ВДОХНОВЕНИЕ

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » ВДОХНОВЕНИЕ » Булгаков Михаил » "Мастер и Маргарита"


"Мастер и Маргарита"

Сообщений 1 страница 10 из 15

1

Текст  печатается  в  последней  прижизненной
          редакции  (рукопись хранится в рукописном от-
          деле  Государственной  библиотеки  СССР имени
          В. И. Ленина),  а также с исправлениями и до-
          полнениями,  сделанными  поддиктовку писателя
          его женой, Е. С. Булгаковой.

                          Часть первая

                          ...Так кто ж ты, наконец?
                          - Я  - часть той силы,  что вечно хочет
                      зла и вечно совершает благо.
                                                   Гете. "Фауст"

                             Глава 1

            Никогда не разговаривайте с неизвестными

   Однажды весною,  в час небывало жаркого заката,  в Москве,  на
Патриарших прудах,  появились два гражданина. Первый из них, оде-
тый в летнюю серенькую пару,  был маленького роста,  упитан, лыс,
свою  приличную  шляпу пирожком нес в руке,  а на хорошо выбритом
лице его помещались сверхъестественных размеров очки в черной ро-
говой оправе,  второй - плечистый,  рыжеватый,  вихрастый молодой
человек в заломленной на затылок клетчатой кепке - был в  ковбой-
ке, жеваных белых брюках и в черных тапочках.
   Первый был не кто  иной,  как  Михаил  Александрович  Берлиоз,
председатель  правления одной из крупнейших московских литератур-
ных ассоциаций, сокращенно именуемой Массолит, и редактор толсто-
го художественного журнала, а молодой спутник его - поэт Иван Ни-
колаевич Понырев, пишущий под псевдонимом Бездомный.
   Попав в тень чуть зеленеющих лип,  писатели первым долгом бро-
сились к пестро раскрашенной будочке с надписью "Пиво и Воды".
   Да, следует отметить первую странность этого страшного майско-
го вечера.  Не только у будочки, но и во всей аллее, параллельной
Малой Бронной улице,  не оказалось ни одного человека. В тот час,
когда уж,  кажется,  и сил не было дышать, когда солнце, раскалив
Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо, - ник-
то не пришел под липы,  никто не сел на скамейку,  пуста была ал-
лея.
   - Дайте нарзану, - попросил Берлиоз.
   - Нарзану нету,  - ответила женщина в будочке и почему-то оби-
делась.
   - Пиво есть? - Сиплым голосом осведомился Бездомный.
   - Пиво привезут к вечеру, - ответила женщина.
   - А что есть? - Спросил Берлиоз.
   - Абрикосовая, только теплая, - сказала женщина.
   - Ну, давайте, давайте, давайте!..
   Абрикосовая дала обильную желтую пену,  и  в  воздухе  запахло
парикмахерской. Напившись,  литераторы  немедленно  начали икать,
расплатились и уселись на скамейке лицом к пруду и спиной к Брон-
ной.
   Тут приключилась вторая странность,  касающаяся одного Берлио-
за.  Он  внезапно перестал икать,  сердце его стукнуло и на мгно-
венье куда-то провалилось,  потом вернулось,  но с  тупой  иглой,
засевшей в нем.  Кроме того,  Берлиоза охватил необоснованный, но
столь сильный страх, что ему захотелось тотчас же бежать с Патри-
арших без оглядки.  Берлиоз тоскливо оглянулся,  не понимая,  что
его напугало.  Он побледнел, вытер лоб платком, подумал: "Что это
со мной? Этого никогда не было... Сердце шалит... Я переутомился.
Пожалуй, пора бросить все к черту и в Кисловодск..."
   И тут знойный воздух сгустился перед ним,  и соткался из этого
воздуха прозрачный гражданин престранного вида.  На маленькой го-
ловке жокейский картузик,  клетчатый кургузый воздушный же пиджа-
чок... Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимовер-
но, и физиономия, прошу заметить, глумливая.
   Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкновенным явлениям
он не привык.  Еше более побледнев, он вытаращил глаза и в смяте-
нии подумал: "Этого не может быть!.."
   Но это,  увы,  было, и длинный, сквозь которого видно, гражда-
нин, не касаясь земли, качался перед ним и влево и вправо.
   Тут ужас  до  того овладел Берлиозом,  что он закрыл глаза.  А
когда он их открыл,  увидел,  что все кончилось, марево раствори-
лось, клетчатый исчез, а заодно и тупая игла выскочила из сердца.
   - Фу ты черт! - Воскликнул редактор, - ты знаешь, Иван, у меня
сейчас едва удар от жары не сделался!  Даже что-то вроде галлюци-
нации было,  - он попытался усмехнуться, но в глазах его еще пры-
гала тревога, и руки дрожали.
   Однако постепенно он успокоился,  обмахнулся платком и, произ-
неся довольно  бодро:  "Ну-с,  итак..." - повел речь,  прерванную
питьем абрикосовой.
   Речь эта,  как впоследствии узнали, шла об Иисусе Христе. Дело
в том,  что редактор заказал поэту для очередной  книжки  журнала
большую антирелигиозную поэму. Эту поэму Иван Николаевич сочинил,
и в очень короткий срок,  но, к сожалению, ею редактора нисколько
не удовлетворил. Очертил Бездомный главное действующее лицо своей
поэмы, то есть Иисуса, очень черными красками, и тем не менее всю
поэму приходилось,  по мнению редактора, писать заново. И вот те-
перь редактор читал поэту нечто вроде лекции  об  Иисусе,  с  тем
чтобы  подчеркнуть  основную  ошибку поэта.  Трудно сказать,  что
именно подвело Ивана Николаевича - изобразительная  ли  сила  его
таланта или полное незнакомство с вопросом,  по которому он соби-
рался писать, - но Иисус в его изображении получился ну совершен-
но как живой,  хотя и не привлекающий к себе персонаж. Берлиоз же
хотел доказать поэту, что главное не в том, каков был Иисус, плох
ли,  хорош ли,  а в том, что Иисуса-то этого, как личности, вовсе
не существовало на свете и что все рассказы о нем -  простые  вы-
думки, самый обыкновенный миф.
   Надо заметить,  что редактор был человеком начитанным и  очень
умело  указывал в своей речи на древних историков,  например,  на
знаменитого Филона Александрийского,  на  блестяще  образованного
Иосифа  Флавия,  никогда ни словом не упоминавших о существовании
Иисуса. Обнаруживая солидную эрудицию, Михаил Александрович сооб-
щил поэту,  между прочим,  и о том,  что то место в 15-й книге, в
главе 44-й знаменитых тацитовых "Анналов",  где говорится о казни
Иисуса, - есть не что иное, как позднейшая поддельная вставка.
   Поэт, для которого все,  сообщаемое редактором,  являлось  но-
востью, внимательно слушал Михаила Александровича, уставив на не-
го свои бойкие зеленые глаза,  и лишь изредка икал, шепотом ругая
абрикосовую воду.
   - Нет ни одной восточной религии,  - говорил Берлиоз,  в кото-
рой,  как правило непорочная дева не произвела бы на свет бога. И
христиане,  не выдумав ничего нового, точно так же создали своего
Иисуса,  которого  на самом деле никогда не было в живых.  Вот на
это-то и нужно сделать главный упор...
    Высокий  тенор  Берлиоза разносился в пустынной аллее, и по
мере  того, как Михаил Александрович забирался в дебри, в кото-
рые  может  забираться, не рискуя свернуть себе шею, лишь очень
образованный  человек,  -  поэт узнавал все больше и больше ин-
тересного  и  полезного  и про египетского озириса, благостного
бога  и  сына  неба и земли, и про финикийского бога фаммуза, и
про  мардука,  и  даже  про менее известного грозного бога виц-
липуцли, которого весьма почитали некогда ацтеки в мексике.
    Вот  как  раз  в  то время, когда Михаил Александрович рас-
сказывал  поэту  о том, как ацтеки лепили из теста фигурку виц-
липуцли, в аллее показался первый человек.
    Впоследствии,  когда,  откровенно  говоря, было уже поздно,
разные  учреждения  представили  свои  сводки с описанием этого
человека.  Сличение  их  не  может не вызвать изумления. Так, в
первой  из  них сказано, что человек этот был маленького роста,
зубы  имел золотые и хромал на правую ногу. Во второй - что че-
ловек  был росту громадного, коронки имел платиновые, хромал на
левую  ногу.  Третья  лаконически сообщает, что особых примет у
человека не было.
    Приходится  признать,  что ни одна из этих сводок никуда не
годится.
    Раньше  всего:  ни  на  какую ногу описываемый не хромал, и
росту был не маленького и не громадного, а просто высокого. Что
касается  зубов,  то с левой стороны у него были платиновые ко-
ронки,  а с правой - золотые. Он был в дорогом сером костюме, в
заграничных,  в  цвет  костюма, туфлях. Серый берет он лихо за-
ломил  на  ухо,  под мышкой нес трость с черным набалдашником в
виде головы пуделя. По виду - лет сорока с лишним. Рот какой-то
кривой.  Выбрит  гладко.  Брюнет. Правый глаз черный, левый по-
чему-то  зеленый.  Брови  черные, но одна выше другой. Словом -
иностранец.
    Пройдя  мимо скамьи, на которой помещались редактор и поэт,
иностранец  покосился на них, остановился и вдруг уселся на со-
седней скамейке, в двух шагах от приятелей.
    "Немец", - Подумал Берлиоз.
    "Англичанин,  -  подумал Бездомный, - ишь, и не жарко ему в
перчатках".
    А иностранец окинул взглядом высокие дома, квадратом окайм-
лявшие пруд, причем заметно стало, что видит это место он впер-
вые и что оно его заинтересовало.
    Он  остановил свой взор на верхних этажах, ослепительно от-
ражающих  в  стеклах  изломанное и навсегда уходящее от Михаила
Александровича  солнце,  затем перевел его вниз, где стекла на-
чали  предвечерне  темнеть,  чему-то снисходительно усмехнулся,
прищурился, руки положил на набалдашник, а подбородок на руки.
    - Ты, Иван, - говорил Берлиоз, - очень хорошо и сатирически
изобразил,  например, рождение иисуса, сына божия, но соль-то в
том,  что еще до иисуса родился еще ряд сынов божиих, как, ска-
жем,  фригийский  аттис,  коротко  же говоря, ни один из них не
рождался  и никого не было, в том числе и иисуса, и необходимо,
чтобы  ты,  вместо  рождения и, скажем, прихода волхвов, описал
нелепые  слухи  об этом рождении... А то выходит по твоему рас-
сказу, что он действительно родился!..
    Тут Бездомный сделал попытку прекратить замучившую его ико-
ту,  задержав  дыхание,  отчего икнул мучительнее и громче, и в
этот же момент Берлиоз прервал свою речь, потому что иностранец
вдруг поднялся и направился к писателям.
    Те поглядели на него удивленно.
    -  Извините меня, пожалуйста, - заговорил подошедший с ино-
странным акцентом, но не коверкая слов, - что я, не будучи зна-
ком,  позволяю себе... Но предмет вашей ученой беседы настолько
интересен, что...
    Тут  он вежливо снял берет, и друзьям ничего не оставалось,
как приподняться и раскланяться.
    "Нет, скорее француз..."- Подумал Берлиоз.
    "Поляк?.."- Подумал Бездомный.
    Необходимо  добавить,  что  на поэта иностранец с первых же
слов  произвел  отвратительное  впечатление,  а Берлиозу скорее
понравился,  то  есть не то чтобы понравился, а... Как бы выра-
зиться... Заинтересовал, что ли.
    -  Разрешите  мне присесть?- Вежливо попросил иностранец, и
приятели  как-то невольно раздвинулись; иностранец ловко уселся
между ними и тотчас вступил в разговор.
    -  Если я не ослышался, вы изволили говорить, что иисуса не
было  на  свете?-  Спросил  иностранец, обращая к Берлиозу свой
левый зеленый глаз.
    - Нет, вы не ослышались, - учтиво ответил Берлиоз, - именно
это я и говорил.
    - Ах, как интересно!- Воскликнул иностранец.
    "А какого черта ему надо?"- Подумал Бездомный и нахмурился.
    -  А  вы соглашались с вашим собеседником?- Осведомился не-
известный, повернувшись вправо к Бездомному.
    -  На  все  сто!- Подтвердил тот, любя выражаться вычурно и
фигурально.
    - Изумительно!- Воскликнул непрошеный собеседник и, почему-
то воровски оглянувшись и приглушив свой низкий голос, сказал:-
простите  мою навязчивость, но я так понял, что вы помимо всего
прочего,  еще и не верите в бога?- Он сделал испуганные глаза и
прибавил:- клянусь, я никому не скажу.
    -  Да,  мы  не  верим в бога, - чуть улыбнувшись испугу ин-
туриста, ответил Берлиоз.- Но об этом можно говорить совершенно
свободно.
    Иностранец  откинулся  на  спинку  скамейки и спросил, даже
привизгнув от любопытства:
    - вы атеисты?!
    -  Да, мы атеисты, - улыбаясь, ответил Берлиоз, а Бездомный
подумал, рассердившись: "вот прицепился, заграничный гусь!"
    -  Ох,  какая прелесть!- Вскричал удивительный иностранец и
завертел головой, глядя то на одного, то на другого литератора.
    -  В нашей стране атеизм никого не удивляет, - дипломатиче-
ски  вежливо сказал Берлиоз, - большинство нашего населения со-
знательно и давно перестало верить сказкам о боге.
    Тут  иностранец отколол такую штуку: встал и пожал изумлен-
ному редактору руку, произнеся при этом слова:
    - позвольте вас поблагодарить от всей души!
    -  За  что  это  вы его благодарите?- Заморгав, осведомился
Бездомный.
    -  За  очень важное сведение, которое мне, как путешествен-
нику,  чрезвычайно  интересно, - многозначительно подняв палец,
пояснил заграничный чудак.
    Важное  сведение,  по-видимому,  действительно произвело на
