ВДОХНОВЕНИЕ

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » ВДОХНОВЕНИЕ » Роберт Хайнлайн » ИОВ, ИЛИ ОСМЕЯНИЕ СПРАВЕДЛИВОСТИ


ИОВ, ИЛИ ОСМЕЯНИЕ СПРАВЕДЛИВОСТИ

Сообщений 1 страница 10 из 29

1

Клиффорду Саймаку

     Блажен человек, которого вразумляет Бог, и потому наказания Вседержителева не отвергай.
     Книга Иова 5, 17

Глава 1

     ...Пойдешь... через огонь, не обожжешься, и пламя не опалит тебя.
     Книга пророка Исайи 43, 2

     Яма, доверху наполненная раскаленными углями, имела двадцать пять футов в длину, десять в ширину и, вероятно, около двух в глубину. Огонь в ней поддерживался уже много часов. От пылающих углей шел такой обжигающий жар, который казался совершенно непереносимым даже там, где сидел я, то есть в пятнадцати футах от края ямы, во втором ряду расположившихся на стульях туристов. Я уступил свое место в первом ряду одной из наших дам, обрадовавшись возможности укрыться от жара за ее весьма пышной фигурой. Я испытывал немалое искушение отодвинуться еще дальше... но мне ужасно хотелось получше рассмотреть тех, кто пойдет по углям. Разве часто на долю человека выпадает случай увидеть чудо собственными глазами?
     - Все это грубый обман, - сказал Многоопытный Путешественник, - сами увидите.
     - Нет, это не грубый обман, Джеральд, - не согласился с ним Непререкаемый Авторитет По Всему На Свете, - а просто меньшее, чем... было обещано. Конечно, и речи не может быть о всех жителях деревни; вероятно, не примут участия исполнители хулы, и уж, разумеется, не будет никаких ребятишек. Выпустят одного-двух парней, у которых кожа на подошвах задубела почище выделанной коровьей шкуры и которых вдобавок накачают опиумом или каким-нибудь другим местным наркотиком; вот они-то, выйдя на арену, и пронесутся по углям в бешеном темпе. Селяне же станут оглушительно вопить, а наш друг-канак <канаки - меланезийский народ основное население Новой Каледонии>, что выполняет роль переводчика, настоятельно потребует от нас дать на чай каждому из ходящих по углям сверх того, что мы уже уплатили за луалу <на Гавайях и других островах Тихого океана так называются праздники и пиры на свежем воздухе, сопровождаемые танцами>, танцы и это представление... Конечно, его нельзя назвать грубым обманом, - продолжал он, - ведь в буклете о пешеходных экскурсиях числится "хождение по углям". И мы его получим. На болтовню же насчет целой деревни таких искусников не стоит обращать внимание. Об этом в проспекте ничего не говорится. - Авторитет был чрезвычайно доволен собой.
     - Массовый гипноз, - заявил Профессиональный Зануда.
     Я хотел было попросить разъяснений насчет массового гипноза, но здесь моим мнением никто не интересовался. Я тут считался мальчишкой - если не по годам, то по стажу пребывания на круизном корабле "Конунг Кнут". Так уж ведется во всех морских круизах - каждый, кто оказался на борту в момент отплытия из порта отправления, считается важнее и старше любого пассажира, присоединившегося к круизу по пути. Такие правила возникли еще во времена древних мидян и персов, и ничто не в состоянии их изменить. Я же прилетел на "Графе фон Цеппелине", а из Папеэте улечу домой на "Адмирале Моффете", так что навсегда обречен быть "мальчишкой" и не смею подавать голос, пока вещают те, кто стоит выше меня.
     На круизных кораблях отличная кормежка, но зато уровень общения частенько один из наихудших в мире. Несмотря на это, острова приводили меня в телячий восторг - даже Мистик, Астролог-Любитель, Будуарный Фрейдист и Адепт Нумерологии <псевдонаука, якобы дающая возможность по цифрам и датам предсказывать судьбы людей, ход исторических событий и т.п. > не могли испортить мое настроение - я просто не вслушивался в их болтовню.
     - Они делают это с помощью четвертого измерения, - объявил Мистик, разве не так, Гвендолин?
     - Именно так, милый, - согласилась Нумерологистка. - А вот и они. Ты увидишь, их обязательно будет нечетное число.
     - Я так завидую твоим знаниям, милочка!
     - Гм... гм... - хмыкнул Скептик.
     Туземец, который помогал нашему корабельному руководителю экскурсии, поднял руки и обратил к нам ладони, прося тишины.
     - Пожалуйста, выслушайте меня. Mauruuri roa! Большое спасибо. Сейчас великий жрец и жрица начнут возносить молитвы богам, чтобы пламя не нанесло вреда жителям деревни. Прошу вас помнить, что это религиозная церемония, и притом очень древняя - пожалуйста, ведите себя так, как будто вы присутствуете при богослужении в собственной церкви. Иначе...
     Какой-то ужасно древний канак перебил его; старик и переводчик обменялись несколькими фразами на неизвестном мне языке, как я решил, полинезийском - такой он был мелодичный и певучий. Канак помоложе снова повернулся к нам.
     - Великий жрец говорит мне, что некоторые дети сегодня пойдут по углям впервые, в том числе и тот малыш, что сидит на руках у матери. Жрец просит вас сохранять полное молчание во время вознесения молитв, иначе безопасность детей не может быть гарантирована. Разрешите мне отметить, что лично я - католик. И в такие минуты всегда обращаюсь к нашей пресвятой Деве Марии, чтоб она позаботилась о детях; прошу и вас всех помолиться о том же, согласно канонам вашей веры. А кто молиться не хочет, пусть соблюдает тишину и просто в сердце своем желает добра детям. Если великий жрец не будет удовлетворен благоговейным отношением аудитории, он не позволит детям войти в огонь; бывали случаи, когда он вообще отменял церемонию.
     - А, что я вам говорил, Джеральд? - театральным шепотом произнес Непререкаемый Авторитет. - Вот она, подготовочка-то. Теперь он повернет дело по-своему и во всем обвинит нас же. - Авторитет сердито засопел. Авторитет (его фамилия была Чиверс) начал действовать мне на нервы с той самой минуты, когда я появился на корабле. Я наклонился вперед и шепнул ему прямо в ухо:
     - А если ребятишки пойдут сквозь огонь, у вас хватит духу последовать их примеру?
     Да послужит вам это уроком! Учитесь бесплатно на моем дурном примере. Никогда не позволяйте болванам доводить вас до потери здравого смысла. Уже через несколько секунд я обнаружил, что мой вызов обратился против меня и что (непонятно как) все трое - Авторитет, Скептик и Многоопытный Путешественник - заключили со иной пари на сотню долларов каждый, что это я не осмелюсь прогуляться через огненную яму, если дети пройдут сквозь огонь.
     Переводчик еще раз попросил нас соблюдать тишину, а жрец и жрица вышли на угли - вот тогда-то все смолкли и, как я думаю, некоторые стали молиться. Во всяком случае, я молился. Внезапно оказалось, что я раз за разом повторяю неожиданно всплывшие в памяти слова:

     ...Пусть уснет моя грешная плоть.
     Укрепи мою душу, Господь!..

     Почему-то они казались мне очень подходящими к данному случаю.
     Ни жрец, ни жрица через огонь не пошли: то, что они сделали, было куда удивительнее и (как мне кажется) гораздо опаснее. Они просто стояли босыми ногами в огненной яме и молились на протяжении нескольких минут. Я явственно видел, как шевелятся их губы. Время от времени старый жрец что-то сыпал на угли. Едва соприкоснувшись с углями, это что-то взлетало снопом искр.
     Я старался рассмотреть, на чем же, собственно, они стоят - на углях или на камнях, но так и не смог ответить на этот вопрос, точно так же, как не могу сказать, что хуже, а что лучше. А старуха, высохшая, как давным-давно обглоданная кость, тихо и спокойно стояла среди пламени, сохраняя безмятежное выражение лица и не предпринимая никаких мер предосторожности, если не считать, что она подоткнула свою лава-лава, превратив ее в нечто вроде подгузника. Было очевидно - старуха больше боится за одежду, чем за свои ноги.
     Три человека с шестами в руках растаскивали горящие поленья, стараясь выровнять поверхность угольного слоя и сделать ее плоской, упругой и удобной для тех, кто пойдет через яму. Все это безумно занимало меня, ибо я сам собирался через несколько секунд вступить в пламя - если, конечно, не струшу и не проиграю пари. Мне казалось, что парни с шестами как бы прокладывают дорогу, которая позволит пересечь яму в длину по разбросанным там камням, а не по пышущим жаром углям. Во всяком случае я на это надеялся.
     Впрочем, затем я подумал - а какая, собственно, разница? - так как припомнил раскаленные солнцем тротуары, которые до пузырей обжигали мои босые ноги там, в Канзасе, в дни моего далекого детства. Что касается огня, то его температура составляет минимум семьсот градусов, камни же "варились" в нем в течение нескольких часов. При таких обстоятельствах нельзя сказать, что предпочтительнее, - сковорода или сам огонь.
     А между тем голос разума нашептывал мне на ухо, что проигрыш трех сотен не такая уж высокая плата за то, чтоб выбраться из этой ловушки... Неужели же я предпочту весь остаток жизни ползать на двух хорошо прожаренных обрубках?
     А не принять ли мне заранее таблетку аспирина?
     Три парня кончили возиться с горящими поленьями и отошли к краю ямы слева от нас. Остальные жители деревни собрались за их спинами, включая и ребятишек, чтоб им было пусто! И о чем только думают родители, позволяя детям так рисковать? И почему те не пошли в школу, где им явно надлежит быть в такие часы?
     Трое угольщиков гуськом пошли вперед; они двигались к центру ямы не торопясь, но и не замедляя шагов. За ними так же медленно и непоколебимо потянулась процессия туземцев-мужчин. Дальше шли женщины, среди которых была и юная мать с ребенком на бедре.
     Когда порыв раскаленного воздуха коснулся младенца, тот заплакал. Не сбиваясь с размеренного шага, мать взяла его на руки и дала ему соску. Младенец умолк.
     Последними шли дети - от девушек и юношей до ребятишек-дошколят. Позади всех шагала малышка (лет восьми? или девяти?), которая вела за руку совсем маленького братца с круглыми от удивления глазенками. Было ему не больше четырех, а одеждой служила лишь собственная кожа.
     Я смотрел на мальчугана и проникался печальной уверенностью, что в самом ближайшем будущем меня поджарят в наилучшем виде; деваться мне явно было некуда. Один раз мальчуган споткнулся, но сестра удержала его. И он пошел дальше своими маленькими отважными шажками. У дальнего конца ямы кто-то нагнулся и поднял его на край.
     Вот и пришла моя очередь.
     Переводчик обратился ко мне:
     - Вы понимаете, что Полинезийское туристическое бюро не берет на себя ответственности за вашу безопасность? Огонь может опалить вас, может даже убить. Эти люди способны ходить сквозь огонь без вреда для себя, ибо они веруют.
     Я сообщил ему, что тоже верую, втайне удивляясь, как можно так бесстыдно врать. Пришлось подписать бумагу, которую он мне протянул.
     Время бежало стремительно, и чуть ли не в одно мгновение я оказался стоящим у края ямы с закатанными до колен брюками. Ботинки, носки, шляпа и бумажник остались у ее дальнего конца на скамейке, куда я их положил. Они стали моей целью, моим будущим призом... Интересно, если я не доберусь, их разыграют в лотерею или отправят моим ближайшим родственникам?
     А переводчик продолжал.
     - Идите прямо по центру. Не торопясь, но и не останавливаясь. - Тут его прервал великий жрец, и, выслушав его, мой наставник сказал: - Он говорит: не надо бежать, даже если вам начнет поджаривать пятки, потому что тогда вы споткнетесь и упадете. А в этом случае вам уже не встать. Он хочет сказать, что тогда вы умрете. Я же со своей стороны считаю долгом добавить, что вы вряд ли погибнете, ну разве что вдохнете пламя. Зато уж наверняка страшно обгорите. Поэтому не торопитесь и не падайте. Видите тот плоский камень, что лежит прямо перед вами? Это и есть ваша первая ступенька. Que le bon Dieu vous garde <да хранит вас Бог (фр.)>. Удачи вам.
     - Спасибо.
     Я глянул на Непререкаемого Авторитета, который усмехался по-вурдалачьи, если предположить, что вурдалаки способны улыбаться. Я сделал ему ручкой этакий лихой жест и шагнул вниз.
     Пожалуй, я сделал не меньше трех шагов, прежде чем осознал, что решительно ничего не ощущаю. И тут же понял, что одно чувство во мне все же сохранилось - страх. Мне было дико страшно. И хотелось оказаться где-нибудь в Пеории или даже в Филадельфии. Чтоб не торчать тут одному в этой гигантской дымящейся пустыне. Дальний конец ямы, казалось, отдалился от меня на расстояние целого городского квартала. Может, и больше. И я все еще тащился туда, молясь, чтоб паралич, лишивший меня всякой чувствительности, не заставил рухнуть, прежде чем я доберусь до своей далекой цели.
     Я чувствовал, что задыхаюсь, и вдруг понял, что просто перестал дышать. И тогда я жадно вдохнул ртом, тут же пожалев о содеянном. Над гигантской огненной чашей воздух был насыщен раскаленным газом, дымом, двуокисью углерода и еще чем-то, что вполне могло быть зловонным дыханием самого Сатаны; кислорода же, в том количестве, о котором стоило говорить, тут конечно не было. Я выплюнул то, что вдохнул, и со слезящимися глазами и обожженной глоткой стал прикидывать, смогу ли добраться до дальнего конца, не сделав больше ни единого вдоха.
     Боже, помоги мне! Ибо теперь я не видел противоположного края ямы.
     Дым поднимался клубами, и мои глаза не могли ни открыться, ни сфокусироваться на чем бы то ни было. Я вслепую рванулся вперед, старательно восстанавливая в памяти формулу покаяния на смертном одре, чтобы попасть на небеса, проделав все необходимые формальности.
     А может, такой формулы вовсе и нет? Какое-то странное ощущение в пятках, колени подгибаются...

***

     - Вам лучше, мистер Грэхем?
     Я лежал на траве и смотрел на склонившееся надо мной доброе лицо цвета темной бронзы.
     - Полагаю, что да, - ответил я. - А что произошло? Я все-таки дошел?
     - Разумеется, дошли. И просто распрекрасно дошли. Однако в самом конце потеряли сознание. Но мы уже ждали вас, подхватили и вытащили. А теперь скажите, что случилось? Вы наглотались дыма?
     - Возможно. Я получил ожоги?
     - Нет. Впрочем, на правой ноге, может быть, и вскочит небольшой волдырь. Держались вы все время очень браво. Буквально вплоть до обморока, который, вернее всего, был вызван отравлением дымом.
     - Я тоже так думаю. - С его помощью я приподнялся и сел. - Не подадите ли мне носки и ботинки? Кстати, а где же все остальные?
     - Автобус уже ушел. Великий жрец измерил вам пульс и проверил дыхание, но никому не позволил вас тревожить. Если человека, чей дух временно покинул его тело, стараться привести в чувство, дух может вовсе не вернуться в свое обиталище. Жрец твердо верит в это, и никто не осмелился ему возразить.
     - И я не стал бы с ним спорить; чувствую себя прекрасно. Каким-то по особенному отдохнувшим. Однако как же мне добраться до корабля? Пятимильное путешествие через тропический рай наверняка покажется утомительным уже после первой мили. Особенно если пешедралом. И особенно если мои ступни действительно опухли так сильно, как мне кажется. Ведь у них для этого есть весьма основательные причины.
     - Автобус вернется: нужно доставить туземцев на борт парохода, который отвезет их на остров, где они живут постоянно. После этого он может отвезти вас к вашему кораблю. Впрочем, можно сделать еще лучше. У моего двоюродного брата есть автомобиль. Он с удовольствием отвезет вас.
     - Отлично. Сколько он за это возьмет? - В Полинезии такси повсюду невероятно дороги, особенно если вы сдаетесь на милость водителя, а у них, как правило, ничего похожего на это чувство отродясь не бывало. Однако мне показалось, что я могу позволить себе роскошь быть ограбленным, раз уж выхожу из этой истории с некоторым профитом. Три сотни долларов минус плата за такси... Я взял со скамьи свою шляпу. - А где мой бумажник?
     - Ваш что?
     - Мое портмоне! Я положил его в шляпу. Где оно? Это уже не шутка! Там были мои деньги. И визитные карточки.
     - Ваши деньги? О! Votre portefeulle <ваше портмоне (фр.)>. Прошу прощения. Мой английский оставляет желать лучшего. Офицер корабля, руководивший вашей экскурсией, взял его на хранение.
     - Очень мило с его стороны. Но как я заплачу вашему брату? У меня нет ни франка!
     В общем, мы договорились. Сопровождавший экскурсию офицер, понимая, что, забрав бумажник, оставляет меня без гроша, оплатил мою доставку на корабль вперед. Мой приятель-канак проводил меня до машины своего брата и представил последнему, что оказалось весьма затруднительно, так как у брата знание английского ограничивалось словами "О'кей, шеф", а я так и не разобрал, как звали кузена переводчика.
     Его автомобиль был триумфом веры и упаковочной проволоки. Мы грохотали до пристани на полном газу, распугивая кур и легко обгоняя новорожденных козлят. Я почти потерял способность глядеть по сторонам, ибо был ошеломлен тем, что случилось перед самым нашим отъездом. Туземцы ожидали автобус, который должен был приехать за ними, и нам пришлось продираться через толпу. Вернее сказать, мы лишь попытались продраться. Меня зацеловали. Меня целовали все до единого. Мне уже приходилось наблюдать поцелуйный обряд полинезийцев, заменяющий здесь привычные нам рукопожатия, но впервые пришлось испытать его на себе.
     Мой друг-переводчик пояснил:
     - Вы вместе с ними прошли сквозь огонь и теперь стали почетным членом общества. Они жаждут заколоть для вас свинью. И задать в вашу честь пир.
     Я постарался ответить сообразно обстоятельствам и одновременно объяснить им, что сначала должен вернуться домой, а дом лежит за "большой водой", а уж потом, в один прекрасный день, если позволит Господь, я вернусь сюда. На этом мы расстались.
     Но ошеломило меня не столько это. Любой непредвзятый судья должен будет признать, что я достаточно широко смотрю на вещи и прекрасно понимаю, что в мире есть места, где моральные стандарты ниже американских и где люди не почитают за бесстыдство обнажать свое тело. Знаю я и то, что полинезийские женщины ходили голыми до пояса, покуда до них не добралась цивилизация. Да что там говорить! Я же почитываю иногда "National Geographic Magazine" <Известнейший в США географический журнал, богато иллюстрированный>.
     Однако я никак не ожидал увидеть это собственными глазами.
     Перед тем как я прогулялся по раскаленным углям, жители деревни были одеты именно так, как вы думаете - преимущественно в юбочках из травы, - однако груди у женщин были прикрыты.
     Но когда они целовали меня на прощание - все оказалось уже не так. Я хочу сказать, что подобные свидетельства стыдливости были отброшены. Ну в точности, как в "National Geographic Magazine".
     Признаться, я очень ценю женскую красоту. Эти восхитительные признаки женственности - если их рассматривать в соответствующей обстановке, когда шторы добродетельно задернуты - могут выглядеть весьма заманчиво. Но если вам сорок с лишком (нет, ровно сорок!) - это уж явно перебор. Я увидел женских бюстов больше, чем когда-либо видел за один раз, а может быть, и за всю жизнь. Во всяком случае, вполне достаточно, чтобы довести Евангелическое епископальное общество содействия поддержанию целомудрия и морали в его полном составе до коллективного умопомрачения.
     Вот если бы меня предупредили хоть немного загодя, я наверняка воспринял бы сей новый для меня опыт с удовольствием. А в том виде, как получилось, опыт оказался слишком нов, слишком обилен для переваривания и слишком скоротечен; извлечь из него удовольствие можно было лишь ретроспективно.
     Наш тропический "роллс-ройс" наконец со скрипом остановился, благодаря совместным усилиям ножных и ручных тормозов, а также компрессора. Я с трудом очнулся от глубочайшей эйфории. Мой водитель объявил:
     - О'кей, шеф!
     - Это не мой корабль! - воскликнул я.
     - О'кей, шеф?
     - Ты привез меня не к тому причалу. Хм... причал то вроде прежний, но корабль совсем другой! - В этом я был абсолютно уверен. Теплоход "Конунг Кнут" имел белые борта и надстройки, а также щеголеватые, слегка наклоненные фальшивые трубы. Эта же посудина была выкрашена преимущественно в красный цвет, и на ней торчали четыре высокие черные трубы. Наверное, это не теплоход, а пароход. И стало быть, он устарел уже много-много лет назад. - Нет! Нет!!!
     - О'кей, шеф. Votre vapeur... voila! <Ваш пароход... вот он! (фр.)> - Non! <Нет! (фр.)> - О'кей, шеф.
     Он вылез наружу, обошел машину, открыл дверь с той стороны, где сидят пассажиры, схватил меня за руку и сильно потянул. Хотя я был в приличной форме, но его рука оказалась отлично натренированной благодаря постоянным упражнениям в плавании, лазании за кокосовыми орехами, вытаскивании рыболовных сетей и туристов, которые не желают выходить из такси. Так что мне пришлось выйти.
     Он прыгнул в машину, крикнул: "О'кей, шеф! Merci bien! Au'voir" <большое спасибо! До свидания! (фр.)> - и был таков. Хочешь не хочешь, а пришлось карабкаться вверх по сходням незнакомого корабля, дабы разузнать, если удастся, о том, что случилось с "Конунгом Кнутом". Когда я поднялся на борт, младший офицер, который нес вахту у трапа, отдал честь и произнес:
     - Добрый день, мистер Грэхем. Мистер Нильсен оставил для вас пакет. Минуточку... - Он поднял крышку своего бюро и вытащил большой коричневый пакет из плотной бумаги. - Вот, пожалуйста, сэр.
     На конверте было написано "А.Л.Грэхему, каюта С-109". Я вскрыл конверт и обнаружил в нем потрепанный бумажник.
     - Все в порядке, мистер Грэхем?
     - Да, благодарю вас. Передайте мистеру Нильсену, что я все получил, ладно? И заодно мою глубокую благодарность...
     - Разумеется, сэр.
     Я заметил, что это палуба "D", поднялся на один пролет, чтобы найти каюту С-109.
     Однако в порядке было далеко не все. Мое имя не Грэхем.

0

2

Глава 2

     Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.
     Книга Екклесиаста 1, 9

