокотниками. В общем, найдите фотографию Рокфеллера или Черчилля за работой - и вы поймете, что я имею в виду.
Но в образчике мебельного мастерства восседал вовсе не подросток, который смотрелся бы уместно в этой комнате, и не толстопузый начальник, который гармонировал бы с креслом. Кожаный монстр вмещал, будто скорлупа - подсохший орех, сухощавого седовласого старичка в обвислых на коленях брюках и замызганной рубашке с короткими рукавами.
Перед ним стояли два парня, моих ровесника, в униформе с надписями «Корбина-телеком» на спине. Между старичком и парнями лежала на уголке стола какая-то бумажка.
— Не подпишу акт приемки, - с явным удовольствием говорил старикан. - У меня с вами договор на круглосуточное обслуживание. А я три часа был без интернета!
— Два часа двадцать минут...
— Не важно! Ехали долго, чинили долго!
— Господин Цебриков, у вас дом старый, коммуникации все гнилые...
— Этот дом вас перестоит, молодые люди! - весело воскликнул старичок, и я подумал, что в этом трухлявый склочный пень на самом деле прав: дом будет стоять долго, очень долго...
Тут взгляд старика скользнул по мне. Похоже, мой возраст послужил причиной того, что и меня зачислили в интернет-провайдеры.
— А вы что можете сказать? - задорно воскликнул хрыч.
— А я по другому поводу, Николенька, - сказал я, не без содрогания обращаясь к старому скандалисту столь панибратски. - Мне всего-то в одну дверь войти, а в другую выйти.
Старик мигнул.
Потом молча расписался на бумажке.
Один из парней схватил ее, не сдержав вздоха облегчения, и оба корбиновца рванули к двери. Я подмигнул страдальцам. В ответ парень, урвавший подписанный акт приема работ, страдальчески закатил глаза.
Да уж. Сидеть на техподдержке - самое ужасное дело. А уж если найдется вот такой упертый склочник, так совсем пиши пропало...
За интернетчиками хлопнула дверь, по лестнице простучали шаги. Они явно спешили убраться.
— Что-то не припомню. - Старик сощурился, глядя на меня. - Раньше... не видались?
— Нет.
— Эх... - Он смотрел на меня и все никак не мог прийти к определенному выводу. - Ты... функционал?
— Бывший. - Я решил не врать.
— А... надоело на поводке сидеть? - Господин Цебриков подмигнул. - Эх... молодость. А мне, полагаешь, весело было? В году одна тысяча восемьсот шестьдесят шестом? Человеку немолодому, жизнью битому, но любознательному, получившему до обидного короткий поводок - три тысячи семь метров!
— Ой... - вздохнул я.
— До стен Кремля дойти мог, а внутрь уж ни-ни, - сказал старичок с такой обидой, будто привык ходить в Кремль на работу. А может, и впрямь привык? Кто знает, кем он был... - Человек я хоть и пожилой, но по натуре бойкий и свободолюбивый, легко ли мне было? А выдержал! Дождался телефона, радио, телевидения. Теперь - и вовсе просто. Весь мир рядом, и что мне поводок?
Я терпеливо подождал, пока он кончит хихикать, невольно глядя через плечо старичка в мониторы.
Да, забавно.
Насколько я мог понять, в обоих экранах был открыт один и тот же блог: электронный дневник, популярное развлечение молодых оболтусов и старых лентяев.
В одном мониторе старичок выступал от имени девушки, в другом - от имени парня. Оба персонажа азартно ругались. Целая толпа, вероятно - настоящих людей, комментировала происходящее.
— Забавы, забавы... - Старик проследил мой взгляд. - Осуждаете? Даром трачу время?
— Не мое дело, - сказал я.
— Разумный подход! Понимаете ли, молодой человек, с высоты прожитых лет я ясно вижу, что любое человеческое действие - суета сует. Любовь, ненависть, дружба, вера, презрение, ревность, ярость, патриотизм, вдохновение - все наши чувства сгорают и превращаются в ничто. И важно ли, любишь ли ты на самом деле... - Он запнулся и уточнил: - В силу возраста я вынужден исключить плотский компонент любви... или лишь имитируешь любовь, заставляя поверить и себя, и окружающих, что испытываешь неземные страсти?