путешественника  сильное  впечатление,  потому что он испуганно
обвел  глазами  дома,  как бы опасаясь в каждом окне увидеть по
атеисту.
    "Нет,  он  не  англичанин..."- Подумал Берлиоз, а Бездомный
подумал: "где это он так наловчился говорить по-русски, вот что
интересно!"- И опять нахмурился.
    -  Но,  позвольте вас спросить, - после тревожного раздумья
спросил  заграничный  гость,  -  как же быть с доказательствами
бытия божия, коих, как известно, существует ровно пять?
    -  Увы!-  С  сожалением  ответил Берлиоз, - ни одно из этих
доказательств ничего не стоит, и человечество сдало их в архив.
Ведь  согласитесь, что в области разума никакого доказательства
существования бога быть не может.
    -  Браво!-  Вскричал  иностранец, - браво! Вы полностью по-
вторили  мысль  беспокойного старика иммануила по этому поводу.
Но  вот  курьез:  он начисто разрушил все пять доказательств, а
затем,  как бы в насмешку над самим собою, соорудил собственное
шестое доказательство!
    -  Доказательство  канта, - тонко улыбнувшись, возразил об-
разованный  редактор,  -  также неубедительно. И недаром шиллер
говорил, что кантовские рассуждения по этому вопросу могут удо-
влетворить  только  рабов, а штраус просто смеялся над этим до-
казательством.
    Берлиоз говорил, а сам в это время думал:"но, все таки, кто
же он такой? И почему так хорошо говорит по-русски?"
    -  Взять бы этого канта, да за такие доказательства года на
три в соловки!- Совершенно неожиданно бухнул Иван николаевич.
    - Иван!- Сконфузившись, шепнул Берлиоз.
    Но  предложение  отправить канта в соловки не только не по-
разило иностранца, но даже привело в восторг.
    Именно,  именно,  -  закричал он, и левый зеленый глаз его,
обращенный  к  Берлиозу, засверкал, - ему там самое место! Ведь
говорил  я  ему  тогда за завтраком: "вы, профессор, воля ваша,
что-то  нескладное придумали! Оно, может, и умно, но больно не-
понятно. Над вами потешаться будут".
    Берлиоз выпучил глаза. "За завтраком... Канту?.. Что это он
плетет?"- Подумал он.
    - Но, - продолжал иноземец, не смущаясь изумлением Берлиоза
и  обращаясь  к  поэту, - отправить его в соловки невозможно по
той  причине,  что  он  уже с лишком сто лет пребывает в местах
значительно более отдаленных, чем соловки, и извлечь его оттуда
никоим образом нельзя, уверяю вас!
    - А жаль!- Отозвался задира-поэт.
    -  И  мне  жаль!- Подтвердил неизвестный, сверкая глазом, и
продолжал:- но вот какой вопрос меня беспокоит: ежели бога нет,
то,  спрашивается,  кто же управляет жизнью человеческой и всем
вообще распорядком на земле?
    - Сам человек и управляет, - поспешил сердито ответить без-
домный на этот, признаться, не очень ясный вопрос.
    - Виноват, - мягко отозвался неизвестный, - для того, чтобы
управлять,  нужно,  как-никак,  иметь точный план на некоторый,
хоть  сколько-нибудь приличный срок. Позвольте же вас спросить,
как же может управлять человек, если он не только лишен возмож-
ности составить какой-нибудь план хотя бы на смехотворно корот-
кий  срок, ну, лет, скажем, в тысячу, но не может ручаться даже
за  свой  собственный  завтрашний  день? И, в самом деле, - тут
неизвестный  повернулся  к  Берлиозу, - вообразите, что вы, на-
пример,  начнете  управлять,  распоряжаться  и другими и собою,
вообще,  так  сказать, входить во вкус, и вдруг у вас... Кхе...
Кхе...  Саркома  легкого...- Тут иностранец сладко усмехнулся ,
как будто мысль о саркоме легкого доставила ему удовольствие, -
да, саркома, - жмурясь, как кот, повторил он звучное слово, - и
вот  ваше  управление закончилось! Ничья судьба кроме своей со-
бственной,  вас более не интересует. Родные вам начинают лгать,
вы,  чуя  неладное,  бросаетесь  к  ученым врачам, затем к шар-
латанам,  а  бывает,  и  к гадалкам. Как первое и второе, так и
третье  - совершенно бессмысленно, вы сами понимаете. И все это
кончается трагически: тот, кто еще недавно полагал, что он чем-
то управляет, оказывается вдруг лежащим неподвижно в деревянном
ящике,  и  окружающие, понимая, что толку от лежащего нет более
никакого,  сжигают  его в печи. А бывает и еще хуже: только что
человек  соберется с"ездить в кисловодск, - тут иностранец при-
щурился на Берлиоза, - пустяковое, казалось бы, дело, но и это-
го совершить не может, потому что неизвестно почему вдруг возь-
мет  - поскользнется и попадет под трамвай! Неужели вы скажете,
что  это он сам собою управил так? Не правильнее ли думать, что
управился  с ним кто-то совсем другой?- И здесь незнакомец рас-
смеялся странным смешком.
    Берлиоз  с  великим вниманием слушал неприятный рассказ про
саркому  и  трамвай,  и  какие-то тревожные мысли начали мучать
его.  "Он не иностранец! Он не иностранец!- Думал он, - он пре-
странный суб"ект... Но позвольте, кто же он такой?"
    -  Вы  хотите  курить,  как я вижу?- Неожиданно обратился к
Бездомному неизвестный, - вы какие предпочитаете?
    -  А у вас разные, что ли есть?- Мрачно спросил поэт, у ко-
торого папиросы кончились.
    - Какие предпочитаете?- Повторил неизвестный.
    - Ну, "нашу марку", - Злобно ответил Бездомный.
    Незнакомец  немедленно вытащил из кармана портсигар и пред-
ложил его Бездомному:
    - "наша марка".
    И  редактора  и поэта не столько поразило то, что нашлась в
портсигаре  именно  "наша марка", Сколько сам портсигар. Он был
громадных  размеров, червонного золота, и на крышке его при от-
крывании  сверкнул  синим и белым огнем бриллиантовый треуголь-
ник.
    Тут литераторы подумали разно. Берлиоз: "нет, иностранец!",
А Бездомный: "вот черт его возьми! А?"
    Поэт  и  владелец  портсигара закурили, а некурящий Берлиоз
отказался.
    "Надо будет ему возразить так, - решил Берлиоз, - да, чело-
век  смертен,  никто  против  этого  и не спорит. А дело в том,
что..."
    Однако он не успел выговорить этих слов, как заговорил ино-
странец:
    -  да,  человек  смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо
то,  что  он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И вообще
не может сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер.
    "Какая-то  нелепая постановка вопроса..."- Помыслил Берлиоз
и возразил:
    -  ну,  здесь  уж есть преувеличение. Сегодняшний вечер мне
известен  более  или  менее  точно. Само собой разумеется, что,
если на бронной мне свалится на голову кирпич...
    -  Кирпич  ни  с  того ни с сего, - внушительно перебил не-
известный,  -  никому  и никогда на голову не свалится. В част-
ности  же,  уверяю вас, вам он ни в коем случае не угрожает. Вы
умрете другой смертью.
    -  Может быть, вы знаете, какой именно?- С совершенно есте-
ственной  иронией  осведомился  Берлиоз,  вовлекаясь в какой-то
действительно нелепый разговор, - и скажете мне?
    - Охотно, - отозвался незнакомец. Он смерил Берлиоза взгля-
дом,  как будто собирался сшить ему костюм, сквозь зубы пробор-
мотал что-то вроде:"раз, два... Меркурий во втором доме... Луна
ушла...  Шесть- несчастье... Вечер - семь..."- И громко и радо-
стно об"явил:- вам отрежут голову!
    Бездомный  дико  и злобно вытаращил глаза на развязного не-
известного, а Берлиоз спросил, криво усмехнувшись:
    - а кто именно? Враги? Интервенты?
    - Нет, - ответил собеседник, - русская женщина, комсомолка.
    - Гм...- Промычал раздраженный шуточкой неизвестного берли-
оз, - ну, это, извините, маловероятно.
    -  Прошу  и  меня  извинить, - ответил иностранец, - но это
так.  Да,  мне  хотелось  бы спросить вас, что вы будете делать
сегодня вечером, если это не секрет?
    -  Секрета нет. Сейчас я зайду к себе на садовую, а потом в
десять  часов  вечера в массолите состоится заседание, и я буду
на нем председатальствовать.
    -  Нет,  этого  быть никак не может, - твердо возразил ино-
странец.
    - Это почему?
    -  Потому,  -  ответил иностранец и прищуреными глазами по-
глядел  в  небо,  где, предчувствуя вечернюю прохладу, бесшумно
чертили  черные  птицы,  -  что аннушка уже купила подсолнечное
масло,  и  не только купила, но даже разлила. Так что заседание
не состоится.
    Тут, как вполне понятно, под липами наступило молчание.
    -  Простите, - после паузы заговорил Берлиоз, поглядывая на
мелющего  чепуху  иностранца,  - при чем здесь подсолнечное ма-
сло... И какая аннушка?
    -  Подсолнечное  масло здесь вот при чем, - вдруг заговорил
Бездомный, очевидно, решив об"Явить незванному собеседнику вой-
ну,  - вам не приходилось, гражданин, бывать когда-нибудь в ле-
чебнице для душевнобольных?
    - Иван!..- Тихо воскликнул Михаил Александрович.
    Но иностранец ничуть не обиделся и превесело рассмеялся.
    -  Бывал, бывал и не раз!- Вскричал он, смеясь, но не сводя
несмеющегося глаза с поэта, - где я только не бывал! Жаль толь-
ко,  что я не удосужился спросить у профессора, что такое шизо-
френия. Так что вы уж сами узнайте это у него, Иван николаевич!
    - Откуда вы знаете, как меня зовут?
    -  Помилуйте,  Иван николаевич, кто же вас не знает?- Здесь
иностранец  вытащил  из  кармана  вчерашний номер "литературной
газеты",  И  Иван  николаевич увидел на первой же странице свое
изображение,  а  под  ним  свои собственные стихи. Но вчера еще
радовавшее  доказательство славы и популярности на этот раз ни-
чуть не обрадовало поэта.
    -  Я  извиняюсь, - сказал он, и лицо его потемнело, - вы не
можете подождать минутку? Я хочу товарищу пару слов сказать.
    -  О, с удовольствием!- Воскликнул неизвестный, - здесь так
хорошо под липами, а я, кстати, никуда и не спешу.
    - Вот что, миша, - зашептал поэт, оттащив Берлиоза в сторо-
ну,  -  он  никакой не интурист, а шпион. Это русский эмигрант,
перебравшийся к нам. Спрашивай у него документы, а то уйдет...
    -  Ты думаешь?- Встревоженно шепнул Берлиоз, а сам подумал:
"а ведь он прав!"
    -  Уж  ты мне верь, - засипел ему в ухо поэт, - он дурачком
прикидывается,  чтобы  выспросить  кое-что.  Ты слышишь, как он
по-русски  говорит,  - поэт говорил и косился, следя, чтобы не-
известный не удрал, - идем, задержим его, а то уйдет...
    И поэт за руку потянул Берлиоза к скамейке.
    Незнакомец  не  сидел, а стоял возле нее, держа в руках ка-
кую-то  книжечку в темно-сером переплете, плотный конверт хоро-
шей бумаги и визитную карточку.
    -  Извините  меня,  что  я  в пылу нашего спора забыл пред-
ставить  себя вам. Вот моя карточка, паспорт и приглашение при-
ехать  в  Москву для консультации, - веско проговорил неизвест-
ный, проницательно глядя на обоих литераторов.
    Те сконфузились. "Черт, все слышал"- Подумал Берлиоз и веж-
ливым  жестом показал, что в пред"явлении документов нет надоб-
ности.  Пока  иностранец  совал  их  редактору, поэт успел раз-
глядеть  на  карточке  напечатанное  иностранными буквами слово
"Профессор" и начальную букву фамилии- двойное "В".
    - Очень приятно, - тем временем смущенно бормотал редактор,
и иностранец спрятал документы в карман.
    Отношения таким образом были восстановлены, и все трое сно-
ва сели на скамью.
    -  Вы в качестве консультанта приглашены к нам, профессор?-
Спросил Берлиоз.
    - Да, консультантом.
    - Вы- немец?- Осведомился Бездомный.
    -  Я-то?..-  Переспросил  профессор и вдруг задумался.- Да,
пожалуй, немец...- Сказал он.
    - Вы по русски здорово говорите, - заметил Бездомный.
    - О, я вообще полиглот и знаю очень большое количество язы-
ков, - ответил профессор.
    - А у вас какая специальность?- Осведомился Берлиоз.
    - Я - специалист по черной магии.
    "На тебе!"- Стукнуло в голове у Михаила Александровича.
    -  И...  И вас по этой специальности пригласили к нам?- За-
икнувшись спросил он.
    -  Да,  по  этой  пригласили,  - подтвердил профессор и по-
яснил:-  тут  в государственной библиотеке обнаружены подлинные
рукописи  чернокнижника  герберта  аврилакского, десятого века,
так  вот  требуется, чтобы я их разобрал. Я единственный в мире
специалист.
    - А-а! Вы историк?- С большим облегчением и уважением спро-
сил Берлиоз.
    - Я - историк, - подтвердил ученый и добавил ни к селу ни к
городу:-  сегодня вечером на патриарших прудах будет интересная
история!
    И  опять  крайне  удивились  и редактор и поэт, а профессор
поманил  обоих  к себе и, когда они наклонились к нему, прошеп-
тал:
    - имейте в виду, что иисус существовал.
    - Видите ли, профессор, - принужденно улыбнувшись, отозвал-
ся  Берлиоз, - мы уважаем ваши большие знания, но сами по этому
вопросу придерживаемся другой точки зрения.
    - А не надо никаких точек зрения!- Ответил странный профес-
сор, - просто он существовал и больше ничего.
    -  Но  требуется  же  какое-нибудь доказательство...- Начал
Берлиоз.
    - И доказательств никаких не требуется, - ответил профессор
и  заговорил негромко, причем его акцент почему-то пропал:- все
просто: в белом плаще...