     Благодарение Господу, на всех кораблях типовая система нумерации кают. Поэтому каюта С-109 находилась именно там, где и должна была находиться, - на палубе С, в начале правого ряда кают, между С-107 и С-111. Я добрался до нее, не встретив никого из посторонних. Подергал дверную ручку - закрыто. Видно, мистер Грэхем прислушивался к советам корабельного эконома закрывать дверь на ключ, особенно во время стоянки в портах.
     Ключ, - подумал я мрачно, - наверняка лежит в кармане штанов мистера Грэхема. А где же сам мистер Грэхем? Приготовился схватить меня при попытке залезть в его каюту? Или пытается открыть мою каюту в ту самую минуту, когда я пробую войти в его?
     Имеется ничтожный, но все же не совсем нулевой шанс, что к чужому замку может подойти любой ключ. В моем кармане лежал ключ от каюты на теплоходе "Конунг Кнут". Я решил его попробовать.
     Что ж - попытка не пытка. Пока я стоял, размышляя, что же делать дальше - плюнуть на все или помереть на этом самом месте, - за моей спиной раздался нежный голосок:
     - О мистер Грэхем!
     Это была очаровательная юная особа в костюме прислуги (поправка: в форме горничной). Она скользнула ко мне, взяла висевший у нее на поясе универсальный ключ и открыла дверь каюты 109, продолжая щебетать:
     - Маргрета просила меня присмотреть за вами. Она сказала, что вы забыли ключ от каюты на столике. Она там его и оставила, но велела мне дождаться вас и открыть вам дверь.
     - Вы очень любезны, мисс... э-э-э...
     - Меня зовут Астрид. Я обслуживаю такие же каюты по левому борту, Марга и я помогаем друг другу. Сегодня ей захотелось прогуляться на берег. - Она распахнула дверь. - Вам больше ничего не нужно, сэр?
     Я поблагодарил ее, и она ушла. Потом закрыл дверь на ключ и на задвижку и, рухнув в кресло, буквально затрясся от перенесенного ужаса. Минут через десять я встал, прошел в туалет и умылся ледяной водой. Я все еще ничего не понимал и по-прежнему был испуган, но нервы уже не трепетали подобно флагу на сильном ветру. Уже с того момента, как я стал подозревать, что происходит нечто исключительно странное, мне удалось держать себя в руках. Когда же это началось? Тогда, когда мне показалось, что все происходящее в огненной яме выглядит нереальным? Или позже? С полной уверенностью можно было утверждать, что это уже случилось, когда я увидел, что один корабль водоизмещением в двадцать тысяч тонн подменен другим.
     Мой родитель, бывало, говаривал мне: "Алекс, нет ничего плохого в том, что ты трусишь... Разумеется, если ты не позволишь страху подчинить себя и ничем не выдашь боязни до тех пор, пока опасность не окажется позади. Даже истерике можно дать волю... но только потом, когда рядом уже никого не будет. Слезы вовсе не свидетельствуют об отсутствии мужества, если ты прольешь их в ванной за запертой дверью. Разница между трусом и храбрецом заключается главным образом в умении правильно распределить свои эмоции во времени".
     Я не такой, каким был мой отец, но все же стараюсь следовать его советам. Если вы научились не подскакивать в воздух, когда взрываются ракеты фейерверка или что-то в этом роде, то у вас появляется неплохой шанс продержаться на плаву, пока опасность не минует.
     Опасность еще не прошла, но я явно выиграл от катарсиса, вызванного хорошей порцией мандража. Теперь я мог рассуждать спокойно.
     Гипотезы: а) что-то невероятное случилось с окружающим меня миром; б) что-то невероятное произошло с Алексом Хергенсхаймером; его следует запереть на ключ и дать ему успокоительное.
     Третью гипотезу придумать не удалось, поскольку эти две неплохо соответствовали всем основным фактам. Тратить время на второе предположение тоже не стоило. Ежели я начну разводить змей в собственной шляпе, то окружающие сразу заметят это, заявятся сюда со смирительной рубашкой и посадят меня в симпатичную комнату с обитыми войлоком стенами. Поэтому давайте-ка предположим, что я нахожусь в здравом уме (или близко к тому - сейчас небольшая доза безумия была бы даже полезна). Если со мной все о'кей, то, значит, крыша поехала не у меня, а у всего мира. Будем разбираться по порядку.
     Бумажник. Он не мой. Большинство бумажников похожи друг на друга, и этот весьма схож с тем, который был у меня раньше. Но когда носишь бумажник несколько лет, то к нему привыкаешь и он становится действительно твоим. Я сразу же понял, что этот не мой. Только мне не хотелось противоречить младшему офицеру, который явно признал во мне мистера Грэхема.
     Я вынул бумажник Грэхема и раскрыл его.
     Несколько сот франков - сколько, посчитаем потом.
     Восемьдесят пять бумажных долларов - законное платежное средство в Соединенных Штатах Северной Америки.
     Водительское удостоверение, выданное А.Л.Грэхему.
     Были там еще какие-то бумажки, но я наткнулся на вложенную в специальное окошечко машинописную карточку, один вид которой бросил меня в ледяной пот.
     "Нашедший этот бумажник может оставить себе деньги в качестве вознаграждения, если он окажется столь любезен, что вернет бумажник А.Л.Грэхему, каюта С-109, пароход "Конунг Кнут" датско-американской линии, или корабельному эконому, или любому другому агенту этой линии. Заранее благодарен. А.Л.Г.".
     Теперь я точно знал, что случилось с моим "Конунгом Кнутом": он попросту превратился в совершенно другой корабль.
     А может быть, изменения произошли со мной? В самом деле, действительно ли изменился мир, а вместе с ним и корабль? Или же существовали два мира, и я сквозь пламя каким-то образом проник из одного в другой? А может быть, на самом деле были два человека, которые почему-то обменялись судьбами? Или же Алекс Хергенсхаймер трансформировался в Алека Грэхема, а теплоход "Конунг Кнут" в пароход "Конунг Кнут"? Причем одновременно Северо-Американский Союз стал Соединенными Штатами Северной Америки!
     Отличные вопросы! Как я рад, что вы их задали. Ну а теперь, дети, если у вас нет других вопросов...
     Когда я учился в средней школе, то издательства выпускали уйму тонких журнальчиков, печатавших фантастические рассказы, и не только про привидения, а просто про самые загадочные случаи. Сказочные корабли, прокладывающие путь сквозь эфир к другим планетам; удивительные изобретения; путешествия к центру земли; другие "измерения"; летательные машины; энергия распада атомов; чудовища, выведенные в секретных лабораториях.
     Я частенько покупал эти журнальчики и прятал их в обложках "Спутника юности" и "Молодого крестоносца", инстинктивно понимая, что мои родители не одобрят подобных увлечений и конфискуют мои покупки. А я такие истории просто обожал. Равно как и мой непутевый дружок Берт.
     Конечно, долго так продолжаться не могло. Сначала появилась передовица в "Спутнике юности" - "Вырвать с корнем отравляющий души яд!" Потом наш пастор - брат Дрейпер - прочел проповедь, направленную против разлагающего разум "хлама", сравнивая его со зловредным влиянием сигарет и самогонки. Затем уж и наш штат объявил такие публикации вне закона, воспользовавшись Доктриной "Поддержания высоких стандартов общинной морали" и даже не дожидаясь принятия федерального закона и соответствующих административных распоряжений.
     А ящик с журналами, который я, казалось, так надежно упрятал на чердаке, куда-то исчез. Хуже того, труды мистера Г.Дж.Уэллса и мистера Жюля Верна, равно как и некоторых других, были изъяты из нашей публичной библиотеки.
     Следует восхищаться мотивами, подвигшими наших духовных лидеров и выборных лиц на поиск путей, способных защитить умы молодежи. Как указывал доктор Дрейпер, в Божьей книге <то есть в Библии> вполне хватает увлекательнейших и захватывающих дух историй, чтобы удовлетворить интересы любого мальчишки или девчонки в нашей стране. А потому во всей этой глупейшей макулатуре просто нет нужды. Он вовсе не призывал установить цензуру на книги для взрослых - он имел в виду лишь впечатлительную молодежь. Если человек зрелых лет желает читать какую-то фантастическую дребедень, то пусть сам и страдает от грозящих ему последствий, хотя лично он - Дрейпер - не может поверить, что какого-нибудь взрослого человека подобное чтиво сможет чем-то привлечь.
     Думаю, я был одним из этих несчастных впечатлительных юношей, ибо мне и по сей день очень недостает таких историй.
     Особенно хорошо мне запомнилось произведение мистера Уэллса под названием "Люди как боги". Там какие-то люди едут на автомобиле в тот самый момент, когда происходит взрыв, и вдруг обнаруживают, что попали в другой мир, довольно схожий с их собственным, но лучше. Они встречаются с местными жителями, которые разъясняют им что-то насчет параллельных вселенных, четвертого измерения и прочего в том же роде. Все это содержалось в первой части романа. Сразу же после того, как она вышла из печати, в штате приняли закон о защите нашего юношества, так что продолжения я не видел.
     Один из моих преподавателей английской литературы, не делавший тайны из своего неприятия цензуры, как-то сказал, что мистер Уэллс был родоначальником всех главных направлений научной фантастики. И назвал это произведение источником концепции множественных вселенных. Я хотел спросить профа, не знает ли он, где можно найти экземпляр этого романа, но отложил разговор до конца семестра, когда я уже официально буду считаться "зрелым человеком"... Ну и опоздал: академический сенатский комитет по вопросам веры и морали провалил продление контракта с этим профессором, и он покинул нас, даже не дождавшись конца семестра.
     Не случилось ли со мной чего-то похожего на то, что описано мистером Уэллсом в книге "Люди как боги"? Может быть, мистер Уэллс обладал даром святого предвидения? И может быть, люди и в самом деле когда-нибудь доберутся до Луны? Невероятно!
     Но разве это более невероятно, чем то, что произошло со мной?
     Как там ни верти, а я находился на борту "Конунга Кнута" (хотя это и был не мой "Конунг Кнут"), и объявление возле сходней гласило, что корабль отплывает в шесть часов вечера. А время шло, и мне надлежало как можно скорее решить, что делать дальше.
     Что же делать? Итак, мой корабль - теплоход "Конунг Кнут" - куда-то исчез. Но команда (во всяком случае часть ее) парохода "Конунг Кнут", видимо, готова признать во мне мистера Грэхема - своего пассажира. А если Грэхем появится на пароходе? (Ведь это может произойти в любую минуту.) И потребует отчета, что я делаю в его каюте?
     Или же сойти на берег (это очень легко) и отправиться к местным властям со своей проблемой?
     Алекс, французская колониальная администрация будет в восторге от тебя! Ни багажа, кроме той одежды, что на тебе, ни денег (ни единого су!), даже паспорта и того нет. О! Они придут в такой восторг, что обеспечат тебе и помещение, и содержание до конца твоей жизни... в подземной темнице с решеткой вместо крыши!
     Но в бумажнике же есть деньги!
     Вот как? А не приходилось ли тебе слышать о восьмой заповеди? Это же его деньги!
     Но ведь вполне можно предположить, что он прошел сквозь огонь в то же мгновение, что и ты - с этой стороны, из этого мира, или как там его назвать, иначе его бумажник вряд ли дожидался бы тебя тут. Значит, он теперь завладел твоим бумажником. Кажется, логично?
     Послушай, мой туповатый друг, ты думаешь, логика приложима к тому дурацкому положению, в которое мы вляпались?
     Ну-у-у...
     Отвечай же!
     Нет, пожалуй, нет. Ну а если так... затаись в этой каюте. Если Грэхем появится до отплытия, тебя наверняка выкинут с корабля, это уж точно. Но ведь и тогда тебе будет нисколько не хуже, чем если бы ты сошел с него сам, сейчас. А если он не появится, ты займешь его место и доберешься по крайней мере до Папеэте. Город большой. Твои шансы овладеть ситуацией там будут куда лучше, чем здесь. Там и консул есть, и все такое прочее.
     Ладно. Уговорил.

***

     На пассажирских судах обычно издаются для пассажиров ежедневные газеты - просто одна-две странички, заполненные такой интригующей информацией, как "Сегодня в десять утра состоится учебная шлюпочная тревога. Всех пассажиров просим..." или "Вчерашний выигрыш в соревнованиях по отгадыванию пройденного за день расстояния достался миссис Эфраим Глютц из Бетани, Айова"; иногда печатаются и кое-какие новости, почерпнутые из перехваченных радистами сообщений. Я стал искать судовую газету и буклет "Приветствуем вас на борту". Последний (возможно, здесь он называется иначе) должен дать пассажиру, только что оказавшемуся на корабле, представление об этом сложном маленьком мирке: фамилии офицеров, расписание трапез, местонахождение парикмахерской, прачечной, столовой, сувенирной лавки (сюрпризы для розыгрышей, журналы, зубная паста), как вызывать горничную, планы корабельных палуб, место, где находится предназначенная для вас спасательная лодка, как узнать свое место в столовой...
     Место в столовой! Ох! Пассажиру, пробывшему на борту хоть один день, ни к чему расспрашивать, за каким столом он сидит. Именно на таких вот мелочах и можно погореть. Ничего. Придется идти напролом.
     Буклет для прибывающих оказался в ящике письменного стола Грэхема. Я перелистал его, намереваясь запомнить все основные данные, прежде чем покинуть каюту, - если, конечно, останусь на борту, когда корабль отойдет от причала, - а затем отложил его в сторону, ибо нашлась и судовая газета. Именовалась она "Королевский скальд", и Грэхем, благослови его Бог, сберег все номера, начиная с того дня, когда он поднялся по сходням корабля в Портленде, штат Орегон. Это я вычислил, исходя из данных о месте и времени выпуска самого раннего номера. Следовательно, Грэхем взял билет на весь круиз - обстоятельство, которое могло сыграть весьма важную роль для меня. Я-то намеревался вернуться домой тем же путем, каким и прибыл, то есть на воздушном корабле. Но если дирижабль-лайнер "Адмирал Моффет" и существовал в этом мире, или измерении, или как его там, то у меня все равно не было на него билета, равно как и денег, чтобы купить таковой. Что могут сделать французские колониальные власти с пассажиром, у которого в кармане ни гроша? Поджарить на костре? Или вздернуть, а потом четвертовать? Выяснять это я отнюдь не стремился. А грэхемовский билет на весь круиз (если допустить, что он существует) мог оградить меня от необходимости заняться подобным выяснением.
     (Если, конечно, Грэхем не появится в ближайшие минуты и пинком не вышвырнет меня с корабля.) Я не стал рассматривать возможность остаться в Полинезии. Перспектива стать бичкомбером <белый обитатель островов Тихого океана, живущий случайной работой> в Бора-Бора или Муреа могла быть привлекательной лет сто тому назад, но сегодня единственная бесплатная вещь на этих островах - заразные болезни.
     Конечно, в Америке я бы тоже мог попасть в положение, в котором чувствовал бы себя таким же нищим и чужим, как здесь, но мне все же казалось, что на родине было бы лучше. Точнее, на родине мистера Грэхема. Я перечитал кое-какие радиосообщения, но ничего не понял, а потому отложил их для дальнейшего изучения. То немногое, что из них все же удалось извлечь, как-то не утешало. Где-то глубоко во мне, видимо, таилась совершенно лишенная логики надежда, что все случившееся со мной - просто чудовищная путаница и постепенно все как-нибудь наладится (только не спрашивайте меня - как). Однако прочитанное свело мою надежду к нулю.
     Ну скажите на милость, что это за мир, где президент Германии наносит визит в Лондон? В моем мире Германией правит кайзер Вильгельм IV. А президент для Германии звучит так же нелепо, как король для Америки. Может, это и неплохой мир... но это не тот мир, в котором я родился.
     Во всяком случае, если судить по этим загадочным сообщениям.
     Отложив в сторону пачку "Королевского скальда", я заметил на листке с меню сегодняшнего обеда пометку: "Вечерний костюм обязателен".
     Я не удивился: "Конунг Кнут" в своем предыдущем воплощении был в высшей степени чопорным. Если корабль находился в море, от вас ожидали появления в черном галстуке. Если же вы его не надевали, вам давали понять, что таким людям лучше обедать в своей каюте.
     Смокинга у меня не было - наша церковь не поощряет суетности, - поэтому я пошел на компромисс, надевая в рейсе к обеду синий саржевый костюм с белой сорочкой и черной бабочкой на резинке. Никто не возражал. Просто на меня не обращали внимания, ибо я и без того сидел "ниже солонки", поскольку прибыл на судно только в Папеэте.
     Мне захотелось посмотреть, нет ли у мистера Грэхема темного костюма.
     И черного галстука.
     У мистера Грэхема оказалась уйма одежды, куда больше, чем у меня когда-либо. Я примерил спортивный пиджак, он пришелся мне почти впору. Брюки? Длина вроде о'кей, а вот насчет пояса я не был уверен. Примерять же пару и рисковать быть пойманным Грэхемом с ногой, сунутой в его же собственные брюки, мне не хотелось. Да и что полагается говорить в подобных случаях? "Привет! Я тут вас дожидался и решил скоротать время, примеряя ваши штаны"? Не слишком-то убедительно.
     У него был не один смокинг, а целых два - один обычный черный, другой темно-бордовый. Я никогда и не слыхивал об этакой экстравагантности.
     А вот бабочки на резинке я так и не нашел. Черных галстуков насчитывалось несколько штук. Да только я не имел ни малейшего представления, как завязывают бабочку.
     Я глубоко вздохнул и горестно задумался над этой сложной проблемой.

***

     Раздался стук в дверь. Если я не выскочил из собственной шкуры, то только лишь по чистой случайности.
     - Кто там? (Честное слово, мистер Грэхем; я тут вашего прихода дожидался!) - Горничная, сэр.
     - О, входите, входите!
     Я услышал, как она звенит ключом, и тут же вскочил, чтобы отодвинуть задвижку.
     - Извините, совсем забыл, что закрыл и на задвижку. Пожалуйста, заходите.
     Маргрета оказалась примерно того же возраста, что и Астрид, но выглядела моложе и привлекательнее со светлыми как лен волосами и веснушками на носу. Она говорила на выученном по учебнику английском с каким-то милым акцентом. В руках Маргрета держала платяную вешалку с белым пиджаком.
     - Ваш обеденный костюм, сэр. Карл сказал, что второй пиджак будет готов завтра.
     - О, большое спасибо, Маргрета! Я о нем начисто позабыл.
     - Я была уверена, что позабудете. Поэтому вернулась на борт чуть пораньше - пока прачечная не закрылась. И очень рада, что так поступила. Для темного костюма сегодня слишком жарко.
     - Вам не следовало торопиться из-за меня - эдак вы меня совсем избалуете.
     - А я люблю заботиться о наших гостях. И вам это хорошо известно. Она повесила пиджак в шкаф и пошла к двери. - Я зайду попозже, чтобы завязать вам галстук. В шесть тридцать, как обычно, сэр?
     - В шесть тридцать годится, а теперь который час? (Будь оно неладно, мои часы пропали одновременно с теплоходом "Конунг Кнут"; на берег я их не брал.) - Уже почти шесть... - Маргрета замешкалась. - Пожалуй, будет лучше, если до ухода я приготовлю вашу одежду. У вас и так мало времени.
     - Моя милая девочка! Но это же не входит в ваши обязанности!
     - Нет. Но я сделаю это с удовольствием. - Она выдвинула ящик комода, вынула оттуда фрачную сорочку и положила ее на мою (Грэхема) кровать. И вы знаете почему!
     С энергической компетентностью человека, точно знающего, где и что лежит, она выдвинула маленький ящик стола, до которого у меня еще руки не дошли, достала оттуда кожаный футляр, вынула из него и положила рядом с рубашкой часы, кольцо и запонки, продела запонки в манжеты, выложила на подушку чистое нижнее белье и черные шелковые носки, поставила возле стула вечерние туфли, вложив в одну из них рожок, взяла из шкафа смокинг, повесила его вместе с черными отглаженными брюками (подтяжки уже пристегнуты) и темно-красным жилетом на дверцу гардероба. Окинув взглядом это великолепие, добавила к стопочке вещей на подушке воротничок с отогнутыми уголками, черный галстук и свежий носовой платок; снова посмотрела, положила возле часов и кольца ключ от каюты и бумажник, опять оценила все острым взглядом и удовлетворенно кивнула.
     - Пора бежать, иначе я пропущу обед. Вернусь, когда надо будет завязывать галстук, - и исчезла. Но не убежала, а словно ускользнула. Маргрета была абсолютно права. Если бы она не приготовила все, что нужно, мне пришлось бы куда как туго. Одна сорочка чего стоила - она была из тех, что застегиваются неизвестно как на спине. Я таких в жизни не нашивал.

***

     Спасибо еще, что Грэхем пользовался обыкновенной безопасной бритвой.
     К шести пятнадцати я соскоблил выросшую с утра щетину, принял душ (что было совершенно необходимо) и смыл копоть с волос.
     Его туфли оказались мне в самый раз, как будто я сам разнашивал их. Брюки были в поясе узковаты. Датский корабль - не то место, где можно сбросить вес, а я пробыл на теплоходе "Конунг Кнут" целых две недели. Я все еще сражался с проклятой рубашкой, что надевается задом наперед, когда Маргрета вошла в каюту, воспользовавшись собственным универсальным ключом. Она подошла ко мне и сказала:
     - Стойте смирно, - и быстро застегнула все пуговицы, до которых я не мог дотянуться, затем укрепила, с помощью предназначенных для этого запонок, дьявольский воротничок и повесила мне на шею галстук. - Теперь, пожалуйста, повернитесь.
     Завязывание бабочки - операция, напрямую связанная с магией, но, видно, Маргрета знала все необходимые заклинания.
     Она помогла мне надеть жилет, подала пиджак, осмотрела с ног до головы и объявила:
     - Что ж, пожалуй, сойдет. И я горжусь вами; за обедом девчонки только и говорили, что о вас. Жаль, не пришлось видеть самой. Вы очень смелый.
     - Какое там смелый! Просто глупый. Начал болтать, когда следовало держать язык за зубами.
     - Нет, смелый. Мне пора - Кристина сторожит мою порцию вишневого торта, и, если я задержусь, кто-нибудь его обязательно слопает.
     - Бегите. И огромное спасибо. Торопитесь и не упустите свой торт.
     - А вы не думаете мне заплатить?
     - О! А какую плату вы хотели бы получить?
     - Не дразните меня!
     Она придвинулась еще на несколько дюймов и подняла ко мне лицо. Не так-то уж много я знаю о девушках (а кто знает много?), но тут все было яснее ясного. Я взял ее за плечи, поцеловал в обе щеки, поколебался ровно столько, чтобы убедиться, что она не сердится и даже не удивлена, а затем влепил поцелуй прямехонько посередине. Губы были теплые и мягкие.
     - Вы эту плату имели в виду?
     - Да, конечно. Но вы умеете целоваться и получше. Знаете ведь, что умеете. - Она выпятила нижнюю губку и скромно опустила глаза.
     - Ну, держитесь!
     Да, я умею целоваться и получше. Или, вернее, умел в те времена, когда нам частенько приходилось прибегать к поцелуям такого рода. Позволив Маргрете играть роль ведущего и радостно кооперируясь с нею во всем, что, как ей казалось, повышает качество поцелуя, я за пару минут узнал о поцелуях больше, чем за всю жизнь.
     В ушах у меня звенело.
     После того как мы оторвались друг от друга, она на миг замерла в моих объятиях, затем невозмутимо посмотрела на меня.
     - Алек, - сказала она тихонько, - никогда еще ты не целовал меня так здорово. Божественно! Ну а теперь я побегу, а то ты из-за меня опоздаешь к обеду.
     Она выскользнула из моих объятий, выскочила за дверь как всегда в мгновение ока.
     Я внимательно рассмотрел свое отражение в зеркале. Никаких следов. А вообще-то столь страстные поцелуи вполне могли оставить кое-какие следы! Что же за личность этот Грэхем? Носить его одежду я могу, но осмелюсь ли я позаимствовать и его женщину? А она действительно его женщина? Кто знает! Во всяком случае не я. Был ли он развратником и бабником? Или я вломился в совершенно невинный, хотя и несколько опрометчивый роман? Нельзя ли мне вернуться назад тем же путем - через огненную яму?
     Вопрос лишь в том - хочу ли я этого?

***

     Идешь на корму, пока не достигнешь главного трапа, потом спускаешься на две палубы вниз и снова идешь в сторону кормы - так было указано на пароходных планах буклета.
     Нет проблем! Человек у двери столовой, одетый примерно так же, как и я, но с меню под мышкой, был, вероятно, старшим официантом или главным стюардом столового салона. Он подтвердил мою догадку, улыбнувшись широко и профессионально.
     - Добрый вечер, мистер Грэхем.
     Я остановился:
     - Добрый вечер. Что это за изменения в размещении пассажиров за столиками? Где я должен сидеть? (Хватайте быка за рога, и в худшем случае вы хотя бы удивите его.) - Это не навсегда, сэр. Завтра вы опять будете есть за четырнадцатым столиком. А сегодня капитан просит вас пожаловать за его стол.
     Он подвел меня к огромному столу, занимавшему середину салона, и начал было усаживать по правую руку капитана, но капитан встал и принялся аплодировать. Все, кто сидел за этим столом, последовали его примеру, к ним присоединились остальные, собравшиеся в большом зале, которые, как мне показалось, стоя приветствовали меня. Кое-где даже звучали восторженные выкрики.
     За обедом я сделал два важных открытия. Первое - совершенно очевидно, Грэхем выкинул тот же глупый номер, что и я (тем не менее неясность, было ли нас двое или я был в единственном числе, все же оставалась; этот вопрос я решил отложить в самый долгий ящик).
     Второе, но самое важное - не пейте ледяной ольборгский аквавит <крепкий алкогольный напиток, настоянный на различных пряностях, в том числе на лакрице> на пустой желудок, особенно если вы, подобно мне, воспитаны в духе трезвости.