— Не знаю. Наверное, все-таки важно.
— Вы молоды, - с теплой отеческой интонацией сказал старичок. - Ах, как вы молоды... А вы знаете, во время войны с Буонапарте я был еще моложе вас, я был совсем еще дитя, но столь же горяч и азартен. Убежал из папенькиной усадьбы на войну и целый год служил барабанщиком. И застрелил бы на месте любого, кто иронизировал бы по поводу моей любви, моей веры или моего патриотизма! Но, к счастью, времена меняются. Нынче дуэли не в ходу. И вообще все стало «лайт». Любовь-лайт, вера-лайт, патриотизм-лайт. А я вовсе не ропщу! На дворе лето, солнце светит, дети бегают, птички поют, войн и эпидемий нет. Все идет своим чередом! Все к лучшему в этом лучшем из миров, как говорил мудрец Вольтер...
— На дворе зима, - заметил я. - И ночь. Дети спят, птицы улетели в теплые края. Но войн и эпидемий вроде как нет. Зато есть террористы и СПИД.
— Куда вам? - резко спросил старик.
— В Орызалтан.
— В Орысултан, юноша. С вас... - Он наморщил лоб. - Право, не знаю! Функционалы проходят бесплатно, а вы бывший функционал... Я возьму с вас половинную цену.
— Хорошо.
— Четыреста восемьдесят рублей.
Я достал из куртки и отдал ему пятисотку.
— Сдачи не надо. Спасибо.
— А вот оскорблять меня чаевыми не надо, я вам не лакей! - строго сказал старичок. Достал из ящика стола банку из под «Редбула», заполненную мелочью, и торжественно вручил мне четыре пятака.
Пришлось взять.
После этого господин Николенька Цебриков неохотно встал из-за стола. Было в имени «Николенька» что-то ужасно фальшивое, как в современном нуворише, вздумавшем играть в старорусскую аристократию. Но при этом он-то как раз имел право и на слащаво, по нынешним временам, звучащее имя, и даже на свои выкаблучивания перед технарями. Если и впрямь - убежал из дома воевать с Наполеоном...
Надо же, уже и не удивляюсь таким вещам! Ко всему привыкаешь.
— Следуйте за мной, - торжественно сказал старик. - Нам нужен второй этаж, четвертая квартира...
Мы вышли за дверь. По грязненькой лестнице я стал подниматься вслед за Цебриковым. На втором этаже горела слабенькая лампочка без плафона. Имелись и две двери - с цифрами «3» и «4».
— А тройка куда ведет? - спросил я.
— Антик.
— У, - сказал я с понимающим видом. - Смешное место.
— Отсталый, нелепый, примитивный мир! Как можно - добровольно остановить научно-технический прогресс?
— А социальный?
— Социального прогресса вообще не существует, юноша. - Цебриков фыркнул. - Вот я вам такой пример приведу: в году одна тысяча восемьсот двадцать пятом приехал я в Санкт-Петербург посетить одну прелестную девицу, обсудить с ней «Северные цветы», первый выпуск, и нажраться с друзьями насколько денег хватит... А тут у Манежа - толпа. Знакомые офицеры. Сабли наголо, все несутся куда-то... Я им кричу: «Куда вас черт несет, карбонарии!» Бегу следом, увещеваю... Что там дальше случилось - знаешь, наверное? Ну так вот, а какой-то дурак квартальный на расследовании показал, будто я кричал «В каре против кавалерии!». У него, видать, уши давно шерстью заросли... И как я ни оправдывался, как ни возмущался - загремел вместе с декабристами. Был разжалован в солдаты, на Кавказе с дикими горцами воевал... Так вот, милый юноша! Скажите мне - чем отличаются те события почти двухсотлетней давности от нынешних? Глупая власть, восстанавливающая против себя народ; честолюбивые заговорщики, которым плевать на этот народ; трусливые караульные, готовые возвести понапраслину, лишь бы с себя вину снять; суд скорый и неправедный; волнения и жестокости на Кавказе... Скажите мне, существует ли такая вещь, как прогресс социальный, как развитие общества - от дурного к лучшему, от жестокого к гуманному?