Глава 2

понтий пилат

    в  белом  плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской
походкой,  ранним  утром  четырнадцатого числа весеннего месяца
нисана  в  крытую  колоннаду  между двумя крыльями дворца ирода
великого вышел прокуратор иудеи понтий пилат.
    Более  всего  на  свете прокуратор ненавидел запах розового
масла,  и  все  теперь предвещало нехороший день, так как запах
этот  начал  преследовать  прокуратора  с рассвета. Прокуратору
казалось,  что розовый запах источают кипарисы и пальмы в саду,
что  к  запаху  кожи  и  конвоя примешивается проклятая розовая
струя. От флигелей в тылу дворца, где расположилась пришедшая с
прокуратором  в  ершалаим  первая  когорта  двенадцатого молни-
еносного  легиона,  заносило  дымком  в колоннаду через верхнюю
площадку  сада,  и  к горьковатому дыму, свидетельствовавшему о
том, что кашевары в кентуриях начали готовить обед, примешивал-
ся  все  тот же жирный розовый дух. О боги, боги, за что вы на-
казываете меня?
    "Да, нет сомнений! Это она, опять она, непобедимая, ужасная
болезнь  гемикрания,  при  которой  болит полголовы. От нее нет
средств, нет никакого спасения. Попробую не двигать головой".
    На мозаичном полу у фонтана уже было приготовлено кресло, и
прокуратор,  не  глядя ни на кого, сел в него и протянул руку в
сторону.
    Секретарь  почтительно  вложил в эту руку кусок пергамента.
Не удержавшись от болезненной гримасы, прокуратор искоса, бегло
проглядел  написанное,  вернул  пергамент  секретарю и с трудом
проговорил:
    - подследственный из галилеи? К тетрарху дело посылали?
    - Да, прокуратор, - ответил секретарь.
    - Что же он?
    -  Он отказался дать заключение по делу и смертный приговор
синедриона направил на ваше утверждение, - об"Яснил секретарь.
    Прокуратор дернул щекой и сказал тихо:
    - приведите обвиняемого.
    И  сейчас же с площадки сада под колонны на балкон двое ле-
гионеров  ввели  и поставили перед креслом прокуратора человека
лет  двадцати семи. Этот человек был одет в старенький и разор-
ванный голубой хитон. Голова его была прикрыта белой повязкой с
ремешком вокруг лба, а руки связаны за спиной. Под левым глазом
у  человека был большой синяк, в углу рта- ссадина с запекшейся
кровью. Приведенный с тревожным любопытством глядел на прокура-
тора.
    Тот помолчал, потом тихо спросил по-арамейски:
    -  так  это  ты  подговаривал  народ разрушить ершалаимский
храм?
    Прокуратор  при  этом сидел как каменный, и только губы его
шевелились  чуть-чуть при произнесении слов. Прокуратор был как
каменный, потому что боялся качнуть пылающей адской болью голо-
вой.
    Человек  со  связанными  руками  несколько подался вперед и
начал говорить:
    - добрый человек! Поверь мне...
    Но  прокуратор, по-прежнему не шевелясь и ничуть не повышая
голоса, тут же перебил его:
    -  это меня ты называешь добрым человеком? Ты ошибаешься. В
ершалаиме  все  шепчут про меня, что я свирепое чудовище, и это
совершенно  верно,  -  и так же монотонно прибавил:- кентуриона
крысобоя ко мне.
    Всем показалось, что на балконе потемнело, когда кентурион,
командующий особой кентурией, марк, прозванный крысобоем, пред-
стал перед прокуратором.
    Крысобой был на голову выше самого высокого из солдат леги-
она  и  настолько  широк  в плечах, что совершенно заслонил еще
невысокое солнце.
    Прокуратор обратился к кентуриону по-латыни:
    -  преступник  называет меня "добрый человек". Выведите его
отсюда  на  минуту,  об"ясните  ему,  как надо разговаривать со
мной. Но не калечить.
    И  все,  кроме неподвижного прокуратора, проводили взглядом
марка  крысобоя, который махнул рукою арестованному, показывая,
что тот должен следовать за ним.
    Крысобоя  вообще  все провожали взглядами, где бы он ни по-
являлся,  из-за  его  роста, а те, кто видел его впервые, из-за
того еще, что лицо кентуриона было изуродовано: нос его некогда
был разбит ударом германской палицы.
    Простучали тяжелые сапоги марка по мозаике, связанный пошел
за  ним бесшумно, полное молчание настало в колоннаде, и слышно
было,  как  ворковали голуби на площадке сада у балкона, да еще
вода пела замысловатую приятную песню в фонтане.
    Прокуратору  захотелось  подняться,  подставить  висок  под
струю и так замереть. Но он знал, что и это ему не поможет.
    Выведя арестованного из-под колонн в сад. Крысобой вынул из
рук  у легионера, стоявшего у подножия бронзовой статуи, бич и,
несильно  размахнувшись, ударил арестованного по плечам. Движе-
ние  кентуриона  было  небрежно и легко, но связанный мгновенно
рухнул  наземь,  как будто ему подрубили ноги, захлебнулся воз-
духом,  краска  сбежала с его лица и глаза обессмыслились. Марк
одною  левою рукой, легко, как пустой мешок, вздернул на воздух
упавшего,  поставил  его на ноги и заговорил гнусаво, плохо вы-
говаривая арамейские слова:
    -  римского  прокуратора  называть - игемон. Других слов не
говорить. Смирно стоять. Ты понял меня или ударить тебя?
    Арестованный  пошатнулся,  но совладал с собою, краска вер-
нулась, он перевел дыхание и ответил хрипло:
    - я понял тебя. Не бей меня.
    Через минуту он вновь стоял перед прокуратором.
    Прозвучал тусклый больной голос:
    - имя?
    -  Мое?  - Торопливо отозвался арестованный, всем существом
выражая готовность отвечать толково, не вызывать более гнева.
    Прокуратор сказал негромко:
    -  мое  - мне известно. Не притворяйся более глупым, чем ты
есть. Твое.
    - Иешуа, - поспешно ответил арестант.
    - Прозвище есть?
    - Га-ноцри.
    - Откуда ты родом?
    -  Из города гамалы, - ответил арестант, головой показывая,
что  там, где-то далеко, направо от него, на севере, есть город
гамала.
    - Кто ты по крови?
    -  Я точно не знаю, - живо ответил арестованный, - я не по-
мню моих родителей. Мне говорили, что мой отец был сириец...
    - Где ты живешь постоянно?
    -  У меня нет постоянного жилища, - застенчиво ответил аре-
стант, - я путешествую из города в город.
    -  Это можно выразить короче, одним словом- бродяга, - ска-
зал прокуратор и спросил:- родные есть?
    - Нет никого. Я один в мире.
    - Знаешь ли грамоту?
    - Да.
    - Знаешь ли какой-либо язык, кроме арамейского?
    - Знаю. Греческий.
    Вспухшее  веко  приподнялось,  подернутый  дымкой страдания
глаз уставился на арестованного. Другой глаз остался закрытым.
    Пилат заговорил по гречески:
    - так ты собирался разрушить здание храма и призывал к это-
му народ?
    Тут  арестант  опять оживился, глаза его перестали выражать
испуг, и он заговорил по гречески:
    -  я,  доб...- Тут ужас мелькнул в глазах арестанта оттого,
что  он едва не оговорился, - я, игемон, никогда в жизни не со-
бирался  разрушать здание храма и никого не подговаривал на это
бессмысленное действие.
    Удивление  выразилось  на лице секретаря, сгорбившегося над
низеньким  столом  и записывающего показания. Он поднял голову,
но тотчас же опять склонил ее к пергаменту.
    -  Множество  разных  людей стекается в этот город к празд-
нику. Бывают среди них маги, астрологи, предсказатели и убийцы,
-  говорил  монотонно  прокуратор,  - а попадаются и лгуны. Ты,
например, лгун. Записано ясно: подговаривал разрушить храм. Так
свидетельствуют люди.
    -  Эти  добрые люди, - заговорил арестант и, торопливо при-
бавив:- игемон, - продолжал:- ничему не учились и все перепута-
ли, что я говорил. Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта
будет продолжаться очень долгое время. И все из-за того, что он
неверно записывает за мной.
    Наступило  молчание.  Теперь  уже  оба больных глаза тяжело
глядели на арестанта
    - повторяю тебе, но в последний раз: перестань притворяться
сумасшедшим,  разбойник,  - произнес пилат мягко и монотонно, -
за тобою записано немного, но записаного достаточно, чтобы тебя
повесить.
    -  Нет,  нет,  игемон, - весь напрягаясь в желании убедить,
заговорил  арестованный,  -  ходит,  ходит один с козлиным пер-
гаментом  и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пер-
гамент  и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там написа-
но,  я  не  говорил. Я его умолял: сожги ты бога ради свой пер-
гамент! Но он вырвал его у меня из рук и убежал.
    - Кто такой?- Брезгливо спросил пилат и тронул висок рукой.
    -  Левий матвей, - охотно об"Яснил арестант, - он был сбор-
щиком  податей,  и  я с ним встретился впервые на дороге в виф-
фагии,  там,  где  углом  выходит фиговый сад, и разговорился с
ним. Первоначально он отнесся ко мне неприязненно и даже оскор-
блял меня, то есть думал, что оскорбляет, называя меня собакой,
-  тут  арестант усмехнулся, - я лично не вижу ничего дурного в
этом звере, чтобы обижаться на это слово...
    Секретарь  перестал записывать и исподтишка бросил удивлен-
ный взгляд, но не на арестованного, а на прокуратора.
    -...Однако,  послушав меня, он стал смягчаться, - продолжал
иешуа,  -  наконец бросил деньги на дорогу и сказал, что пойдет
со мной путешествовать...
    Пилат  усмехнулся  одною щекой, оскалив желтые зубы, и про-
молвил, повернувшись всем туловищем к секретарю:
    - о, город ершалаим! Чего только не услышишь в нем. Сборщик
податей, вы слышите, бросил деньги на дорогу!
    Не  зная,  как  ответить на это, секретарь счел нужным пов-
торить улыбку пилата.
    -  А  он  сказал, что деньги ему отныне стали ненавистны, -
об"яснил  иешуа  странные действия левия матвея и добавил:- и с
тех пор он стал моим спутником.
    Все  еще скалясь, прокуратор поглядел на арестованного, за-
тем  на солнце, неуклонно подымающееся вверх над конными стату-
ями гипподрома, лежащего далеко внизу направо, и вдруг в какой-
то тошной муке подумал о том, что проще всего было бы изгнать с
балкона этого странного разбойника, произнеся только два слова:
"Повесить  его".  Изгнать  и  конвой,  уйти из колоннады внутрь
дворца,  велеть затемнить комнату, повалиться на ложе, потребо-
вать  холодной воды, жалобным голосом позвать собаку банга, по-
жаловаться ей на гемикранию. И мысль об яде вдруг соблазнитель-
но мелькнула в больной голове прокуратора.
    Он  смотрел  мутными  глазами  на арестованного и некоторое
время  молчал,  мучительно  вспоминая,  зачем  на утреннем без-
жалостном  ершалаимском  солнцепеке  стоит перед ним арестант с
обезображенным  побоями лицом, и какие еще никому не нужные во-
просы ему придется задавать.
    -  Левий  матвей?- Хриплым голосом спросил больной и закрыл
глаза.
    - Да, левий матвей, - донесся до него высокий, мучающий его
голос.
    - А вот что ты все-таки говорил про храм толпе на базаре?
    Голос  отвечавшего, казалось, колол пилату в висок, был не-
выразимо мучителен, и этот голос говорил:
    -  я,  игемон, говорил о том, что рухнет храм старой веры и
создастся новый храм истины. Сказал так, чтобы было понятнее.
    - Зачем же ты, бродяга, на базаре смущал народ, рассказывая
про  истину,  о  которой  ты не имеешь представления? Что такое
истина?
    И  тут  прокуратор подумал: "О, боги мои! Я спрашиваю его о
чем-то  ненужном  на  суде... Мой ум не служит мне больше..." И
опять померещилась ему чаша с темною жидкостью. "Яду мне, яду!"
    И вновь он услышал голос:
    -  истина  прежде  всего  в том, что у тебя болит голова, и
болит  так  сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не
только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть
на  меня.  И  сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что меня
огорчает.  Ты  не  можешь даже и думать о чем-нибудь и мечтаешь
только  о  том,  чтобы  пришла  твоя  собака, единственное, по-
видимому,  существо,  к  которому  ты привязан. Но мучения твои
сейчас кончатся, голова пройдет.
    Секретарь вытаращил глаза на арестанта и не дописал ни сло-
ва.
    Пилат  поднял мученические глаза на арестанта и увидел, что
солнце  уже довольно высоко стоит над гипподромом, что луч про-
брался  в  колоннаду и подползает к стоптанным сандалиям иешуа,
что тот сторонится от солнца.
    Тут  прокуратор поднялся с кресла, сжал голову руками, и на
желтоватом  его бритом лице выразился ужас. Но он тотчас же по-
давил его своею волею и вновь опустился в кресло.
    Арестант  же тем временем продолжал свою речь, но секретарь
ничего  более  не  записывал,  а только, вытянув шею, как гусь,
старался не проронить ни одного слова.
    - Ну вот, все и кончилось, - говорил арестованный, благоже-
лательно  поглядывая  на пилата, - и я чрезвычайно этому рад. Я
советовал  бы тебе, игемон, оставить на время дворец и погулять
пешком  где-нибудь в окрестностях, ну хотя бы в садах на елеон-
ской горе. Гроза начнется, - арестант повернулся, прищурился на
солнце,  -  позже,  к вечеру. Прогулка принесла бы тебе большую
пользу,  а  я с удовольствием сопровождал бы тебя. Мне пришли в
голову  кое-какие  новые  мысли, которые могли бы, полагаю, по-
казаться тебе интересными, и я охотно поделился бы ими с тобой,
тем более что ты производишь впечатление очень умного человека.
    Секретарь смертельно побледнел и уронил свиток на пол.
    -  Беда в том, - продолжал никем не останавливаемый связан-
ный,  -  что  ты  слишком замкнут и окончательно потерял веру в
людей.  Ведь нельзя же, согласись, поместить всю свою привязан-
ность  в  собаку.  Твоя жизнь скудна, игемон, - и тут говорящий
позволил себе улыбнуться.
    Секретарь  думал теперь только об одном, верить ли ему ушам
своим  или  не  верить. Приходилось верить. Тогда он постарался
представить  себе,  в  какую  именно причудливую форму выльется
гнев  вспыльчивого  прокуратора  при  этой неслыханной дерзости
арестованного.  И этого секретарь представить себе не мог, хотя
и хорошо знал прокуратора.
    Тогда  раздался  сорванный,  хрипловатый голос прокуратора,
по-латыни сказавшего:
    - развяжите ему руки.
    Один  из  конвойных  легионеров стукнул копьем, передал его
другому,  подошел  и  снял веревки с арестанта.Секретарь поднял
свиток,  решил  пока  что ничего не записывать и ничему не уди-
вляться.
    -  Сознайся, - тихо по-гречески спросил пилат, - ты великий
врач?
    - Нет, прокуратор, я не врач, - ответил арестант, с наслаж-
дением потирая измятую и опухшую багровую кисть руки.
    Круто, исподлобья пилат буравил глазами арестанта, и в этих
глазах уже не было мути, в них появились всем знакомые искры.
    - Я не спросил тебя, - сказал пилат, - ты, может быть, зна-
ешь и латинский язык?
    - Да, знаю, - ответил арестант.
    Краска  выступила  на желтоватых щеках пилата, и он спросил
по-латыни:
    - как ты узнал, что я хотел позвать собаку?
    -  Это очень просто, - ответил арестант по-латыни, - ты во-
дил  рукой  по  воздуху, - арестант повторил жест пилата, - как
будто хотел погладить, и губы...
    - Да, - сказал пилат.
    Помолчали, потом пилат задал вопрос по-гречески:
    - итак, ты врач?
    -  Нет,  нет,  -  живо ответил арестант, - поверь мне, я не
врач.
    -  Ну,  хорошо.  Если  хочешь это держать в тайне, держи. К
делу это прямого отношения не имеет. Так ты утверждаешь, что не
призывал разрушить... Или поджечь, или каким-либо иным способом
уничтожить храм?
    -  Я,  игемон, никого не призывал к подобным действиям, по-
вторяю. Разве я похож на слабоумного?
    - О да, ты не похож на слабоумного, - тихо ответил прокура-
тор и улыбнулся какой-то страшной улыбкой, - так поклянись, что
этого не было.
    -  Чем хочешь ты, чтобы я поклялся?- Спросил, очень оживив-
шись, развязанный.
    - Ну, хотя бы жизнью твоею, - ответил прокуратор, - ею кля-
сться самое время, так как она висит на волоске, знай это!
    -  Не  думаешь  ли ты, что ты ее подвесил, игемон?- Спросил
арестант, - если это так, ты очень ошибаешься.
    Пилат вздрогнул и ответил сквозь зубы:
    - я могу перерезать этот волосок.
    -  И  в  этом ты ошибаешься, - светло улыбаясь и заслоняясь
рукой от солнца, возразил арестант, - согласись, что перерезать
волосок уж наверно может лишь тот, кто подвесил?
    -  Так, так, - улыбнувшись, сказал пилат, - теперь я не со-
мневаюсь в том, что праздные зеваки в ершалаиме ходили за тобою
по пятам. Не знаю, кто подвесил твой язык, но подвешен он хоро-
шо.  Кстати,  скажи:  верно  ли, что ты явился в ершалаим через
сузские  ворота  верхом  на  осле, сопровождаемый толпою черни,
кричавшей  тебе приветствия как бы некоему пророку?- Тут проку-
ратор указал на свиток пергамента.
    Арестант недоуменно поглядел на прокуратора.
    - У меня и осла-то никакого нет, игемон, - сказал он.- При-
шел  я  в ершалаим точно через сузские ворота, но пешком, в со-
провождении  одного левия матвея, и никто мне ничего не кричал,
так как никто меня тогда в ершалаиме не знал.
    - Не знаешь ли ты таких, - продолжал пилат, не сводя глаз с
арестанта,  -  некоего  дисмаса,  другого- гестаса и третьего -
вар-раввана?
    - Этих добрых людей я не знаю, - ответил арестант.
    - Правда?
    - Правда.
    -  А  теперь  скажи  мне, что это ты все время употребляешь
слова "Добрые люди"? Ты всех, что ли, так называешь?
    - Всех, - ответил арестант, - злых людей нет на свете.
    -  Впервые  слышу  об этом, - сказал пилат, усмехнувшись, -
но, может быть, я мало знаю жизнь! Можете дальнейшее не записы-
вать,  - обратился он к секретарю, хотя тот и так ничего не за-
писывал,  и  продолжал  говорить  арестанту:- в какой-нибудь из
греческих книг ты прочел об этом?
    - Нет, я своим умом дошел до этого.
    - И ты проповедуешь это?
    - Да.
    -  А  вот,  например, кентурион марк, его прозвали крысобо-
ем, - он - добрый?
    -  Да, - ответил арестант, - он, правда, несчастливый чело-
век.  С тех пор как добрые люди изуродовали его, он стал жесток
и черств. Интересно бы знать, кто его искалечил.
    -  Охотно могу сообщить это, - отозвался пилат, - ибо я был
свидетелем  этого. Добрые люди бросались на него, как собаки на
медведя. Германцы вцепились ему в шею, в руки, в ноги. Пехотный
манипул  попал в мешок, и если бы не врубилась с фланга кавале-
рийская  турма, а командовал ею я, - тебе, философ, не пришлось
бы  разговаривать с крысобоем. Это было в бою при идиставизо, в
долине дев.
    - Если бы с ним поговорить, - вдруг мечтательно сказал аре-
стант, - я уверен, что он резко изменился бы.
    -  Я  полагаю, - отозвался пилат, - что мало радости ты до-
ставил  бы легату легиона, если бы вздумал разговаривать с кем-
нибудь  из его офицеров или солдат. Впрочем, этого и не случит-
ся,  к  общему счастью, и первый, кто об этом позаботится, буду
я.
    В это время в колоннаду стремительно влетела ласточка, сде-
лала  под  золотым  потолком  круг,  снизилась,  чуть не задела
острым крылом лица медной статуи в нише и скрылась за капителью
колонны. Быть может, ей пришла мысль вить там гнездо.
    В  течение  ее полета в светлой теперь и легкой голове про-
куратора  сложилась  формула.  Она была такова: игемон разобрал
дело  бродячего  философа  иешуа  по кличке га-ноцри, и состава
преступления  в нем не нашел. В частности, не нашел ни малейшей