0

3

Глава 3

     Вино глумливо, сикера - буйна...
     Книга притчей Соломоновых 20, 1

     Я не хочу возводить напраслину на капитана Хансена. Мне приходилось слышать, что скандинавы, насыщая свою кровь этанолом, делают ее похожей на антифриз, чтобы легче переносить долгие суровые зимы, а потому они плохо понимают людей, которым от крепких напитков делается нехорошо. Кроме того, никто за руки меня не держал, никто не зажимал мне ноздри, никто насильно не лил мне спирт в глотку. Последнее проделал я сам.
     Наша церковь не придерживается взгляда, что плоть слаба, а грех по-человечески понятен и извинителен. Грех может быть прощен, но отнюдь не с легкостью. Прощение еще надо заслужить. А потому грешнику надлежит выстрадать свое искушение.
     Кое-что об этих страданиях мне еще предстояло узнать. Мне говорили, что они называются похмельем.
     Во всяком случае, так их называл мой дядюшка-выпивоха. Дядя Эд утверждал, что человеку никогда не бывать трезвенником, если он не пройдет полного курса пьянства, ибо иначе, ежели соблазн встанет на его пути, он не будет знать, как с этим самым соблазном управиться.
     Возможно, я смог бы служить доказательством истинности данного положения дяди Эда. В нашем доме на него всегда смотрели как на источник неприятностей, и, если бы он не был маминым братом, отец не пустил бы его даже на порог. Да его и так никогда не уговаривали погостить подольше и не упрашивали вернуться поскорее.
     Не успел я сесть за стол, как капитан предложил мне стакан аквавита. Стаканы, из которых пьют этот напиток, невелики; их скорее можно назвать маленькими, в этом-то и скрыта главная опасность.
     Именно такой стаканчик капитан держал в руке. Он поглядел мне прямо в глаза и сказал:
     - За нашего героя! Skal! <ваше здоровье! (дат.)> - запрокинул голову и выплеснул содержимое стакана в рот.
     По всему столу эхом разнеслось: "Skal!" - и каждый из сидевших опрокинул свой стакан так же лихо, как капитан.
     Ну и я тоже. Должен сказать, что положение почетного гостя налагает определенные обязанности - "если живешь в Риме..." <крылатое выражение: "Если живешь в Риме, поступай как римлянин"> и так далее. Но истина в том, что у меня просто не хватило настоящей силы воли, чтобы отказаться. Я сказал себе: "Такой маленький стаканчик не может повредить" - и осушил его одним глотком.
     И в самом деле ничего не произошло. Аквавит прошел отлично. Приятный, холодный как лед глоток, оставивший после себя острый привкус пряностей, среди которых выделялась лакрица. Я не знал, что именно пью, и не был даже уверен, что это алкоголь. Во всяком случае, мне он таковым не показался. Мы сели, кто-то поставил передо мной тарелку с едой, и личный стюард капитана налил мне еще стаканчик шнапса. Я уже собрался приняться за еду - восхитительные датские закуски из тех, что обычно входят в ассортимент smorgasbord <особая сервировка холодных закусок (так называемый шведский стол)>, - когда кто-то дотронулся до моего плеча.
     Я поднял глаза - это был Многоопытный Путешественник.
     Рядом с ним стояли Авторитет и Скептик.
     Имена у них теперь были другие. Некто (или нечто), превративший мою жизнь в запутанную головоломку, особо далеко в данном случае не пошел. Джеральд Фортескью, например, теперь стал Джереми Форсайтом. Несмотря на мелкие изменения, я без труда узнал каждого из них, а новые имена были достаточно сходны со старыми - показатель того, что кто-то или что-то продолжает свой розыгрыш.
     (Но тогда почему моя новая фамилия так отличается от фамилии Хергенсхаймер? В звучании имени Хергенсхаймер есть особое достоинство, я бы сказал, в нем слышны отголоски известного величия. А Грэхем - имечко так себе.) - Алек, - сказал мистер Форсайт, - мы недооценили вас. Дункан, и я, и Пит с радостью признаем это. Вот три тысячи, которые мы вам должны, и... - он протянул руку, которую до сих пор держал за спиной; в ней оказалась здоровенная бутылка, - вот самое лучшее шампанское, какое только есть на пароходе, как знак нашего уважения.
     - Стюард! - крикнул капитан.
     И тот же стюард, ведавший напитками, двинулся вокруг нашего стола, наполняя стаканы всех сидевших. Но еще до этого обнаружилось, что я снова стою и трижды под возгласы "Skal!" опустошаю стаканчики аквавита - по одному за здоровье каждого проигравшего, - а в другом кулаке сжимаю три тысячи долларов (долларов Соединенных Штатов Северной Америки). У меня не было времени разбираться, почему три сотни вдруг превратились в три тысячи, что, впрочем, было не более странно, чем то, что случилось с "Конунгом Кнутом". Вернее, с его обоими воплощениями. Да и мои способности удивляться к этому времени почти иссякли.
     Капитан Хансен приказал официантке приставить к столу стулья для Форсайта и его компании, но все трое отказались на том основании, что жены и соседи по столам ждут их возвращения. Да и у нас места маловато. Для капитана Хансена все это не имело ни малейшего значения. Он был настоящий викинг, величиной чуть меньше дома: дай ему молот, и он вполне сойдет за Тора <в скандинавской мифологии бог грома и бури; атрибутом Тора является боевой молот> - мышцы у него были даже там, где у обычных мужчин их отродясь не бывает. Так что с ним особенно не поспоришь.
     Впрочем, он добродушно согласился на компромисс - они вернутся к своим столам и кончат обед, но сначала присоединятся к капитану и ко мне и вознесут благодарность Седраху, Мисаху и Авденаго <три иудейских отрока, брошенные Навуходоносором в огненную печь за отказ поклоняться золотому истукану и чудесным образом оставшиеся невредимыми (библ.)> - ангелам-хранителям нашего доброго друга Алека. И весь наш стол, как один человек, будет участвовать в этом...
     - Стюард!
     И все мы трижды прокричали "Skal!", выделяя из всех миндалин антифриз в невероятном количестве.
     Вы все еще считаете? Думаю, уже стаканчиков семь. Можете перестать считать. Именно в этом месте я потерял счет выпитому. Ко мне стало возвращаться то отупение, которое я ощутил на половине пути через огненную яму.
     Заведующий напитками стюард кончил разливать шампанское и, повинуясь знаку капитана, добавил к первой бутылке новые. Снова пришла моя очередь произносить тосты, - я рассыпался в комплиментах трем проигравшим, после чего все выпили за капитана Хансена и за добрую посудину "Конунг Кнут". Капитан поднял бокал за Соединенные Штаты, и все обедающие встали и выпили вместе с ним; тогда я счел необходимым предложить тост за датскую королеву, что вызвало новые тосты в мою честь, и капитан потребовал, чтобы я произнес речь.
     - Расскажите, как вы чувствовали себя в печи огненной.
     Я попытался отговориться, но кругом оглушительно гремели крики всех присутствующих: "Речь! Речь!"
     Я с трудом поднялся, стараясь припомнить, о чем говорил на последнем ужине, организованном с целью сбора средств для поддержания заморских миссий. Речь ускользала от меня. Наконец я сказал:
     - А!!! Вздор! Тут и говорить не о чем. Только приклоните ухо ваше к земле, налягте плечом на штурвал, поднимите глаза к звездам, и вы с легкостью сделаете то же самое. Спасибо вам, спасибо всем, а в следующий раз мы все до единого соберемся у меня дома.
     Кругом кричали, снова орали "Skal!" - уж и не помню сейчас, по какому поводу, - и тут леди, сидевшая слева от капитана, подошла ко мне и расцеловала, после чего все прочие леди, сидевшие за капитанским столом, сгрудились вокруг меня и принялись обцеловывать. Это, видимо, воодушевило остальных дам в салоне, так как из них сформировалась целая процессия, направившаяся ко мне за поцелуями, но по пути целовавшая капитана; а может быть, порядок был обратный.
     Во время этого парада кто-то унес мою тарелку с бифштексом, относительно которого я строил некоторые планы. Правда, я не слишком горевал о потере, так как бесконечная оргия лобзаний ошеломила меня и погрузила в изумление, ничуть не меньшее, чем история с туземками, которые прошли по углям.
     Потрясение я испытал сразу же, как только вошел в обеденный салон. Давайте скажем так; мои спутницы-пассажирки были вполне достойны того, чтобы появиться на иллюстрациях в "National Geographic...".
     Да! Вот именно! Ну, может не совсем так, но то, во что они были одеты, делало их куда более голыми, чем те дружелюбные туземки. Я не стану описывать их "вечерние туалеты", ибо не уверен, что смогу это сделать. Более того, я убежден, что делать этого не следует. Ни у одной из них не было прикрыто более двадцати процентов того, что леди прикрывают на костюмированных балах в том мире, где я родился. Я имею в виду - выше талии. Их юбки, длинные и часто волочащиеся по полу, скроены или разрезаны самым соблазнительным манером.
     У некоторых леди верхняя часть платья вроде бы и прикрывала все, но материал был прозрачен как стекло. Ну почти как стекло.
     А самые юные леди, можно сказать, почти девочки, уж точно имели все основания печататься в "National Geographic..." - больше, чем мои деревенские подружки. Однако почему-то казалось, что девицы куда менее бесстыдны, чем их почтенные родительницы.
     Этот расклад я заметил сразу же, как только вошел в столовую. Я старался не пялиться на них, а к тому же капитан и все прочие заняли мое внимание с самого начала так плотно, что у меня не осталось никакой возможности хоть краем глаза полюбоваться этой трудновообразимой обнаженностью. Но, послушайте, если леди подходит к вам, обвивает вас руками и настаивает на том, чтобы расцеловать вас, то очень трудно не заметить, что на ней надето много меньше, чем нужно для предотвращения заболевания пневмонией. Или другими легочными заболеваниями.
     И все же я держал себя в узде, несмотря на растущее отупение и туман в глазах.
     Однако даже откровенность костюмов не поразила меня так, как откровенность выражений - таких слов я не слыхивал в общественных местах и очень редко слышал даже там, где собирались одни мужчины. Я сказал "мужчины", поскольку джентльмены не выражаются таким образом даже в отсутствие леди... Во всяком случае в том мире, который мне знаком.
     Самое шокирующее воспоминание моего детства относится к тому дню, когда я, проходя через городскую площадь, увидел толпу, собравшуюся у места Покаяния, что возле здания суда. Присоединившись к ней, чтобы узнать, кого схватили и за что именно, я вдруг увидел в колодках моего скаутского наставника. Я чуть в обморок не упал.
     Его грех заключался в употреблении неприличных слов, во всяком случае именно так было написано на дощечке, висевшей у него на шее. Обвинителем оказалась собственная жена учителя; тот не отпирался и, признав себя виновным, отдался на милость суда. Судьей же был дьякон Брамби, отродясь не слыхавший слова такого - милость.
     Мистер Кирк - мой скаутский наставник - через две недели покинул город, и больше его там никто не видел - такое сильное потрясение испытал человек, будучи выставленным в колодках на всеобщее обозрение. Не знаю, какие именно дурные слова употребил мистер Кирк, но вряд ли они были так ужасны, раз предписанное дьяконом Брамби наказание продолжалось только один день - с восхода до заката.
     В тот вечер за капитанским столиком на "Конунге Кнуте" я слышал, как милейшая пожилая дама того сорта, из которого получаются самые расчудесные бабушки, адресовалась к мужу в выражениях, исполненных богохульства и намеков на кое-какие совершенно запретные сексуальные действия. Если бы она так заговорила в моем родном городе, ее бы выставили в колодках на максимально разрешенный срок, а потом изгнали бы из города (у нас перьями и дегтем не пользуются: это почитается за излишнюю жестокость).
     Но сию милую даму на корабле даже никто не укорил. Ее муж просто ухмыльнулся и попросил не волноваться по пустякам.
     Под совместным воздействием шокирующих слух речей, чудовищно неприличной обнаженности и двух обильно принятых неизвестных мне, но оказавшихся предательскими напитков я совершенно обалдел. Чужой в чужой стране, я рухнул под бременем незнакомых и повергающих в смятение обычаев. Но, невзирая на все это, я продолжал цепляться за решение казаться человеком опытным, ничему не удивляющимся, чувствующим себя здесь как дома. Никто не должен заподозрить, что я не Алек Грэхем - их сотоварищ по круизу, - а какой-то Александр Хергенсхаймер - личность им совершенно неизвестная... у меня было предчувствие, что в этом случае произойдут совершенно ужасные события.
     Конечно, я был не прав, ибо нечто ужасное уже имело место. И я действительно оказался абсолютно чужим в этом неимоверно странном, сбивающем с толку мире... хотя даже теперь, ретроспективно рассматривая случившееся, я не думаю, что мое положение стало бы много хуже, если бы я просто выложил им, в какую ситуацию я попал.
     Мне все равно не поверили бы.
     А как же иначе? Я и сам-то себе не верил!
     Капитан Хансен, насмешливый и не верящий ни в сон ни в чох, зашелся бы от хохота, услышав мою "шуточку", и тут же произнес бы новый тост в мою честь. А если бы я продолжал стоять на своем, он наверняка напустил бы на меня судового врача.
     Так что мне легче было продержаться весь этот удивительный вечер, хватаясь за убеждение, что нужно сконцентрировать все силы на безошибочном исполнении роли Алека Грэхема и не позволить никому даже заподозрить, что я - жертва подмены, так сказать, кукушонок в чужом гнезде.
     Передо мной еще лежал кусок "королевского торта" - дивное многослойное пирожное, которое я помнил еще со времен того - другого - "Конунга Кнута", и стояла чашечка кофе, когда капитан вдруг встал.
     - Пошли, Алек! Мы должны перейти в гостиную: концерт вот-вот начнется - ждут только меня. Идем! Не собираешься же ты съесть всю эту сладкую липучку? Ты ж от нее обязательно заболеешь! А кофе тебе подадут и в гостиной. Но до кофе надо тяпнуть чего-нибудь достойного именоваться мужским напитком, а? Не эту жижицу! Как ты насчет русской водки?
     Он подхватил меня под руку. И я уразумел, что направляюсь в гостиную. Однако отнюдь не по собственной воле.
     Концерт в салоне оказался как две капли воды похож на ту окрошку, которую я в свое время наблюдал на теплоходе "Конунг Кнут": фокусник, производивший потрясающие манипуляции, хотя куда менее удивительные, чем те, которые совершал (или совершил) я сам; тупой остряк, которому следовало бы сидеть в своем кресле и не вставать; хорошенькая девушка-певичка и танцоры. Главные отличия этого концерта от прежних были те же, к которым я уже присмотрелся, - много голого тела и еще больше непристойных слов, но я уже так отупел от перенесенного шока и аквавита, что дополнительные свидетельства пребывания в чужом мире произвели на меня минимальное впечатление.
     На девице, которая пела, из одежды почти ничего не было, а суть ее песенки принесла бы ей одни неприятности даже среди подонков Ньюарка (штат Нью-Джерси). Конечно, это только мое предположение, ибо прямого контакта со знаменитой помойкой всяческого отребья мне лично иметь не приходилось. Внешность девушки я постарался рассмотреть получше: тут можно было не отводить глаз, поскольку таращиться на артистов считалось в порядке вещей.
     Если согласиться с тем, что покрой платьев имеет право бесконечно варьироваться и это обстоятельство не обязательно губительно воздействует на общественные основы (я лично с подобным утверждением не согласен, но готов его допустить), то лучше, если человек, демонстрирующий подобное разнообразие, молод, здоров и красив. Певица была молода, здорова и красива. Я даже почувствовал укол сожаления, когда она вышла из-под луча прожектора.
     Гвоздем вечера была группа таитянских танцоров, и меня нисколько не удивило, что они оказались обнажены до пояса, если не считать цветов и ожерелий из раковин - к тому времени я бы скорее поразился, если бы дело обстояло иначе. Но что пока еще вызывало у меня недоумение (хоть, полагаю, удивляться не следовало), так это поведение моих товарищей по круизу. Сначала труппа - восемь девушек и двое мужчин - исполняла для нас почти те же танцы, которые предшествовали сегодняшнему хождению сквозь огонь, и почти те же, которые я видел, когда танцоры впервые поднялись на палубу теплохода "Конунг Кнут" в Папеэте. Полагаю, вам известно, что таитянская хула отличается от медленной и изящной хулы Гавайского королевства гораздо более быстрым темпом музыкального сопровождения и куда большей энергией исполнения. Я не эксперт в области танцевального искусства, но мне приходилось видеть оба вида хулы в тех самых странах, где они родились.
     Я-то лично предпочитаю гавайскую хулу, которую видел, когда "Граф Цеппелин" останавливался на день в Хило по пути в Папеэте. Таитянская хула кажется мне скорее набором атлетических упражнений, нежели видом танцевального искусства. Но энергия и быстрота делают этот танец особенно впечатляющим благодаря тому, как одеты (или вернее сказать, раздеты) туземные девушки.
     И это еще не все. После ряда танцевальных номеров, включающих парные танцы девушек с каждым из танцоров-мужчин, когда артисты вытворяли такие вещи, которые посрамили бы даже обитателей курятника (я все ждал, что капитан Хансен положит этому конец), вперед выступил судовой церемониймейстер и директор круиза.
     - Леди и джентльмены, - возгласил он, - а также те, кто, возможно, появился на свет в результате пьянящей, но не слишком законной любви (я принужден воспользоваться правом цензуры, воспроизводя его речь)... вы все, кого можно сравнить с сеттерами, и даже те немногие, кои скорее напоминают пойнтеров, неплохо воспользовались четырьмя днями, которые наши танцоры провели на судне, и смогли добавить к своему репертуару таитянскую хулу. Сейчас вы получите шанс продемонстрировать результаты своего обучения и получить дипломы, такие же настоящие, как лалайи в Папеэте. Но вот чего вы не знаете, так это того, что на добром старом "Кнуте" есть и другие, кто занимался этим делом. Маэстро, ну-ка вдарьте!
     Из комнаты, что помещалась за сценой, вышла еще дюжина танцовщиц хулы, только уже не полинезийки, а девушки кавказской расы. Одеты они были в туземные наряды - юбочки из травы и ожерелья да цветы в волосах, и больше ничего. Их кожа имела не теплый золотистый цвет, а белый; у большинства волосы были совсем светлые, а у других огненно-рыжие.
     А это, знаете ли, совсем другое дело. К тому времени я уже готов был согласиться, что полинезийки в своих туземных костюмах выглядят прилично и даже скромно - в каждой стране свои обычаи. Разве праматерь Ева не выглядела целомудренно накануне грехопадения, одетая лишь в свою невинность?
     Но белые девушки в одежде женщин южных морей смотрелись просто непристойно.
     Впрочем, это обстоятельство не заставило меня оторвать взгляд от танцовщиц. Меня поразило то, что быстрый и сложный танец девушек ничуть не отличался (на мой непросвещенный взгляд) от танца островитянок. Я даже спросил капитана:
     - Они и в самом деле научились так танцевать за четыре дня?
     Он хмыкнул:
     - Они практиковались во время каждого круиза - во всяком случае, те, кто работал у нас и раньше, да и остальные занимались от самого Сан-Диего. Тут я узнал одну из танцовщиц - это была Астрид, та милая девочка, которая впустила меня в "мою" каюту, - и тогда я понял, почему у них было время и возможность практиковаться - все эти девчонки входили в состав судовой команды. Я посмотрел на нее - точнее, уставился - с интересом. Астрид поймала мой взгляд и улыбнулась. Будучи олухом и обормотом, я, вместо того чтобы улыбнуться в ответ, отвернулся и отчаянно покраснел, стараясь скрыть замешательство с помощью героического глотка из стакана, каким-то образом оказавшегося в моей руке.
     Один из танцоров-канаков вихрем подлетел к строю белокожих девушек и вызвал кого-то из них для парного танца. Господи, спаси мою душу, это была Маргрета!
     Я поперхнулся и долго не мог откашляться. Она представляла собой самое ослепительно прекрасное зрелище, когда-либо возникавшее перед моим взором.

     "О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные под кудрями твоими; волоса твои, как стадо коз, сходящих с горы Галаадской...
     Живот твой - круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое - ворох пшеницы, обставленный лилиями;
     Два сосца твои, как два козленка, двойни серны...
     Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе".
     <из книги Песни Песней Соломона>

0

4

Глава 4

     Так, не из праха выходит горе, и не из земли вырастает беда;
     Но человек рождается на страдание, как искры, чтоб устремляться вверх.
     Книга Иова 5, 6-7

     Я медленно приходил в себя, но если бы вы знали, как мне этого не хотелось: ужасный кошмар гнался за мной по пятам. Я крепко смежил веки, чтобы не видеть света, и попробовал вернуться обратно в сон.
     В голове безудержно рокотали туземные барабаны. Я попробовал изгнать их оттуда и зажал уши руками.
     Барабаны забили еще громче.
     Я отказался от попытки избавиться от них, открыл глаза и поднял голову. Какая ошибка! Мой желудок так бешено заурчал, что даже уши, казалось, зашевелились. Глаза отказывались на чем-то сфокусироваться, а адские барабаны раскалывали голову на части.
     Наконец мне удалось заставить глаза смотреть, хотя все вокруг выглядело как в тумане. Я огляделся и обнаружил, что нахожусь в незнакомой комнате, лежу на нераскрытой кровати и раздет лишь наполовину.
     Память постепенно возвращалась. Вечеринка на борту корабля. Выпивка! Обильная! Шум. Какие-то голые. Капитан в травяной юбочке лихо отплясывает, а оркестр пытается не отстать от заданного им темпа. Какие-то дамы-пассажирки тоже в травяных юбочках, а какие-то даже без них... дребезжание бамбуковых трещоток, буханье барабанов...
     Барабаны...
     Барабаны грохотали вовсе не внутри моей головы. Это просто была самая страшная из всех когда-либо испытанных мною головных болей. Какого черта я позволил им...
     Не сваливай на них! Ты сам виноват, олух!
     Да, но...
     "Да, но..." Всегда это самое "да, но..."! Всю жизнь от тебя только и слышишь, что "да, но...". Когда же ты распрямишься и возьмешь на себя всю ответственность за собственную жизнь и за все, что с тобой происходит?
     Да, но ведь в данном случае ошибка-то не моя. Я же не А.Л.Грэхем. Это не мое имя. И корабль не мой.
     Не твой? И не ты?
     Разумеется, нет...
     Я сел и попытался стряхнуть с себя этот дурной сон. То, что я сел, оказалось ошибкой: голова, конечно, не отвалилась, но колющая боль в основании черепа добавилась к той, что уже терзала мой мозг. На мне были черные брюки и, по-видимому, больше ничего, а сидел я в чужой комнате, которая к тому же медленно вращалась.
     Штаны Грэхема. Каюта Грэхема. А это непрерывное медленное вращение - результат того, что у корабля отсутствуют стабилизаторы.
     Нет, это не сон. А если и сон, то я все равно не способен вытряхнуться из него. Десны чесались, ноги казались чужими. Высохший пот пленкой покрывал всю кожу, кроме тех мест, где он еще был влажен и липок. Подмышки... Господи, не хочу думать о подмышках!
     Рот следовало бы хорошенько прополоскать... щелоком.
     Теперь я вспомнил все. Или почти все. Пылающие угли ямы. Туземцы. Разбегающиеся с дороги куры. Корабль, который не был моим кораблем... и все-таки им оказался. Маргрета...
     Маргрета!
     "Два сосца твоих, как два козленка... ты прекрасна, возлюбленная моя..."
     Маргрета среди танцоров, с обнаженной грудью, обнаженными ногами... Маргрета, танцующая с этим мерзким канаком и трясущая своей...
     Разве удивительно, что я нализался?
     А ну-ка, заткнись, приятель! Ты надрался еще до этого. А злишься на мальчишку-туземца только потому, что с ней был он, а не ты. Ты же жаждал танцевать с ней. Да только был не в состоянии.
     Пляски - оскал Сатаны!
     И разве не хотелось тебе уметь так танцевать?
     "Как... двойня серны..." Да. Очень хотелось!

***

     Послышался легкий стук в дверь, затем позвякивание ключей. Дверь приоткрылась, и показалось лицо Маргреты.
     - Уже проснулись? Отлично. - Она вошла, неся поднос, закрыла дверь и подошла к постели. - Вот, выпейте-ка это.
     - А это что?
     - Преимущественно томатный сок. Перестаньте спорить и пейте.
     - Мне кажется, я не смогу...
     - Сможете. Так нужно. Пейте!
     Я с опаской принюхался и отпил крохотный глоточек. К моему величайшему удивлению, меня не стошнило. Тогда я отпил побольше. После слабого позыва питье прошло и тихо улеглось в желудке. Маргрета протянула две таблетки.
     - Примите. И запейте остатком томатного сока.
     - Но я никогда не принимаю лекарств!
     Она вздохнула и произнесла нечто, чего я не понял. Это не был английский язык. Во всяком случае он не походил на английский.
     - Что вы сказали?
     - Кое-что, что говаривала моя бабушка, когда дедушка начинал с ней спорить. Мистер Грэхем, примите таблетки! Это всего лишь аспирин, и он вам необходим. Если не будете слушаться, я перестану с вами возиться. Я... я... передам вас Астрид, вот что я сделаю!
     - Пожалуйста, не надо.
     - Нет! Именно так я и поступлю, если вы не будете слушаться. Астрид сменит меня. Вы ей нравитесь... она рассказывала, как вы любовались ее танцем вчера вечером.
     Я схватил таблетки, запил их остатком томатного сока - холодного как лед и успокаивающего.
     - Да, любовался, пока не увидел вас. После этого я уже глаз с вас не сводил.
     Она впервые за все время улыбнулась.
     - Да? Вам понравилось?
     - Вы были прекрасны! (А вот твой танец просто похабен, твоя непристойная одежда и твое поведение шокировали меня так, что, вероятно, я потерял год жизни. Все мне было ненавистно... И я ужасно жалею, что не могу увидеть все снова, буквально сейчас же, не теряя ни секунды.) Вы были необычайно грациозны.
     На ее щеках возникли ямочки.
     - Я так надеялась, что понравлюсь вам, сэр!
     - Так оно и было. А теперь перестаньте угрожать мне своей Астрид.
     - Ладно. Не буду до тех пор, пока вы проявляете благоразумие. А сейчас вставайте - и под душ. Сначала очень горячий, потом ледяной. Как в сауне. - Она чего-то ждала. - Вставайте, я сказала. Не уйду, пока душ не будет включен и пар не пойдет клубами.
     - Я приму душ... когда вы уйдете.
     - И пустите еле тепленькую водичку. Знаю я вас! Вставайте, снимите брюки и под душ! Пока будете его принимать, я принесу завтрак. Скоро камбуз закроется, чтобы готовить второй завтрак, а потому перестаньте тянуть резину... Ну пожалуйста...
     - Ой, не могу я завтракать. Во всяком случае не сегодня! Ни за что! Даже мысль о еде была мне отвратительна.
     - Вам обязательно надо поесть. Прошлым вечером, как вам прекрасно известно, вы слишком много выпили. Если вы не поедите, будете весь день чувствовать себя разбитым. Мистер Грэхем, я уже кончила обслуживать всех остальных гостей и, можно сказать, от дежурства освободилась. Сейчас принесу вам поднос с завтраком, а потом сяду и прослежу, чтобы вы съели все, что на нем будет. - Она поглядела на меня. - Надо было все-таки стащить с вас брюки, когда я укладывала вас в постель, но вы весите слишком много.
     - Вы укладывали меня в постель?!
     - Мне помогал Ори. Тот парень, с которым я танцевала. - Вероятно, мое лицо выдало меня, так как она торопливо добавила: - О, я не разрешила ему входить в вашу каюту, сэр. Я сама раздела вас. А вот, чтобы втащить вас вверх по лестнице, мне нужна была помощь.
     - Я нисколько на вас не сержусь. (А потом ты вернулась на вечеринку?
     И он с тобой? И ты снова с ним танцевала? "...Ибо ревность моя жесточе могилы и жжет сильнее угля пламенеющего". Нет... Нет у меня права на ревность!) Я чрезвычайно благодарен вам обоим. Наверняка это было весьма неприятное занятие.
     - Ну... смельчаки часто напиваются - после того как минует опасность.
     Но вообще вам от выпивки стало плохо.
     - Это верно. - Я встал с постели и направился в ванную. - Я пущу кипяток, клянусь!
     Затем я прикрыл дверь и защелкнул задвижку, после чего разделся.
     Значит, я был так омерзителен и бесчувственно пьян, что мальчишка-туземец помогал тащить меня до кровати. Алекс, какая же ты позорная дрянь! И нет у тебя никаких прав ревновать эту очаровательную девушку. Она не принадлежит тебе, и в ее поведении нет ничего дурного по стандартам ее мира - какими бы эти стандарты ни были - и все, что она делала, было сделано ради твоей же пользы и твоего комфорта. А это не дает тебе никаких прав на нее.
     Я пустил горячую воду, такую горячую, что бедный старый Алекс в ней чуть не сварился. И выстоял под струями кипятка так долго, что мои нервные окончания почти потеряли чувствительность, а затем резко сменил горячий душ на ледяной... и чуть не заорал от боли.
     Я стоял под ледяной водой, пока не перестал ощущать ее как холодную, затем закрыл краны и вытерся, открыв дверь, чтобы выпустить влажный воздух. Вышел в каюту... и тут внезапно обнаружил, что чувствую себя великолепно. Никакой головной боли. Никакого ощущения, что конец света должен наступить с минуты на минуту. Никаких пертурбаций в желудке. Только голод. Алекс, ты больше никогда не должен напиваться, а уж если нальешься, поступай так, как приказывает Маргрета. Тебе повезло - у нее на плечах отличная голова, и ты это обязан ценить.
     Весело насвистывая, я открыл платяной шкаф Грэхема.
     Услышав, как ключ поворачивается в замке, я мгновенно схватил купальный халат Грэхема и успел его накинуть как раз в ту секунду, когда Маргрета стала открывать дверь. Когда я это увидел, тут же бросился на помощь и придержал дверь. Она поставила поднос и принялась выгружать посуду с едой на мой письменный стол.
     - Вы были совершенно правы насчет душа как в сауне, - сказал я. - Это именно то, что прописал доктор. Или вернее сказать, медицинская сестра.
     - Знаю. Такую штуку бабушка нередко устраивала моему деду.
     - Гениальная женщина! Ох, как вкусно пахнет! (Омлет, бекон, щедрая порция датской выпечки, молоко, кофе, тарелка с несколькими сортами сыра, fladbrod <лепешка (дат.)>, тонко нарезанные кусочки ветчины и неизвестные мне тропические фрукты.) А что говорила ваша бабушка, если дедушка начинал с ней спорить?
     - Знаете, она иногда излишне горячилась...
     - Зато вы никогда не горячитесь. Ну, скажите же мне.
     - Ладно... Она в таких случаях говорила, что мужчины созданы Богом только для того, чтобы испытывать женское долготерпение.
     - Что-то в этом есть. А вы с ней согласны?
     И снова улыбка вызвала появление ямочек.
     - Я полагаю, что у них есть и кое-какие полезные функции.

***

     Маргрета убрала мою каюту и помыла ванну (о'кей, о'кей, пусть будет каюта Грэхема и ванна Грэхема. Удовлетворены?), пока я ел. Она достала пару легких спортивных брюк, спортивную рубашку островной раскраски и сандалии, убрала поднос и тарелки, оставив на столе кофе и часть фруктов. Я поблагодарил ее, когда она уходила, и подумал, не должен ли я предложить дополнительную "плату" и не оказывает ли она те же услуги и другим пассажирам. Это показалось мне не очень вероятным. Но мужества спросить, так ли это, я в себе не нашел.
     Я закрыл за ней дверь и принялся тщательно обыскивать каюту Грэхема.
     Я носил его одежду, спал в его постели, откликался на его имя, а теперь мне предстояло решить, пущусь ли я во все тяжкие и стану подлинным А.Л.Грэхемом или же отправлюсь к властям (к американскому консулу, а если нет, то к кому?) и признаюсь, что выдавал себя за другого, а теперь прошу помощи.
     Время торопило меня. Сегодняшний выпуск "Королевского скальда" сообщал, что пароход "Конунг Кнут" должен прибыть в порт Папеэте в три часа дня и отплыть в Масатлан (Мексика) в шесть часов вечера. Корабельный эконом известил пассажиров, желающих обменять франки на доллары, что представитель банка Папеэте будет работать на судне прямо напротив офиса эконома с момента прибытия корабля в порт и закончит операции за пятнадцать минут до отплытия. Кроме того, эконом напомнил пассажирам, что их задолженность по счетам бара и судовой лавки должна быть оплачена только в долларах, датских кронах или с помощью кредитных карточек.
     Вроде все разумно. И в то же время вызывает беспокойство. Я ожидал, что судно пробудет в Папеэте минимум часа двадцать четыре. Заход в порт на три часа казался просто дикостью - ведь получалось, что не успеет судно причалить, как надо будет отплывать. И разве не придется платить за сутки, даже если они пришвартуются всего на три часа?
     Однако, напомнил я себе, командование судном меня в общем-то не касается. Возможно, капитан просто решил воспользоваться временем между отбытием одного корабля и прибытием другого? Да и вообще, мало ли у него может найтись причин? Единственно, о чем мне следовало беспокоиться, так это о том, что предприму между тремя и шестью часами дня я сам и что мне непременно надо сделать до трех.
     Сорок минут тщательных поисков выявили следующее: одежду - самую разнообразную и без всяких проблем, кроме тех, что связаны с лишней жировой складкой на моей талии; деньги - франки в бумажнике (не забыть обменять!) и восемьдесят пять долларов там же; три тысячи долларов в ящике стола, там же лежал и футляр с часами Грэхема, с его кольцом, запонками и тому подобным. Поскольку часы и другие драгоценности вернулись в свой футляр, я логично рассудил, что Маргрета сохранила мой доход от пари, которое я (или Грэхем) выиграл у Форсайта, Дживса и Хэншо. Говорят же, что Бог заботится о дураках и пьяницах; если так, то в моем случае он действовал через Маргрету; всевозможные мелочи, не имевшие отношения к моим сегодняшним проблемам - книги, сувениры, зубная паста и тому подобное.
     Паспорта нет.
     Иногда пассажирам не хочется держать при себе паспорт, даже временно покидая корабль. Я сам предпочитаю не таскать свой, если возможно, так как потеря паспорта влечет за собой кучу неприятностей. Вот и вчера у меня не было его с собой... так что теперь он отправился туда, где жимолость вьется, где лежат "поля Фидлера" <"Поля Фидлера", или "Рай моряков" - место, куда по поверью отправляются души умерших моряков> и куда канул теплоход "Конунг Кнут". А где же все это находится? Пока у меня не было времени искать ответ на этот вопрос: уж слишком я был занят проблемами общения с чужим новым миром.
     Если Грэхем брал вчера свой паспорт с собой, стало быть, он провалился сквозь трещину четвертого измерения прямехонько в "поля Фидлера" вместе с ним. Похоже, так оно и произошло.
     Пока я злился, кто-то подсунул под дверь моей каюты конверт.
     Я поднял его и открыл. Внутри лежал мой (Грэхема) корабельный счет. Значило ли это, что Грэхем собирался покинуть судно в Папеэте? Только не это! Если так случится, я останусь на этих островах до конца моей жизни. Нет, не то. Скорее похоже на обычное подбивание бабок в конце месяца.
     Счет Грэхема за выпивку в баре меня прямо потряс... пока я не обратил внимания на его отдельные пункты. Впрочем, они шокировали меня еще больше, но по другой причине. Если кока-кола стоит два доллара, это не означает, что бутылка стала больше; это значит, что доллар стал меньше.
     Теперь я понял, почему триста долларов, на которые я заключил пари... гм... гм... по ту сторону, превратились в три тысячи здесь.
     Если я собираюсь остаться в этом мире, мне придется приноровиться к новому масштабу цен. Придется относиться к доллару как к иностранной валюте и мысленно переводить цены, пока к ним не привыкнешь. Например, если считать репрезентативными цены на борту, то первоклассный обед с бифштексом или шашлыком на ребрышках в ресторане первого разряда, ну скажем, в главном ресторанном зале отеля вроде "Дворца Брауна" или "Марка Хопкинса", может обойтись почти в десять (!) долларов. Ничего себе!
     С коктейлями же до обеда и вином к столу счет легко может перевалить и за пятнадцать долларов! А это ведь недельный заработок! Слава Богу, я не пью!
     Ты... не... чего?
     Послушай, но вчерашний случай - особый.
     Вот как! Впрочем, так оно и было. Ведь и невинность теряют только раз. А уж раз она потеряна, то навсегда. А что такое ты пил незадолго до того, как окончательно вырубился? "Датский зомби"? А нет ли у тебя в данную минуту желания принять стаканчик? Чтоб восстановить внутреннее равновесие?
     Да я до него в жизни больше не дотронусь!
     Поглядим, поглядим, приятель!