Я молчал.
— Нет, нет и нет! - сказал Цебриков с чувством. - Вот потому я доволен своей нынешней участью. Мне не жмет цепь, на которой я сижу. Чудеса техники, возможность всемирового общения, чудная вольность нравов - во всем этом нахожу я настоящие успехи рода человеческого. А вовсе не в социальных институтах, которые служат лишь успокоению нравов черни и самообольщению правящих верхов.
— Значит, интернет? - спросил я.
— Да, - с вызовом ответил Цебриков. - Интернет. Телевизор. Телефон. Компьютер. Вот в чем величие человеческого духа! А за этой дверью - ваш Вероз. Добро пожаловать!
— Как мне найти таможенника Андрюшу? - спросил я.
— А, так вы проездом к нашим татарам? - Цебриков кивнул. - Сейчас все объясню.
Запустив руку в карман, он некоторое время рылся там, потом достал ключ - старинный, массивный. Похоже, его обиталище постепенно осовременивалось, мимикрировало под окружающую обстановку, а вот такие мелочи, как ключ, - не менялись.
А может, ключи и не могли меняться?
Он отпер дверь и торжественно протянул руку:
— Глядите!
Я поморгал от света - здесь утро уже наступило. Башня (или как оно с этой стороны выглядит?) стояла, как водится, уединенно - посреди какой-то мелкой малоэтажной застройки явно нежилого типа. Не то гаражи (хотя какие в Верозе гаражи?), не то сараюшки. По большей части с невысокими, в человеческий рост, куполами и крошечным ограждением. Интересно...
Что радовало - опять-таки, как водится, башня стояла на невысоком пригорке, и обзор был неплохой. Город начинался метрах в двухстах. Совершенно незнакомый, не похожий на Москву, с частыми башенками смутно знакомых очертаний...
— Минареты, что ли? - воскликнул я.
— Конечно. Тут нашей России вообще нет, юноша. Тут татары, там финны, здесь вятичи, там кривичи... Московия, если угодно ее так называть, занимает немного места и населена большой частью мусульманами. Хорошо хоть, здесь мусульмане не такие горячие, как у нас. - Старик фыркнул. - Вон, впереди, видите голубенький купол?
— Угу...
— Это храм Исы-пророка.
— Христа Спасителя? - догадался я.
— Именно. Место в городе почитаемое, красивое. Вы подходите к храму, заблудиться тут невозможно. Становитесь у ворот. Смотрите на десять-одиннадцать часов. И обнаруживаете чудную башенку с часами, птичкой и маленькой лавчонкой внизу.
Я смотрел на Цебрикова. Кажется, невольный герой восстания декабристов темнил. Точнее - разыгрывал меня. Что-то явно было нечисто.
— Мне... безопасно там? - Я кивнул на город.
— Если будете себя вести нормально, то да. Город как город. Ничем не лучше и не хуже нашей Москвы... Ах да! Вам нужна их валюта?
Я кивнул:
— Немножко. Перекусить. Сувенир какой-нибудь купить...
— А. Сувениры... - Старик серьезно кивнул. - Думаю, если вы поменяете тысячу рублей - этого вам хватит. Не слишком обременительная сумма?
Сумма, которую оставил мне в куртке Котя, вряд ли превышала пятнадцать—двадцать тысяч. И немало, и немного одновременно...
Я дал Николеньке тысячу. Старик вдруг крякнул, почесал затылок - и начал медленно спускаться вниз, явно пожалев о своем предложении. Я терпеливо дождался его возвращения и получил несколько голубовато-зеленых ассигнаций и пригоршню мелкой серебристой монеты.
— Девятьсот с небольшим тенге, - сказал Цебриков. - Как ни странно, нынешние курсы рубля и тенге очень близки.
— А язык?
— Да, вы же утратили свой дар глоссолалии. - Старик хихикнул. - Ничего, вас поймут, и вы всех поймете! Вы же через таможню идете. - Он поежился от порыва ветра, внезапно ворвавшегося с той стороны двери. - Ну так вы идете или нет?
— Иду, - быстро сказал я.