связи  между  действиями  иешуа  и беспорядками, происшедшими в
ершалаиме  недавно.  Бродячий  философ оказался душевнобольным.
Вследствии  этого  смертный приговор га-ноцри, вынесенный малым
синедрионом, прокуратор не утверждает. Но ввиду того, что безу-
мные,  утопические речи га-ноцри могут быть причиною волнений в
ершалаиме,  прокуратор  удаляет иешуа из ершалаима и подвергает
его  заключению  в  кесарии стратоновой на средиземном море, то
есть именно там, где резиденция прокуратора.
    Оставалось это продиктовать секретарю.
    Крылья  ласточки  фыркнули над самой головой игемона, птица
метнулась  к чаше фонтана и вылетела на волю. Прокуратор поднял
глаза  на арестанта и увидел, что возле того столбом загорелась
пыль.
    - Все о нем?- Спросил пилат у секретаря.
    -  Нет, к сожалению, - неожиданно ответил секретарь и подал
пилату другой кусок пергамента.
    - Что еще там?- Спросил пилат и нахмурился.
    Прочитав  поданное, он еще более изменился в лице.Темная ли
кровь  прилила  к  шее и лицу или случилось что-либо другое, но
только  кожа его утратила желтизну, побурела, а глаза как будто
провалились.
    Опять-таки  виновата была, вероятно, кровь, прилившая к ви-
скам и застучавшая в них, только у прокуратора что-то случилось
со  зрением. Так, померещилось ему, что голова арестанта уплыла
куда-то, а вместо нее появилась другая. На этой плешивой голове
сидел  редкозубый  золотой  венец;  на  лбу  была круглая язва,
раз"Едающая  кожу  и  смазанная  мазью; запавший беззубый рот с
отвисшей нижней капризною губой. Пилату показалось, что исчезли
розовые  колонны балкона и кровли ершалаима вдали, внизу за са-
дом,  и все утонуло вокруг в густейшей зелени капрейских садов.
И  со  слухом  совершилось что-то странное-как будто вдали про-
играли  негромко  и  грозно  трубы и очень явственно послышался
носовой  голос,  надменно  тянущий слова: "закон об оскорблении
величества..."
    Мысли  понеслись  короткие,  бессвязные  и  необыкновенные:
"погиб!",  Потом:  "погибли!.." И какая-то совсем нелепая среди
них о каком-то долженствующем непременно быть - и с кем?!- Бес-
смертии,  причем  бессмертие почему-то вызывало нестерпимую то-
ску.
    Пилат  напрягся, изгнал видение, вернулся взором на балкон,
и опять перед ним оказались глаза арестанта.
    -  Слушай, га-ноцри, - заговорил прокуратор, глядя на иешуа
как-то  странно: лицо прокуратора было грозно, но глаза тревож-
ны,  -  ты  когда-либо говорил что-нибудь о великом кесаре? От-
вечай!  Говорил?..  Или... Не... Говорил?- Пилат протянул слово
"не"  Несколько  больше,  чем  это полагается на суде, и послал
иешуа в своем взгляде какую-то мысль, которую как бы хотел вну-
шить арестанту.
    - Правду говорить легко и приятно, - заметил арестант.
    - Мне не нужно знать, - придушенным, злым голосом отозвался
пилат,  -  приятно  или неприятно тебе говорить правду. Но тебе
придется  ее говорить. Но, говоря, взвешивай каждое слово, если
не хочешь не только неизбежной, но и мучительной смерти.
    Никто  не  знает, что случилось с прокуратором иудеи, но он
позволил  себе  поднять  руку,  как бы заслоняясь от солнечного
луча, и за этой рукой, как за щитом, послать арестанту какой-то
намекающий взор.
    -  Итак, - говорил он, - отвечай, знаешь ли ты некоего иуду
из  кириафа, и что именно ты говорил ему, если говорил, о кеса-
ре?
    -  Дело  было  так, - охотно начал рассказывать арестант, -
позавчера  вечером  я  познакомился возле храма с одним молодым
человеком, который назвал себя иудой из города кириафа. Он при-
гласил меня к себе в дом в нижнем городе и угостил...
    - Добрый человек?- Спросил пилат, и дьявольский огонь свер-
кнул в его глазах.
    -  Очень добрый и любознательный человек, - подтвердил аре-
стант,  -  он высказал величайший интерес к моим мыслям, принял
меня весьма радушно...
    -  Светильники зажег...- Сквозь зубы в тон арестанту прого-
ворил пилат, и глаза его при этом мерцали.
    -  Да,  -  немного  удивившись осведомленности прокуратора,
продолжал иешуа, - попросил меня высказать свой взгляд на госу-
дарственную власть. Его этот вопрос чрезвычайно интересовал.
    -  И  что  же ты сказал?- Спросил пилат, - или ты ответишь,
что ты забыл, что говорил?- Но в тоне пилата была уже безнадеж-
ность.
    -  В числе прочего я говорил, - рассказывал арестант, - что
всякая  власть является насилием над людьми и что настанет вре-
мя,  когда  не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной вла-
сти.  Человек  перейдет  в царство истины и справедливости, где
вообще не будет надобна никакая власть.
    - Далее!
    -  Далее  ничего  не было, - сказал арестант, - тут вбежали
люди, стали меня вязать и повели в тюрьму.
    Секретарь, стараясь не проронить ни слова, быстро чертил на
пергаменте слова.
    -  На свете не было, нет и не будет никогда более великой и
прекрасной  для  людей  власти,  чем власть императора тиверия!
Сорванный и больной голос пилата разросся.
    Прокуратор  с  ненавистью  почему-то  глядел на секретаря и
конвой.
    -  И  не  тебе, безумный преступник, рассуждать о ней!- Тут
пилат  вскричал:-  вывести конвой с балкона!- И, повернувшись к
секретарю,  добавил:-  оставьте  меня  с  преступником наедине,
здесь государственное дело.
    Конвой  поднял  копья и, мерно стуча подкованными калигами,
вышел с балкона в сад, а за конвоем вышел и секретарь.
    Молчание  на  балконе некоторое время нарушала только песня
воды  в  фонтане. Пилат видел, как вздувалась над трубочкой во-
дяная тарелка, как отламывались ее края, как падали струйками.
    Первым заговорил арестант:
    -  я  вижу, что совершается какая-то беда из-за того, что я
говорил с этим юношей из кириафа. У меня, игемон, есть предчув-
ствие, что с ним случится несчастье, и мне его очень жаль.
    -  Я  думаю,  - странно усмехнувшись, ответил прокуратор, -
что  есть еще кое-кто на свете, кого тебе следовало бы пожалеть
более,  чем  иуду из кириафа, и кому придется гораздо хуже, чем
иуде!  Итак,  марк крысобой, холодный и убежденный палач, люди,
которые,  как я вижу, - прокуратор указал на изуродованное лицо
иешуа,  -  тебя били за твои проповеди, разбойники дисмас и ге-
стас,  убившие  со  своими присными четырех солдат, и, наконец,
грязный предатель иуда- все они добрые люди?
    - Да, - ответил арестант.
    - И настанет царство истины?
    - Настанет, игемон, - убежденно ответил иешуа.
    -  Оно  никогда  не  настанет!-  Вдруг закричал пилат таким
страшным  голосом, что иешуа отшатнулся. Так много лет тому на-
зад  в долине дев кричал пилат своим всадникам слова: "руби их!
Руби  их!  Великан  крысобой попался!" Он еще повысил сорванный
командами  голос, выкликая слова так, чтобы их слышали в саду:-
преступник! Преступник! Преступник!
    А затем понизив, голос, он спросил:
    - иешуа га-ноцри, веришь ли ты в каких-нибудь богов?
    - Бог один, - ответил иешуа, - в него я верю.
    - Так помолись ему! Покрепче помолись! Впрочем, - тут голос
пилата  сел,  -  это  не поможет. Жены нет?- Почему-то тоскливо
спросил пилат, не понимая, что с ним происходит.
    - Нет, я один.
    - Ненавистный город, - вдруг почему-то пробормотал прокура-
тор  и передернул плечами, как будто озяб, а руки потер, как бы
обмывая  их,  -  если  бы тебя зарезали перед твоим свиданием с
иудою из кириафа, право, это было бы лучше.
    - А ты бы меня отпустил, игемон, - неожиданно попросил аре-
стант,  и  голос  его  стал  тревожен, - я вижу, что меня хотят
убить.
    Лицо  пилата  исказилось судорогой, он обратил к иешуа вос-
паленные, в красных жилках белки глаз и сказал:
    - ты полагаешь, несчастный, что римский прокуратор отпустит
человека, говорившего то, что говорил ты? О, боги, боги! Или ты
думаешь,  что я готов занять твое место? Я твоих мыслей не раз-
деляю! И слушай меня: если с этой минуты ты произнесешь хотя бы
одно  слово,  заговоришь  с кем-нибудь, берегись меня! Повторяю
тебе: берегись.
    - Игемон...
    -  Молчать!-  Вскричал  пилат и бешеным взором проводил ла-
сточку, опять впорхнувшую на балкон, - ко мне!- Крикнул пилат.
    И  когда  секретарь и конвой вернулись на свои места, пилат
об"явил,  что утверждает смертный приговор, вынесенный в собра-
нии  малого  синедриона преступнику иешуа га-ноцри, и секретарь
записал сказанное пилатом.
    Через  минуту  перед  прокуратором стоял марк крысобой. Ему
прокуратор  приказал сдать преступника начальнику тайной службы
и  при  этом передать ему распоряжение прокуратора о том, чтобы
иешуа га-ноцри был отделен от других осужденных, а также о том,
чтобы  команде  тайной  службы под страхом тяжкой кары было за-
прещено  о чем бы то ни было разговаривать с иешуа или отвечать
на какие-либо вопросы.
    По  знаку марка вокруг иешуа сомкнулся конвой и вывел его с
балкона.
    Затем  перед  прокуратором предстал стройный, светлобородый
красавец  со  сверкающими на груди львиными мордами, с орлиными
перьями  на гребне шлема, с золотыми бляшками на портупее меча,
в  зашнурованной до колен обуви на тройной подошве, в наброшен-
ном на левое плечо багряном плаще. Это был командующий легионом
легат. Его прокуратор спросил о том, где сейчас находится себа-
стийская  когорта. Легат сообщил, что себастийцы держат оцепле-
ние  на  площади  перед  гипподромом, где будет об"Явлен народу
приговор над преступниками.
    Тогда  прокуратор распорядился, чтобы легат выделил из рим-
ской  когорты две кентурии. Одна из них, под командою крысобоя,
должна   будет   конвоировать  преступников,  повозки  с  прис-
пособлениями для казни и палачей при отправлении на лысую гору,
а  по  прибытии на нее войти в верхнее оцепление. Другая же до-
лжна быть сейчас же отправлена на лысую гору и начинать оцепле-
ние немедленно. Для этой же цели, то есть для охраны горы, про-
куратор попросил легата отправить вспомогательный кавалерийский
полк - сирийскую алу.
    Когда  легат  покинул балкон, прокуратор приказал секретарю
пригласить  президента синедриона, двух членов его и начальника
храмовой  стражи  ершалаима во дворец, но при этом добавил, что
просит  устроить  так, чтобы до совещания со всеми этими людьми
он мог говорить с президентом раньше и наедине.
    Приказания  прокуратора  были  исполнены  быстро и точно, и
солнце,  с  какой-то необыкновенною яростью сжигавшее в эти дни
ершалаим,  не  успело еще приблизиться к своей наивысшей точке,
когда  на  верхней  террасе  сада у двух мраморных белых львов,
стороживших  лестницу,  встретились  прокуратор  и  исполняющий
обязанности  президента синедриона первосвященник иудейский ио-
сиф каифа.
    В  саду было тихо. Но, выйдя из-под колоннады на заливаемую
солнцем  верхнюю площадь сада с пальмами на чудовищных слоновых
ногах,  площадь  с  которой перед прокуратором развернулся весь
ненавистный  ему  ершалаим  с  висячими мостами, крепостями и -
самое главное- с не поддающейся никакому описанию глыбой мрамо-
ра  с  золотою драконовой чешуею вместо крыши- храмом ершалаим-
ским,  -  острым  слухом уловил прокуратор далеко и внизу, там,
где  каменная  стена отделяла нижние террасы дворцового сада от
городской  площади,  низкое  ворчание,  над которым взмывали по
временам слабенькие, тонкие не то стоны, не то крики.
    Прокуратор  понял, что там на площади уже собралась несмет-
ная толпа взволнованных последними беспорядками жителей ершала-
има,  что  эта толпа в нетерпении ожидает вынесения приговора и
что в ней кричат беспокойные продавцы воды.
    Прокуратор  начал  с того, что пригласил первосвященника на
балкон,  с  тем  чтобы укрыться от безжалостного зноя, но каифа
вежливо извинился и об"яснил, что сделать этого не может. Пилат
накинул  капюшон на свою чуть лысеющую голову и начал разговор.
Разговор этот шел по-гречески.
    Пилат  сказал, что он разобрал дело иешуа га-ноцри и утвер-
дил смертный приговор.
    Таким образом, к смертной казни, которая должна совершиться
сегодня, приговорены трое разбойников: дисмас, гестас, вар-рав-
ван и, кроме того, этот иешуа га-ноцри. Первые двое, вздумавшие
подбивать  народ  на  бунт  против кесаря, взяты с боем римскою
властью,  числятся  за  прокуратором,  и,  следовательно, о них
здесь  речь идти не будет. Последние же, вар-равван и га-ноцри,
схвачены  местной  властью и осуждены синедрионом. Согласно за-
кону,  согласно  обычаю, одного из этих двух преступников нужно
будет отпустить на свободу в честь наступающего сегодня велико-
го праздника пасхи.
    Итак,  прокуратор  желает  знать, кого из двух преступников
намерен  освободить  синедрион: вар-раввана или га-ноцри? Каифа
склонил голову в знак того, что вопрос ему ясен, и ответил:
    - синедрион просит отпустить вар-раввана.
    Прокуратор  хорошо  знал,  что  именно так ему ответит пер-
восвященник,  но  задача его заключалась в том, чтобы показать,
что такой ответ вызывает его изумление.
    Пилат и сделал это с большим искусством. Брови на надменном
лице  поднялись, прокуратор прямо в глаза поглядел первосвящен-
нику с изумлением.
    - Признаюсь, этот ответ меня удивил, - мягко заговорил про-
куратор, - боюсь, нет ли здесь недоразумения.
    Пилат  об"Яснился.  Римская  власть ничуть не покушается на
права  духовной  местной власти, первосвященнику это хорошо из-
вестно, но в данном случае налицо явная ошибка. И в исправлении
этой ошибки римская власть, конечно, заинтересована.
    В самом деле: преступления вар-раввана и га-ноцри совершен-
но  не сравнимы по тяжести. Если второй, явно сумасшедший чело-
век,  повинен  в  произнесении нелепых речей, смущавших народ в
ершалаиме и других некоторых местах, то первый отягощен гораздо
значительнее.  Мало того, что он позволил себе прямые призывы к
мятежу,  но он еще убил стража при попытках брать его. Вар-рав-
ван гораздо опаснее, нежели га-ноцри.
    В  силу всего изложенного прокуратор просит первосвященника
пересмотреть  решение  и оставить на свободе того из двух осуж-
денных,  кто  менее вреден, а таким, без сомнения, является га-
ноцри. Итак?
    Каифа  прямо  в  глаза  посмотрел пилату и сказал тихим, но
твердым  голосом, что синедрион внимательно ознакомился с делом
и вторично сообщает, что намерен освободить вар-раввана.
    -  Как?  Даже  после моего ходатайства? Ходатайства того, в
лице которого говорит римская власть? Первосвященник, повтори в
третий раз.
    -  И  в  третий  раз  мы сообщаем, что освобождаем вар-рав-
вана, - тихо сказал каифа.
    Все  было кончено, и говорить более было не о чем, га-ноцри
уходил  навсегда,  и страшные, злые боли прокуратора некому из-
лечить,  от  них нет средства кроме смерти. Но не эта мысль по-
разила  сейчас пилата. Все та же непонятная тоска, что уже при-
ходила  на  балконе,  пронизала все его существо. Он тотчас по-
старался  ее  об"яснить, и об"Яснение было странное: показалось
смутно прокуратору, что он чего-то не договорил с осужденным, а
может быть, чего-то не дослушал.
    Пилат  прогнал  эту  мысль, и она улетела в одно мгновение,
как  и  прилетела. Она улетела, а тоска осталась необ"ясненной,
ибо  не  могла  же ее об"Яснить мелькнувшая как молния и тут же
погасшая  какая-то короткая другая мысль: "бессмертие... Пришло
бессмертие..."  Чье  бессмертие пришло? Этого не понял прокура-
тор,  но  мысль об этом загадочном бессмертии заставила его по-
холодеть на солнцепеке.
    - Хорошо, - сказал пилат, - да будет так.
    Тут  он оглянулся, окинул взором видимый ему мир и удивился
происшедшей  перемене.  Пропал отягощенный розами куст, пропали
кипарисы,  окаймляющие  вернюю  террасу, и гранатовое дерево, и
белая  статуя  в зелени, да и сама зелень. Поплыла вместо этого
всего какая-то багровая гуща, в ней закачались водоросли и дви-
нулись  куда-то,  а  вместе с ними двинулся и сам пилат. Теперь
его  уносил,  удушая  и обжигая, самый страшный гнев, гнев бес-
силия.
    - Тесно мне, - вымолвил пилат, - тесно мне!
    Он  холодною  влажною рукою рванул пряжку с ворота плаща, и
та упала на песок.
    -  Сегодня  душно, где-то идет гроза, - отозвался каифа, не
сводя  глаз с покрасневшего лица прокуратора и предвидя все му-
ки,  которые  еще  предстоят.  "О, какой страшный месяц нисан в
этом году!"
    -  Нет, - сказал пилат, - это не оттого, что душно, а тесно
мне  стало  с тобой, каифа, - и, сузив глаза, пилат улыбнулся и
добавил:- побереги себя, первосвященник.
    Темные  глаза первосвященника блеснули, и, не хуже, чем ра-
нее прокуратор, он выразил на своем лице удивление.
    -  Что  слышу  я, прокуратор?- Гордо и спокойно ответил ка-
ифа, - ты угрожаешь мне после вынесенного приговора, утвержден-
ного  тобою  самим?  Может ли это быть? Мы привыкли к тому, что
римский  прокуратор  выбирает слова, прежде чем что-нибудь ска-
зать. Не услышал бы нас кто-нибудь, игемон?
    Пилат  мертвыми  глазами  посмотрел  на  первосвященника и,
оскалившись, изобразил улыбку.
    -  Что ты, первосвященник! Кто же может услышать нас сейчас
здесь?  Разве  я  похож  на юного бродячего юродивого, которого
сегодня  казнят?  Мальчик  ли  я, каифа? Знаю, что говорю и где
говорю.  Оцеплен  сад, оцеплен дворец, так что и мышь не прони-
кнет  ни  в  какую  щель!  Да не только мышь, не проникнет даже
этот,  как  его...  Из города кириафа. Кстати, ты знаешь такого
первосвященник?  Да...Если  бы  такой проник сюда он горько по-
жалел  бы  себя, в этом ты мне, конечно, поверишь? Так знай же,
что  не  будет  тебе,  первосвященник покоя! Ни тебе, ни народу
твоему,  - и пилат указал вдаль направо, туда, где в высоте пы-
лал  храм, - это я тебе говорю- пилат понтийский, всадник золо-
тое копье!
    -  Знаю,  знаю!-  Бесстрашно  ответил чернобородый каифа, и
глаза  его сверкнули. Он вознес руку к небу и продолжал:- знает
народ иудейский, что ты ненавидишь его лютой ненавистью и много
мучений  ты ему причинишь, но вовсе ты его не погубишь! Защитит
его  бог! Услышит нас, услышит всемогущий кесарь, укроет нас от
губителя пилата!
    -  О нет!- Воскликнул пилат, и с каждым словом ему станови-
лось  все  легче и легче: не нужно было больше притворяться, не
нужно было подбирать слова, - слишком много ты жаловался кесарю
на  меня,  и настал теперь мой час, каифа! Теперь полетит весть
от  меня,  да  не  наместнику в антиохию и не в рим, а прямо на
капрею, самому императору, весть о том, как вы заведомых мятеж-
ников  в  ершалаиме прячете от смерти. И не водою из соломонова
пруда,  как  хотел  я для ващей пользы, напою я тогда ершалаим!
Нет,  не  водою! Вспомни, как мне пришлось из-за вас снимать со
стен  щиты с вензелями императора, перемещать войска, пришлось,
видишь, самому приехать, глядеть, что у вас тут творится! Вспо-
мни  мое  слово,  первосвященник.  Увидишь ты не одну когорту в
ершалаиме,  нет! Придет под стены города полностью легион фуль-
мината,  подойдет  арабская  конница, тогда услышишь ты горький
плач  и  стенания.  Вспомнишь ты тогда спасенного вар-раввана и
пожалеешь,  что послал на смерть философа с его мирною пропове-
дью !