***

     А вот и еще один шанс и, как я надеялся, неплохой. В маленьком футляре, где Грэхем хранил драгоценности, лежал ключ, ничем не примечательный, если не считать, что на нем был выбит номер "восемьдесят два". Если судьба мне улыбнется, то он может подойти к стальной шкатулке в офисе эконома.
     А если судьба сегодня намерена на меня скалиться, то ключ будет от сейфа, находящегося где-то в одном из сорока шести штатов, в банке, которого я никогда не увижу. Но не будем каркать, хватит мне и тех неприятностей, которые уже есть.
     Я спустился на следующую палубу и отправился на корму.
     - Доброе утро, эконом.
     - А, мистер Грэхем, ничего себе была вечериночка вчера, не правда ли?
     - Ну, еще бы! Еще одна такая, и из меня дух вон!
     - А, бросьте, бросьте! И это говорит мужчина, шагнувший в огонь! Я уверен, вам вчера понравилось. Готов биться об заклад, что так. Чем мы можем быть вам полезны?
     Я вынул найденный ключ.
     - Я захватил тот ключ? Или он от сейфа в моем банке? Не могу вспомнить.
     Эконом взял ключ.
     - Да, это один из наших. Пол! Возьми его и принеси шкатулку мистера Грэхема. Мистер Грэхем, не угодно ли вам пройти сюда и присесть к столу?
     - Хорошо, спасибо. Хм... а нет ли у вас какого-нибудь мешка или чего-нибудь в этом роде, чтобы положить содержимое шкатулки? Я хотел бы отнести все в свою каюту - надо кое-что проверить.
     - Мешок?.. М-м-м... Можно взять сумку в судовой лавке... но... Сколько времени вам потребуется для писанины? К полудню кончите?
     - О, разумеется.
     - Тогда забирайте шкатулку в каюту. Вообще-то это не разрешается правилами, но их писал я сам, так что можно рискнуть и попробовать нарушить. Однако постарайтесь вернуть до полудня. Мы закрываемся с двенадцати до тринадцати - таковы уж требования профсоюза - и, если я буду сидеть здесь, когда клерки уйдут на обед, вам придется поставить мне выпивку.
     - Да я вам ее и без того поставлю.
     - Буду ждать с нетерпением. А вот и шкатулка. Только не вздумайте таскать ее сквозь пламя.

***

     На самом верху лежал паспорт Грэхема. Тяжесть у меня на душе сразу рассосалась Не знаю более неприятного чувства потери, нежели то, которое возникает, если вы оказываетесь за границами Союза без паспорта... даже если это и не тот Союз. Открыл паспорт, посмотрел на фотографию. Неужто я так выгляжу? Отправился в туалет, сравнил лицо в зеркале с лицом на фотографии.
     Кажется, похож. Впрочем, чего ждать от паспортной фотографии? Попробовал поднести фотографию к зеркалу. Сходство неожиданно резко усилилось. Дружище, да у тебя физиономия кривая!
     И у вас тоже, мистер Грэхем.
     Приятель, если я собираюсь стать тобой навсегда - а чем дальше, тем больше идет к этому, - то, поскольку выбора у меня нет, приятно узнать, что мы с тобой так похожи. Отпечатки пальцев? Подумаем об этом, когда настанет время. Похоже, Соединенные Штаты Северной Америки в паспорта отпечатки пальцев не вклеивают - это уже облегчение. Занятие: управляющий. Управляющий чем? Похоронной конторой? Или транснациональной сетью отелей? Ладно. Надеюсь, как-нибудь разберемся, а пока неважно. Адрес: писать на контору "О'Хара, Ригсби, Крумпакер и Ригсби", атторни <адвокат, поверенный, юрист> по правовым вопросам, помещение 7000, Смит-Билдинг, Даллас. Ну, просто очаровательно! Только адрес для писем - ни домашнего, ни адреса работы нет. Ах ты, фальшивка! С удовольствием врезал бы тебе по морде!
     (Нет. Отвращения, должно быть, он не вызывал: Маргрета думает о нем хорошо. Да... но ему следовало бы держать свои лапы подальше от нее - он же явно хотел злоупотребить ее доверчивостью. А это некрасиво! Это кто же собирается злоупотребить ее доверчивостью? Смотри, парень, заработаешь раздвоение личности!) В конверте под паспортом лежал отрывной талон пассажирского билета Грэхема: он действительно совершал круиз по маршруту Портленд - Портленд. Слушай, близнец, если ты не появишься до шести вечера, я попаду домой. А ты, возможно, воспользуешься моим билетом на "Адмирал Моффет". Желаю удачи.
     Были там еще какие-то мелочи, но большую часть стальной шкатулки занимали десять пухлых заклеенных конвертов вроде тех, которыми пользуются в конторах. Один из конвертов я вскрыл.
     Он был набит тысячедолларовыми банкнотами - ровно сотня. Я быстренько проверил остальные конверты. Всюду то же самое. Один миллион чистоганом!

0

5

Глава 5

     Нечестивый бежит, когда никто не гонится за ним; а праведник смел как лев.
     Книга притчей Соломоновых 28, 1

     Еле переведя дух от волнения, я отыскал в письменном столе Грэхема клейкую ленту и опять заклеил конверты. Вложил в шкатулку все, что там было, кроме паспорта, который спрятал вместе с тремя тысячами долларов, каковые считал своими, в маленький ящик стола. После чего отнес шкатулку в офис эконома, стараясь обращаться с ней как можно бережнее.
     Кто-то уже стоял у стола, но в глубине офиса я увидел эконома и окликнул его.
     - Привет! - отозвался он. - Так быстро вернулись? - Эконом подошел ко мне.
     - Да, - ответил я. - Это потому, что все быстро сошлось. - Я передал ему шкатулку.
     - С удовольствием взял бы вас к себе на службу. У нас тут никогда ничего не сходится. Во всяком случае, пока не просидим до полуночи. Ну, пошли, поищем чего-нибудь выпить. Мне это позарез нужно.
     - Мне тоже. Идем.
     Эконом провел меня в бар на открытом воздухе, которого я не заметил на плане судна. Палуба над нами была короче, и наша палуба "1" продолжалась уже как прогулочная, по ее блестящим тиковым доскам ходить было чрезвычайно приятно. Край палубы "С" частично нависал над ней, образуя как бы крышу тут же был раскинут шатер бара, о котором я говорил. Под прямым углом к стойке стояли длинные столы с разнообразными закусками для ленча; здесь уже образовалась очередь из нескольких пассажиров. Еще ближе к корме находился плавательный бассейн, оттуда слышались всплески, визг и радостные возгласы.
     Эконом привел меня на корму к маленькому столику, занятому двумя младшими офицерами. Мы остановились.
     - Эй вы, парочка! А ну-ка, прыгайте за борт!
     - Так точно, эконом!
     Они встали, захватили стаканы с пивом и ушли дальше на корму. Один из них улыбнулся мне и кивнул, будто мы были хорошо знакомы. Я тоже кивнул ему:
     - Привет!
     Часть столика находилась в тени тента. Эконом спросил:
     - Желаете сидеть под солнцем и любоваться на девиц? Или отдыхать в тени?
     - А мне все равно. Садитесь где хотите, а я займу свободное место.
     - Х-м-м... Давайте-ка чуть-чуть подвинем столик, и тогда оба окажемся в тени. Вот так, достаточно.
     Он сел лицом к носу корабля, а я получил вид на плавательный бассейн.
     Мое первоначальное впечатление подтвердилось: здесь можно было обходиться без таких безнадежно устаревших вещей, как купальные костюмы.
     Я вполне мог бы сделать такое заключение и чисто логическим путем, приложи я некоторые умственные усилия, чего, однако, не сделал. В последний раз, когда я наблюдал такое - я говорю о купании нагишом, - мне было лет двенадцать, а подобное времяпрепровождение считалось привилегией мужчин от двенадцати и моложе.
     - Я спросил у вас: что вы будете пить, мистер Грэхем?
     - Ох, извините, я не слушал.
     - Так я и понял. Вы глядели. Так чего же мы выпьем?
     - Э-э-э... "Датский зомби".
     Эконом прямо глаза вылупил:
     - Вряд ли годится для такого раннего времени. От этого напитка могут разойтись швы на черепе. М-м-м... - Он поманил пальцем кого-то стоявшего за моей спиной. - Эй, красотка! Подойди-ка к нам.
     Я оторвал взгляд от бассейна как раз в ту минуту, когда официантка, которую он подозвал, подошла к столу. Я взглянул на нее, отвел глаза, потом взглянул снова. Я уже видел ее сквозь алкогольный туман вчера вечером - это была одна из двух рыженьких танцовщиц хулы.
     - Скажи Гансу, что мне нужна пара серебристых шипучек. Кстати, а как тебя зовут, малютка?
     - Мистер Хендерсон, попробуйте еще раз притвориться, что забыли мое имя, и я вылью выпивку прямо вам на лысину!
     - Хорошо, мое сокровище. А теперь поторопись, дай своим толстым ножкам поработать.
     Она хмыкнула и ускакала прочь на своих тоненьких изящных ножках. Эконом добавил:
     - Чудесная девочка! Ее родители живут прямо напротив моего дома в Одессе. Я знаю ее чуть ли не с рождения. Она и умненькая к тому же. Бодель собирается стать хирургом-ветеринаром, до окончания курса ей остался еще год.
     - Вот как! Но как же она совмещает учебу с работой?
     - Большинство наших девушек учатся в университете. Кое-кто использует летний отпуск, другие берут отпуск на семестр и отправляются в море, отдыхают и заодно зарабатывают деньги для оплаты следующего семестра. Нанимая девушек на работу, я отдаю предпочтение тем, кто сам пробивает себе дорогу в университет; они более надежны и знают больше языков. Возьмите, например, горничную, которая обслуживает вашу каюту. Астрид?
     - Нет, Маргрета.
     - Ах да, ваша каюта сто девятая. У Астрид носовые каюты с левого борта. А у Маргреты с правого. Маргрета Свенсдаттер Гундерсон. Школьная учительница. Английский язык и история. Знает четыре языка, не считая скандинавских. Два из них - ее основная специальность. Она взяла годичный отпуск в средней школе имени Г.Х.Андерсена. Готов побиться об заклад, туда она больше не вернется.
     - Э-э... А почему?
     - Выйдет замуж за богатого американца. А вы богаты?
     - Я? Неужели я похож на богача?
     А не может ли он знать, что находится в той стальной шкатулке? Господи Боже мой, да что же делать с миллионом долларов, который мне не принадлежит? Нельзя же выбросить их за борт? И почему Грэхем путешествовал с такой огромной суммой наличных? Я мог бы предложить несколько объяснений, но все одинаково плохие, то есть с примесью криминала. Любое из них ввергло бы меня в еще большие неприятности, чем те, которые я уже имел.
     - А богатые американцы никогда не выглядят богачами. Они проходят специальные курсы, где учатся не быть похожими на толстосумов. Я, конечно, говорю о североамериканцах. Южноамериканцы - это, знаете ли, совсем другой сорт. Гертруда, спасибо. Ты славная девочка.
     - А вы все-таки хотите, чтобы я облила вам лысину?
     - А ты хочешь, чтоб я швырнул тебя в бассейн прямо в одежде? Веди себя повежливей, милочка, иначе я пожалуюсь твоей мамаше. Давай сюда выпивку и приготовь счет.
     - Счета не будет: Гансу хочется угостить мистера Грэхема. А поэтому пришлось угостить и вас. За компанию.
     - Скажи ему, что так он скоро разорит бар, и добавь, что я вычту деньги из его жалованья.

***

     Так получилось, что я выпил две порции серебристой шипучки вместо одной и оказался бы на верном пути к катастрофе, подобной вчерашней, если бы мистер Хендерсон не решил, что нам следует закусить. А мне ужасно хотелось выпить третью шипучку. Первые две позволили мне позабыть тревоги, связанные с идиотской шкатулкой, полной денег, и одновременно повысили мою способность извлекать удовольствие из зрелища, которое преподнес нам палубный бассейн. Я обнаружил, что воспитанное в течение всей жизни может бесследно исчезнуть всего за двадцать четыре часа. Нет ничего греховного в том, чтобы любоваться женскими прелестями непредвзято. Это такое же невинное занятие, как любование цветами или маленькими котятами - только оно доставляет куда больше удовольствия.
     И вот тут-то мне захотелось выпить еще.
     Мистер Хендерсон наложил на выпивку вето, подозвал Бодель и обменялся с ней быстрыми фразами на датском языке. Она ушла и вернулась через несколько минут, неся поднос, тесно уставленный блюдами - smorgasbord: горячие мясные тефтельки, раковины из сладкого теста с мороженым внутри, крепкий кофе, и все это в невероятно большом количестве.
     Минут через двадцать пять я все еще с удовольствием наблюдал за молодежью в бассейне, но уже сошел с пути, ведущего к новой алкогольной катастрофе. Я настолько отрезвел, что ясно осознавал не только невозможность решения всех своих проблем с помощью выпивки, но и необходимость отказаться от крепких напитков вообще до тех пор, пока не решу эти проблемы, ибо пить такие напитки я явно не умею. Дядюшка Эд был прав: порок нуждается в упражнении и постоянной практике, в противном случае, исходя из прагматических соображений, добродетель будет направлять нас даже в том случае, если узы морали откажутся играть роль сдерживающей силы.
     Моя мораль перестала быть такой силой, иначе я не сидел бы здесь со стаканом дьявольского зелья в руке и не любовался обнаженной женской плотью.
     И тут я обнаружил, что не испытываю ни малейших угрызений совести из-за своего поведения. Мое единственное сожаление было вызвано печальным открытием, что я не могу вынести ту дозу алкоголя, которую мне хотелось принять... "Легки дороги, ведущие в ад...")

***

     Мистер Хендерсон встал.
     - Мы причалим меньше чем через два часа, а мне предстоит подделать еще парочку цифр, пока агент компании не поднялся на борт. Спасибо за приятное общество.
     - Это я вас должен благодарить, сэр. Tusind tak <тысяча благодарностей (дат.)>. У вас на родине так, кажется, говорят?
     Он улыбнулся и вышел. Я посидел еще немного и поразмышлял. Еще два часа до прибытия в порт, потом три часа на берегу. Что же делать мне с этим временем и возможностями, которые оно мне предоставляет?
     Пойти к американскому консулу? И что сказать ему? Дорогой мистер консул, я не тот, за кого себя выдаю, и только что обнаружил в своем кармане целый миллион долларов...
     Чудовищно!
     Никому ничего не говорить? Хапнуть миллиончик? Сойти на берег и первым воздушным кораблем вылететь куда-нибудь в Патагонию?
     Не выйдет. Моя мораль дала трещину, видимо, она никогда не была особо прочной. Но предубеждение против воровства осталось. Воровать не просто плохо, это ниже человеческого достоинства.
     Уж и то плохо, что я ношу чужую одежду.
     Тогда возьми те три тысячи, которые по праву принадлежат тебе, подожди, пока корабль отплывет, а потом попробуй вернуться в Америку, если тебе это удастся.
     Глупейшая мысль! Загремишь в тропическую тюрьму, и этот дурацкий поступок не принесет Грэхему ни малейшей пользы. Опять выбор без выбора, ты - глупая башка! Придется оставаться на борту и ждать возвращения Грэхема. Сам он может и не появиться, зато радиограмма или что-то в этом духе... Придется грызть ногти, пока пароход не отплывет. А когда отплывет, возблагодари Бога за возможность вернуться домой, в Божью страну. А Грэхем наверняка сделает то же со своим билетом на "Адмирал Моффет". Интересно, а нравится ему именоваться Хергенсхаймером? Больше, чем мне Грэхемом, готов поспорить. Хергенсхаймер - благородная фамилия.

***

     Я встал, перешел на другой борт и поднялся двумя палубами выше - в библиотеку, которая оказалась пустой, если не считать женщины, решавшей кроссворды. У нас не было намерения мешать друг другу, так что покой не нарушился. Большая часть шкафов оказалась закрыта, библиотекарь отсутствовал, но многократно читанная энциклопедия стояла на месте, а это было все, что мне требовалось для начала.
     Примерно через два часа меня испугал звук сирены, означавший, что мы получили разрешение войти в порт. Итак, мы прибыли. К тому времени я уже почерпнул изрядную долю сведений из области чуждой для меня истории и чуждых идей, и переварить их было страшно трудно. Начать с того, что в этом мире Уильям Дженнингс Брайан среди президентов страны не числился. В 1896 году вместо него был избран Мак-Кинли <Уильям Мак-Кинли (1843 - 1901) - 25-й президент США (1897 - 1901)>, пробывший на этом посту два срока, а за ним место президента занял какой-то Рузвельт <Теодор Рузвельт (1858 1919) - 26-й президент США (1901 - 1909)>.
     Никого из президентов двадцатого века я вообще не обнаружил.
     Вместо более чем столетнего периода мира, явившегося следствием нашей незыблемой политики нейтралитета, Соединенные Штаты многократно участвовали в войнах с иностранными государствами: в 1899 году, в 1912 - 1917, в 1932 (с Японией!), в 1950 - 1952, в 1980 - 1984 и так далее, вплоть до нынешнего года или, точнее, года издания энциклопедии. О том, идет ли сейчас война, "Королевский скальд" не упоминал.
     За стеклом одного из шкафов я заметил несколько книг по истории. Если через три часа я все еще буду на судне, мне стоит прочесть каждую историческую книгу, которая тут найдется, посвятив этому занятию все время длинного обратного пути в Америку.
     Но знание имен президентов и дат войн не входило в число моих ближайших задач: они ведь к сегодняшнему дню прямого отношения не имели. Мне прежде всего необходимо было узнать (ибо невежество могло принести мне что угодно, начиная от мелких неудобств и кончая полным провалом) различия между моим миром и этим в том, как живут люди, как говорят, как ведут себя, едят, играют, молятся, любят. И пока я буду этому учиться, надо быть очень осторожным, не болтать лишнего и как можно больше прислушиваться к тому, что говорят другие.
     У меня когда-то был сосед, чье знание истории ограничивалось двумя годами - 1492-м и 1776-м <открытие Америки Колумбом и провозглашение независимости американскими колониями> - но даже эти даты у него путались, ибо он не был уверен до конца, что именно обозначала каждая из них. Его невежество в остальных вопросах отличалось такой же глубиной, и тем не менее он умудрялся зарабатывать очень прилично, мостя городские улицы. Чтобы функционировать как животное социальное и экономическое, человеку не обязательно иметь широкое образование... если только вы знаете, в какое время следует втирать голубую глину в свой пупок. Однако единственная крошечная ошибочка в местных обычаях может подвести вас под суд Линча.
     Интересно, а что сейчас поделывает Грэхем? И тут я понял, что ситуация, в которую он попал, куда серьезней и опасней моей... если допустить (а видимо, это неизбежно), что мы с ним просто поменялись местами. Ведь мое воспитание может выставить меня в этом мире всего лишь несколько эксцентричной личностью, зато его привычки вполне способны вовлечь Грэхема в весьма серьезные неприятности. Случайная фраза или совершенно невинный поступок могут привести его прямехонько в колодки и даже хуже того.
     А с еще большими сложностями он столкнется, если попытается сыграть мою роль... если он попытается... Разрешите мне проиллюстрировать эту мою мысль таким примером: в день рождения жены, после того как мы уже вместе прожили год, я преподнес Абигайль роскошное издание "Укрощения строптивой". Так она даже не заподозрила, что я на что-то намекаю: ее убежденность в собственной непогрешимости исключает всякую возможность предположения, что в глубине души я могу приравнять ее к Кейт. Если Грэхем займет мое место в качестве ее мужа, то супружеские отношения почти наверняка окажутся весьма интересными для обеих сторон.
     Лично я, по здравом размышлении, не пожелал бы Абигайль даже врагу.
     Ну а поскольку со мной никто не консультировался, то слез крокодиловых о Грэхеме я лить не стану.
     Интересно, а каково все-таки делить ложе с женщиной, которая не всегда будет отзываться о супружеских отношениях, как о "семейной повинности"?
     Итак, передо мной двадцатитомная энциклопедия, миллионы слов, упакованных в статьи, содержащие все важнейшие реалии этого мира, реалии, которые столь критически важны для меня. Что я могу извлечь из них за такое короткое время? С чего начать? Мне ни к чему знать о греческом искусстве, об истории Древнего Египта, о геологии... но что же мне надо?
     Ладно... что первым бросилось тебе в глаза в этом мире? Сам корабль.
     Его архаичность, если сравнивать его с изящным теплоходом "Конунг Кнут". Затем, когда ты оказался на борту, отсутствие телефона в твоей (Грэхема) каюте. Отсутствие пассажирских лифтов. Мелочи, которые придают судну атмосферу роскоши... прадедовских времен.
     А потому прочтем-ка статью "Корабли" в восемнадцатом томе. Да, сэр!
     Три страницы рисунков и фотографий... и все имеют изящно-одряхлевший вид. Пароход "Британия" - самый большой североамериканский лайнер - берет две тысячи пассажиров, но делает всего лишь шестнадцать узлов. Ну и выглядит соответственно.
     А теперь общая статья "Транспорт".
     Ну и ну! Впрочем, мы не так уж и удивлены, не правда ли? Воздушные корабли даже не упоминаются. Посмотрим-ка справочный том... воздушные корабли... ничего, дирижабли... ноль, аэронавтика... смотри воздушный шар. Ага! Да, хорошая статья о неуправляемых полетах на воздушных шарах, с упоминанием о Монгольфье и других отважных пионерах, даже о смелой и трагической попытке Соломона Андре <шведский инженер, воздухоплаватель (1854 - 1897); погиб вблизи Шпицбергена, пытаясь достичь Северного полюса на воздушном шаре> покорить на воздушном шаре Северный полюс. Граф же фон Цеппелин в этом мире или не родился вообще, или не удосужился заняться проблемами аэронавтики.
     Возможно, после участия в американской гражданской войне он вернулся в Германию и не нашел там той благоприятной атмосферы для идеи воздушных полетов, которую встретил в штате Огайо в моем мире. В общем получилось так, что этот мир остался без воздушного сообщения вообще. Алекс, если тебе придется тут остаться, то, может быть, ты захочешь стать "изобретателем" воздушных кораблей? Сделаться пионером воздухоплавания и капиталистом - знаменитым и богатым?
     А почему ты воображаешь, что у тебя получилось бы?
     Ну хотя бы потому, что свой первый полет на воздушном лайнере я осуществил, когда мне исполнилось всего двенадцать лет! Я о них все знаю. Мог бы нарисовать план хоть сию минуту!..
     Мог бы? Ну-ка, нарисуй мне производственный чертеж облегченного двигателя весом не более фунта на одну лошадиную силу. Укажи спецификацию используемых сплавов, изобрази график работы операционных циклов, дай характеристику топлива, смазочных масел...
     Но все эти вещи могут быть изобретены!
     Да, но сможешь ли ты это сделать? Даже зная, что такие открытия вполне реальны? Вспомни, почему ты сбежал из технического училища, решив, что тебя тянет к карьере священнослужителя? Сравнительный анализ религий, гомилетика <учение о христианском проповедничестве>, критическая философия, апологетика <искусство вести церковную полемику в защиту ортодоксии от ереси>, древнееврейский, латынь, греческий - для всего этого нужна память, а хитроумная техника требует еще и ума.
     Так-с, значит, я к тому же и глуп?
     А разве ты полез бы сквозь пламя, если бы у тебя хватило соображения, что высовывать нос слишком далеко - вредно для здоровья?
     А почему же ты меня не остановил?
     Останавливать тебя? А когда это ты ко мне прислушивался? Нет уж, прекрати выкручиваться - какая у тебя была последняя оценка по термодинамике?
     Ладно! Признаю, что сам вряд ли сумел бы...
     Как благородно с твоей стороны признать это!
     Отцепись, хорошо? Знание, что нечто подобное может быть сделано, уже треть успеха. Я мог бы стать директором отдела научных исследований и руководить работой нескольких по-настоящему талантливых инженеров. Они вложили бы в дело свой интеллект, а я - уникальную память о том, как выглядят дирижабли и как они работают. О'кей?
     Вот это правильное разделение труда - ты вкладываешь память, они - интеллект. Да, из этого может выйти толк. Но не скоро и не дешево. Как ты собираешься финансировать предприятие?
     Гм... продавать акции?
     А ты вспомни то лето, когда ты продавал пылесосы!
     Ну... в конце концов, ведь есть же еще тот миллион долларов...
     Стыдно, стыдно, дружище!
     - Мистер Грэхем?
     Я вынырнул из своих грандиозных замыслов и увидел девушку-клерка из офиса эконома, которая смотрела на меня.
     - Да?
     Она протянула мне конверт.
     - От мистера Хендерсона, сэр. Он сказал, что, возможно, будет ответ.
     - Благодарю вас.
     Записка гласила: "Дорогой мистер Грэхем! Здесь, на судне, находятся три человека, которые хотят встретиться с вами. Мне не нравится ни их вид, ни манера разговаривать, да и вообще этот порт славится множеством темных личностей. Если вы их не ожидали или не хотите видеть, велите посланнице передать, что она не смогла вас найти. И тогда я скажу посетителям, что вы сошли на берег. А.П.Х.".
     Несколько долгих и неприятных мгновений я колебался между любопытством и осторожностью. Они вовсе не собирались видеться со мной. Им нужен Грэхем... и что бы они ни надеялись получить от Грэхема, я все равно не смогу удовлетворить их желания.
     Нет, ты знаешь, что им нужно!
     Я подозреваю. Но даже если бы у них была расписка с подписью самого святого Петра, я не мог бы передать им - или кому-либо еще - этот дурацкий миллион. И тебе это прекрасно известно.
     Разумеется, известно. Но мне хотелось узнать - известно ли это тебе самому? Ладно, раз обстоятельств, при которых ты мог бы передать трем неизвестным содержимое шкатулки Грэхема, не существует, зачем же видеться с ними?
     Потому что я должен знать! А теперь заткнись! И я сказал девушке-клерку:
     - Пожалуйста, передайте мистеру Хендерсону, что я сейчас спущусь. И благодарю вас за любезность.
     - Для меня это было удовольствие, сэр. Э-э-э... мистер Грэхем, я видела, как вы шли через огонь. Вы были потрясающи!
     - Просто нашло временное умопомрачение. Еще раз спасибо.
     Я остановился на верхней площадке пассажирского трапа и попытался определить, что представляют собой эти трое мужчин, дожидавшихся меня. В общем они выглядели так, будто их специально создали для того, чтобы причинять неприятности ближним. Один был здоровенный громила, ростом шесть футов восемь дюймов, с руками, ногами, челюстями и ушами, которые, казалось, свидетельствовали о застарелом гигантизме; другой - этакий огрызок, ростом в четверть первого, а третий - ничтожество с мертвыми глазами. Мускулы, мозг и "пушка" - или это мое излишне живое воображение? Ловкий человек ушел бы тихонько и забился в свою нору.
     Но я не ловкач.