0

2

Лицо  первосвященника  покрылось  пятнами,  глаза горели он
подобно прокуратору, улыбнулся, скалясь, и ответил:
    -  веришь ли ты, прокуратор, сам тому, что сейчас говоришь?
Нет  не веришь! Не мир, не мир принес нам обольститель народа в
ершалаим,  и ты, всадник, это прекрасно понимаешь. Ты хотел его
выпустить  затем, чтобы он смутил народ, над верою надругался и
подвел  народ под римские мечи! Но я, первосвященник иудейский,
покуда  жив,  не  дам на поругание веру и защищу народ! Ты слы-
шишь,  пилат?-  И  тут  каифа грозно поднял руку:- прислушайся,
прокуратор!
    Каифа  смолк,  и  прокуратор услыхал опять как бы шум моря,
подкатывающего  к  самым  стенам  сада ирода великого. Этот шум
поднимался  снизу  к  ногам и в лицо прокуратору. А за спиной у
него,  там, за крыльями дворца, слышались тревожные трубные си-
гналы,  тяжкий хруст сотен ног, железное бряцание, - тут проку-
ратор  понял, что римская пехота уже выходит, согласно его при-
казу,  стремясь на страшный для бунтовщиков и разбойников пред-
смертный парад.
    -  Ты слышишь, прокуратор?- Тихо повторил первосвященник, -
неужели  ты скажешь мне, что все это, - тут первосвященник под-
нял обе руки, и темный капюшон свалился сголовы каифы, - вызвал
жалкий разбойник вар-равван?
    Прокуратор тыльной стороной кисти руки вытер мокрый, холод-
ный  лоб,  поглядел на землю, потом, прищурившись в, небо, уви-
дел,  что  раскаленный  шар почти над самой его головою, а тень
каифы  совсем с"ежилась у львиного хвоста, и сказал тихо и рав-
нодушно:
    -  дело  идет  к полудню. Мы увлеклись беседою, а между тем
надо продолжать.
    В изысканных выражениях извинившись перед первосвященником,
он  попросил его присесть на скамью в тени магнолии и обождать,
пока  он  вызовет остальных лиц, нужных для последнего краткого
совещания, и отдаст еще одно распоряжение, связанное с казнью.
    Каифа вежливо поклонился, приложив руку к сердцу, и остался
в саду, а пилат вернулся на балкон. Там ожидавшему его секрета-
рю он велел пригласить в сад легата легиона, трибуна когорты, а
также двух членов синедриона и начальника храмовой стражи, ожи-
давших  вызова  на  следующей нижней террасе сада в круглой бе-
седке с фонтаном. К этому пилат добавил, что он тотчас выйдет и
сам, и удалился внутрь дворца.
    Пока  секретарь  собирал совещание, прокуратор в затененной
от  солнца темными шторами комнате имел свидание с каким-то че-
ловеком, лицо которого было наполовину прикрыто капюшоном, хотя
в  комнате  лучи солнца и не могли его беспокоить. Свидание это
было  чрезвычайно  кратко.  Прокуратор тихо сказал человеку не-
сколько  слов,  после чего он удалился, а пилат через колоннаду
прошел в сад.
    Там  в  присуствии  всех,  кого он желал видеть, прокуратор
торжественно и сухо подтвердил, что он утверждает смертный при-
говор  иешуа  га-ноцри, и официально осведомился у членов сине-
дриона  о  том,  кого  из преступников угодно оставить в живых.
Получив ответ, что это - вар-равван, прокуратор сказал:
    -  очень  хорошо,  - и велел секретарю тут же занести это в
протокол, сжал в руке поднятую секретарем с песка пряжку и тор-
жественно сказал:- пора!
    Тут  все присутствующие тронулись вниз по широкой мраморной
лестнице  меж  стен роз, источавших одуряющий аромат, спускаясь
все  ниже  и  ниже  к  дворцовой стене, к воротам, выходящим на
большую  гладко  вымощенную  площадь, в конце которой виднелись
колонны и статуи ершалаимского ристалища.
    Лишь  только группа, выйдя из сада на площадь, поднялась на
обширный царящий над площадью каменный помост, пилат, оглядыва-
ясь  сквозь  прищуренные веки, разобрался в обстановке. То про-
странство,  которое  он только что прошел, то есть пространство
от дворцовой стены до помоста, было пусто, но зато впереди себя
пилат  площади  уже не увидел - ее с"Ела толпа. Она залила бы и
самый  помост, и то очищенное пространство, если бы тройной ряд
себастийских  солдат  по  левую руку пилата и солдат итурейской
вспомогательной когорты по правую - не держал ее.
    Итак,  пилат поднялся на помост, сжимая машинально в кулаке
ненужную  пряжку  и  щурясь.  Щурился прокуратор не оттого, что
солнце жгло ему глаза, нет! Он не хотел почему-то видеть группу
осужденных, которых, как он прекрасно знал, сейчас вслед за ним
возводят на помост.
    Лишь только белый плащ с багряной подбивкой возник в высоте
на каменном утесе над краем человеческого моря, незрячему пила-
ту  в  уши ударила звуковая волна: "га-а-а..." Она началась не-
громко, зародившись где-то вдали у гипподрома, потом стала гро-
моподобной  и,  продержавшись несколько секунд, начала спадать.
"Увидели  меня", - Подумал прокуратор. Волна не дошла до низшей
точки и неожиданно опять стала опять вырастать и, качаясь, под-
нялась  выше  первой,  и  на  второй волне, как на морском валу
вскипает  пена,  вскипел  свист  и  отдельные, сквозь гром раз-
личимые,  женские  стоны.  "Это  их ввели на помост...- Подумал
пилат,  - а стоны оттого, что задавили нескольких женщин, когда
толпа подалась вперед".
    Он  выждал  некоторое время, зная, что никакою силой нельзя
заставить  умолкнуть  толпу,  пока она не выдохнет все, что на-
копилось у нее внутри, и не смолкнет сама.
    И  когда  этот  момент  наступил, прокуратор выбросил вверх
правую руку, и последний шум сдуло с толпы.
    Тогда пилат набрал, сколько мог, горячего воздуха в грудь и
закричал, и сорванный его голос понесло над тысячами голов:
    - именем кесаря императора !
    Тут  в уши ему ударил несколько раз железный рубленый крик-
в  когортах,  взбросив вверх копья и значки, страшно прокричали
солдаты:
    - да здравствует кесарь!
    Пилат  задрал голову и уткнул ее прямо в солнце. Под веками
у  него  вспыхнул  зеленый огонь, от него загорелся мозг, и над
толпою полетели хриплые арамейские слова:
    - четверо преступников, арестованных в ершалаиме за убийст-
ва,  подстрекательства  к  мятежу и оскорбление законов и веры,
приговорены  к  позорной казни - повешению на столбах ! И казнь
сейчас  совершится  на лысой горе! Имена преступников - дисмас,
гестас, вар-равван и га-ноцри. Вот они перед вами!
    Пилат указал вправо рукой, не видя никаких преступников, но
зная, что они там, на месте, где им нужно быть.
    Толпа  ответила  длинным гулом, как бы удивления или облег-
чения. Когда же он потух, пилат продолжал:
    - но казнены из них будут только трое, ибо, согласно закону
и  обычаю, в честь праздника пасхи одному из осужденных, по вы-
бору малого синедриона и по утверждению римской власти, велико-
душный кесарь император возвращает его презренную жизнь!
    Пилат выкрикивал слова и в то же время слушал, как на смену
гулу  идет  великая  тишина. Теперь ни вздоха, ни шороха не до-
носилось  до  его  ушей, и даже настало мгновение, когда пилату
показалось, что все кругом вообще исчезло. Ненавидимый им город
умер, и только он один стоит, сжигаемый отвесными лучами, упер-
шись  лицом  в  небо. Пилат еще придержал тишину, а потом начал
выкрикивать:
    - имя того, кого сейчас при вас отпустят на свободу...
    Он  сделал еще одну паузу, задерживая имя, проверяя, все ли
сказал,  потому  что  знал,  что мертвый город воскреснет после
произнесения имени счастливца и никакие дальнейшие слова слышны
быть не могут.
    "Все?- Беззвучно шепнул себе пилат, - все. Имя!"
    И, раскатив букву "р" Над молчащим городом, он прокричал:
    - вар-равван!
    Тут ему показалось, что солнце, зазвенев, лопнуло над ним и
залило  ему  огнем уши. В этом огне бушевали рев, визги, стоны,
хохот и свист.
    Пилат повернулся и пошел по мосту назад к ступеням, не гля-
дя ни на что, кроме разноцветных шашек настила под ногами, что-
бы  не  оступиться. Он знал, что теперь у него за спиною на по-
мост  градом летят бронзовые монеты, финики, что в воющей толпе
люди,  давя  друг  друга,  лезут на плечи, чтобы увидеть своими
глазами  чудо- как человек, который уже был в руках смерти, вы-
рвался  из  этих рук! Как легионеры снимают с него веревки, не-
вольно  причиняя ему жгучую боль в вывихнутых на допросе руках,
как  он,  морщась и охая, все же улыбается бессмысленной сумас-
шедшей улыбкой.
    Он знал, что в это же время конвой ведет к боковым ступеням
троих  со связанными руками, чтобы выводить их на дорогу, веду-
щую  на  запад,  за город, к лысой горе. Лишь оказавшись за по-
мостом,  в  тылу его, пилат открыл глаза, зная, что он теперь в
безопасности- осужденных он видеть уже не мог.
    К  стону  начинавшей  утихать  толпы примешивались теперь и
были  различимы  пронзительные  выкрики  глашатаев, повторявших
одни на арамейском, другие на греческом языках все то, что про-
кричал с помоста прокуратор. Кроме того, до слуха долетел дроб-
ный, стрекочущий и приближающийся конский топот и труба, что-то
коротко  и  весело  прокричавшая. Этим звукам ответил сверлящий
свист  мальчишек  с  кровель домов улицы, выводящей с базара на
гипподромскую площадь, и крики "берегись!".
    Солдат, одиноко стоявший в очищеном пространстве площади со
значком  в руке, тревожно взмахул им, и тогда прокуратор, легат
легиона, секретарь и конвой остановились.
    Кавалерийская  ала, забирая все шире рыси, вылетела на пло-
щадь,  чтобы пересечь ее в сторонке, минуя скопище народа, и по
переулку  под  каменной  стеной,  по которому стлался виноград,
кратчайшей дорогой проскакать к лысой горе.
    Летящий  рысью  маленький,  как мальчик, темный, как мулат,
командир  алы  - сириец, равняясь с пилатом что-то тонко выкри-
кнул  и выхватил из ножен меч. Злая вороная взмокшая лошадь ша-
рахнулась,  поднялась  на  дыбы.  Вбросив меч в ножны, командир
ударил плетью лошадь по шее, выровнял ее и поскакал в переулок,
переходя  в галоп. За ним по три в ряд полетели всадники в туче
пыли, запрыгали кончики легких бамбуковых пик, мимо прокуратора
понеслись казавшиеся особо смуглыми под белыми тюрбанами лица с
весело оскаленными, сверкающими зубами.
    Поднимая  до  неба  пыль,  ала ворвалась в переулок, и мимо
пилата  последним  проскакал солдат с пылающей на солнце трубою
за спиной.
    Закрываясь  от  пыли  рукой  и недовольно морща лицо, пилат
двинулся  дальше,  устремляясь  к воротам дворцового сада, а за
ним двинулся легат, секретарь и конвой.
    Было около десяти часов утра.

Глава 3

седьмое доказательство

    -  да,  было  около десяти часов утра, досточтимый Иван ни-
колаевич, - сказал профессор.
    Поэт  провел  рукою по лицу, как человек, только что очнув-
шийся, и увидел, что на патриарших вечер.
    Вода  в  пруде почернела, и легкая лодочка уже скользила по
ней,  и  слышался плеск весла и смешки какой-то гражданки в ло-
дочке.  В  аллеях на скамейках появилась публика, но опять-таки
на  всех  трех  сторонах квадрата, кроме той, где были наши со-
беседники.
    Небо  над  Москвой  как  бы выцвело, и совершенно отчетливо
была  видна  в  высоте полная луна, но еще не золотая, а белая.
Дышать  стало гораздо легче, и голоса под липами звучали мягче,
по-вечернему.
    "Как  же  это я не заметил, что он успел сплести целый рас-
сказ?..- Подумал Бездомный в изумлении, - ведь вот уже и вечер!
А  может,  это и не он рассказывал, а просто я заснул и все это
мне приснилось?"
    Но надо полагать, что все-таки рассказывал профессор, иначе
придется  допустить, что то же самое приснилось и Берлиозу, по-
тому  что тот сказал, внимательно всматриваясь в лицо иностран-
ца:
    -  ваш  рассказ чрезвычайно интересен, профессор, хотя он и
совершенно не совпадает с евангельскими рассказами.
    -  Помилуйте, - снисходительно усмехнувшись, отозвался про-
фессор, - уж кто-кто, а вы-то должны знать, что ровно ничего из
того,  что  написано в евангелиях, не происходило на самом деле
никогда,  и  если  мы начнем ссылаться на евангелия, как на ис-
торический  источник...- Он еще раз усмехнулся, и Берлиоз осек-
ся, потому что буквально то же самое он говорил Бездомному, идя
с тем по бронной к патриаршим прудам.
    -  Это так, - заметил Берлиоз, - но боюсь, что никто не мо-
жет подтвердить, что и то, что вы нам рассказывали, происходило
на самом деле.
    - О нет! Это может кто подтвердить!- Начиная говорить лома-
ным языком, чрезвычайно уверенно ответил профессор и неожиданно
таинственно поманил обоих приятелей к себе поближе.
    Те  наклонились  к нему с обеих сторон, и он сказал, но уже
без всякого акцента, который у него, черт знает почему, то про-
падал, то появлялся:
    -  дело в том...- Тут профессор пугливо оглянулся и загово-
рил  шепотом,  -  что я лично присутствовал при всем этом. И на
балконе  у  понтия  пилата,  и  в  саду, когда он с каифой раз-
говаривал,  и  на помосте, но только тайно, инкогнито, так ска-
зать,  так  что  прошу  вас- никому ни слова и полный секрет!..
Тсс!
    Наступило молчание и Берлиоз побледнел.
    -  Вы...  Вы  сколько времени в Москве?- Дрогнувшим голосом
спросил он.
    -  А я только что сию минуту приехал в Москву, - растерянно
ответил  профессор,  и тут только приятели догадались заглянуть
ему как следует в глаза и убедились, что левый, зеленый, у него
совершенно безумен, а правый- пуст, черен и мертв.
    "Вот тебе все и об"Яснилось!- Подумал Берлиоз в смятении, -
приехал  сумасшедший немец или только что спятил на патриарших.
Вот так история!"
    Да,  действительно об"Яснилось все: и страннейший завтрак у
покойного  философа канта, и дурацкие речи про подсолнечное ма-
сло  и аннушку, и предсказания о том, что голова будет отрубле-
на, и все прочее- профессор был сумасшедший.
    Берлиоз  тотчас  сообразил, что следует делать. Откинувшись
на  спинку  скамьи, он за спиною профессора замигал Бездомному-
не противоречь, мол, ему, - но растерявшийся поэт этих сигналов
не понял.
    - Да, да, да, - возбужденно говорил Берлиоз, - впрочем, все
это  возможно! Даже очень возможно, и понтий пилат, и балкон, и
тому подобное... А вы одни приехали или с супругой?
    - Один, один, я всегда один, - горько ответил профессор.
    -  А где же ваши вещи, профессор?- Вкрадчиво спрашивал бер-
лиоз, - в "метрополе"? Вы где остановились?
    -  Я?  Нигде,  -  ответил  полоумный немец, тоскливо и дико
блуждая зеленым глазом по патриаршим прудам.
    - Как? А... Где же вы будете жить?
    -  В вашей квартире, - вдруг развязно ответил сумасшедший и
подмигнул.
    -  Я...  Я  очень рад, - забормотал Берлиоз, - но, право, у
меня вам будет неудобно... А в "метрополе" Чудесные номера, это
первоклассная гостиница...
    -  А  дьявола тоже нет?- Вдруг весело осведомился больной у
Ивана николаевича.
    - И дьявола...
    - Не противоречь! - Одними губами шепнул Берлиоз, обрушива-
ясь за спину профессора и гримасничая.
    -  Нету  никакого  дьявола!- Растерявшись от всей этой муры
вскричал  Иван  николаевич  не  то, что нужно, - вот наказание!
Перестаньте вы психовать.
    Тут  безумный  расхохотался  так,  что из липы над головами
сидящих выпорхнул воробей.
    -  Ну уж это положительно интересно, трясясь от хохота про-
говорил  профессор,  - что же это у вас, чего ни хватишься, ни-
чего  нет!- Он перестал хохотать внезапно и, что вполне понятно
при  душевной  болезни,  после  хохота впал в другую крайность-
раздражился  и крикнул сурово:- так, стало быть, так-таки и не-
ту?
    -  Успокойтесь, успокойтесь, успокойтесь, профессор, - бор-
мотал Берлиоз, опасаясь волновать больного, - вы посидите мину-
точку  здесь  с товарищем Бездомным, а я только сбегаю на угол,
звякну  по  телефону,  а  потом мы вас проводим куда вы хотите.
Ведь вы не знаете города...
    План  Берлиоза  следует признать правильным: нужно было до-
бежать  до  ближайшего телефона-автомата и сообщить в бюро ино-
странцев,  что вот, мол, приезжий из-за границы консультант си-
дит  на  патриарших  прудах  в состоянии явно ненормальном. Так
вот, необходимо принять меры, а то получается какая-то неприят-
ная чепуха.
    -  Позвонить?  Ну  что же, позвоните, - печально согласился
больной  и вдруг страстно попросил:- но умоляю вас на прощанье,
поверьте хоть в то, что дьявол существует! О большем я уж вас и
не  прошу. Имейте в виду, что на это существует седьмое доказа-
тельство,   и  уж  самое  надежное!  И  вам  оно  сейчас  будет
пред"явлено.
    -  Хорошо,  хорошо,  -  фальшиво-ласково говорил Берлиоз и,
подмигнув  расстроенному  поэту,  которому  вовсе  не улыбалась
мысль  караулить сумасшедшего немца, устремился к тому выходу с
патриарших, что находится на углу бронной и ермолаевского пере-
улка.
    А профессор тотчас же как будто выздоровел и посветлел.
    - Михаил Александрович!- Крикнул он вдогонку Берлиозу.
    Тот  вздрогнул, обернулся, но успокоил себя мыслью, что его
имя и отчество известны профессору также из каких-нибудь газет.
А профессор прокричал, сложив руки рупором:
    -  не  прикажете  ли,  я велю сейчас дать телеграмму вашему
дяде в киев?
    И опять передернуло Берлиоза. Откуда же сумасшедший знает о
существовании  киевского дяди? Ведь об этом ни в каких газетах,
уж наверно, ничего не сказано. Эге-ге, уж не прав ли Бездомный?
А  ну  как документы эти липовые? Ах, до чего странный суб"Ект.
Звонить, звонить! Сейчас же звонить! Его быстро раз"яснят!
    И, ничего не слушая более, Берлиоз побежал дальше.
    Тут у самого выхода на бронную со скамейки навстречу редак-
тору  поднялся  в  точности  тот самый гражданин, что тогда при
свете  солнца  вылепился  из жирного зноя. Только сейчас он был
уже  не  воздушный,  а обыкновенный, плотский, и в начинающихся
сумерках  Берлиоз  отчетливо  разглядел, что усишки у него, как
куриные  перья,  глазки  маленькие, иронические и полупьяные, а
брючки клетчатые, подтянутые настолько, что видны грязные белые
носки.
    Михаил  Александрович  так  и попятился, но утешил себя тем
соображением,  что это глупое совпадение и что вообще сейчас об
этом некогда размышлять.
    - Турникет ищете, гражданин?- Треснувшим тенором осведомил-
ся  клетчатый тип, сюда пожалуйте! Прямо и выйдете куда надо. С
вас  бы за указание на четверть литра... Поправиться... Бывшему
регенту!-  Кривляясь, суб"Ект наотмашь снял жокейский свой кар-
тузик.
    Берлиоз  не  стал слушать попрошайку и ломаку регента, под-
бежал  к турникету и взялся за него рукой. Повернув его, он уже
собирался  шагнуть  на рельсы, как в лицо ему брызнул красный и
белый  свет:  загорелась  в  стеклянном ящике надпись "берегись
трамвая!".
    Тотчас  и подлетел этот трамвай, поворачивающий по новопро-
ложенной  линии с ермолаевского на бронную. Повернув и выйдя на
прямую,  он  внезапно осветился изнутри электричеством, взвыл и
наддал.
    Осторожный Берлиоз, хоть и стоял безопасно, решил вернуться
за  рогатку,  переложил  руку  на вертушке, сделал шаг назад. И
тотчас рука его скользнула и сорвалась, нога неудержимо, как по
льду, поехала по булыжнику, откосом сходящему к рельсам, другую
ногу подбросило, и Берлиоза выбросило на рельсы.
    Стараясь  за  что-нибудь ухватиться, Берлиоз упал навзничь,
несильно  ударившись затылком о булыжник, и успел увидеть в вы-
соте,  но  справа или слева- он уже не сообразил, - позлащенную
луну.  Он  успел повернуться на бок, бешеным движением в тот же
миг  подтянув ноги к животу, и, повернувшись, разглядел несуще-
еся  на него с неудержимой силой совершенно белое от ужаса лицо
женщины-вагоновожатой  и ее алую повязку. Берлиоз не вскрикнул,
но  вокруг него отчаянными женскими голосами завизжала вся ули-
ца.  Вожатая  рванула  электрический  тормоз, вагон сел носом в
землю, после этого мнгновенно подпрыгнул, и с грохотом и звоном
из  окон  полетели стекла. Тут в мозгу Берлиоза кто-то отчаянно
крикнул-  "неужели?.." Еще раз, и в последний раз мелькнула лу-
на, но уже разваливась на куски, и затем стало темно.
    Трамвай  накрыл  Берлиоза,  и  под решетку патриаршей аллеи
выбросило  на булыжный откос круглый темный предмет. Скатившись
с этого откоса, он запрыгал по булыжникам бронной.
    Это была голова Берлиоза.

                                                        Глава 4

                                                         погоня

    утихли истерические женские крики, отсверлили свистки мили-
ции, две санитарные машины увезли: одна - обезглавленное тело и
отрезанную  голову  в  морг, другая - раненную осколками стекла
красавицу  вожатую,  дворники  в  белых фартуках убрали осколки
стекол  и  засыпали песком кровавые лужи, а Иван николаевич как
упал  на  скамейку,  не  добежав до турникета, так и остался на
ней.
    Несколько  раз  он пытался подняться, но ноги его не слуша-
лись - с Бездомным приключилось что-то вроде паралича.
    Поэт бросился бежать к турникету, как только услыхал первый
вопль,  и  видел, как голова подскакивала на мостовой. От этого
он до того обезумел, что, упавши на скамью, укусил себя за руку
до  крови. Про сумасшедшего немца он, конечно, забыл и старался
понять  только  одно, как это может быть, что вот только что он
говорил с Берлиозом, а через минуту - голова...
    Взволнованные  люди  пробегали  мимо поэта по аллее, что-то
восклицая, но Иван николаевич их слов не воспринимал.
    Однако  неожиданно  возле  него  столкнулись две женщины, и
одна  из  них, востроносая и простоволосая, закричала над самым
ухом поэта другой женщине так:
    -  аннушка,  наша  аннушка! С садовой! Это ее работа! Взяла
она  в бакалее подсолнечного масла, да литровку-то о вертушку и
разбей!  Всю  юбку изгадила... Уж она ругалась, ругалась! А он-
то, бедный, стало быть поскользнулся да и поехал на рельсы...
    Из  всего  выкрикнутого  женщиной в расстроенный мозг Ивана
николевича вцепилось одно слово: "аннушка"...
    - Аннушка... Аннушка?..- Забормотал поэт, тревожно озирась,
- позвольте, позвольте...
    К слову "аннушка" Привязались слова "подсолнечное масло", А
затем  почему-то "понтий пилат". Пилата поэт отринул и стал вя-
зать  цепочку, начиная со слова "аннушка". И цепочка эта связа-
лась очень быстро и тотчас привела к сумасшедшему профессору.
    Виноват!  Да  он же сказал, что заседание не состоится, по-
тому  что  аннушка  разлила масло. И будьте любезны, оно не со-
стоится!  Этого мало: он прямо сказал, что Берлиозу отрежет го-
лову  женщина?!  Да, да, да! Ведь вожатая была женщина?! Что же
это такое? А?
    Не  оставалось  даже зерна сомнения в том, что таинственный
консультант  точно знал заранее всю картину ужасной смерти бер-
лиоза.  Тут  две мысли пронизали мозг поэта. Первая: "он отнюдь
не  сумасшедший! Все это глупости!", И вторая: "уж не подстроил
ли он это сам?!"
    Но, позвольте спросить, каким образом?!
    - Э, нет! Это мы узнаем!
    Сделав  над  собой великое усилие, Иван николаевич поднялся
со  скамьи  и  бросился назад, туда, где разговаривал с профес-
сором. И оказалось, что тот, к счастью, еще не ушел.
    На  бронной  уже зажглись фонари, а над патриаршими светила
золотая  луна,  и  в лунном, всегда обманчивом, свете Ивану ни-
колаевичу  показалось,  что  тот  стоит,  держа  под  мышкою не
трость, а шпагу.
    Отставной  втируша-регент сидел на том самом месте, где си-
дел еще недавно сам Иван николаевич. Теперь регент нацепил себе
на  нос  явно ненужное пенсне, в котором одного стекла вовсе не
было,  а другое треснуло. От этого клетчатый гражданин стал еще
гаже, чем был тогда, когда указывал Берлиозу путь на рельсы.
    С  холодеющим  сердцем  Иван  приблизился  к  профессору и,
взглянув  ему в лицо, убедился в том, что никаких признаков су-
масшествия нет и не было.
    - Сознавайтесь, кто вы такой?- Глухо спросил Иван.
    Иностранец  насупился,  глянул так, будто впервые видит по-
эта, и ответил неприязненно:
    - не понимай... Русский говорить...
    -  Они  не понимают!- Ввязался со скамейки регент, хотя его
никто и не просил об"яснять слова иностранца.
    -  Не притворяйтесь!- Грозно сказал Иван и почувствовал хо-
лод под ложечкой, - вы только что прекрасно говорили по-русски.
Вы  не  немец  и  не профессор! Вы- убийца и шпион! Документы!-
Яростно крикнул Иван.
    Загадочный  профессор  брезгливо  скривил и без того кривой
рот и пожал плечами.
    -  Гражданин!- Опять встрял мерзкий регент, - вы что же это
волнуете  интуриста? За это с вас строжайше спросится!- А подо-
зрительный  профессор сделал надменное лицо, повернулся и пошел
от Ивана прочь.
    Иван  почувствовал, что теряется. Задыхаясь, он обратился к
регенту:
    - эй, гражданин, помогите задержать преступника! Вы обязаны
это сделать!
    Регент чрезвычайно оживился, вскочил и заорал:
    -  где  твой  преступник?  Где он? Иностранный преступник?-
Глаза  регента  радостно заиграли, - этот? Ежели он преступник,
то  первым  долгом  следует кричать: "Караул!" А то он уйдет. А
ну, давайте вместе! Разом!- И тут регент разинул пасть.
    Растерявшийся  Иван  послушался  шуткаря-регента  и крикнул
"Караул!", А регент его надул, ничего не крикнул.
    Одинокий, хриплый крик Ивана хороших результатов не принес.
Две каких-то девицы шарахнулись от него в сторону, и он услышал
слово "Пьяный".
    - А, так ты с ним заодно?- Впадая в гнев, прокричал Иван, -
ты что же это, глумишься надо мной? Пусти!
    Иван  кинулся вправо, и регент- тоже вправо! Иван- влево, и
тот мерзавец туда же.
    -  Ты  нарочно  под  ногами  путаешься?  - Зверея, закричал
Иван, - я тебя самого предам в руки милиции!
    Иван  сделал  попытку ухватить негодяя за рукав, но промах-
нулся  и ровно ничего не поймал. Регент как сквозь землю прова-
лился.
    Иван  ахнул,  глянул  вдаль и увидел ненавистного неизвест-
ного.  Тот  был уже у выхода в патриарший переулок, и притом не
один.  Более чем сомнительный регент успел присоединиться к не-
му.  Но  это  еще  не все: третьим в этой компании оказался не-
известно  откуда  взявшийся  кот, громадный, как боров, черный,
как  сажа или грач, и с отчаянными кавалерийскими усами. Тройка
двинулась в патриарший, причем кот тронулся на задних лапах.
    Иван  устремился  за  злодеями вслед и тотчас убедился, что
догнать их будет очень трудно.
    Тройка мигом проскочила по переулку и оказалась на спиридо-
новке. Сколько Иван не прибавлял шагу, расстояние между пресле-
дуемыми и им ничуть не сокращалось. И не успел поэт опомниться,
как  после тихой спиридоновки очутился у никитинских ворот, где
положение  его  ухудшилось. Тут уж была толчея, Иван налетел на
кой-кого  из  прохожих, был обруган. Злодейская же шайка к тому
же  здесь  решила применить излюбленный бандитский прием - ухо-
дить врассыпную.
    Регент  с  великой  ловкостью  на ходу ввинтился в автобус,
летящий  к  арбатской  площади, и ускользнул. Потеряв одного из
преследуемых,  Иван сосредоточил свое внимание на коте и видел,
как  этот  странный кот подошел к подножке моторного вагона "А"
стоящего на остановке, нагло отсадил взвизгнувшую женщину, уце-
пился  за  поручень  и  даже сделал попытку всучить кондукторше
гривенник через открытое по случаю духоты окно.
    Поведение кота настолько поразило Ивана, что он в неподвиж-
ности  застыл у бакалейного магазина на углу и тут вторично, но
гораздо  сильнее,  был поражен поведением кондукторши. Та, лишь
только  увидела кота, лезущего в трамвай, со злобой, от которой
даже тряслась, закричала:
    -  котам нельзя! С котами нельзя! Брысь! Слезай, а то мили-
цию позову!
    Ни  кондукторшу, ни пассажиров не поразила самая суть дела:
не  то,  что  кот лезет в трамвай, в чем было бы еще полбеды, а
то, что он собирается платить!
    Кот   оказался   не  только  платежеспособным,  но  и  дис-
циплинированным  зверем.  При  первом  же окрике кондукторши он
прекратил  наступление,  снялся  с подножки и сел на остановке,
потирая  гривенником усы. Но лишь кондукторша рванула веревку и
трамвай  тронулся,  кот  поступил  как всякий, кого изгоняют из
трамвая,  но  которому  все-таки  ехать-то надо. Пропустив мимо
себя  все  три  вагона,  кот вскочил на заднюю дугу последнего,
лапой вцепился в какую-то кишку, выходящую из стенки, и укатил,
сэкономив, таким образом, гривенник.
    Занявшись  паскудным  котом,  Иван  едва  не потерял самого
главного из трех- профессора. Но, по счастью, тот не успел ули-
знуть. Иван увидел серый берет в гуще в начале большой никитин-
ской,  или  герцена.  В  мгновение ока Иван и сам оказался там.
Однако  удачи  не было. Поэт и шагу прибавлял, и рысцой начинал
бежать,  толкая  прохожих,  и  ни на сантиметр не приблизился к
профессору.
    Как   ни  был  расстроен  Иван,  все  же  его  поражала  та
сверх"Естественная  скорость,  с  которой происходила погоня. И
двадцати  секунд  не  прошло,  как после никитинских ворот Иван
николаевич  был  уже  ослеплен огнями на арбатской площади. Еще
несколько  секунд,  и  вот  какой-то темный переулок с покосив-
шимися тротуарами, где Иван николаевич грохнулся и разбил коле-
но.  Опять освещенная магистраль- улица кропоткина, потом пере-
улок,  потом  остоженка  и еще переулок, унылый, гадкий и скупо
освещенный. И вот здесь-то Иван николаевич окончательно потерял
того, кто был ему так нужен. Профессор исчез.
    Иван  николаевич  смутился,  но ненадолго, потому что вдруг
сообразил,  что  профессор  непременно  должен оказаться в доме
N 13 и обязательно в квартире 47.
    Ворвавшись  в  под"езд,  Иван  николаевич взлетел на второй
этаж,  немедленно  нашел  эту  квартиру и позвонил нетерпеливо.
Ждать  пришлось  недолго:  открыла Ивану дверь какая-то девочка
лет  пяти  и,  ни  о чем не справляясь у пришедшего, немедленно
ушла куда-то.
    В  громадной, до крайности запущенной передней, слабо осве-
щенной  малюсенькой  угольной  лампочкой под высоким, черным от
грязи потолком, на стене висел велосипед без шин, стоял громад-
ный ларь, обитый железом, а на полке над вешалкой лежала зимняя
шапка,  и  длинные  ее уши свешивались вниз. За одной из дверей
гулкий мужской голос в радиоаппарате сердито кричал что-то сти-
хами.
    Иван николаевич ничуть не растерялся в незнакомой обстанов-
ке  и  прямо устремился в коридор, рассуждая так: "Он, конечно,
спрятался  в ванной". В коридоре было темно. Потыкавшись в сте-
ны,  Иван увидел слабенькую полоску света внизу под дверью, на-
шарил  ручку и несильно рванул ее. Крючок отскочил, и Иван ока-
зался именно в ванной и подумал о том, что ему повезло.
    Однако  повезло не так уж, как бы нужно было! На Ивана пах-
нуло  влажным  теплом и, при свете углей, тлеющих в колонке, он
разглядел большие корыта, висящие на стене, и ванну, всю в чер-
ных  страшных пятнах от сбитой эмали. Так вот в этой ванне сто-
яла  голая гражданка, вся в мыле и с мочалкой в руках. Она бли-
зоруко  прищурилась на ворвавшегося Ивана и, очевидно, обознав-
шись в адском освещении, сказала тихо и весело:
    -  кирюшка! Бросьте трепаться! Что вы, с ума сошли?.. Федор
Иваныч  сейчас  вернется.  Вон  отсюда сейчас же!- И махнула на
Ивана мочалкой.
    Недоразумение  было  налицо,  и повинен в нем был, конечно,
Иван  николаевич. Но признаться в этом он не пожелал и, воскли-
кнув укоризненно: "Ах, развратница!.."- Тут же зачем-то очутил-
ся  на кухне. В ней никого не оказалось, и на плите в полумраке
стояло  безмолвно  около десятка потухших примусов. Один лунный
луч,  просочившись  сквозь  пыльное, годами не вытираемое окно,
скупо  освещал  тот  угол,  где в пыли и паутине висела забытая
икона,  из-за  кнота которой высовывались концы двух венчальных
свечей.  Под большой иконой висела пришпиленная маленькая - бу-
мажная.
    Никому  не  известно,  какая  тут мысль овладела Иваном, но
только,  прежде чем выбежать на черный ход, он присвоил одну из
этих  свечей,  а  также и бумажную иконку. Вместе с этими пред-
метами  он  покинул  неизвестную квартиру, что-то бормоча, кон-
фузясь  при  мысли  о  том, что он только что пережил в ванной,
невольно  стараясь угадать, кто бы был этот наглый кирюшка и не
ему ли принадлежит противная шапка с ушами.
    В пустынном безотрадном переулке поэт оглянулся, ища бегле-
ца,  но того нигде не было. Тогда Иван твердо сказал самому се-
бе:
    - ну конечно, он на Москве-реке! Вперед!
    Следовало бы, спросить Ивана николаевича, почему он полага-
ет, что профессор именно на Москве-реке, а не где-нибудь в дру-
гом  месте.  Да  горе в том, что спросить-то было некому. Омер-
зительный переулок был совершенно пуст.
    Через самое короткое время можно было увидеть Ивана никола-
евича на гранитных ступенях амфитеатра Москвы-реки.
    Сняв  с  себя  одежду,  Иван поручил ее какому-то приятному
бородачу,  курящему  самокрутку  возле рваной белой толстовки и
расшнурованных   стоптанных   ботинок.  Помахав  руками,  чтобы
остыть,  Иван ласточкой кинулся в воду. Дух перехватило у него,
до  того была холодна вода, и мелькнула даже мысль, что не уда-
стся,  пожалуй, выскочить на поверхность. Однако выскочить уда-
лось,  и, отдуваясь и фыркая, с круглыми от ужаса глазами, Иван
николаевич  начал плавать в пахнущей нефтью черной воде меж из-
ломанных зигзагов береговых фонарей.
    Когда  мокрый  Иван приплясал по ступеням к тому месту, где
осталось  под  охраной бородача его платье, выяснилось, что по-
хищено не только второе, но и первый, то есть сам бородач. Точ-
но  на  том  месте,  где  была груда платья, остались полосатые
кальсоны,  рваная  толстовка,  свеча,  иконка и коробка спичек.
Погрозив  в  бессильной злобе кому-то вдаль кулаком, Иван обла-
чился в то, что было оставлено.
    Тут  его  стали беспокоить два соображения: первое, это то,
что  исчезло удостоверение "Массолита", с которым он никогда не
расставался,  и, второе, удастся ли ему в таком виде беспрепят-
ственно  пройти по Москве? Все-таки в кальсонах... Правда, кому
какое  дело, а все же не случилось бы какой-нибудь придирки или
задержки.
    Иван оборвал пуговицы с кальсон там, где те застегивались у
щиколотки,  в  расчете на то, что, может быть, в таком виде они
сойдут за летние брюки, забрал иконку, свечу и спички и тронул-
ся, сказав самому себе:
    - к грибоедову! Вне всяких сомнений, он там.
    Город  уже  жил  вечерней  жизнью. В пыли пролетали, бряцая
цепями,  грузовики, на платформах коих, на мешках, раскинувшись
животами  кверху, лежали какие-то мужчины. Все окна были откры-
ты. В каждом из этих окон горел огонь под оранжевым абажуром, и
из всех окон, из всех дверей, из всех подворотен, с крыш и чер-
даков,  из  подвалов и дворов вырывался хриплый рев полонеза из
оперы "Евгений онегин".
    Опасения  Ивана николаевича полностью оправдались: прохожие
обращали  на него внимание и оборачивались. Вследствии этого он
решил покинуть большие улицы и пробираться переулочками, где не
так  назойливы  люди, где меньше шансов, что пристанут к босому
человеку, изводя его расспросами о кальсонах, которые упорно не
пожелали стать похожими на брюки.
    Иван так и сделал и углубился в таинственную сеть арбатских
переулков  и  начал  перебираться под стенками, пугливо косясь,
ежеминутно  оглядываясь,  по временам прячась в под"Ездах и из-
бегая  перекрестков  со светофорами, шикарных дверей посольских
особняков.
    И  на всем его трудном пути невыразимо почему-то мучил вез-
десущий  оркестр,  под аккомпанемент которого тяжелый бас пел о
своей любви к татьяне.