0

6

Глава 6

     ...Будем есть и пить, ибо завтра умрем.
     Книга пророка Исайи 22, 13

     Я спустился по лестнице, не глядя на эту троицу, и отправился прямо к каюте, где находился офис эконома. Мистер Хендерсон был там и тихонько сказал, когда я подошел к барьеру:
     - Те трое дожидаются вас. Вам они знакомы?
     - Нет, я их не знаю. Интересно, что им надо? Но вы, пожалуйста, приглядывайте за нами, ладно?
     - Договорились.
     Я повернулся и пошел, стараясь обойти сбоку эту прелестную тройку.
     Один из них, что выглядел поумнее, громко окликнул меня:
     - Грэхем! Постойте! Куда это вы намылились?
     Не замедляя шага, я рявкнул:
     - Засохни, идиот! Ты что, хочешь все погубить?
     Громила загородил мне дорогу и навис надо мной как небоскреб. "Пушка" занял позицию у меня за спиной. В наилучшем псевдотюремном стиле, цедя слова углом рта, я прохрипел:
     - Перестань разыгрывать спектакль и убери с корабля своих горилл. Вот тогда мы с тобой поговорим. - Разумеется, поговорим. Здесь. И сейчас же.
     - Ты законченный болван, - ответил я спокойно, опасливо глядя по сторонам и на трап. - Ни в коем случае не здесь. "Жучки". Иди за мной. Но пусть эти Матт и Джефф <Матт и Джефф - примелькавшиеся имена гангстеров в бульварной литературе> дожидаются нас на берегу.
     - Нет.
     - Господи, дай мне терпение! Слушай внимательно! - Я зашептал: - Сначала скажи этим скотам, чтобы духу их не было на судне; пусть ждут внизу у трапа. А мы отправимся на открытую прогулочную палубу, где можно разговаривать, не опасаясь, что нас подслушают. Иначе у нас с тобой ничего не выйдет, и я доложу номеру первому, что ты погубил сделку. Понятно? А теперь выбирай, и побыстрее - иначе ты тут же отправляешься обратно и докладываешь, что сделка не состоялась.
     Он подумал, затем быстро произнес несколько фраз по-французски, из которых я ничего не понял, так как мой французский оставлял желать много лучшего. Громила, по-моему, колебался, но тот, что с пушкой, пожал плечами и пошел к трапу.
     - Пошли, - сказал я тому, которого прозвал про себя "Бородавкой". Не теряй времени. Судно вот-вот отойдет, - и направился к корме, даже не оглядываясь, следует он за мной или нет.
     Я нарочно пошел быстро, чтоб он оказался перед выбором - или бежать вприпрыжку, или потерять меня из виду. Я был настолько же крупнее его, насколько Громила - больше меня; и, чтоб не отстать, ему пришлось припуститься бегом.
     Я вышел на прогулочную палубу и прошел мимо бара и столиков прямо к плавательному бассейну.
     Последний, как я и надеялся, оказался пуст: судно стояло в порту. Обычное в таких случаях объявление гласило: "ЗАКРЫТ НА ВРЕМЯ СТОЯНКИ". Бассейн был окружен хлипким ограждением в виде однорядного каната, воду в нем не спустили. Я остановился у самого каната, спиной к бассейну. Бородавка шел за мной. Я поднял руку:
     - Стой где стоишь!
     Он остановился.
     - Теперь поговорим, - начал я. - Объясни, да поподробнее, какого дьявола ты надумал привлечь к себе внимание и притащил своего громилу на судно? Да еще датское! Мистер Б. на тебя очень, очень рассердится. Как тебя кличут?
     - Не твое дело. Где пакет?
     - Какой еще пакет?
     Он начал орать и брызгать слюной, но я тут же оборвал его:
     - Прекрати валять дурака! Меня этим не возьмешь! Корабль готов к отплытию - у тебя осталось лишь несколько минут, чтоб объяснить, что конкретно тебе надо, и убедить меня, что ты именно тот, кто должен это получить. Если не перестанешь надувать щеки, то окажешься в положении человека, которому предстоит вернуться к боссу и рассказать, что провалил дело. А потому выкладывай: что тебе надо?
     - Пакет!
     Я вздохнул:
     - Мой старый и глуповатый друг, ты, видно, крепко зациклился. Все это мы с тобой уже проходили. Какой такой пакет? Что в нем?
     Он помолчал.
     - Монета.
     - Любопытно. И какая?
     На сей раз молчание длилось вдвое дольше, и мне снова пришлось заговорить:
     - Если не скажешь, сколько там денег, я дам тебе пару франков на пиво и отправлю домой. Ты этого хочешь? Два франка?
     Такому тощенькому человечишке не следует иметь столь высокое кровяное давление. Наконец ему удалось выдавить из себя:
     - Американские доллары. Миллион.
     Я расхохотался ему прямо в лицо.
     - Да откуда ты взял, что у меня столько денег? А если бы и было, то неужто ты полагаешь, что я бы такие деньги вот так запросто отдал тебе? Откуда мне знать, что именно ты должен их получить?
     - Да ты спятил, парень! Ты же знаешь, кто я такой!
     - Докажи это. У тебя глаза какие-то не такие и голос звучит иначе. Я думаю, что ты мошенник.
     - Мошенник?
     - Фальшак. Подделка. Выдаешь себя за другого.
     Он что-то злобно прошипел, надо думать, по-французски. И, полагаю, в его речи начисто отсутствовали комплименты в мой адрес. Я покопался в памяти и, тщательно выговаривая, с большим чувством произнес фразу, которую бросила прошлым вечером дама; муж коей попенял ей, что она напрасно волнуется по пустякам. Фраза не полностью соответствовала данной ситуации, но в мои намерения входило лишь поиграть на его нервишках. Видимо, это мне удалось. Он замахнулся, но я схватил его за кисть, намеренно поскользнулся и рухнул спиной в бассейн, увлекая его за собой. Падая, я завопил изо всех сил:
     - Помогите!!!
     Мы бултыхнулись в воду. Я в него крепко вцепился, вынырнул и снова потащил под воду.
     - Помогите!!! Он меня хочет утопить!!!
     Мы снова ушли на дно, борясь друг с другом. Я орал, требуя помощи, каждый раз, когда моя голова оказывалась над водой. А когда помощь пришла, то разом обмяк и отпустил противника.
     Я не подавал признаков жизни до тех пор, пока мне не начали вдувать воздух прямо в рот. Тут я, конечно, чихнул и открыл глаза.
     - Где я?
     Кто-то воскликнул:
     - Он пришел в себя! Теперь все в порядке.
     Я огляделся и обнаружил, что лежу на спине, рядом с бассейном. Кто-то так профессионально пытался привести меня в чувство с помощью искусственного дыхания, что чуть было не оторвал мне левую руку напрочь. Если не считать руки, я был в полном порядке.
     - Где он? Тот, который столкнул меня в воду?
     - Убежал.
     Я узнал голос и повернул голову. Мой друг, мистер Хендерсон, корабельный эконом.
     - Убежал?
     Вот и все. Мой визитер с крысиной рожей выбрался из воды как раз в тот момент, когда меня вытащили на палубу, и задал стрекача. А когда меня "привели в чувство", Бородавка вместе со своими телохранителями был уже далеко.
     Мистер Хендерсон заставил меня лежать до прихода судового врача. Тот приставил к моей груди стетоскоп и объявил, что у меня все о'кей. Я соврал что-то, похожее на правду, и уклонился от дальнейших объяснений. Трал уже убрали, и громкий гудок возвестил, что мы покинули причал.
     Разумеется, я не счел нужным сообщить, что в школе считался хорошим игроком в водное поло.

***

     Следующие несколько дней были особенно приятны, что доказывало справедливость поговорки, будто самый сладкий виноград всегда растет на склонах действующих вулканов. Мне удалось познакомиться (или, если угодно, возобновить знакомство) с моими компаньонами по столу, не возбудив, по-видимому, у них ни малейших подозрений на свой счет. Я узнавал их имена из общих разговоров, запоминал их - и потом пользовался этим. Все со иной были милы - теперь я не только не сидел "ниже солонки", ибо список пассажиров показывал, что я нахожусь на судне с начала круиза, но и стал знаменитостью, если не героем, потому что прошел сквозь пламя.
     Плавательным бассейном я больше не пользовался. Я не знал, хорошо ли плавал Грэхем или нет и, будучи "спасенным", не хотел рисковать, показав умение плавать, что не вписывалось в историю о спасении. Кроме того, хотя я и попривык (и даже стал получать удовольствие) к определенной степени женской обнаженности, которая в прошлой жизни меня здорово шокировала бы, я все же не был уверен, что смогу держаться в компании нудистов с апломбом.
     Поскольку ни до чего додуматься я не смог, то просто выкинул из головы таинственную историю с Крысиной Мордой и его телохранителями.
     То же касалось и главной и всеобъемлющей тайны - кто я такой и как сюда попал; раз сделать ничего нельзя, то не стоит и волноваться. Подумав немного, я решил, что нахожусь примерно в таком же положении, как и все люди на свете: мы не знаем, кто мы такие, откуда взялись и зачем тут пребываем. Моя дилемма была просто поновее, но по сути ничем не отличалась от общей.
     Одна вещь (может быть, даже единственная), которую я усвоил в семинарии, заключалась в том, чтобы хладнокровно смотреть в лицо древнейшей тайне жизни и не огорчаться своей неспособностью эту тайну разгадать. Честные священники и проповедники лишены утешения религии; вместо этого им приходится жить, довольствуясь суровой наградой, даваемой философией. Я никогда не был настоящим метафизиком, но все же научился не волноваться из-за вещей, изменить которые не в силах.
     Много времени я проводил в библиотеке или в шезлонге на палубе, читая, и с каждым днем почерпывал что-то новое об этом мире и ощущал себя в нем все более уверенно. Золотые счастливые дни бежали быстро, точно сны моего далекого детства.
     И каждый день была Маргрета.
     Я чувствовал себя мальчуганом, впервые испытавшим приступ щенячьей влюбленности.
     То был очень странный роман. Мы не могли разговаривать о любви. Возможно, это я не мог, а она просто молчала. Каждый день она была для меня прислугой (как и для других гостей-пассажиров)... и "мамочкой" (и для других тоже? Не думаю... не знаю точно). Отношения наши были теплые, но не интимные. Но ежедневно, в течение нескольких минут, когда я "платил" ей за услуги типа завязывания бабочки, она превращалась в удивительно нежную и невообразимо страстную возлюбленную.
     Но только на эти мгновения.
     В другое время я был для нее "мистер Грэхем", она называла меня "сэр"
     - дружелюбно, тепло, но не интимно. Она охотно болтала со мной, но только стоя у открытой двери; частенько делилась корабельными сплетнями. Ее манеры всегда были манерами отлично вышколенной горничной... Поправка: безукоризненными манерами члена команды, отвечающего за обслуживание пассажиров. Каждый день я узнавал о ней что-то новое. И не мог отыскать в ней ни единого изъяна.
     Для меня день начинался с того момента, когда я встречал ее, - это бывало обычно, когда я шел завтракать и сталкивался с Маргретой либо в коридоре, либо видел ее в открытую дверь каюты, которую она прибирала... Всего лишь: "Доброе утро, Маргрета" и "Доброе утро, мистер Грэхем" - но солнце для меня вставало лишь после этого.
     За день я виделся с ней несколько раз, но вершиной наших встреч становился ритуал завязывания галстука-бабочки.
     Потом я обычно видел ее мельком после обеда. Сразу же после него я на несколько минут возвращался в каюту, чтобы освежиться перед вечерними развлечениями - танцами в гостиной, концертом, игрой или очередным походом в библиотеку. В это время Маргрета нередко находилась где-то в носовой части коридора правого ряда кают палубы "С": стелила постели, споласкивала ванны и так далее - словом, подготавливала каюты своих "гостей" к ночному сну. И опять я говорил ей: "Привет" - а потом ждал в своей каюте, куда она приходила, чтобы постелить мне постель и спросить: "Вам что-нибудь понадобится еще вечером, сэр?" А я неизменно улыбался и отвечал: "Решительно ничего, Маргрета. Большое спасибо". В ответ она желала мне спокойной ночи и добрых сновидений. Этим и заканчивался мой день - чем я занимался до той минуты, когда засыпал, значения уже не имело.
     Конечно, мне так и хотелось - каждый день! - сказать ей: "Ты же знаешь, что мне нужно". Но я не мог. In primus: <во-первых (лат.)> я был женат. Правда, моя жена затерялась где-то в другом мире (или это я затерялся?), но нет освобождения от священных уз брака по сию сторону могилы. Item: <так же (лат.)> любовная связь Маргреты (если таковая имела место) была с Грэхемом, роль которого я лишь исполнял. Я был не в состоянии отказаться от вечернего поцелуя (не ангел же я, в конце концов), но, если я хотел остаться чистым перед моей любовью, я не имел права пойти дальше. Item: благородный человек не может предложить объекту своей любви нечто меньшее, чем брак, а я этого не мог сделать ни с правовой точки зрения, ни тем более с моральной.
     Так что сладость золотых денечков отдавала горечью. Каждый из них приближал меня к неизбежной минуте, когда я расстанусь с Маргретой и почти наверняка не увижу ее более никогда.
     Я даже не имел права намекнуть ей, как велика эта потеря для меня.
     И в то же время моя любовь отнюдь не была столь альтруистической, чтоб я надеялся, будто расставание со мной не принесет Маргрете особого горя. В низости своей, будучи эгоистичен, как мальчишка, я тешил себя надеждой, что она будет страдать в разлуке не меньше, чем я сам. Такова уж эта "щенячья" влюбленность! В качестве извинения могу привести лишь тот факт, что мне лично была известна лишь "любовь" женщины, которая любила Иисуса столь сильно, что на привязанность к существу из плоти и крови у нее чувств уже не оставалось.

***

     Прошло уже десять дней с тех пор, как мы покинули Папеэте, и Мексика должна была уже вот-вот показаться из-за горизонта, когда наша зыбкая идиллия вдруг рухнула. Вот уже несколько дней Маргрета стала как-то отдаляться от меня. Обвинить ее ни в чем я не мог, так как не располагал никакими конкретными фактами, и уж конечно не было ничего такого, что дало бы мне право жаловаться на нее. Кризис наступил вечером, в тот момент, когда она, как обычно, завязывала мне бабочку.
     Как всегда, я улыбнулся, сказал "спасибо" и поцеловал ее.
     Затем отстранился, все еще продолжая держать ее в объятиях, и спросил:
     - Что случилось? Я же знаю, что ты можешь целоваться куда лучше. У меня дурно пахнет изо рта?
     На что она холодно ответила:
     - Мистер Грэхем, я думаю, нам лучше с этим покончить навсегда.
     - Итак, я уже "мистер Грэхем". Маргрета, в чем я перед тобой провинился?
     - Ни в чем.
     - Но тогда... Моя дорогая, ты плачешь?!
     - Извините. Я не смогла удержаться.
     Я вынул носовой платок, вытер ей глаза и мягко сказал:
     - Я и предполагать не мог, что когда-нибудь обижу тебя. Ты должна мне сказать, в чем дело, чтобы я постарался исправить причиненное тебе зло.
     - Раз вы не понимаете этого сами, сэр, я не вижу возможности вам что-то объяснить.
     - Все же попытайся. Ну пожалуйста! (Может быть, это один из тех цикличных эмоциональных кризисов, которыми страдают все женщины?) - Мистер Грэхем... я знала, что это все равно может продолжаться только до конца круиза, и, поверьте, ни на что другое не рассчитывала. И все же, думаю, что для меня это нечто большее, чем для вас. Однако я никогда не предполагала, что вы оборвете все так просто, без всяких объяснений и гораздо раньше, чем это станет необходимо.
     - Маргрета, я не понимаю...
     - Но вы же знаете!
     - Я? не знаю я ничего!
     - Вы обязаны знать! Ведь прошло уже одиннадцать дней! И каждый вечер я спрашивала вас, а вы отвечали мне отказом. Мистер Грэхем, неужели вы никогда не попросите меня зайти к вам попозже?
     - Ох! Так вот ты о чем! Маргрета...
     - Да, сэр?
     - Я не мистер Грэхем!
     - Сэр?
     - Меня зовут Хергенсхаймер. И сегодня как раз одиннадцать дней с тех пор, как я впервые в жизни увидел тебя. Мне жаль. Мне ужасно жаль. Но такова правда.

0

7

Глава 7

     Но прошу вас, взгляните на меня: буду ли я говорить ложь пред лицом вашим?
     Книга Иова 6, 28

     Маргрета одновременно и утешение для глаз, и человек в высшей степени воспитанный. Она ни разу не раскрыла в изумлении рта, не принялась спорить, не воскликнула: "О, нет!" или "Не верю!" Выслушав все, что я ей сказал, она помолчала, выждала, не последует ли продолжение, а потом спокойно ответила:
     - Я тебя не поняла.
     - Я сам ничего не понимаю, - отозвался я, - что-то произошло в те минуты, когда я пересекал эту пышущую огнем яму. Мир внезапно изменился. Это судно... - я ударил кулаком по шпангоуту... - совсем не то судно, на котором я плыл раньше! И люди называют меня Грэхемом, тогда как я знаю, что мое имя - Александр Хергенсхаймер. Но дело не только во мне или в корабле - дело в самом мире. У него другая история. Другие страны. У вас, например, нет воздушных кораблей.
     - Алек, а что такое воздушный корабль?
     - Гм... Такая штука, которая летает в воздухе наподобие воздушного шара. И в некоторой степени это действительно воздушный шар. Но он перемещается очень быстро - более ста узлов. Маргрета спокойно обдумала сказанное.
     - Думаю, что это опасно.
     - Вовсе нет. Это самый лучший способ путешествия. Я прилетел сюда на таком корабле - "Граф Цеппелин", Североамериканской авиалинии. В твоем мире воздушных кораблей не существует. Именно это и послужило для меня окончательным доказательством, что ваш мир - иной мир - и что это не хитроумный розыгрыш, который кто-то затеял ради меня. Воздушные сообщения - такая важная часть экономики известного мне мира, что без них меняется практически все. Возьми, например... Слушай, а ты мне веришь?
     Она ответила медленно и задумчиво:
     - Я верю, что ты говоришь мне правду - такую, какой она тебе представляется. Однако правда, которую вижу я, совсем иная.
     - Я понимаю. В том-то и заключается вся трудность моего положения.
     Я... Послушай, если ты не поторопишься, то пропустишь ужин, не так ли?
     - Это неважно.
     - Нет, важно: ты не должна пропускать трапезы только потому, что я сделал дурацкую ошибку и обидел тебя. А если я не появлюсь за столом, Инга пришлет кого-нибудь выяснять, не заболел ли я, не заснул ли, не произошло ли еще чего-нибудь в том же духе - я видел, что она поступает именно так в подобных случаях. Маргрета, моя любимая! Я так хочу тебе все рассказать! Я так долго ждал этого! Мне просто необходимо поделиться с тобой! Теперь я могу и даже обязан сделать это. Однако для такого разговора мало пяти минут, его нельзя вести, так сказать, на ходу. Когда ты вечером покончишь с постелями, у тебя найдется время выслушать меня?
     - Алек, я всегда найду время, раз тебе это нужно.
     - Отлично! Иди вниз и поешь. Я тоже спущусь, перехвачу чего-нибудь - отделаюсь от Инги, - а потом мы встретимся здесь же, когда ты освободишься. Ладно?
     Она задумчиво посмотрела на меня.
     - Хорошо, Алек... Ты поцелуешь меня еще раз?
     Вот так я узнал, что она поверила мне. Или хочет поверить. Тут-то я и перестал волноваться. Я даже поужинал с аппетитом, хоть и очень торопился.

***

     Когда я вернулся, она уже ждала меня и при моем появлении встала. Я сжал ее в объятиях, поцеловал в нос, приподнял за локти и посадил на кровать, потом уселся на единственный стул.
     - Дорогая, как ты думаешь, может быть, я спятил?
     - Алек, я не знаю, что и думать.
     Изредка, под влиянием эмоций, ее акцент становился более заметным, обычно же ее английское произношение лучше моего - жесткого, как визг заржавленной пилы, произношения уроженца Кукурузного пояса <часть территории США, ядро которой составляют штаты Огайо, Иллинойс, Индиана, Айова, известная развитым сельским хозяйством - выращиванием кукурузы, свиноводством и т.д.>.
     - Я знаю, - согласился я, - у меня та же проблема. Есть только две возможные точки зрения на нее. Или случилось нечто невероятное, когда я шел через огненную яму, нечто такое, что изменило мир, - или же я свихнулся, как енот в неволе. Целыми днями я перебирал в уме все известные мне факты и... пришел к выводу, что мир действительно изменился. Тут не одни воздушные корабли. Куда-то подевался кайзер Вильгельм Четвертый, а на его месте появился какой-то дурацкий президент Шмидт, ну и прочее в том же духе.
     - Я бы не стала называть герра Шмидта дурацким. Он вполне приличный президент по сравнению со многими другими немецкими президентами.
     - Вот об этом я и говорю. Мне любой немецкий президент представляется дурацким, ибо Германия - в моем мире - одна из последних западных монархий, ничем не ограниченных и в то же время весьма эффективных с политической точки зрения. Даже царь и тот не обладает такими правами.
     - И я говорю о том же, Алек. У нас нет ни кайзера, ни царя. Великий князь Московский является конституционным монархом и уже не претендует на то, чтобы считаться сюзереном других славянских стран.
     - Маргрета, мы оба говорим об одном и том же. Мир, в котором я рос, исчез. Мне приходится заново познавать совершенно другой мир... нет, не совершенно другой. География, по-видимому, не изменилась, а история - не полностью. Оба мира, кажется, были идентичны до начала двадцатого века. Или, скажем, до 1890 года. Около сотни лет назад случилось нечто непонятное, и мир расщепился надвое... А двенадцать дней назад произошло нечто столь же странное, но уже со мной, и меня выкинуло в этот чужой мир. - Я улыбнулся ей. - Но я не жалею. И знаешь почему? Потому что в этом мире есть ты.
     - Спасибо. А для меня бесконечно важно, что в нем есть ты.
     - Тогда, значит, ты мне веришь. Вот и я вынужден поверить. Поверить так, что перестал волноваться по поводу случившегося. Беспокоит меня только одно - что стало с Алеком Грэхемом? Занял ли он мое место в моем бывшем мире? Или что?
     Она не ответила мне, а когда наконец заговорила, то ее слова ошеломили меня своей бессмысленностью.
     - Алек, будь добр, сними, пожалуйста, штаны.
     - Что ты сказала, Маргрета?
     - Будь так добр. Я вовсе не шучу и в еще меньшей степени собираюсь соблазнять тебя. Но я должна кое-что проверить. Пожалуйста, спусти брюки. - Не понимаю... ну, хорошо...
     Я умолк и сделал так, как она просила, хоть это и очень нелегко, когда на тебе вечерний костюм. Мне пришлось сначала стащить с себя смокинг, потом жилет, и только сняв эти оболочки, я оказался в состоянии сбросить с плеч подтяжки.
     Затем, весьма неохотно, начал расстегивать ширинку. (Еще один недостаток этого мира - в нем отсутствуют "молнии". Я мало ценил их до того, как обнаружил полное отсутствие таковых.) Наконец, тяжело вздохнув, я спустил брюки на несколько дюймов. - Хватит?
     - Еще немножко, если можно... и не откажи в любезности, повернись ко мне спиной.
     Я опять повиновался. Потом почувствовал, как ее руки, мягкие и доброжелательные, прикоснулись к моей правой ягодице. Маргрета приподняла нижний край моей сорочки и спустила кальсоны с правой стороны.
     Секунду спустя она восстановила порток в моей одежде.
     - Вот и все. Спасибо.
     Я запихал рубашку в брюки, застегнул их, надел на плечи подтяжки и уже потянулся было за жилетом, когда Маргрета сказала:
     - Еще минуточку, Алек.
     - Э? А я полагал, что уже все.
     - Да, все. Но нет смысла снова влезать в вечерний костюм. Можно я достану твои домашние брюки? И рубашку. Ты же не собираешься идти в салон? - Нет, конечно. Во всяком случае, если ты останешься.
     - Я останусь, нам надо поговорить. - Она быстро отыскала домашние брюки и положила их на кровать - Извини, пожалуйста, - и вышла в ванную. Не знаю - надо ей было воспользоваться туалетом или нет, но она понимала, что мне удобнее переодеться в каюте, чем в крошечном туалетике. Я переоделся и сразу почувствовал себя лучше. Жилет и крахмальная сорочка лучше смирительной рубашки, но ненамного. Маргрета вышла из ванной и первым делом повесила на вешалку сброшенную мной одежду - все, кроме сорочки и воротничка. Вынула запонки и спрятала, а сорочку и воротничок бросила в мешок для грязного белья. Интересно, что сказала бы Абигайль, увидев все эти действия, столь характерные для заботливых любящих жен? Абигайль никогда этим не занималась - она считала, что мужчин не следует портить чрезмерной опекой.
     - К чему все это, Маргрета?
     - Мне надо было кое-что проверить. Алек, ты стараешься разгадать, что произошло с Алеком Грэхемом? Теперь я знаю ответ.
     - И что же?
     - Он здесь. Ты и есть он.