Глава 5

было дело в грибоедове

    старинный  двухэтажный  дом  кремового  цвета  помещался на
бульварном кольце в глубине чахлого сада, отделенного от троту-
ара  кольца  резною чугунною решеткой. Небольшая площадка перед
домом была заасфальтирована, и в зимнее время на ней возвышался
сугроб  с  лопатой, а в летнее время она превращалась в велико-
лепнейшее отделение летнего ресторана под парусиновым тентом.
    Дом назывался "домом грибоедова" На том основании, что буд-
то бы некогда им владела тетка писателя - Александра сергеевича
грибоедова.  Ну  владела или не владела - мы того не знаем. По-
мнится даже, что, кажется, никакой тетки-домовладелицы у грибо-
едова  не  было...  Однако дом так называется. Более того, один
московский врун рассказывал, что якобы вот во втором этаже зна-
менитый писатель читал отрывки из "горя от ума" Этой самой тет-
ке,  раскинувшейся  на  софе,  а впрочем, черт его знает, может
быть, и читал, не важно это!
    А  важно  то,  что  в настоящее время владел этим домом тот
самый  "масссолит",  Во  главе которого стоял несчастный Михаил
Александрович Берлиоз до своего появления на патриарших прудах.
    С  легкой руки членов "массолита" Никто не называл дом "до-
мом  грибоедова", А все говорили просто - "грибоедов": "Я вчера
два  часа протолкался у грибоедова", - "Ну и как?" - "В ялту на
месяц добился".- "Молодец!". Или: "пойди к Берлиозу, он сегодня
от четырех до пяти принимает в грибоедове..." И так далее.
    "Массолит" Разместился в грибоедове так, что лучше и уютнее
не придумать. Всякий, входящий в грибоедов, прежде всего знако-
мился  невольно  с  извещениями  разных  спортивных кружков и с
групповыми, а также с индивидуальными фотографиями членов "мас-
солита",  Которыми  (фотографиями) были увешаны стены лестницы,
ведущей во второй этаж.
    На  дверях первой же комнаты в этом верхнем этаже виднелась
крупная  надпись  "рыбно-дачная секция", И тут же был изображен
карась, попавшийся на уду.
    На  дверях  комнаты  N 2 было написано что-то не совсем по-
нятное:  "однодневная творческая путевка. Обращаться к м.В.Под-
ложной".
    Следующая  дверь  несла на себе краткую, но уже вовсе непо-
нятную  надпись:  "перелыгино".  Потом  у случайного посетителя
грибоедова  начинали  разбегаться глаза от надписей, пестревших
на  ореховых теткиных дверях: "запись в очередь на бумагу у по-
клевкиной", "Касса", "Личные расчеты скетчистов"...
    Прорезав длиннейшую очередь, начинавшуюся уже внизу в швей-
царской,  можно  было видеть надпись на двери, в которую ежесе-
кундно ломился народ: "квартирный вопрос".
    За  квартирным вопросом открывался роскошный плакат, на ко-
тором изображена была скала, а по гребню ее ехал всадник в бур-
ке  и  с винтовкой за плечами. Пониже- пальмы и балкон, на бал-
коне  -  сидящий  молодой  человек с хохолком, глядящий куда-то
ввысь очень-очень бойкими глазами и держащий в руке самопишущее
перо. Подпись: "полнооб"Емные творческие отпуска от двух недель
(рассказ-новелла) до одного года (роман, трилогия). Ялта, суук-
су,  боровое,  цихидзири,  махинджаури,  ленинград (зимний дво-
рец)". У этой двери также была очередь, но не чрезмерная, чело-
век в полтораста.
    Далее  следовали, повинуясь прихотливым изгибам, под"Емам и
спускам  грибоедовского  дома,  - "правление массолита", "Кассы
N 2, 3, 4, 5",   "Редакционная  коллегия",  "Председатель  мас-
солита", "Бильярдная", Различные подсобные учреждения, наконец,
тот  самый  зал  с  колоннадой, где тетка наслаждалась комедией
гениального племянника.
    Всякий  посетитель, если он, конечно, был не вовсе тупицей,
попав в грибоедова, сразу же соображал, насколько хорошо живет-
ся  счастливцам - членам "массолита", И черная зависть начинала
немедленно терзать его. И немедленно же он обращал к небу горь-
кие укоризны за то, что оно не наградило его при рождении лите-
ратурным талантом, без чего, естественно, нечего было и мечтать
овладеть  членским "массолитским" Билетом, коричневым, пахнущим
дорогой  кожей,  с золотой широкой каймой, - известным всей мо-
скве билетом.
    Кто  скажет что-нибудь в защиту зависти ? Это чувство дрян-
ной  категории,  но все же надо войти и в положение посетителя.
Ведь то, что он видел в верхнем этаже, было не все и далеко еще
не все. Весь нижний этаж теткиного дома был занят рестораном, и
каким  рестораном! По справедливости он считался самым лучшим в
Москве.  И  не  только потому, что размещался он в двух больших
залах со сводчатыми потолками, расписанными лиловыми лошадьми с
ассирийскими  гривами,  не только потому, что на каждом столике
помещалась лампа, накрытая шалью, не только потому, что туда не
мог  проникнуть  первый попавшийся человек с улицы, а еще и по-
тому, что качеством своей провизии грибоедов бил любой ресторан
в  Москве,  как  хотел,  и  что эту провизию отпускали по самой
сходной цене, отнюдь не обременительной цене.
    Поэтому нет ничего удивительного в таком хотя бы разговоре,
который однажды слышал автор этих правдивейших строк у чугунной
решетки грибоедова:
    - ты где сегодня ужинаешь, амвросий?
    -  Что  за  вопрос, конечно, здесь, дорогой фока! Арчибальд
арчибальдович  шепнул мне сегодня, что будут порционные судачки
а натюрель. Виртуозная штука!
    -  Умеешь ты жить, амвросий!- Со вздохом отвечал тощий, за-
пущенный, с карбункулом на шее фока румяногубому гиганту, золо-
тистоволосому, пышнощекому амвросию-поэту.
    -  Никакого  уменья особенного у меня нету, - возражал амв-
росий,  а  обыкновенное  желание жить по-человечески. Ты хочешь
сказать,  фока, что судачки можно встретить и в "колизее". Но в
"колизее"  Порция  судачков  стоит тринадцать рублей пятнадцать
копеек,  а  у нас - пять пятьдесят! Кроме того, в "колизее" Су-
дачки  третьедневочные, и, кроме того, еще у тебя нет гарантии,
что  ты  не получишь в "колизее" Виноградной кистью по морде от
первого  попавшего  молодого человека, ворвавшегося с театраль-
ного  проезда.  Нет, я категорически против "колизея", - Гремел
на весь бульвар гастроном амвросий.- Не уговаривай меня, фока!
    - Я не уговариваю тебя, амвросий, - пищал фока.- Дома можно
поужинать.
    -  Слуга  покорный,  -  трубил амвросий, - представляю себе
твою жену, пытающуюся соорудить в кастрюльке в общей кухне дома
порционные  судачки  а натурель! Ги-ги-ги!.. Оревуар, фока!- И,
напевая, амвросий устремлялся к веранде под тентом.
    Эх-хо-хо...  Да,  было, было!.. Помнят московские старожилы
знаменитого грибоедова! Что отварные порционные судачки! Дешев-
ка  это, милый амвросий! А стерлядь, стерлядь в серебристой ка-
стрюльке,  стерлядь  кусками,  переложенными раковыми шейками и
свежей  икрой? А яйца-кокотт с шампиньоновым пюре в чашечках? А
филейчики  из дроздов вам не нравились? _ С трюфелями? Перепела
по-генуэзски? Десять с полтиной! Да джаз, да вежливая услуга! А
в  июле, когда вся семья на даче, а вас неотложные литературные
дела держат в городе, - на веранде, в тени вьющегося винограда,
в  золотом пятне на чистейшей скатерти тарелочка супа-прентань-
ер?  Помните,  амвросий?  Ну  что же спрашивать! По губам вашим
вижу, что помните. Что ваши сижки, судачки! А дупеля, гаршнепы,
бекасы, вальдшнепы по сезону, перепела, кулики? Шипящий в горле
нарзан ?! Но довольно, ты отвлекаешься, читатель! За мной!..
    В  половине  одиннадцатого  часа того вечера, когда Берлиоз
погиб  на патриарших, в грибоедове наверху была освещена только
одна  комната, и в ней томились двенадцать литераторов, собрав-
шихся на заседание и ожидавших Михаила Александровича.
    Сидящие  на  стульях,  и на столах, и даже на двух подокон-
никах  в комнате правления "массолита" Серьезно страдали от ду-
хоты. Ни одна свежая струя не проникала в открытые окна. Москва
отдавала  накопленный  за день в асфальте жар, и ясно было, что
ночь  не  принесет облегчения. Пахло луком из подвала теткиного
дома, где работала ресторанная кухня, и всем хотелось пить, все
нервничали и сердились.
    Беллетрист  бескудников  - тихий, прилично одетый человек с
внимательными и в то же время неуловимыми глазами - вынул часы.
Стрелка  ползла  к  одиннадцати. Бескудников стукнул пальцем по
циферблату, показал его соседу, поэту двубратскому, сидящему на
столе  и  от тоски болтающему ногами, обутыми в желтые туфли на
резиновом ходу.
    - Однако, - проворчал двубратский.
    -  Хлопец,  наверно,  на  клязьме застрял, - густым голосом
отозвалась  настасья  лукинишна непременова, московская купече-
ская  сирота, ставшая писательницей и сочиняющая батальные мор-
ские рассказы под псевдонимом "штурман жорж".
    -  Позвольте!- Смело заговорил автор популярных скетчей за-
гривов.-  Я и сам бы сейчас с удовольствием на балкончике чайку
попил,  вместо того чтобы здесь вариться. Ведь заседание-то на-
значено в десять?
    -  Сейчас  хорошо  на  клязьме,  - подзудила присутствующих
штурман жорж, зная, что дачный литераторский поселок перелыгино
на  клязьме-  общее больное место.- Теперь уж соловьи, наверно,
поют.  Мне всегда как-то лучше работается за городом, в особен-
ности весной.
    -  Третий  год вношу денежки, чтобы больную базедовой боле-
знью  жену  отправить  в этот рай, да что-то ничего в волнах не
видно, - ядовито и горько сказал новеллист иероним поприхин.
    -  Это уж как кому повезет, - прогудел с подоконника критик
абабков.
    Радость загорелась в маленьких глазках штурман жоржа, и она
сказала, смягчая свое контральто:
    -  не надо, товарищи, завидовать. Дач всего двадцать две, и
строится еще только семь, а нас в "массолите" Три тысячи.
    -  Три  тысячи сто одиннадцать человек, - вставил кто-то из
угла.
    -  Ну  вот  видите, - проговорила штурман, - что же делать?
Естественно, что дачи получили наиболее талантливые из нас...
    -  Генералы!-  Напрямик  врезался в склоку глухарев- сцена-
рист.
    Бескудников, искусственно зевнув, вышел из комнаты.
    -  Одни  в  пяти  комнатах в перелыгине, - вслед ему сказал
глухарев.
    -  Лаврович один в шести, - вскричал денискин, - и столовая
дубом обшита!
    -  Э, сейчас не в этом дело, - прогудел абабков, - а в том,
что половина двенадцатого.
    Начался  шум, назревало что-то вроде бунта. Стали звонить в
ненавистное перелыгино, попали не в ту дачу, к лавровичу, узна-
ли,  что  лаврович ушел на реку, и совершенно от этого расстро-
ились.  Наобум  позвонили в комиссию изящной словесности по до-
бавочному N 930 и, конечно, никого там не нашли.
    -  Он  мог  бы  и  позвонить!- Кричали денискин, глухарев и
квант.
    Ах,  кричали  они напрасно: не мог Михаил Александрович по-
звонить никуда. Далеко, далеко от грибоедова, в громадном зале,
освещенном  тысячесвечовыми  лампами,  на  трех цинковых столах
лежало то, что еще недавно было Михаилом Александровичем.
    На  первом-  обнаженное, в засохшей крови, тело с перебитой
рукой  и раздавленной грудной клеткой, на другом - голова с вы-
битыми  передними зубами, с помутневшими открытыми глазами, ко-
торые не пугал резчайший свет, а на третьем - груда заскорузлых
тряпок.
    Возле  обезглавленного стояли: профессор судебной медицины,
паталогоанатом  и  его прозектор, представители следствия и вы-
званный  по  телефону от больной жены заместитель Михаила алек-
сандровича Берлиоза по "массолиту"- Литератор желдыбин.
    Машина  заехала  за  желдыбиным и, первым долгом, вместе со
следствием,  отвезла  его (около полуночи это было) на квартиру
убитого,  где было произведено опечатание его бумаг, а затем уж
все поехали в морг.
    Вот  теперь  стоящие  у  останков покойного совещались, как
лучше сделать: пришить ли отрезанную голову к шее или выставить
тело  в  грибоедовском зале, просто закрыв погибшего наглухо до
подбородка черным платком?
    Да,  Михаил Александрович никуда не мог позвонить, и совер-
шенно напрасно возмущались и кричали денискин, глухарев и квант
с  бескудниковым.  Ровно  в  полночь все двенадцать литераторов
покинули  верхний  этаж  и спустились в ресторан. Тут опять про
себя  недобрым словом помянули Михаила Александровича: все сто-
лики на веранде, натурально, оказались уже занятыми, и пришлось
оставаться ужинать в этих красивых, но душных залах.
    И ровно в полночь в первом из них что-то грохнуло, зазвене-
ло,  посыпалось,  запрыгало.  И  тотчас тоненький мужской голос
отчаянно  закричал под музыку: "аллилуйя!!" Это ударил знамени-
тый  грибоедовский  джаз. Покрытые испариной лица как будто за-
светились,  показалось, что ожили на потолке нарисованные лоша-
ди, в лампах как будто прибавили свету, и вдруг, как бы сорвав-
шись с цепи, заплясали оба зала, а за ними заплясала и веранда.
    Заплясал  глухарев  с поэтессой тамарой полумесяц, заплясал
квант,  заплясал  жукопов  - романист с какой-то киноактрисой в
желтом  платье.  Плясали: драгунский, чердакчи, маленький дени-
скин  с гигантской штурман жоржем, плясала красавица архитектор
семейкина-галл,  крепко  схваченная  неизвестным в белых рогож-
ковых  брюках.  Плясали свои и приглашенные гости, московские и
приезжие,  писатель  иоганн из кронштадта, какой-то витя куфтик
из  ростова,  кажется,  режиссер, с лиловым лишаем во всю щеку,
плясали  виднейшие  представители поэтического подраздела "мас-
солита",  То  есть  павианов,  богохульский, сладкий, шничкин и
адельфина  буздяк, плясали неизвестной профессии молодые люди в
стрижке  боксом,  с  подбитыми  ватой  плечами, плясал какой-то
очень  пожилой  с  бородой, в которой застряло перышко зеленого
лука,  плясала  с  ним пожилая, доедаемая малокровием девушка в
оранжевом шелковом измятом платьице.
    Оплывая  потом,  официанты  несли  над  головами запотевшие
кружки  с пивом, хрипло и с ненавистью кричали: "виноват, граж-
данин!"  Где-то в рупоре голос командовал: "карский раз! Зубрик
два!  Фляки господарские!!" Тонкий голос уже не пел, а завывал:
"аллилуйя!".  Грохот  золотых  тарелок  в джазе иногда покрывал
грохот посуды, которую судомойки по наклонной плоскости спуска-
ли в кухню. Словом ад.
    И  было  в  полночь  видение  в  аду. Вышел на веранду чер-
ноглазый  красавец с кинжальной бородой, во фраке и царственным
взором  окинул  свои  владения. Говорили, говорили мистики, что
было  время, когда красавец не носил фрака, а был опоясан широ-
ким  кожаным поясом, из-за которого торчали рукояти пистолетов,
а его волосы воронова крыла были повязаны алым шелком, и плыл в
караибском  море под его командой бриг под черным гробовым фла-
гом с адамовой головой.
    Но  нет, нет! Лгут обольстители-мистики, никаких караибских
морей  нет на свете, и не плывут в них отчаянные флибустьеры, и
не гонится за ними корвет, не стелется над волною пушечный дым.
Нет  ничего, и ничего и не было! Вон чахлая липа есть, есть чу-
гунная  решетка и за ней бульвар... И плавится лед в вазочке, и
видны за соседним столиком налитые кровью чьи-то бычьи глаза, и
страшно, страшно... О боги, боги мои, яду мне, яду!..
    И  вдруг  за  столиком  вспорхнуло слово: "Берлиоз!!" Вдруг
джаз  развалился и затих , как будто кто-то хлопнул по нему ку-
лаком.  "Что, что, что, что?!!" - "Берлиоз!!!". И пошли вскаки-
вать, пошли вскакивать.
    Да,  взметнулась волна горя при страшном известии о Михаиле
Александровиче.  Кто-то суетился, кричал, что необходимо сейчас
же,  тут  же, не сходя с места, составить какую-то коллективную
телеграмму и немедленно послать ее.
    Но  какую  телеграмму, спросим мы, и куда? И зачем ее посы-
лать?  В  самом  деле, куда? И на что нужна какая бы то ни было
телеграмма  тому, чей расплющенный затылок сдавлен сейчас в ре-
зиновых  руках  прозектора, чью шею сейчас колет кривыми иглами
профессор? Погиб он и не нужна ему никакая телеграмма. Все кон-
чено, не будем больше загружать телеграф.
    Да, погиб, погиб... Но мы то ведь живы!
    Да,  взметнулась  волна горя, но подержалась, подержалась и
стала спадать, и кой-кто уже вернулся к своему столику и- спер-
ва  украдкой, а потом и в открытую - выпил водочки и закусил. В
самом  деле,  не пропадать же куриным котлетам де-воляй? Чем мы
поможем  Михаилу  Александровичу? Тем, что голодными останемся?
Да ведь мы-то живы!
    Натурально, рояль закрыли на ключ, джаз разошелся, несколь-
ко  журналистов  уехали в свои редакции писать некрологи. Стало
известно,  что приехал из морга желдыбин. Он поместился в каби-
нете  покойного наверху, и тут же прокатился слух, что он и бу-
дет замещать Берлиоза. Желдыбин вызвал к себе из ресторана всех
двенадцать  членов правления, и на срочно начавшемся в кабинете
Берлиоза  заседании приступили к обсуждению неотложных вопросов
об  убранстве колонного грибоедовского зала, о перевозе тела из
морга  в  этот зал, об открытии доступа в него и о прочем, свя-
занном с прискорбным событием.
    А ресторан зажил своей обычной ночной жизнью и жил бы ею до
закрытия,  то  есть до четырех часов утра, если бы не произошло
нечто, уже совершенно из ряду вон выходящее и поразившее ресто-
ранных гостей гораздо больнее, чем известие о гибели Берлиоза.
    Первыми заволновались лихачи, дежурившие у ворот грибоедов-
ского дома. Слышно было, как один из них, приподнявшись на коз-
лах прокричал:
    - тю! Вы только поглядите!
    Вслед за тем, откуда ни возьмись, у чугунной решетки вспых-
нул огонечек и стал приближаться к веранде. Сидящие за столика-
ми стали приподниматься и всматриваться и увидели, что вместе с
огонечком шествует к ресторану белое привидение. Когда оно при-
близилось к самому трельяжу, все как закостенели за столиками с
кусками  стерлядки на вилках и вытаращив глаза. Швейцар, вышед-
ший  в этот момент из дверей ресторанной вешалки во двор, чтобы
покурить,  затоптал папиросу и двинулся было к привидению с яв-
ной  целью  преградить  ему  доступ в ресторан, но почему-то не
сделал этого и остановился, глуповато улыбаясь.
    И привидение, пройдя в отверстие трельяжа, беспрепятственно
вступило на веранду. Тут все увидели, что это - никакое не при-
видение, а Иван николаевич Бездомный - известнейший поэт.
    Он  был  бос,  в разодранной беловатой толстовке, к коей на
груди  английской  булавкой  была  приколота бумажная иконка со
стершимся  изображением известного святого, и в полосатых белых
кальсонах. В руке Иван николаевич нес зажженную венчальную све-
чу.  Правая  щека  Ивана николаевича была свежеизодрана. Трудно
даже измерить глубину молчания, воцарившегося на веранде. Видно
было,  как  у  одного  из официантов пиво течет из покосившейся
набок кружки на пол.
    Поэт поднял свечу над головой и громко сказал:
    - здорово, други!- После чего заглянул под ближайший столик
и воскликнул тоскливо:- нет, его здесь нет!
    Послышались два голоса. Бас сказал безжалостно:
    - готово дело. Белая горячка.
    А второй, женский, испуганный, произнес слова:
    - как же милиция-то пропустила его по улицам в таком виде?
    Это Иван николаевич услыхал и отозвался:
    -  дважды  хотели задержать, в скатертном и здесь, на брон-
ной, да я махнул через забор и, видите, щеку изорвал!- Тут Иван
николаевич  поднял  свечу  и  вскричал:-  братья во литературе!
(Осипший  голос его окреп и стал горячей) слушайте меня все! Он
появился!  Ловите же его немедленно, иначе он натворит неопису-
емых бед!
    -  Что? Что? Что он сказал? Кто появился?- Понеслись голоса
со всех сторон.
    -  Консультант!-  Ответил Иван, - и этот консультант сейчас
убил на патриарших мишу Берлиоза.
    Здесь  из внутреннего зала повалил на веранду народ, вокруг
Иванова огня сдвинулась толпа.
    -  Виноват,  виноват, скажите точнее, - послышался над ухом
Ивана  тихий  и  вежливый  голос,  - скажите, как это убил? Кто
убил?
    -  Иностранный  консультант,  профессор и шпион!- Озираясь,
отозвался Иван.
    - А как его фамилия? - Тихо спросили на ухо.
    - То-то фамилия!- В тоске крикнул Иван, - кабы я знал фами-
лию! Не разглядел я фамилию на визитной карточке... Помню толь-
ко первую букву "ве", На "ве " Фамилия! Какая же это фамилия на
ве?-  Схватившись рукою за лоб, сам у себя спросил Иван и вдруг
забормотал:-  ве,  ве,  ве! Ва... Во... Вашнер? Вагнер? Вайнер?
Вегнер?  Винтер?- Волосы на голове Ивана стали ездить от напря-
жения.
    - Вульф?- Жалостно выкрикнула какая-то женщина.
    Иван рассердился.
    -  Дура!-  Прокричал  он,  ища  глазами крикнувшую.- Причем
здесь  вульф?  Вульф ни в чем не виноват! Во, во... Нет! Так не
вспомню!  Ну вот что, граждане: звоните сейчас в милицию, чтобы
выслали  пять  мотоциклетов с пулеметами, профессора ловить. Да
не забудьте сказать, что с ним еще двое: какой-то жирный, клет-
чатый...  Пенсне треснуло... И кот черный, жирный. А я пока что
обыщу грибоедова... Я чую, что он здесь!
    Иван  впал в беспокойство, растолкал окружающих, начал раз-
махивать  свечой, заливая себя воском, и заглядывать под столы.
Тут  послышалось  слово: "доктора!"- И чье-то ласковое мясистое
лицо, бритое и упитанное, в роговых очках, появилось перед ива-
ном.
    -  Товарищ Бездомный, - заговорило это лицо юбилейным голо-
сом,  -  успокойтесь! Вы расстроены смертью всеми нами любимого
Михаила Александровича... Нет, просто миши Берлиоза. Мы все это
прекрасно  понимаем.  Вам нужен покой. Сейчас товарищи проводят
вас в постель, и вы забудетесь...
    - Ты, - оскалившись, перебил Иван, - понимаешь ли, что надо
поймать  профессора?  А  ты лезешь ко мне со своими глупостями!
Кретин!
    -  Товарищ  Бездомный, помилуйте, - ответило лицо, краснея,
пятясь и уже раскаиваясь, что ввязалось в это дело.
    - Нет, уж кого-кого, а тебя я не помилую, - с тихой ненави-
стью сказал Иван николаевич.
    Судорога  исказила  его  лицо, он быстро переложил свечу из
правой  руки  в  левую,  широко размахнулся и ударил участливое
лицо по уху.
    Тут  догадались  броситься на Ивана- и бросились. Свеча по-
гасла,  и  очки, соскочившие с лица, были мгновенно растоптаны.
Иван испустил страшный боевой вопль, слышный к общему соблазну,
даже  на  бульваре,  и  начал защищаться. Зазвенела падающая со
столов посуда, закричали женщины.
    Пока  официанты  вязали поэта полотенцами, в раздевалке шел
разговор между командиром брига и швейцаром.
    -  Ты  видел, что он в подштанниках?- Холодно спрашивал пи-
рат.
    -  Да ведь, арчибальд арчибальдович, - труся, отвечал швей-
цар, - как же я могу их не допустить, если они- член массолита?
    - Ты видел, что он в подштанниках?- Повторял пират.
    -  Помилуйте,  арчибальд арчибальдович, - багровея, говорил
швейцар,  -  что  же я могу поделать? Я сам понимаю, на веранде
дамы сидят.
    -  Дамы  здесь  ни  при чем, дамам это все равно, - отвечал
пират,  буквально  сжигая  швейцара глазами, - а это милиции не
все  равно!  Человек  в  белье может следовать по улицам Москвы
только  в одном случае, если он идет в сопровождении милиции, и
только  в  одно место- в отделение милиции! А ты, если швейцар,
должен  знать,  что увидев такого человека, ты должен, не медля
ни секунды, начинать свистеть. Ты слышишь?
    Ополоумевший швейцар услыхал с веранды уханье, бой посуды и
женские крики.
    - Ну что с тобой сделать за это?- Спросил флибустьер.
    Кожа  на  лице  швейцара  приняла тифозный оттенок, а глаза
помертвели.  Ему померещилось, что черные волосы, теперь приче-
санные на пробор, покрылись огненным шелком. Исчезли пластрон и
фрак,  и  за  ременным поясом возникла ручка пистолета. Швейцар
представил  себя  повешенным  на  фор-марса-рее. Своими глазами
увидел  он свой собственный высунутый язык и безжизненную голо-
ву,  упавшую  на  плечо,  и даже услыхал плеск волны за бортом.
Колени швейцара подогнулись. Но тут флибустьер сжалился над ним
и погасил свой острый взор.
    - Смотри, николай! Это в последний раз. Нам таких швейцаров
в  ресторане  и  даром не надо. Ты в церковь сторожем поступи.-
Проговорив это, командир скомандовал точно, ясно, быстро:- пан-
телея  из  буфетной.  Милиционера.  Протокол.  Машину. В психи-
атрическую.- И добавил:- свисти!
    Через четверть часа чрезвычайно пораженная публика не толь-
ко в ресторане, но и на самом бульваре и в окнах домов, выходя-
щих  в сад ресторана, видела, как из ворот грибоедова пантелей,
швейцар,  милиционер, официант и поэт рюхин выносили спеленато-
го,  как  куклу, молодого человека, который, заливаясь слезами,
плевался,  норовя  попасть  именно  в рюхина, давился слезами и
кричал:
    - сволочь!
    Шофер  грузовой  машины  со злым лицом заводил мотор. Рядом
лихач  горячил  лошадь, бил ее покрупу сиреневыми возжами, кри-
чал:
    - а вот на беговой! Я возил в психическую!
    Кругом гудела толпа, обсуждая невиданное происшествие, сло-
вом,  был  гадкий,  гнусный, соблазнительный, свинский скандал,
который  кончился  лишь  тогда,  когда грузовик унес на себе от
ворот  грибоедова  несчастного  Ивана николаевича, милиционера,
пантелея и рюхина.