***

     Дар речи вернулся ко мне только через какое-то время.
     - И основой для такого утверждения послужило лицезрение нескольких квадратных дюймов моей задницы? И что же ты там обнаружила, Маргрета? Красное родимое пятно, по которому обычно находят пропавших без вести наследников престола?
     - Нет, Алек. Твой Южный Крест.
     - Мой... что?
     - Алек, ну пожалуйста! Я так надеюсь, что это поможет восстановить твою память! Я увидела его в ту первую ночь, когда мы... - она заколебалась, но потом посмотрела мне прямо в глаза, - когда мы занимались любовью. Ты зажег свет, а потом перевернулся на живот, чтобы посмотреть, который час. Вот тогда-то я и увидела эти родинки на правой ягодице. Я что-то сказала насчет рисунка, который они образуют, и мы немного пошутили на эту тему. Ты еще сказал, что это твой Южный Крест и он показывает, где у тебя верх, а где низ. - Маргрета слегка покраснела, но не отвела твердого взгляда от моих глаз. - И я показала тебе несколько своих родинок. Алек, мне ужасно жаль, что ты этого не помнишь, но, пожалуйста, верь мне. К тому времени мы уже так привыкли друг к другу, что вполне могли шутить на такие темы, и я нисколько не боялась показаться грубой или нескромной.
     - Маргрета, я вообще не могу представить тебя нескромной или грубой, но ты придаешь слишком большое значение дурацкому рисунку, в который случайно сложились родинки. У меня их уйма, и я нисколько не удивляюсь тому, что некоторые из них, в том месте, где я их и вижу-то плохо, образуют что-то вроде креста... И даже тому, что и у Грэхема был похожий рисунок.
     - Не похожий, а точно такой же!
     - Ну... есть же лучшая возможность проверить. В столе лежит мой бумажник. Вернее, бумажник Грэхема. Там его водительское удостоверение. С отпечатком большого пальца. Я не сверял его, поскольку полностью уверен, что он - Грэхем, а я - Хергенсхаймер и что мы вовсе не один человек. Но мы это можем проверить. Достань бумажник, дорогая. Сверь сама. Я поставлю свой отпечаток на зеркале в ванной. Сравни их. И тогда ты увидишь сама.
     - Алек, но я знаю точно. Это ты не веришь - вот и проверяй.
     - Что ж...
     Контрпредложение Маргреты показалось мне разумным, я согласился.
     Я достал водительское удостоверение Грэхема, затем прижал большой палец к зеркалу в ванной, сначала потерев им нос, ибо на поверхности носа естественного жира, конечно, больше, чем на подушечке пальца. Оказалось, что отпечаток на зеркале плохо различим, поэтому я насыпал немного талька и сдунул его на стекло.
     Стало еще хуже. Порошок, которым пользуются детективы, должно быть, куда более мелок, чем тальк для бритья. А может быть, я просто не умел с ним обращаться. Я сделал еще один отпечаток, на сей раз без талька, поглядел на оба, потом на свой правый большой палец, потом на отпечаток на удостоверении, затем попытался проверить, действительно ли на удостоверении помещен именно правый отпечаток. Мне показалось, что так оно и есть.
     - Маргрета, будь добра, пойди сюда.
     Она вошла в ванную.
     - Погляди на это, - сказал я. - Посмотри на все четыре вещи - на мой большой палец и на эти три отпечатка. Главным элементом всех четырех являются дуги, но это, вообще-то говоря, характерно для половины отпечатков больших пальцев во всем мире. Готов поспорить на любую сумму, что и на твоих пальцах преобладает дуговой рисунок. Положа руку на сердце, можешь ли ты утверждать, что отпечаток на удостоверении сделан этим моим правым или даже левым пальцем? Те, кто брал отпечатки у Грэхема, могли ведь и ошибиться.
     - Ничего не могу сказать, Алек. В таких делах я не знаток.
     - Что ж... Я думаю, даже знаток ничего не разберет при таком плохом освещении. Отложим-ка все до утра: нам нужен яркий солнечный день. А еще нам понадобится хорошая белая бумага с блестящей поверхностью, чернильная подушечка и большая лупа. Готов поспорить, что первое, второе и третье найдется у мистера Хендерсона. Ты можешь посвятить мне завтрашний день?
     - Разумеется. Но мне эта проверка ни к чему. Алек, я чувствую правду сердцем. А еще я видела твой Южный Крест. У тебя что-то произошло с памятью, но все равно ты - это ты... и когда-нибудь память вернется к тебе целиком.
     - Все не так просто, дорогая. Я знаю, что я не Грэхем. Маргрета, нет ли у тебя хоть каких-то предположений о том, чем занимался Грэхем? Или почему он оказался на этом судне?
     - А я должна обязательно говорить "он"? Я не спрашивала тебя о твоих делах, Алек, а ты никогда не выражал желания говорить о них со мной. - Да, я думаю, что тебе лучше говорить "он", во всяком случае до тех пор, пока мы не проверим отпечатки пальцев. Он был женат?
     - Опять-таки я не спрашивала, а он ничего не говорил.
     - Но ты намекнула... нет, даже прямо сказала, что занималась любовью с человеком, которого ты считаешь мной, и что ты спала с ним.
     - Алек, ты меня осуждаешь?
     - О нет, нет, нет! (Но я осуждал, и она это понимала.) С кем ты спишь - твое дело. Но я должен предупредить - я женат.
     Она придвинулась ко мне вплотную.
     - Алек, я не пыталась поймать тебя в брачные сети.
     - Ты хочешь сказать - Грэхема? Меня тут не было.
     - Хорошо, пусть Грэхема. Я не ловила Алека Грэхема. Мы занимались любовью только потому, что это дарило радость нам обоим, мы были счастливы. О браке никто из нас не упоминал.
     - Извини. Я очень сожалею, что заговорил об этом. Мне показалось, что это может иметь какое-то отношение к нашей тайне, вот и все. Маргрета, поверь, я скорее дам отрубить себе руку или вырвать глаз и зашвырнуть его подальше, чем причиню тебе боль, хотя бы и самую малую.
     - Спасибо, Алек. Я тебе верю.
     - Иисус как-то сказал: "Ступай и больше не греши". Надеюсь, ты не думаешь, что я способен занестись так высоко, чтобы судить кого-либо строже, чем Иисус? Я вообще не сужу тебя, я просто разыскиваю информацию, относящуюся к Грэхему. В особенности о его делах. Гм... у тебя случайно не было оснований заподозрить его в каких-либо незаконных делишках?
     На ее губах мелькнула чуть заметная улыбка.
     - Если бы я даже заподозрила что-то в этом роде, мое доверие к нему таково, что я никогда не позволила бы себе высказать подозрение вслух. Поскольку ты настаиваешь, что ты - не он, я могу повторить то же самое и в отношении тебя.
     - Touche! <задет! (фр.) - восклицание при фехтовании> - Я глуповато усмехнулся. Сказать ей о стальной шкатулке? Я должен это сделать. Я должен быть с ней предельно откровенен и убедить ее в том, что такая откровенность со мной не будет предательством по отношению к Грэхему (или ко мне). - Маргрета, я спрашивал не из праздного любопытства и не просто сую нос в дела, которые меня не касаются. Мои неприятности куда больше, чем я говорил, и мне необходим твой совет.
     Пришла ее очередь удивиться.
     - Алек... Я редко даю советы. Мне такое дело не по душе.
     - Но я-то могу рассказать тебе о своих неприятностях? Совет ты мне давать не обязана, но, возможно, окажешь помощь в анализе создавшейся ситуации. - Я быстренько изложил ей все, что касалось этого проклятого миллиона долларов. - Маргрета, ты можешь придумать хоть какую-нибудь законную причину, по которой честный человек стал бы таскать с собой миллион долларов наличными? Дорожные чеки, кредитные карточки, аккредитивы, даже боны на предъявителя - да! Но наличные! Да еще в таком количестве! Я бы сказал, что психологически это не более вероятно, чем физическая возможность того, что произошло со мной в пылающей яме. Можешь ли ты предложить другую точку зрения? Ради какой законной цели человек потащит этакую уймищу наличных в такой круиз, как этот?
     - Мне не хотелось бы судить об этом.
     - Я же не прошу тебя судить. Я прошу, чтобы ты напрягла воображение и сказала, зачем человек взял с собой миллион долларов чистоганом? Ты можешь придумать хоть какую-нибудь причину? Ну хоть самую маловероятную. При условии, что она будет честной.
     - Причин может быть множество.
     - Назови хоть одну.
     Я ждал, она молчала. Я вздохнул и сказал:
     - Вот и я не могу. Криминальных, разумеется, сколько угодно, ибо так называемые грязные деньги всегда перевозят наличными. Это настолько распространено, что большинство правительств - пожалуй, даже все правительства, я думаю, - считают, что любая крупная сумма наличными, перевозимая не банками и не государственными агентствами, должна рассматриваться как уголовщина до тех пор, пока не будет доказано противное. Если же банкноты фальшивые, то эта история выглядит еще хуже. А совет, который мне нужен, таков: Маргрета, что мне делать с деньгами? Они не мои, я не могу забрать их с корабля. По той же причине не могу и оставить здесь. Даже выбросить за борт и то не вправе. Что же мне с ними делать?
     Мой вопрос отнюдь не был риторическим: следовало найти ответ, который не привел бы меня за тюремную решетку в наказание за преступление, совершенное Грэхемом. Пока единственное, до чего я додумался, отправиться к высшей власти на корабле, то есть к капитану, рассказать ему о моих затруднениях и попросить взять на хранение этот несчастный миллион. Чудовищно! Такой шаг породил бы новый поток пренеприятнейших вопросов, характер которых зависел бы от того, поверил мне капитан или нет, честен ли он сам или нечестен, а возможно, и от множества других обстоятельств. Кроме того, я не видел никаких вероятных последствий от беседы с капитаном, кроме того, что меня запрут - либо в тюремную камеру, либо в сумасшедший дом.
     Простейшее решение такой запутанной проблемы заключалось в том, чтобы выбросить эту дрянь за борт!
     Но против этого восставали мои моральные устои. Я уже нарушил одни заповеди и обошел другие, но быть честным в денежном отношении мне никогда не было трудно. Должен согласиться, что в последнее время мои моральные устои уже не были так прочны, как раньше, но тем не менее кража чужих денег, даже с целью уничтожения, меня не соблазняла.
     Существовало и еще одно, более важное обстоятельство: знаете ли вы кого-нибудь, кто, имея в руках миллион долларов, может заставить себя его уничтожить? Вы, может, и знаете, а я - нет. Без всяких усилий над собой я мог передать его капитану, а вот выбросить - был не в состоянии.
     Тайком вынести на берег? Алекс, как только ты заберешь его из шкатулки, это уже будет кража. Неужели ты пожертвуешь самоуважением ради миллиона долларов? А ради десяти миллионов? А ради пяти долларов?

***

     - Ну, Маргрета?
     - Алек, мне кажется, что решение очевидно.
     - Э?
     - Просто ты пытаешься решать свои проблемы не с того конца. Сначала ты должен вернуть память. Тогда ты узнаешь, зачем таскал с собой деньги. И окажется, что по какой-то совершенно невинной и вполне логичной причине. - Она улыбнулась. - Я знаю тебя лучше, чем ты сам. Ты хороший человек, Алек, ты не преступник.
     Мои ощущения были весьма сумбурны: с одной стороны, я чувствовал раздражение, а с другой - гордость от столь лестной оценки моей персоны - раздражения было больше, чем гордости.
     - К черту! Дорогая, но я не терял память! Я не Алек Грэхем, я - Александр Хергенсхаймер. Это имя я носил всю жизнь, и память у меня в полном порядке, Хочешь знать, как звали мою учительницу во втором классе? Мисс Эдрюс. Или как я совершил свой первый полет на воздушном корабле, когда мне было двенадцать лет? Потому что я действительно явился из мира, где воздушные корабли пересекают океаны и летают даже над Северным полюсом, где Германия - монархия, где Северо-Американский Союз уже сто лет пожинает плоды мира и процветания, а судно, на котором мы сейчас плывем, считалось бы устаревшим и настолько скверно оборудованным и тихоходным, что никто на него не стал бы покупать билет. Я просил помощи, но я нуждаюсь не в помощи психиатра. Если ты думаешь, что я спятил, - так и скажи, и мы прекратим наш никчемный разговор.
     - Я не хотела рассердить тебя.
     - Моя дорогая! Ты не рассердила меня, просто я свалил на твою голову часть своих бед и невзгод, а этого делать не следовало. Очень сожалею. Но, видишь ли, мои проблемы вполне реальны, и их нельзя разрешить, твердя мне, что у меня плохи дела с памятью. Даже если бы все дело было в ней, то и тогда не стоило убеждать меня в этом, так как проблемы все равно останутся. Но и мне не следовало рычать на тебя, Маргрета, ты - единственное, что есть у меня в этом чужом и страшном мире. Извини меня. Она поднялась с постели.
     - Тебе не надо ни о чем сожалеть, Алек. Но и смысла продолжать разговор сегодня тоже нет. Завтра... Завтра мы сверим отпечатки пальцев, сверим тщательно, при ярком солнечном свете. И тогда ты увидишь... Может быть, это мгновенно вернет тебе память.
     - Или столь же мгновенно сокрушит твое упрямство, моя драгоценная девочка.
     Она улыбнулась.
     - Увидим. Завтра. А теперь пойду-ка я спать. Мы достигли той точки, когда стали повторять одни и те же аргументы... и обижать друг друга. Я так не хочу, Алек. Добром это не кончится.
     Она повернулась и пошла к двери, даже не попросив поцеловать ее на ночь.
     - Маргрета!
     - Да, Алек?
     - Вернись и поцелуй меня.
     - А зачем, Алек? Ты же женатый человек.
     - Гм... Ну, ради Бога... ведь поцелуй - еще не адюльтер.
     Она грустно покачала головой.
     - Знаешь ли, Алек, есть разные поцелуи. Я бы не стала целоваться так, как целовалась с тобой раньше, если бы не была готова в ту же минуту с радостью перейти к тому, чтобы заняться любовью. Для меня это радостное и вполне невинное дело... а для тебя адюльтер. Ты даже напомнил мне, что сказал Христос женщине, уличенной в прелюбодеянии. А я не грешила... и не собираюсь вовлекать тебя во грех. - Она снова повернулась к выходу.
     - Маргрета!
     - Да, Алек?
     - Ты спрашивала, не собираюсь ли я снова попросить тебя вернуться попозже. Теперь умоляю. Сегодня. Ты придешь ко мне сегодня попозже?
     - Это грешно, Алек. Для тебя это грех, а стало быть, он превратит все в грех и для меня - ведь я буду знать, как ты смотришь на это.
     - Грех! Я не знаю, что такое грех. Знаю только, что ты мне нужна... и думаю, что нужен тебе.
     - Спокойной ночи, Алек. - И она быстро вышла из каюты.

***

     Потом я долго чистил зубы и умывался, затем решил, что еще один душ, пожалуй, сможет помочь. Я пустил еле теплую воду, что, по-видимому, слегка успокоило меня. Но когда я забрался в постель, то долго не мог заснуть, продолжая заниматься тем, что назвал бы размышлениями, хотя на самом деле это занятие таковым не являлось.
     Я перебирал в памяти многочисленные крупные ошибки, допущенные мною за всю жизнь, перебирал их одну за другой, сметая с них пыль и подвергая тщательному изучению, чтоб понять, как я превратился в тупого, неуклюжего, безмозглого, самодовольного как осел идиота, которым выставил себя сегодня, и как, добившись успеха в таком благородном деле, унизил и ранил самую лучшую и самую милую женщину, которую когда-либо встречал.
     Обычно я могу заниматься таким никчемным самобичеванием чуть ли не всю ночь, особенно если допущенная мной глупость ощутимо велика. Сегодняшняя же была вполне достойна того, чтоб я таращился в пустой потолок многие и многие сутки.
     Прошло немало времени, и полночь уже давно миновала, когда я очнулся от звука ключа, который кто-то поворачивал в замке. Я принялся шарить в поисках кнопки от ночника и нашел ее как раз в то мгновение, когда Маргрета сбросила халат и легла рядом со мной. Я тут же выключил свет.
     Она была теплая и нежная. Она дрожала и плакала. Я тихо обнял ее и попытался успокоить. Ни она, ни я не произнесли ни единого слова. Слишком уж много слов было сказано раньше, и большая часть их, к сожалению, принадлежала мне. Пришло время, когда нужно было только прижаться, крепко обнять друг друга и уж если говорить, так без слов. Наконец бившая ее дрожь стала стихать, а потом прошла совсем. Дыхание стало ровным. Она вздохнула и почти неслышно сказала:
     - Я не могла оставаться одна.
     - Маргрета, я люблю тебя.
     - О, и я люблю тебя, да так, что сердце болит.

***

     Кажется, мы оба спали, когда это произошло. Я-то вовсе не был расположен ко сну, но впервые после хождения по углям почувствовал себя спокойным и расслабился, ну и задремал, конечно.
     Первым был тот невероятной силы толчок, который нас чуть не выбросил из кровати, затем послышался рвущий барабанные перепонки звук ломающегося металла. Я зажег ночник и увидел, как корабельная обшивка у изножья кровати медленно прогибается вовнутрь.
     Раздался сигнал общей тревоги, что усилило и без того оглушительный шум. Стальная обшивка вздулась и лопнула, нечто грязно-белого цвета и очень холодное просунулось в дыру. Свет погас.
     Уже не помню, как я выбрался из кровати, таща за собой Маргрету. Корабль тяжело накренился на левый борт, мы покатились к внутренней переборке. Я ударился о дверную ручку, уцепился и повис на ней, держась правой рукой, а левой изо всех сил прижимал к себе Маргрету. Теперь корабль повалился на правый борт. В каюту через пробоину ворвался холодный ветер и хлынула вода - мы слышали, чувствовали все это, но видеть ничего не могли. Судно выпрямилось, потом снова упало на правый борт, и меня оторвало от дверной ручки.
     То, что произошло потом - моя реконструкция событий; кругом, заметьте, тьма кромешная и сумасшедшая какофония звуков. Мы упали - я так и не отпустил Маргрету - и вдруг оказались в воде.
     Видимо, когда судно опять завалилось на правый борт, нас выкинуло через пробоину. Но это лишь догадки. Все, что я действительно знаю - мы вместе упали в воду и погрузились довольно глубоко.
     Потом вынырнули. Я прижимал к себе Маргрету левой рукой, как полагается делать, спасая утопающих. Мне удалось оглядеться и вздохнуть, как вдруг мы опять ушли под воду.
     Судно было совсем рядом и продолжало двигаться. Дул холодный ветер, раздавался непонятный скрежет, что-то огромное и темное виднелось чуть в стороне от корабля. Но именно корабль пугал меня больше всего, вернее, его винт. Каюта С-109 была далеко впереди - и если мне не удастся отплыть подальше от судна, корабельный винт смолотит нас с Маргретой, как гамбургер. Я еще крепче прижал ее к себе и, изо всех сил колотя ногами, устремился прочь от корабля. Я уже торжествовал победу, ощущая, что грозящая нам опасность со стороны судна почти миновала... и туг с силой ударился головой в темноте обо что-то твердое.

0

8

Глава 8

     И взяли Иону и бросили его в море; и утихло море от ярости своей.
     Книга пророка Ионы 1, 15

     Мне было удобно и не хотелось просыпаться. Но слабая пульсация в голове раздражала, и, хочешь не хочешь, проснуться пришлось. Потряс головой, чтоб отделаться от этого биения, и тут же набрал полный рот воды. Я откашлялся.
     - Алек? - Голос Маргреты раздался совсем рядом.
     Я лежал на спине в теплой, как кровь, воде, соленой на вкус; беспросветная тьма окружала меня. Пожалуй, никогда еще по сию сторону смерти я столь явственно не ощущал себя пребывающим в чреве матери. А может быть, это уже смерть?
     - Маргрета?
     - О! О Алек! Как я счастлива. Ты спал так долго! Как ты себя чувствуешь?
     Я пошарил вокруг, проверил одно, другое, подвигал третьим и четвертым и понял наконец, что плаваю на спине рядом с Маргретой, которая тоже лежит на спине, поддерживая мою голову руками - классическая поза спасателей из Красного Креста. Она делала слабые лягушачьи движения ногами не столько для того, чтобы двигаться, а чтобы держаться на воде.
     - Мне кажется, со мной все в порядке. А как ты?
     - Я тоже в порядке, дорогой, особенно теперь, когда ты проснулся.
     - Что случилось?
     - Ты врезался головой в гору.
     - В гору?
     - Ледяную гору. Айсберг. (Айсберг? Я старался припомнить все, что произошло.) - Какой еще айсберг?
     - Да тот, который налетел на наш корабль.
     Кое-что припоминалось, но ясной картины пока не складывалось. Ужасный толчок, будто судно с ходу наткнулось на риф, а затем мы оказались в воде... Попытка отплыть подальше и удар обо что-то головой...
     - Маргрета! Мы же в тропиках, почти на широте Гавайских островов. Откуда тут взяться айсбергу?
     - Не знаю, Алек.
     - Но это... - Я хотел сказать "невозможно", а потом подумал, что в моих устах это слово прозвучит довольно глупо. - Вода здесь слишком тепла для айсбергов. Послушай, перестань так усиленно работать ногами, в соленой воде я плаваю так же легко, как кусок мыла "Айвори".
     - Ладно. Но разреши мне держаться за тебя. Один раз я уже почти потерялась в темноте, ужасно боюсь, как бы это не повторилось. Когда мы выпали сквозь дыру, вода была холодна. Теперь она теплая, значит, айсберг уже далеко.
     - Конечно, держись за меня, мне бы не хотелось потерять тебя. Да, вода была холодна. Или она казалась такой по сравнению с чудесной теплой постелью? И ветер был ледяной. А что случилось с айсбергом?
     - Не знаю, Алек. Мы же вместе свалились в воду. Ты схватил меня и отплыл подальше от корабля. Я уверена, что именно это нас спасло. Однако было так темно, как бывает только в декабрьские ночи, дул страшный ветер, и во тьме ты врезался головой в лед. Именно тогда я чуть не потеряла тебя. От удара ты лишился сознания, твои руки разжались и ты меня отпустил. Я ушла под воду, нахлебалась, всплыла, отплевалась, а тебя найти не смогла. Алек, никогда в жизни я еще так не пугалась! Тебя не было нигде. Я ничего не видела, я шарила руками кругом, но не могла до тебя дотянуться, я звала тебя, но ты не отвечал.
     - Прости меня.
     - Я знала, мне нельзя впадать в панику. Но я решила, что ты утонул.
     Или тонешь, а я ничем не могу помочь. Но, хлопая руками по воде, я наткнулась на тебя, ухватилась за тебя, и все стало хорошо... хоть ты и не подавал признаков жизни. Но я проверила - твое сердце билось сильно и ровно, значит, в конце концов все должно было обойтись - и мне даже удалось перевернуть тебя на спину и поддерживать твое лицо над водой. Прошло много времени, прежде чем ты очнулся, и теперь все действительно просто чудесно.
     - Ты не потеряла голову. Если бы ты ударилась в панику, я бы уже давно был мертв. Немногие сделали бы то, что удалось тебе.
     - Ничего особенного: два летних сезона подряд я работала спасателем на пляже к северу от Копенгагена, а по пятницам даже проводила инструктаж. Обучила множество девчонок и мальчишек.
     - Не терять головы в абсолютной тьме - этому не научишься. Так что не скромничай. А что с кораблем? И с айсбергом?
     - Алек, я же говорю - не знаю. Только после того, как я нашла тебя, убедилась, что ты жив, и потащила тебя за собой, как на буксире, мне удалось оглядеться. Все уже было так, как сейчас. Пустота. Сплошная тьма. - Может быть, судно затонуло? Ведь удар был хоть и один, но очень сильный. А не было ли взрыва? Ты ничего не слыхала?
     - Никакого взрыва я не слышала. Только свист ветра и звук удара - ты их, наверно, тоже слышал, - а затем какие-то крики уже после того, как мы оказались в воде. Если судно и потонуло, то я этого не видела. Алек, последние полчаса я плыву, упираясь головой то ли в подушку, то ли в связку матрасов. Значит, корабль пошел ко дну и это обломок кораблекрушения?
     - Не обязательно. Но чувства особой радости не вызывает. А зачем ты толкаешь ее головой?
     - Потому что она может пригодиться. Если это подушка от палубного шезлонга или матрас для солнечных ванн из бассейна, то они набиты капоком <шелковистая вата, покрывающая семена тропического дерева капок; используется для набивки подушек и т.д.; обладает высокой плавучестью> и служат своего рода спасательным средством.
     - Вот и я о том же. Если это спасательная подушка, то зачем толкать ее головой? Почему бы не залезть на нее?
     - Потому что я не могу сделать это, не отпустив тебя.
     - О Маргрета! Когда мы выберемся из этой истории, не будешь ли ты добра дать мне хорошего пинка? Ладно, я очухался теперь; давай посмотрим, что ты нашла. Методом Брайля.
     - Олл райт! Но я не хочу отпускать тебя в такой темноте.
     - Любимая, я не меньше тебя заинтересован в том, чтобы не потеряться. О'кей! Сделаем так: держись за меня одной рукой, а другую закинь назад и покрепче ухватись за подушку, или как ее там... Я же повернусь и, не отпуская тебя, попробую по твоей руке дотянуться до подушки. А потом посмотрим - то есть пощупаем то, что нам досталось, и решим, как с ним поступить.
     Это оказалось не подушкой и даже не сиденьем от скамейки; это была (как удалось выяснить на ощупь) большая подстилка для солнечных ванн, примерно футов шесть в ширину и немного больше в длину. Достаточно большая для двух человек - и даже для трех, если они хорошо знакомы. Да, это было почти так же великолепно, как если бы мы натолкнулись на спасательную шлюпку. Лучше! Плавучая подушка в придачу к Маргрете! Я вспомнил довольно неприличную поэму, которая тайно ходила среди семинаристов: "Кувшин вина и хлеба ломоть, и ты..."
     Взобраться на матрас, шевелящийся, как червяк на крючке, да еще в ночь, что чернее угольной кучи, не просто трудно - невозможно. Мы совершили это невозможное таким образом: я обеими руками вцепился в матрас, а Маргрета медленно переползала с меня на него. Потом она протянула мне руку и я, преодолевая дюйм за дюймом, взобрался на прогибающуюся поверхность подстилки.
     Когда я попробовал опереться на локоть, то тут же свалился в воду. И потерялся. Пришлось ориентироваться на голос Маргреты, чтобы добраться до матраса, и снова медленно и осторожно вползать на него.
     Опытным путем мы обнаружили, что лучше всего использовать пространство и удобства, предоставляемые матрасом, так: лежать на спине рядышком друг с другом, широко раскинув руки и ноги, подобно морским звездам с рисунка Леонардо да Винчи, и занимая как можно большую площадь нашей подстилки.
     - Ты в порядке, родная? - спросил я.
     - В полном.
     - Чего-нибудь хочешь?
     - Ничего. Кроме того, что у нас уже есть. Мне удобно, я отдыхаю, и ты со мной.
     - Присоединяюсь. Но чего бы ты хотела, если бы можно было получить все, что угодно.
     - Что ж... Тогда горячий фадж-санде. <funge sundae - помадка; мороженое с фруктами, сиропом, взбитыми сливками, орехами и т.д. (фр.)> Я обдумал эту идею.
     - Нет. Шоколадный санде с сиропом из алтея и вишенкой наверху и чашку кофе.
     - Чашку шоколада. Но мне подать горячий фадж-санде. Я полюбила его, когда была в Америке. Мы, датчане, готовим множество всяких вкусностей с мороженым, но заливать горячим сиропом ледяное блюдо нам в голову еще не приходило. Горячий фадж-санде. И лучше сразу двойную порцию.
     - Олл райт! Плачу за двойную порцию, раз тебе так хочется. Пойду на риск, я ведь обожаю держать пари... тем более что ты все же спасла мне жизнь.
     Она ласково погладила меня по руке:
     - Алек, ты смеешься... и я счастлива. Как думаешь, мы выберемся отсюда живыми?
     - Не знаю, родная. Главная ирония жизни заключается в том, что мало кто выбирается из нее живым. Но могу твердо обещать тебе одно: я сделаю все от меня зависящее, чтобы угостить тебя порцией горячего фадж-санде.

***

     Проснулись мы с рассветом. Да, я заснул и, насколько знаю, Маргрет тоже, потому что, когда я проснулся, она еще спала. Было слышно ее спокойное посапывание, и я лежал тихо, пока не увидел, что глаза у нее широко раскрыты. Я не думал, что смогу заснуть, но не удивляюсь (теперь), что нам это удалось, - отличная постель, полная тишина, чудесная температура воздуха, усталость... и абсолютное отсутствие причин для беспокойства, о которых стоило говорить, ибо мы не могли ничего предпринять для решения наших проблем - во всяком случае до тех пор, пока не рассветет. По-моему, я заснул с мыслью: да, Маргрета права - горячий фадж-санде лучше шоколадного санде с сиропом из алтея. Помню, что мне приснился такой санде - квазикошмар, в котором я чуть ли не по уши зарывался в пломбир, отхватывал огромный кусок, подносил ложку ко рту и обнаруживал, что она пуста. Думаю, от этого я и проснулся.
     Маргрета повернулась ко мне и улыбнулась; она выглядела лет на шестнадцать, и вид у нее был самый ангельский (...как двойни молодой серны. Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе...).
     - Доброе утро, красавица.
     Она хихикнула.
     - Доброе утро, Очарованный Принц! Хорошо ли почивали?
     - Если по правде, Маргрета, то я уже месяц не спал так хорошо. Странно. И все, что мне нужно сейчас, так это завтрак в постель.
     - Сию минуту, сэр. Бегу!
     - Вас понял. Не следовало мне упоминать еду. Пожалуй, удовольствуюсь поцелуем. Как думаешь, мы сумеем поцеловаться и при этом не свалиться в воду?
     - Сумеем. Но будем осторожны. Поверни голову ко мне, но не вздумай поворачиваться всем телом.
     Поцелуй оказался скорее символическим, нежели одним из тех сногсшибательных специальных блюд, которые так прекрасно готовила Маргрета. Мы оба приняли все меры, чтобы не нарушить драгоценное равновесие нашего плота. Нас беспокоило нечто большее, чем просто падение в океан; во всяком случае меня.
     Я решил обсудить сей предмет и вытащить его наружу, дабы мы могли побеспокоиться о нем вместе.
     - Маргрета, судя по карте, что висела на стене около столовой, мексиканский берег с Масатланом должен находиться где-то к востоку от нас. В котором часу затонуло наше судно? Если, конечно, оно затонуло. Я хочу сказать, в котором часу произошло столкновение?
     - Понятия не имею.
     - И я - тоже. Но во всяком случае - после полуночи. В этом-то я уверен. "Конунг Кнут" должен был прибыть в порт в восемь утра. Так что берег должен находиться от нас примерно в ста милях к востоку. А может, и ближе. Горы должны быть вон там. И возможно, мы увидим их, когда туманная дымка рассеется. Так было вчера, значит, есть вероятность, что они покажутся нам и сегодня. Любимая, как у тебя с плаванием на дальние дистанции? Если мы увидим горы, то не рискнуть ли нам?
     - Алек, если ты настаиваешь, мы можем попытать счастья.
     - Это не совсем то, о чем я спрашиваю.
     - Верно. В теплой воде, полагаю, я смогу плыть столько, сколько понадобится. Однажды я переплыла Большой Бельт <пролив между островами Фюн и Зеландия (Дания)>; а вода там похолоднее. Но, Алек, в Бельте нет акул. А здесь они есть. Сама видела.
     Я тяжело вздохнул:
     - Рад что ты заговорила об акулах сама: мне не хотелось начинать разговор первым. Родная, нам придется остаться тут и не дышать, чтоб не привлекать к себе внимания. Утренний завтрак я готов пропустить, особенно если это завтрак для акул.
     - От голода быстро не умирают.
     - Мы не умрем от голода. А если бы ты могла выбирать, на чем бы ты остановилась? Смерть от солнечных ожогов? Голодная смерть? В акульей пасти? От жажды? Во всех романах о потерпевших кораблекрушение или о Робинзонах Крузо мне всегда попадались герои, которым хоть было чем заняться - у меня же нет даже зубочистки. Поправка: у меня есть ты, а это меняет все. Маргрета, как ты думаешь, что с нами будет?
     - Думаю, нас подберут.
     Я думал точно так же, но по ряду соображений не хотел говорить Маргрете об этом.
     - Рад слышать, что ты так считаешь. А почему ты в этом уверена?
     - Алек, ты бывал в Масатлане?
     - Нет.
     - Это крупный порт как промыслового, так и спортивного рыболовства. С рассветом сотни судов выходят в океан. Самые большие и быстроходные уплывают на сотни километров от берега. Если дождемся, они нас найдут.
     - Могут найти, ты хочешь сказать? Океан, знаешь ли, довольно большая штука. Но ты права. Отправиться вплавь по нему - самоубийство. Лучше уж остаться тут и держаться покрепче.
     - Алек, они будут искать нас.
     - Будут? Почему?
     - Если "Конунг Кнут" не затонул, то капитан знает, где и когда мы упали за борт. И, придя в порт - а это должно произойти вот-вот, - он потребует, чтобы начались поиски уже днем. А если корабль затонул, начнут обыскивать весь район в поисках спасшихся.
     - Звучит логично. (Правда, у меня была другая идея и совсем не такая логичная.) - Наша задача - остаться в живых до того, как нас найдут, по возможности избежав акул, жажды и солнечных ожогов. А значит, мы должны двигаться как можно меньше. Лежать неподвижно, и только лежать. Время от времени, когда взойдет солнце, нужно поворачиваться с боку на бок, чтобы кожа нагревалась равномерно.
     - И молиться о ниспослании облачной погоды. Да, ты говоришь верно. И может быть, нам лучше даже не разговаривать. Меньше шансов, что начнем страдать от жажды. А?
     Она молчала долго, и я уже подумал, что она последовала моему совету. Однако наконец она произнесла:
     - Любимый, может быть, мы не выживем.
     - Я знаю.
     - А если нам предстоит умереть, то я предпочту умереть, слыша твой голос. И не хочу, чтоб у меня отняли право говорить, как я люблю тебя, говорить, когда хочется, а не молчать ради тщетной надежды прожить несколько лишних минут.
     - Да, моя возлюбленная, да!

***

     Несмотря на наше решение, мы говорили очень мало. Мне было достаточно касаться ее руки, ей, как оказалось, тоже.
     Спустя долгое время - часа три, по моим расчетам - я почувствовал, что Маргрета вздрогнула.
     - Что случилось?
     - Алек! Посмотри туда!
     Она показала пальцем. Я взглянул.
     Я чуть не разинул рот, но сдержался: высоко над нами летело нечто в форме креста, чем-то похожее на планирующую птицу, только гораздо крупнее и явно искусственного происхождения. Летательная машина...
     Я-то знал, что летательных машин быть не может. В техническом училище я проходил знаменитое математическое доказательство профессора Саймона Ньюкома, что попытки профессора Лэнгли и других построить аэроплан, который сможет нести человека, обречены на неудачу и беспочвенны. Ведь согласно теории масштабов, машина столь крупная, чтобы поднять человека, должна еще нести и мотор, достаточно мощный, чтобы оторвать ее от Земли, а уж о пассажире и говорить нечего.
     Это было последнее слово науки, разоблачившее явную глупость и полностью прекратившее попытки тратить общественные средства на подобные эфемерные идеи. Деньги, ассигнованные на научные и опытные разработки, пошли на воздухоплавание, то есть куда следовало, что дало великолепный результат.
     Однако за последние несколько дней я приобрел иную точку зрения на "невозможное". И когда невероятная летающая машина появилась в небе, я как-то не слишком удивился.
     По-моему, Маргрета смогла перевести дух, только когда машина пролетела над нами и устремилась к горизонту. Я тоже не отрывал от нее глаз, но все же заставил себя дышать более спокойно. Она была прекрасна - серебристая, стремительная и изящная. Я не мог определить ее величину, но, если черные точки на ней - окна, она должна быть огромной.
     Я не понимал, как она движется.
     - Алек, это воздушный корабль?
     - Нет. Во всяком случае, это не то, что я имел в виду, говоря о воздушных кораблях. Я назвал бы это летательной машиной. Могу сказать только одно: таких я никогда не видел. Но знаешь, я должен сообщить тебе одну вещь, очень, очень важную.
     - Да?
     - Мы не умрем... И теперь я знаю, почему был потоплен корабль.
     - Почему, Алек?
     - Чтобы помешать мне сверить отпечатки пальцев.

0

9

Глава 9

     Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня.
     Евангелие от Матфея 25, 35

     - Или, говоря точнее, айсберг оказался на том месте и столкнулся с кораблем для того, чтобы не дать мне сверить свой отпечаток пальца с отпечатком на водительском удостоверении Грэхема. Судно, скорее всего, не затонуло: видимо, не было запланировано.
     Маргрета ничего не ответила.
     Поэтому я мягко сказал:
     - Давай, дорогая, говори что хочешь. Облегчи душу, я не возражаю. Ну, я - псих! Параноик.
     - Алек, я этого не говорила. И не думала, и не собираюсь говорить.
     - Да, не говорила. Но на сей раз то, что со мной произошло, не может быть объяснено "потерей памяти". Разумеется, если мы с тобой видели одно и то же. Что видела ты?
     - Что-то непонятное в небе. И не только видела, но и слышала. Ты сказал мне, что это летательный аппарат.
     - Ну-у, я только предполагаю, что он так называется, но ты, если хочешь, можешь называть его хоть э-э-э... драндулетом, мне все едино. Нечто новое и незнакомое. Так каков же этот драндулет? Опиши его.
     - Что-то летевшее по небу. Оно прилетело вон оттуда, потом пролетело почти над нами и исчезло вон там. (Она показала, как я считал, в северном направлении.) По форме оно напоминало крест, распятие. Поперечина креста имела выступы, по-моему, их было четыре. Спереди что-то вроде глаз, как у кита, а на заднем конце нечто напоминающее китовый хвост. Кит с крыльями - вот на что это было похоже больше всего, Алек, - кит, летящий по небу.
     - Ты подумала, что он живой?
     - Хм... не знаю. Нет, не думаю. Впрочем, не знаю, что и думать.
     - Я не считаю, что он живой - мне кажется, что это машина. Летательная машина. Лодка с крыльями. Но что бы там ни было, машина или летающий кит, видела ли ты когда-нибудь хоть что-то похожее?
     - Алек, эта штука такая странная, что мне даже не верится, будто она существует в действительности.
     - Понимаю. Но ты увидела ее первой и указала мне на нее, значит, не я хитростью заставил тебя думать, что ты ее видишь.
     - Но ты же никогда бы этого не сделал!
     - Нет, не сделал бы. Но я, любимая, все же рад, что ты первой увидела ее. Значит, она реально существует, а не является порождением кошмара, зародившегося в моем горячечном уме. Однако этот аппарат явился не из того мира, к которому ты привыкла. И могу тебя заверить, что он не имеет отношения и к воздушным кораблям, о которых я рассказывал. Этот аппарат не из того мира, где вырос я. Значит, мы находимся в каком-то третьем мире. - Я тяжело вздохнул. - В первый раз, чтобы доказать мне, что я очутился в чужом мире, потребовался лайнер водоизмещением в двадцать тысяч тонн. На сей же раз - зрелища чего-то, что просто не может существовать в моем мире, оказалось достаточно, чтобы я понял - они снова принялись за свое. Они поменяли миры в тот момент, когда заставили меня потерять сознание. Во всяком случае я полагаю, что именно тогда. Мне кажется, это было сделано, чтобы помешать сверить отпечатки пальцев. Паранойя! Навязчивая идея, будто Вселенная вступила в заговор против меня. Только это не галлюцинация. - Я внимательно следил за выражением глаз Маргреты. - Что ты скажешь?
     - Алек... А не могло случиться, что нам обоим просто привиделась эта штука? Может, у нас лихорадка? Нам обоим крепко досталось: ты ударился головой, возможно, и меня обо что-то стукнуло, когда корабль налетел на айсберг. - Маргрета... но и в таком случае нас не могли посетить одни и те же галлюцинации. Если бы ты проснулась и обнаружила, что меня нет, ответ для тебя был бы найден. Но я не исчез - вот он я. Кроме того, тебе все равно потребовалось бы найти объяснение появления айсберга в южных широтах. Нет уж! Паранойя - куда более подходящее объяснение! Причем заговор направлен именно против меня - ты просто имела несчастье случайно вляпаться в эту историю. О чем я очень сожалею. (На самом деле я нисколько не сожалел. Плот посреди океана - не место для одного, а вместе с Маргретой - это почти что рай.) - И все же я думаю, что нам приснился один и тот же сон... АЛЕК, ОНА СНОВА ПОЯВИЛАСЬ!!! - И Маргрета вытянула руку вперед.
     Сначала я ничего не увидел. Но вот она появилась - крохотная точка, постепенно обретающая форму креста, то есть та самая штука, которую я назвал летательной машиной. Я наблюдал, как она растет.
     - Маргрета, должно быть, она вернулась. Может быть, она увидела нас?
     Или, вернее, они заметили нас. Или он. Выбирай, что больше нравится.
     - Возможно, ты прав. Когда машина приблизилась, я заметил, что она должна пролететь не прямо над нами, а правее. Внезапно Маргрета воскликнула:
     - Она другая! Не похожа на первую!
     - Да, это не летающий кит. Если, конечно, не предположить, что здешние киты имеют на боках широкие красные полосы.
     - Это не кит. Я хочу сказать, не живое существо. Ты был прав, Алек, это машина. Дорогой, ты в самом деле думаешь, что внутри ее сидят люди? Одна мысль об этом приводит меня в ужас.
     - Полагаю, я бы больше испугался, если бы внутри ее не оказалось никого. (Я припомнил фантастический рассказ, переведенный с немецкого, о мире, населенном одними автоматами, - довольно скверная история.) Но это превосходная новость! Теперь мы оба знаем, что первая машина - не сон и не галлюцинация. Что в свою очередь свидетельствует - мы попали в другой мир. Стало быть, нас обязательно спасут.
     Маргрета с сомнением произнесла:
     - Не вижу логической связи.
     - Потому что ты никак не хочешь согласиться с тем, что я - параноик, и я тебе за это очень благодарен, дорогая. Но моя паранойя - простейшая из гипотез. Если тот шутник, что дергает за веревочки, намеревался бы меня убрать, это было бы проще всего сделать во время столкновения с айсбергом. Или еще раньше - в пылающей яме.
     Но видимо, он не желает моей смерти, во всяком случае сейчас. Он играет со мной, как кошка с мышью. Значит, я буду спасен. И ты - тоже, ибо мы вместе. Ты была со мной в тот момент, когда айсберг ударился о судно - тут тебе не повезло. Но ты все еще со мной и, значит, будешь спасена - это уже можно расценивать как везение. И не сопротивляйся, родная. У меня было время привыкнуть к таким превращениям, и я считаю, что все будет в порядке, если внутренне расслабиться. Паранойя - единственный рациональный подход к миру, который плетет против нас интриги.
     - Но, Алек, мир не имеет права вести себя так.
     - Тут не существует понятия "иметь право", моя любовь. Вся суть философии состоит в том, чтобы принимать Вселенную такой, какая она есть, а не в том, чтобы насильно пытаться подогнать ее к какой-то выдуманной форме. - Тут я завопил: - Ой, не перекатывайся на бок! Неужели ты хочешь превратиться в акулью закуску в тот момент, когда мы убедились, что нас обязательно спасут?

***

     В течение ближайшего часа или около того ничего не произошло, если не считать двух великолепных акульих плавников. Дымка над океаном растаяла, и я начал волноваться - не опоздает ли избавление? Я считал, что уж это они обязаны обеспечить мне. Во всяком случае не дать получить ожоги третьей степени. Маргрета могла пробыть на солнце немного дольше меня: она хоть и блондинка, но загорела до цвета поджаристой корочки - дивное зрелище! Что касается меня, то я был белее лягушачьего брюха, за исключением рук и лица, так что пребывание днем на тропическом солнце могло надолго уложить меня в больницу, а могло быть и того хуже.
     В восточной части горизонта появились какие-то сероватые очертания, которые могли оказаться горами. Так во всяком случае я говорил себе - однако, если ваша точка обзора приподнята всего лишь дюймов на семь выше поверхности океана, вряд ли можно что-либо рассмотреть. Если это действительно были горы или холмы, значит, до земли оставалось не так уж много миль Суда из Масатлана могли появиться ежеминутно... если, конечно, Масатлан в этом мире существует. Если...
     Появилась еще одна летательная машина.
     Она лишь отдаленно напоминала первые две. Те летели почти параллельно берегу - первая с юга, вторая с севера. Эта же шла прямо от берега в западном направлении, к тому же выделывала какие-то зигзаги.
     Она пролетела севернее нас, потом повернула обратно и принялась кружить у нас над головой. Она спустилась достаточно низко, и я разобрал, что в ней действительно сидят люди, похоже двое.
     Внешний вид машины описать нелегко. Прежде всего вообразите огромный коробчатый воздушный змей, примерно сорока футов в длину, четырех - в ширину и с расстоянием между плоскостями около трех футов. Теперь представьте себе, что эта коробка укреплена под прямым углом на лодке, несколько напоминающей эскимосский каяк, только больше, гораздо больше - примерно такой величины, как сама коробка воздушного змея.
     Еще ниже находились два меньших каяка, параллельных главному телу лодки.
     В одном конце каяка находился мотор (это я узнал потом) и там же был укреплен пропеллер, похожий на пароходный винт (и это я тоже увидел позже). Когда я впервые столкнулся с этим невероятным сооружением, воздушный винт крутился с такой скоростью, что его нельзя было рассмотреть. Зато слышать - сколько угодно! Это приспособление непрерывно издавало оглушительный шум.
     Машина развернулась в нашу сторону и наклонила нос так, будто хотела в нас врезаться - точно пеликан, несущийся вниз, чтобы схватить рыбу.
     А рыба - это мы. Стало страшно. Во всяком случае мне, Маргрета даже не пискнула. Только изо всех сил сжала мои пальцы. Тот факт, что мы все же не рыба и машина не может нас проглотить, да вряд ли и стремится, нисколько не делал ее пикирование менее устрашающим.
     Несмотря на испуг (а может быть, именно из-за него), я разобрал, что летательный аппарат по крайней мере вдвое больше, чем представлялось мне, когда он появился в неба Там сидели два водителя, расположившиеся рядом у окна в передней части машины. Моторов оказалось два, и находились они между крыльями коробчатого змея - один справа от водителей, другой - слева.
     В самый последний момент машина вздыбилась как лошадь, берущая барьер, и лишь чудом не задела нас. Поднятый ею порыв ветра чуть не сбросил нас с плота, а от грохота винта зазвенело в ушах.
     Машина поднялась повыше, описала дугу в нашем направлении и снова ринулась вниз, но уже не прямо на нас. Два нижних каяка коснулись воды, подняв фонтаны брызг, похожие на сверкающий хвост кометы. Машина замедлила ход и замерла на месте, покачиваясь на воде и не думая при этом тонуть. Теперь воздушные винты крутились очень медленно, и я впервые их увидел... поразившись инженерной выдумке, которая их сотворила. Возможно, они менее эффективны, чем капиллярные воздушные винты, используемые на наших дирижаблях, но все равно это очень элегантное решение проблемы в условиях, когда принцип капиллярности применить затруднительно, а может быть, и просто невозможно.
     Но эти воющие как грешники в аду моторы! И как мало-мальски опытный инженер мог с ними смириться - просто ума не приложу. Как говаривал один из моих профессоров (это было еще до того, как термодинамика убедила меня, что я обладаю священническим призванием), шум есть побочный результат низкой эффективности изобретения. Правильно сконструированная машина безмолвна как могила.
     Машина развернулась и направилась к нам, только теперь очень медленно. Ее водители провели ее всего лишь в нескольких футах от нас и тут же остановили. Один из тех, кто сидел внутри, вылез и левой рукой ухватился за одно из креплений, соединявших плоскости похожих на ящик крыльев. В другой руке он держал бухту каната.
     В тот момент, когда летательная машина скользнула мимо нас, он бросил нам конец. Я поймал его, крепко схватил обеими руками и не упал в воду только потому, что Маргрета вцепилась в меня изо всех сил.
     Я передал конец Маргрете.
     - Пусть они втянут тебя к себе. А я спущусь в воду и последую за тобой.
     - Нет!
     - Как это так - нет? Сейчас не время упрямиться. Делай как сказано!
     - Алек, помолчи. Он что-то пытается нам объяснить.
     Я заткнулся, обиженный до глубины души. Маргрета внимательно вслушивалась. (Мне-то слушать смысла не было: мой испанский ограничивался "gracias" и "por favor" <спасибо; прошу вас>. Зато я прочел надпись на борту машины: "El Guardacostas Real de Mexico" <"Береговая охрана Мексиканского королевства">.) - Алек, он предупреждает, чтоб мы были предельно осторожны. Тут акулы.
     - Ой!
     - Да. Нам надо оставаться на месте. А он будет потихоньку подтягивать к себе канат. Я думаю, он намерен втащить нас в машину так, чтобы мы не оказались в воде.
     - Вот человек, который мне воистину по душе!
     Мы испытали предложенный способ - но ничего не вышло. Ветер посвежел, и данное обстоятельство больше сказывалось на летательной машине, чем на нас: пропитавшийся водой матрас для солнечных ванн как бы приклеился к воде - у него же не было паруса. Вместо того чтобы подтянуть нас к машине, человек, державший другой конец каната, вынужден был все время отпускать его, иначе нас бы просто стащило с матраса в воду.
     Он что-то крикнул, Маргрета ответила. Так они перекликались довольно долго. Наконец она повернулась ко мне:
     - Он говорит, чтобы мы отпустили конец, они отплывут, а потом вернутся, но на этот раз машина пойдет прямо на наш плот, только очень медленно. Когда они подплывут совсем близко, нам придется попытаться влезть в aeroplano. Так называется машина.
     - Хорошо.
     Машина отплыла. Побежала по воде и, описан дугу, снова направилась к нам. Пока мы ожидали ее, скучать не пришлось: дм развлечения совсем рядом появился огромный акулий спинной плавник. Акула не атаковала, видно, еще не обмозговала (да и был ли у нее мозг?), годимся ли мы ей на закуску. Думаю, она наблюдала только нижнюю сторону капоковой подстилки. Летательная машина между тем шла прямо на нас, словно какая-то чудовищная стрекоза, летящая над самой поверхностью океана. Я сказал:
     - Дорогая, как только она приблизится, хватайся за ближайшее крепление, а я подтолкну тебя. А сам заберусь следом.
     - Нет, Алек.
     - Что значит нет?
     Я даже разозлился. Маргрета великолепный товарищ, и вдруг такое упрямство. Да еще в такую минуту!
     - Ты не сможешь подтолкнуть меня, тебе не на что опереться. И встать не сможешь, тут сесть и то нельзя. Я скачусь с матраса налево, ты - направо. Если кто-то из нас промахнется - тут же обратно на матрас. Aeroplano сделает еще один заход.
     - Но...
     - Так он велел.
     Времени терять было нельзя; машина уже почти наехала на нас. Ее "ноги" - вернее, крепления, соединяющие нижние каяки с основным телом машины, касались матраса, одна чуть не задела меня, другая - Маргрету.
     - Давай! - крикнула она.
     Я покатился вбок и ухватился за крепление. У меня чуть не вырвало руку из плечевого сустава, но я как обезьяна вскарабкался наверх и обеими руками ухватился за что-то на "животе" машины, поставил ногу на нижний каяк и обернулся.
     Я увидел, как чья-то рука протянулась к Маргрете, как с помощью этой руки она вскарабкалась на коробчатое крыло - и вдруг исчезла. Я повернулся, намереваясь вскарабкаться повыше, и внезапно взлетел на крыло. В обычных-то условиях я левитировать не умею, но тут была важная побудительная причина: грязно-белый плавник - слишком большой для добропорядочной рыбы - резал воду, направляясь прямо к моей ноге.
     Я обнаружил, что нахожусь рядом с маленьким домиком, откуда водители управляют своей странной машиной. Второй из них (не тот, который вылезал, чтобы помочь нам) выглянул из окна, улыбнулся мне, протянул руку и открыл маленькую дверцу. Я нырнул внутрь головой вперед; Маргрета уже сидела там. Внутри было четыре сиденья - два впереди, где сидели водители, два сзади - для нас.
     Водитель, сидевший впереди меня, обернулся и, сказав что-то, продолжал - я заметил это! - пялиться на Маргрету. Конечно, она была голая, но ведь не по своей вине, и настоящий джентльмен на его месте так не поступил бы.
     - Он говорит, - объяснила Маргрета, - что мы должны застегнуть пояса. Наверно, он имеет в виду это, - и она показала на пряжку ремня, другой конец которого был прикреплен к корпусу машины.
     Оказалось, что я сижу на такой же пряжке, которая уже успела просверлить дыру в моей сожженной солнцем заднице. До того я ее не замечал - слишком много других вещей требовали моего внимания.
     (И почему бы ему не перестать пялить глазища? Я чувствовал, что еще минута - и я заору на него. То, что он совсем недавно, рискуя, спас жизнь Маргрете и мне, в эту минуту в мою голову даже не приходило: я был просто в бешенстве от того, как нагло он пользуется беспомощностью леди.) Пришлось вернуться к изучению дурацкого пояса и постараться игнорировать поведение водителя. Он что-то сказал своему напарнику, и тот с энтузиазмом вступил с ним в спор. Потом в их разговор вмешалась Маргрета.
     - О чем они болтают? - спросил я.
     - Бедняга хочет отдать мне свою рубашку. А я отказываюсь... но не очень решительно... а так, чтоб оставить ему возможность настоять на своем. Это очень мило с его стороны, дорогой. И хоть я не придаю подобным вещам большого значения, все же чувствую себя среди посторонних лучше, когда на мне что-то надето. - Она прислушалась и добавила: - Они спорят между собой, кому достанется эта честь.
     Я промолчал. И в душе принес ему извинения. Спорю, даже папе римскому случалось раза два-три украдкой поглядеть на женщин.
     В споре победил тот, кто сидел справа. Он повозился на кресле, так как встать не мог, стащил через голову рубашку и передал ее Маргрете.
     - Senorita, por favor.
     Он добавил что-то еще, но это оказалось за пределами моих познаний в испанском.
     Маргрета ответила с достоинством и изяществом и продолжала болтать с ними, пока натягивала рубашку, которая более или менее скрыла ее наготу, - Дорогой, командир - teniente Анибал Санс Гарсиа - и его помощник - sargento <лейтенант; сержант (исп.)> Роберто Домингес Джонс - оба из королевских мексиканских сил береговой охраны, хотели отдать мне свои рубашки, но сержант победил в игре "чет-нечет", и я получила его рубашку. - В высшей степени благородный поступок. Спроси его, нет ли в этой машине чего-нибудь, что можно было бы надеть на меня.
     - Попробую. - Она произнесла несколько фраз, я разобрал свое имя. Потом она снова перешла на английский: - Джентльмены, я имею честь представить вам моего мужа Александро Грэхема Хергенсхаймера, - и опять затараторила по-испански.
     Ответ прозвучал тут же.
     - Лейтенант очень сожалеет, но он вынужден сказать, что у них нет ничего, что можно было бы предложить тебе. Однако он клянется честью матери, что, как только мы доберемся до Масатлана и тамошнего офиса береговой охраны, тебе что-нибудь обязательно подберут. А теперь лейтенант просит нас обоих затянуть пояса как можно крепче, так как нам предстоит взлет. Алек, я ужасно боюсь.
     - Не надо. Я буду держать тебя за руку.
     Сержант Домингес опять обернулся и протянул фляжку.
     - Aqua? <Воды? (исп.)> - Боже мой, конечно! - вскричала Маргрета. - Si! Si! Si!
     Никогда еще вода не казалась мне такой вкусной.
     Лейтенант оглянулся, взял у нас фляжку, широко улыбнулся и показал большой палец - жест, восходящий еще к временам Колизея, - потом сделал что-то, заставившее моторы его машины заработать в более быстром темпе. Только что они работали медленно-медленно. И вдруг раздался страшный грохот. Машина развернулась, и лейтенант направил ее прямо по ветру. Ветер свежел с самого утра и теперь уже поднимал небольшие завитки пены на слабой океанской ряби, Моторы заработали еще напряженней, будто в припадке неодолимой ярости, и мы начали подпрыгивать на волнах, стенки кабины вибрировали.
     Затем мы стали с невероятной силой ударяться о каждую десятую волну.
     Не знаю почему, но машина все-таки не развалилась.
     И вдруг мы оказались в двадцати фугах над поверхностью океана, удары прекратились. Вибрация и рев не утихали. Мы взлетели под острым углом, потом повернули. Машина опять пошла вниз, и я чуть было не выдал обратно те несколько блаженных глотков воды, которыми только что насладился.
     Океан был прямо перед нами. Он вздыбился, как отвесная стена. Лейтенант повернулся к нам и что-то прокричал. Мне очень хотелось сказать ему, что лучше бы он смотрел вперед но я промолчал.
     - О чем это он?
     - Просит посмотреть туда, куда он покажет. Прямо туда, куда летит машина. El tiburon blanco grande - большая белая акула, которая чуть не слопала нас.
     (Я прекрасно обошелся бы и без этого.) И в самом деле - как раз в середине стены океана виднелась серая тень, режущая воду плавником. Как раз в ту минуту, когда я понял, что сейчас мы неминуемо врежемся в стену рядом с плавником, стена рухнула куда-то в сторону, мой зад с силой вдавился в сиденье, в ушах заревело, и меня не вытошнило прямо на нашего хозяина лишь благодаря моей железной выдержке.
     Машина выровнялась, и неожиданно стало почти удобно, если, конечно, позабыть о вибрации и реве.
     Нет. Воздушные корабли все же куда приятнее.

***

     Суровые холмы за линией берега, которые так трудно было рассмотреть с нашего плота, стали прекрасно видны, как только мы поднялись в воздух; на берегу - цепочка очаровательных пляжей и город, к которому мы направлялись. Сержант повернулся, показал на город и что-то сказал.
     - Чего ему?
     - Сержант Роберто говорит, что мы будем дома как раз к ленчу. Almuerzo, сказал он, но заметил, что для нас это будет завтрак - Desayuno. Мой желудок вдруг стал проявлять признаки жизни.
     - Мне дела нет, как он у них именуется. Скажи ему, пусть не беспокоится - лошадь можно не жарить. Съем ее сырой.
     Маргрета перевела. Наши хозяева расхохотались, и лейтенант повел машину на снижение. Он посадил ее на воду, одновременно глядя через плечо на Маргрету и болтая с ней, а та улыбалась ему, глубоко вонзая ногти в мою правую ладонь.
     Итак, мы прилетели. Никто не пострадал. И все же воздушные корабли лучше.
     Ленч! Наше будущее утопало в розах.

0

10

Глава 10

     В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю...
     Бытие 3, 19

     Через полчаса после того как летательная машина, поднимая брызги, опустилась в гавани Масатлана, Маргрета и я сидели с сержантом Домингесом в столовой для рядового состава службы береговой охраны. Мы опоздали к дневной трапезе, но нас все же обслужили. Я был одет. Во всяком случае на мне была пара рабочих штанов из мешковины. Но разница между тем, в чем мать родила, и парой штанов куда больше, чем между дешевыми рабочими штанами и горностаевой мантией. Попробуйте - и убедитесь.
     К летательной машине, ставшей на якорь, подошла небольшая лодка; потом пришлось пройти весь причал, к которому нас привезли, дойти до здания штаб-квартиры, а там дожидаться, пока мне не отыщут брюки, и все это время множество незнакомцев, среди которых было немало женщин, глазели на меня. Ужас! Никогда еще в жизни не испытывал я такого срама, разве что во время того печального инцидента в воскресной школе, когда мне было пять лет.
     Но теперь все было позади, перед нами стояли яства и питье, и какое-то время я чувствовал себя безмерно счастливым. Конечно, это была не та еда, к которой я привык. Кто сказал, что голод - лучший повар? Кем бы он ни был, он глубоко прав; ленч оказался великолепным! Блинчики из кукурузной муки, которые мы макали в сироп, вареные бобы, горячая как огонь похлебка, миска маленьких желтых помидоров и кофе - крепкий, черный и горький - что еще нужно человеку? Ни один гурман не смаковал изысканные блюда так, как я этот завтрак.
     Поначалу я немного смущался, что мы едим в столовой для рядового состава, а не с лейтенантом Сансом, там, где питаются офицеры. Потом мне разъяснили, что я страдал очень распространенным сломом - штатские, не имеющие военного прошлого, подсознательно приравнивают себя к офицерам, и никогда - к рядовым. При более тщательном рассмотрении такая точка зрения кажется идиотской, но она тем не менее широко распространена. Ну, может быть, и не повсюду, но для Америки она в высшей степени характерна, ибо здесь каждый человек "по меньшей мере равен другим, а зачастую лучше всех прочих".
     Сержант Домингес уже получил свою рубашку назад. Пока мне искали штаны, какую-то женщину (думаю, это была уборщица - мексиканская береговая охрана не имела женского контингента), словом, женщину из штаб-квартиры отправили на поиски чего-нибудь для Маргреты, и это что-то оказалось блузкой и длинной юбкой - все хлопчатобумажное и ярких тонов. Простой и явно дешевый костюм, но Маргрета выглядела в нем красавицей.
     Ах да, ни у кого из нас не было обуви. Неважно - погода стояла сухая и теплая, можно было обойтись и без туфель. Мы были сыты, мы были в безопасности, и нам помогали с таким горячим гостеприимством, которое убеждало, что мексиканцы - лучшие люди на свете.
     После второй чашки кофе я сказал:
     - Любимая, как бы нам извиниться и уйти, никого не обижая? Я думаю, нам следует как можно скорее найти американского консула.
     - Сначала нам предстоит вернуться в здание штаб-квартиры.
     - Опять допрос?
     - Полагаю, что можно сказать и так. Вероятно, они хотят получить от нас более подробные сведения о том, каким образом мы оказались там, где были найдены. Согласись, наша история звучит несколько странно.
     - Согласен.
     Наше первое собеседование с команданте трудно назвать удовлетворительным. Если бы я был один, он назвал бы меня лжецом прямо в глаза... но мужчине, который даже издали представляется образцом мужественного эго, разговаривать в таком тоне с Маргретой совершенно невозможно.
     Главной причиной недоразумений стала старая посудина "Конунг Кнут".
     Она не затонула, но и в порт не пришла. По той простой причине, что такого корабля вообще никогда не существовало в природе.
     Меня-то это мало удивило. Даже если бы наше судно вдруг превратилось в парусное или в галеру с пятью гребцами, я бы тоже не слишком поразился. И все же я ожидал, что какой-нибудь корабль с тем же названием будет иметь место в новом для меня мире. Я думал, что того требуют правила игры. Теперь стало ясно, что этих правил я не знал. Если, конечно, допустить, что они все же существуют.
     Маргрета указала мне еще на одно обстоятельство, подтверждающее мою мысль: здешний Масатлан оказался совсем не похож на тот город, в котором ей приходилось бывать прежде. Этот был куда меньше и вовсе не походил на туристский порт - даже длинный док, в котором должен был отстаиваться "Конунг Кнут", здесь не существовал. Полагаю, что это не меньше, чем летательная машина, убедило ее в том, что моя "паранойя" фактически является наименее безумной из всех возможных гипотез. Маргрета бывала тут раньше - док, большой и прочный, исчез. Это ее потрясло.
     На команданте впечатление произвести было труднее. Он предпочитал тратить больше времени на допрос лейтенанта Санса, чем на нас. Сансом он явно остался недоволен.
     Был еще один фактор, которого я в то время не понимал, да и потом до конца уяснить не смог. Непосредственный начальник Санса носил звание капитана. Команданте тоже капитан, но эти ранги оказались далеко не эквивалентны.
     Дело в том, что береговая охрана пользуется званиями морского флота. Однако небольшой отряд охраны, который ведает летательными машинами, носит армейские звания. Я думаю, что сие незначительное различие имело корни, уходящие в далекую историю. Но как бы там ни было, возникла явная накладка - капитан с четырьмя нашивками, то есть морской капитан, вовсе не собирался принимать на веру то, что ему докладывал какой-то там офицеришка с летательной машины.
     Лейтенант Санс приволок двух совершенно голых потерпевших кораблекрушение, рассказывавших совершенно невероятную историю; капитан с четырьмя нашивками, видимо, страстно желал возложить вину за наиболее странные эпизоды нашего рассказа на самого Санса.
     Санс, со своей стороны, не поддавался запугиванию. Думаю, он просто не испытывал почтения к офицеру, который никогда не поднимался над поверхностью океана выше "вороньего гнезда" на мачте. (Полетав на его смертельно хрупком аппарате, я понял, почему он не намерен становиться на колени перед каким-то там морячком. Даже среди пилотов дирижаблей я обнаружил тенденцию делить мир на две неравные части - на тех, кто летает, и на тех, кто не летает.) Через какое-то время, выяснив, что поколебать Санса не удастся, что опровергнуть показания Маргреты нельзя, а со мной контакт вообще невозможен, иначе как через посредство Маргреты, команданте пожал плечами и отдал распоряжение, согласно которому мы и пошли кормиться. Однако теперь нам надлежало вернуться обратно и получить еще порцию каких-то неизбежных неприятностей.
     Против ожидания вторая встреча с команданте оказалась весьма короткой. Он буркнул, что ровно в четыре часа нам надлежит явиться к иммиграционному судье и что суд обладает соответствующей юрисдикцией. А пока - вот перечень ваших долгов, порядок выплаты которых следует утрясти с судьей.
     Маргрета невероятно удивилась, получив от команданте этот листок бумаги; я потребовал, чтобы она перевела мне слова офицера. Она перевела, и я взглянул на общую сумму долга.
     Больше восьми тысяч песо!
     Не нужно было обладать глубоким знанием испанского языка, чтобы прочесть счет - почти все слова были родственны английским. "Tres horas" - "три часа", следовательно, нам надлежало оплатить три часа пользования "aeroplano" - слово, которое я уже слышал от Маргреты; оно означало летательную машину. Нам предстояло оплатить также время, затраченное на нас лейтенантом Сансом и сержантом Домингесом. Плюс мультипликаторный фактор, означавший, как я решил, накладные расходы или что-то вроде того. Кроме того, топливо для aeroplano и эксплуатация последнего.
     "Pantalones" - это штаны; прилагался чек за ту пару, что была на мне. "Falda" - юбка, а "camisa" - блузка; костюм для Маргреты оказался весьма дорогим.
     Один пункт меня особенно поразил - не суммой, а тем, что его вообще включили: я-то думал, что мы гости, но в счете фигурировали два ленча по двенадцать песо каждый.
     Здесь была даже плата за время самого команданте.
     Я хотел спросить, сколько долларов в восьми тысячах песо, но промолчал, сообразив, что не имею ни малейшего представления о покупательной силе доллара в мире, куда нас зашвырнуло.
     Маргрета обсудила счет с лейтенантом Сансом, который явно чувствовал себя не в своей тарелке. Последовал взрыв восклицаний, а также размахивание руками. Она выслушала и сказала мне:
     - Алек, это вовсе не выдумка Анибала и даже не жадность команданте. Тариф на этот вид услуг - спасение на море, использование aeroplano и так далее - установлен Distrito Real, то есть Королевским округом, иначе говоря, самим Мехико-Сити. Лейтенант Санс говорит, что высшими государственными кругами движут экономические соображения и на все последующие уровни оказывается давление с целью сделать общественные услуги платными, дабы снизить государственные расходы. Он говорит, что если команданте не потребует с нас плату за спасение, то королевский инспектор, обнаружив это, вычтет деньги из жалованья самого команданте. Плюс наказание, которое королевская комиссия найдет подходящим для данного случая. Анибал хочет, чтобы ты понял, как ему неловко. Если бы aeroplano принадлежал лично ему, мы стали бы просто его гостями. Он всегда будет смотреть на тебя как на друга, а на меня как на сестру.
     - Скажи ему, что мои чувства к нему столь же горячи, и сделай это по меньшей мере так же цветисто, как он.
     - С радостью. И Роберто говорит, что испытывает то же самое.
     - Значит, все сказанное относится и к сержанту. Но выясни, пожалуйста, где и как мы можем найти американского консула. Мы с тобой попали в хорошую переделку.
     Лейтенант Санс получил приказ обеспечить нашу явку в суд в четыре часа, после чего нас отпустили. Санс велел сержанту Роберто проводить нас к консулу, а потом обратно в суд, выразив сожаление, что его служебное положение не позволяет ему сопровождать нас лично, щелкнул каблуками, склонился над рукой Маргреты и поцеловал ее. Из простого знака вежливости он устроил целое представление. Впрочем, я видел, что Маргрете это доставило массу удовольствия. Увы, у нас в Канзасе такому не обучают. Я много потерял.

***

     Масатлан лежит на полуострове. Казарма береговой охраны находится на его южном берегу, неподалеку от маяка (он самый высокий в мире, что весьма впечатляет). Американское консульство расположено примерно в миле оттуда - на северном берегу. Чтобы дойти до него, надо пересечь весь город по avenida Мигеля Алемана - приятная прогулка, примерно на полпути улицу украшает очаровательный фонтан.
     Беда в том, что идти нам с Маргретой пришлось босиком.
     Сержант Домингес не предложил нам взять такси, а мне напрашиваться было, разумеется, неудобно.
     Сначала ходьба босиком не казалась мне делом первостепенной важности - на улице было немало босых ног, и далеко не все они принадлежали детишкам (и без рубашки был отнюдь не я один). В детстве я расценивал возможность побегать босиком как сказочную роскошь, как редкостную привилегию. Я бегал босиком все лето и с огромным сожалением надевал ботинки, когда приходило время снова идти в школу.
     Но уже после первого квартала я стал удивляться, почему в детстве я с таким нетерпением ждал момента, когда можно будет побегать без ботинок. Вскоре я попросил Маргрету сказать сержанту Роберто, чтобы он, если можно, не спешил так, ибо я хочу выбирать затененные участки пути - этот чертов тротуар прямо-таки поджаривает мне пятки!
     (Маргрета не жаловалась ни на что, но мою просьбу переводить не стала - и я немного на нее рассердился. Я постоянно находил прочную опору в ангельском спокойствии Маргреты... но следовать ее примеру мне было как-то не с руки.) В общем я уделял состоянию моих бедных, нежных, розовых, незаслуженно оскорбленных ступней все больше внимания, страшно жалел себя и все время удивлялся, как мне пришло в голову расстаться с Божьей страной.
     "Я плакал, что бос, пока не встретил безногого". Не помню, кто первый сказал это, но данная сентенция безусловно является частью нашего культурного наследия и должна остаться в веках.
     Именно это произошло со мной.
     Примерно на полпути, там, где avinida Мигеля Алемана пересекается с calle Акила Сердана, находился фонтан, у которого мы повстречали нищего. Он поглядел на нас снизу вверх и с улыбкой протянул пригоршню карандашей. А смотрел он снизу вверх потому, что сидел в низенькой инвалидной коляске и ног у него не было.
     Сержант Роберто окликнул нищего по имени и бросил ему монетку. Тот ловко поймал ее ртом, а потом опустил в карман. "Gracias", - сказал он Роберто и переключил внимание на меня.
     - Маргрета, - сказал я торопливо, - пожалуйста, скажи ему, что у меня нет буквально ни одной монетки.
     - Хорошо, Алек. - Она присела на корточки, чтобы видеть глаза нищего. Потом встала: - Пепе просит перевести тебе, что все в порядке. Когда ты разбогатеешь, он тебя обязательно поймает.
     - Будь добра, передай ему, что я непременно вернусь на это место. Обещаю.
     Она так и сделала. Пепе широко улыбнулся, послал Маргрете воздушный поцелуй и отдал честь нам с сержантом. Мы пошли дальше.
     А я перестал столь демонстративно оберегать ступни. Пепе заставил меня переоценить ситуацию. С тех пор как я узнал, что мексиканское правительство не рассматривает наше спасение как свою почетную привилегию, а считает, что я обязан его оплатить, мне все время было ужасно жаль себя, я чувствовал себя обиженным, лишним. Я бормотал под нос, что мои соотечественники, называвшие всех мексиканцев пиявками, живущими за счет туристов-гринго, абсолютно правы! Не Роберто, не лейтенант, а другие. Ленивые паразиты, они все норовят стащить доллар у янки!
     Как Пепе.
     Я перебрал в памяти всех повстречавшихся сегодня днем мексиканцев, каждого, кого только мог припомнить, и у каждого мысленно попросил прощения за мои низкие мысли. Мексиканцы просто наши попутчики на долгом пути от сумрака к вечной тьме. Некоторые из них несут свое бремя достойно, другие - хуже. А некоторые тащат особо тяжкую ношу и делают это мужественно и с гордостью.
     Как Пепе.
     Еще вчера я купался в роскоши - сегодня я нищ и весь в долгах. Но у меня есть здоровье, ум, есть две руки... и есть Маргрета. Моя ноша легка, и я понесу ее с радостью. Спасибо тебе, Пепе.

***

     Над дверью консульства висел небольшой американский флаг, а на двери - большой государственный герб. Бронзовый. Я дернул висячий звонок.
     После довольно долгого ожидания дверь чуточку приоткрылась и женский голос потребовал, чтоб мы убирались вон. (Перевод не требовался, тон говорил сам за себя.) Дверь стала закрываться. Сержант Роберто громко свистнул и что-то крикнул. Дверь снова приоткрылась, начался диалог. - Он требует передать дону Амброзио, что тут находятся два американских гражданина, которым нужно с ним немедленно повидаться, так как в четыре часа их будут судить, - сказала Маргрета.
     Нам опять пришлось ждать. Примерно минут через двадцать горничная впустила нас и провела в затененный офис. Вошел консул, свирепо поглядел мне в глаза и потребовал объяснить ему, по какому праву я нарушаю его сиесту.
     Но, увидев Маргрету, он заметно смягчился. И обратился к ней со словами:
     - Чем могу служить? Не окажете ли честь моему скромному дому, выпив стаканчик вина или чашечку кофе?
     Даже босая, даже в своем крикливом наряде, Маргрета оставалась леди... А я был бродягой. И не спрашивайте меня почему - это факт, и все тут. Эффект такого рода обычно присущ мужчинам, но встречается и у женщин. Попробуйте определить его словами и тут же обнаружите, что пользуетесь такими понятиями, как "королевский", "благородный", "аристократичный", "врожденные манеры" - то есть словами, которые есть анафема с точки зрения американского демократического идеала. Говорит ли это в пользу Маргреты или в пользу американского идеала - пусть разбираются школьники, пишущие сочинения на заданную тему.
     Дон Амброзио оказался надутым нулем, но тем не менее с ним было легче - он говорил на американском языке - настоящем американском, а не на английском - поскольку родился в Браунсвилле, штат Техас. Я уверен, что его родители были "мокрыми спинами" <прозвище мексиканцев, нелегально перебравшихся в США>. Он явно обменял свой талант к политической болтовне и влияние среди чиканос на лакомую синекуру, несложные обязанности которой заключались в разъяснении туристам-гринго, почему они не могут получить в стране Монтесумы то, что им позарез хочется иметь.
     Последнее он нам и разъяснил весьма популярно.
     Я дал возможность Маргрете вести большую часть переговоров, ибо у нее это получалось куда лучше, чем у меня. Она называла нас "мистером и миссис Грэхем" - так мы договорились еще по пути сюда. Когда нас спасли, она воспользовалась именем "Грэхем Хергенсхаймер", а потом объяснила мне, что это оставляет нам выбор. Я могу остаться Хергенсхаймером, просто сказав, что у тех, кто слышал мое имя, память дала небольшой сбой, - на самом деле я назвался Хергенсхаймером Грэхемом. Нет? Значит, виноват я - ошибся, о чем и сожалею.
     Я решил все же остаться Грэхемом Хергенсхаймером, а потом пользоваться преимущественно именем "Грэхем", так как это упрощало дело. Для Маргреты я всегда был Грэхемом, да и сам эксплуатировал это имя больше двух недель. Прежде чем уйти из консульства, я успел изложить еще по меньшей мере дюжину ложных версий, чтобы сделать нашу историю более заслуживающей доверия. Я не хотел никаких новых осложнений - "мистер и миссис Грэхем" были самым простым выходом.
     (Небольшое теологическое замечание: некоторые люди, по-видимому, склонны верить, что десять заповедей запрещают ложь. Ничего подобного! Запрещается лжесвидетельствовать в отношении соседа - это особый, редко встречающийся и легкоразличимый вид лжи. Но ведь в Библии ничего не говорится о простой неправде. Многие теологи мечтают, что всякая социальная человеческая организация обязательно рухнет под тяжестью абсолютной правдивости. Если вы думаете, что их опасения неоправданны, попробуйте говорить своим друзьям чистую правду о том, что вы думаете об их отпрысках - если вы, конечно, решитесь на такой опыт!)

***

     После бесконечных рассуждений, пошедших по кругу (в которых "Конунг Кнут" стал яхтой и затонул), дон Амброзио сказал:
     - Бесполезно, мистер Грэхем. Я не могу дать вам даже временного документа взамен утерянного паспорта, поскольку вы не представили мне ни малейшего доказательства, что вы действительно американский гражданин.
     - Дон Амброзио, - ответил я, - я знаю, что миссис Грэхем говорит с небольшим акцентом - мы сказали вам, что она родилась в Дании. Но неужели вы можете предположить, что кто-либо, родившийся вне пределов Кукурузного пояса, имеет такой выговор, каким обладаю я?
     Он пожал плечами в самой изысканной манере латинян:
     - Я не эксперт по произношению в штатах Среднего Запада. Мой слух говорит, что вы могли появиться на свет на родине одного из наиболее грубых британских говоров, а потом поступили в театральную школу, ибо каждый знает, что опытный актер способен освоить любой говор, если в том нуждается та или иная роль. Народная республика Англия в настоящее время не жалеет никаких усилий, чтобы внедрить своих шпионов в Штаты. Вы можете происходить скорее из Линкольна в Англии, нежели из окрестностей Линкольна в штате Небраска.
     - И вы действительно верите в то, что говорите?
     - Дело не в том, во что я верю. Важен факт, что я не подпишу даже клочка бумажки, подтверждающего, что вы - американские граждане, пока мне не станет известно, кто вы такие. Могу ли я быть вам еще чем-то полезен? (И как можно говорить "еще", если ты ничего не сделал?) - Может быть, вы дадите нам совет?
     - Может быть, но я не адвокат.
     Я дал ему копию счета, которую нам выдали, и объяснил ее происхождение.
     - Все ли тут в порядке и являются ли эти требования законными?
     Он внимательно прочел бумагу.
     - Безусловно, эти требования законны с точки зрения как местного законодательства, так и законодательства всей страны. Справедливы ли они? Разве вы не сказали, что вам спасли жизнь?
     - Тут нет сомнения. Конечно, был шанс, что нас подберут какие-нибудь рыбаки, а не береговая охрана, но она обнаружила нас первой. Береговая охрана нас действительно нашла и действительно спасла.
     - А разве ваша жизнь, разве ваши две жизни не стоят восьми тысяч песо? Моя, например, определенно стоит больше, уверяю вас.
     - Не в этом дело, сэр. У нас нет денег. Ни единого цента. Все утонуло вместе с яхтой.
     - Тогда пошлите за деньгами. Вы можете отправить телеграмму за счет консульства. Я готов помочь.
     - Благодарю вас. Для этого нужно время. А пока не скажете ли вы, как я могу освободиться от такого долга? Мне говорили, что судья потребует от нас немедленной уплаты, и при этом наличными.
     - Ну, все не так уж плохо. Верно то, что мексиканцы не признают банкротства в том виде, в котором это практикуется у нас. Они скорее придерживаются стародавних законов о долговой тюрьме. Правда, на практике они к такому наказанию прибегают редко, обычно просто грозят. Вместо этого суд обеспечит вас работой, которая позволит вам выплатить долг. Дон Клементе очень гуманный судья, он о вас позаботится.
     Если оставить в стороне речь, исполненную цветистой чепухи и обращенную персонально к Маргрете, то на этом все и закончилось. Мы захватили с собой сержанта Роберто, который наслаждался гостеприимством горничной и блаженствовал на кухне, и отправились в суд.

***

     Дон Клементе (судья Ибаньес) был очень мил, как и обещал нам дон Амброзио. Поскольку мы сразу же уведомили секретаря суда, что признаем долг, но не имеем средств для его оплаты, процесс над нами не состоялся. Нас просто посадили в полупустом зале и велели ждать, пока судья не покончит с делами, вынесенными на сегодняшнее слушание. Эти дела были рассмотрены очень быстро. Некоторые из них касались мелких нарушений порядка, наказуемых штрафами, другие - долгов, кое-что было перенесено на следующий день. Я понимал не все из того, что происходило, а на перешептывание судья смотрел не очень одобрительно, так что Маргрета не смогла объяснить мне всех подробностей процедуры. Но судья явно не принадлежал к числу "вешателей".
     Наконец с делами покончили, по приказу секретаря суда мы присоединились к другим "нарушителям" - главным образом крестьянам, - которых судили за долги или оштрафовали. Все мы оказались стоящими на низком помосте лицом к лицу с группой мужчин. Маргрета поинтересовалась, что происходит, ей ответили: "La subasta" <аукцион (исп.)>.
     - Что это? - спросил я.
     - Алек, я не знаю. Это слово мне незнакомо.
     Дела остальных были улажены быстро. Я догадался, что все они тут уже не первый раз. После этого от группы людей, стоявших перед платформой, остался только один человек. Он расплылся в улыбке и заговорил со мной. Маргрета ему что-то ответила.
     - Что он говорит? - спросил я.
     - Он спрашивает, умеешь ли ты мыть посуду. Я ответила, что ты не знаешь испанского.
     - Скажи ему, что я, разумеется, могу мыть посуду. Но мне бы хотелось работы потяжелее.
     Через несколько минут наш долг был уплачен наличными секретарю суда, а мы поступили в распоряжение патрона, сеньора Хайме Гусмана. Он обязался платить Маргрете шестьдесят песо в день, а мне - тридцать плюс возможные чаевые. Судебные издержки составили еще две с половиной тысячи песо плюс плата за удостоверения, дающие право на работу, плюс марки плюс налог военного времени. Секретарь подсчитал нашу суммарную задолженность, а затем разделил ее на заработок. Она оказалась эквивалентной ста двадцати одному дню, или четырем месяцам, после чего наши обязательства по отношению к патрону прекращались. Если, конечно, мы ничего не будем тратить...
     Секретарь объяснил нам, как пройти к заведению нашего патрона - Restaurante "Pancho Villa". Что касается самого патрона, то он уже отбыл в своей машине. Патроны ездят на машинах, пеоны - ходят пешком.

0


Вы здесь » ВДОХНОВЕНИЕ » Роберт Хайнлайн » ИОВ, ИЛИ ОСМЕЯНИЕ СПРАВЕДЛИВОСТИ