0

3

Глава 6

                                 шизофрения, как и было сказано

    когда  в  приемную  знаменитой психиатрической клиники, не-
давно  отстроенной  под Москвой на берегу реки, вошел человек с
острой  бородкой и облаченный в белый халат, была половина вто-
рого ночи. Трое санитаров не спускали глаз с Ивана николаевича,
сидящего  на  дИване.  Тут  же находился и крайне взволнованный
поэт  рюхин.  Полотенца,  которыми  был связан Иван николаевич,
лежали  грудой  на том же дИване. Руки и ноги Ивана николаевича
были свободны.
    Увидев  вошедшего,  рюхин побледнел, кашлянул, и робко ска-
зал:
    - здравствуйте, доктор.
    Доктор поклонился рюхину, но, кланяясь, смотрел не на него,
а на Ивана николаевича.
    Тот  сидел  совершенно  неподвижно,  со злым лицом, сдвинув
брови, и даже не шевельнулся при входе врача.
    -  Вот,  доктор, - почему-то таинственным шепотом заговорил
рюхин,  пугливо  оглядываясь  на Ивана николаевича, - известный
поэт Иван Бездомный... Вот, видите ли... Мы опасаемся, не белая
ли горячка...
    - Сильно пил?- Сквозь зубы спросил доктор.
    - Нет, выпивал, но не так, чтобы уж...
    - Тараканов, крыс, чертиков или шмыгающих собак не ловил?
    -  Нет,  -  вздрогнув, ответил рюхин, - я его вчера видел и
сегодня утром. Он был совершенно здоров...
    - А почему в кальсонах? С постели взяли?
    - Он, доктор, в ресторан пришел в таком виде...
    -  Ага,  ага, - очень удовлетворенно сказал доктор, - а по-
чему ссадины? Дрался с кем-нибудь?
    -  Он с забора упал, а потом в ресторане ударил одного... И
еще кое-кого...
    -  Так,  так, так, - сказал доктор и, повернувшись к Ивану,
добавил:- здравствуйте!
    - Здорово, вредитель!- Злобно и громко ответил Иван.
    Рюхин  сконфузился  до того, что не посмел поднять глаза на
вежливого доктора. Но тот ничуть не обиделся, а привычным, лов-
ким  жестом  снял очки, приподняв полу халата, спрятал их в за-
дний карман брюк, а затем спросил у Ивана:
    - сколько вам лет?
    - Подите вы от меня к чертям, в самом деле!- Грубо закричал
Иван и отвернулся.
    -  Почему  же  вы  сердитесь? Разве я сказал вам что-нибудь
неприятное?
    -  Мне двадцать три года, - возбужденно заговорил Иван, - и
я  подам  жалобу  на вас всех. А на тебя в особенности, гнида!-
Отнесся он отдельно к рюхину.
    - А на что же вы хотите пожаловаться?
    -  На  то,  что  меня, здорового человека, схватили и силой
приволокли в сумасшедший дом!- В гневе ответил Иван.
    Здесь  рюхин всмотрелся в Ивана и похолодел: решительно ни-
какого безумия не было у того в глазах. Из мутных, как они были
в грибоедове, они превратились в прежние, ясные.
    "Батюшки!-  Испуганно  подумал рюхин, - да он и впрямь нор-
мален? Вот чепуха какая! Зачем же мы, в самом деле, сюда-то его
притащили? Нормален, нормален, только рожа расцарапана..."
    - Вы находитесь, - спокойно заговорил врач, присаживаясь на
белый  табурет  на блестящей ноге, - не в сумасшедшем доме, а в
клинике,  где  вас никто не станет задерживать, если в этом нет
надобности.
    Иван николаевич покосился недоверчиво, но все же пробурчал:
    -  слава  те  господи! Нашелся наконец хоть один нормальный
среди идиотов, из которых первый- балбес и бездарность сашка!
    - Кто этот сашка-бездарность?- Осведомился врач.
    -  А вот он, рюхин!- Ответил Иван и ткнул грязным пальцем в
направлении рюхина.
    Тот вспыхнул от негодования.
    "Это  он  мне  вместо спасибо!- Горько подумал он, - за то,
что я принял в нем участие! Вот уж, действительно, дрянь!"
    -  Типичный  кулачок  по своей психологии, - заговорил Иван
николаевич, которому, очевидно, приспичило обличать рюхина, - и
притом  кулачок, тщательно маскирующийся под пролетария. Посмо-
трите  на его постную физиономию и сличите с теми звучными сти-
хами,  которые  он сочинил к первому числу! Хе-хе-хе... "Взвей-
тесь!" Да "развейтесь!"... А вы загляните к нему внутрь- что он
там думает... Вы ахнете! И Иван николаевич зловеще рассмеялся.
    Рюхин тяжело дышал, был красен и думал только об одном, что
он  отогрел  у себя на груди змею, что он принял участие в том,
кто  оказался  на поверку злобным врагом. И главное, и поделать
ничего нельзя было: не ругаться же с душевнобольным?!
    - А почему вас, собственно, доставили к нам?- Спросил врач,
внимательно выслушав обличения Бездомного.
    -  Да  черт  их возьми, олухов! Схватили, связали какими-то
тряпками и поволокли в грузовике!
    -  Позвольте  вас  спросить,  вы почему в ресторан пришли в
одном белье?
    -  Ничего тут нету удивительного, - ответил Иван, - пошел я
купаться  на  Москва-реку, ну и попятили мою одежу, а эту дрянь
оставили!  Не  голым же мне по Москве идти? Надел что было, по-
тому что спешил в ресторан к грибоедову.
    Врач вопросительно посмотрел на рюхина, и тот хмуро пробор-
мотал:
    - ресторан так называется.
    -  Ага, - сказал врач, - а почему так спешили? Какое-нибудь
деловое свидание?
    - Консультанта я ловлю, - ответил Иван николаевич и тревож-
но оглянулся.
    - Какого консультанта?
    - Вы Берлиоза знаете?- Спросил Иван многозначительно.
    - Это... Композитор?
    Иван расстроился.
    -  Какой  там  композитор?  Ах  да, да нет! Композитор- это
однофамилец миши Берлиоза!
    Рюхину не хотелось ничего говорить, но пришлось об"яснить.
    -  Секретаря  массолита  Берлиоза  сегодня вечером задавило
трамваем на патриарших.
    - Не ври ты, чего не знаешь!- Рассердился на рюхина Иван, -
я, а не ты был при этом! Он его нарочно под трамвай пристроил!
    - Толкнул?
    -  Да  при  чем  здесь "Толкнул"?- Сердясь на общую бестол-
ковость,  воскликнул Иван, - такому и толкать не надо! Он такие
штуки  может  выделывать,  что только держись! Он заранее знал,
что Берлиоз попадет под трамвай!
    - А кто-нибудь, кроме вас, видел этого консультанта?
    - То-то и беда, что только я и Берлиоз.
    -  Так. Какие же меры вы приняли, чтобы поймать этого убий-
цу?-  Тут врач повернулся и бросил взгляд женщине в белом хала-
те,  сидящей  за  столом в сторонке. Та вынула лист и стала за-
полнять пустые места в его графах.
    - Меры вот какие. Взял я на кухне свечечку...
    -  Вот  эту?-  Спросил врач, указывая на изломанную свечку,
лежащую на столе рядом с иконкой перед женщиной.
    - Эту самую, и...
    - А иконка зачем?
    - Ну да, иконка...- Иван покраснел, - иконка-то больше все-
го  и испугала, - он опять ткнул пальцем в сторону рюхина, - но
дело  в том, что он, консультант, он, будем говорить прямо... С
нечистой силой знается... И так его не поймаешь.
    Санитары  почему-то вытянули руки по швам и глаз не сводили
с Ивана.
    -  Да-с,  - продолжал Иван, - знается! Тут факт бесповорот-
ный. Он лично с понтием пилатом разговаривал. Да нечего на меня
так  смотреть! Верно говорю! Все видел- и балкон и пальмы. Был,
словом, у понтия пилата, за это я ручаюсь.
    - Ну-те, ну-те...
    -  Ну  вот, стало быть, я иконку на грудь пришпилил и побе-
жал...
    Вдруг часы ударили два раза.
    - Эге-ге!- Воскликнул Иван и поднялся с дИвана, - два часа,
а я с вами время теряю! Я извиняюсь, где телефон?
    - Пропустите к телефону, - приказал врач санитарам.
    Иван  ухватился за трубку, а женщина в это время тихо спро-
сила у рюхина:
    - женат он?
    - Холост, - испуганно ответил рюхин.
    - Член профсоюза?
    - Да.
    -  Милиция?- Закричал Иван в трубку, - милиция? Товарищ де-
журный,  распорядитесь сейчас же, чтобы выслали пять мотоцикле-
тов  с  пулеметами  для  поимки иностранного консультанта. Что?
Заезжайте за мною, я сам с вами поеду... Говорит поэт Бездомный
из  сумасшедшего  дома...  Как ваш адрес?- Шепотом спросил без-
домный  у  доктора,  прикрывая  трубку ладонью, - а потом опять
закричал  в  трубку:-  вы  слушаете? Алло!.. Безобразие!- Вдруг
завопил  Иван  и  швырнул трубку в стену. Затем он повернулся к
врачу,  протянул ему руку, сухо сказал "До свидания" и собрался
уходить.
    Помилуйте, куда же вы хотите идти?- Заговорил врач, вгляды-
ваясь в глаза Ивана, - глубокой ночью, в белье... Вы плохо чув-
ствуете себя, останьтесь у нас!
    -  Пропустите-ка,  -  сказал Иван санитарам, сомкнувшимся у
дверей.- Пустите вы или нет?- Страшным голосом крикнул поэт.
    Рюхин задрожал, а женщина нажала кнопку в столике, и на его
стеклянную  поверхность выскочила блестящая коробочка и запаян-
ная ампула.
    -  Ах  так?!- Дико и затравленно озираясь, произнес Иван, -
ну  ладно же! Прощайте...- И головою вперед он бросился в штору
окна.  Раздался  удар, но небьющиеся стекла за шторою выдержали
его,  и  через  мгновение  Иван забился в руках у санитаров. Он
хрипел, пытался кусаться, кричал:
    - так вот вы какие стеклышки у себя завели!.. Пусти! Пусти,
говорю!
    Шприц  блеснул  в руках у врача, женщина одним взмахом рас-
порола  ветхий  рукав  толстовки и вцепилась в руку с неженской
силой.  Запахло эфиром. Иван ослабел в руках четырех человек, и
ловкий  врач  воспользовался этим моментом и вколол иглу в руку
Ивану.  Ивана  подержали еще несколько секунд, и потом опустили
на дИван.
    -  Бандиты!-  Прокричал Иван и вскочил с дИвана, но был во-
дворен  на него опять. Лишь только его отпустили, он опять было
вскочил,  но  обратно уже сел сам. Он помолчал, диковато озира-
ясь, потом неожиданно зевнул, потом улыбнулся со злобой.
    - Заточили все-таки, - сказал он, зевнул еще раз, неожидан-
но прилег, голову положил на подушку, кулак по-детски под щеку,
забормотал уже сонным голосом, без злобы:- ну и очень хорошо...
Сами  же за все и поплатитесь. Я предупредил, а там как хотите!
Меня же сейчас более всего интересует понтий пилат... Пилат...-
Тут он закрыл глаза.
    -  Ванна,  сто  семнадцатую отдельную и пост к нему, - рас-
порядился  врач,  надевая очки. Тут рюхин опять вздрогнул: бес-
шумно  открылись белые двери, за ними стал виден коридор, осве-
щенный синими ночными лампами. Из коридора выехала на резиновых
колесиках  кушетка, на нее переложили затихшего Ивана, и он уе-
хал в коридор, и двери за ним замкнулись.
    -  Доктор,  - шепотом спросил потрясенный рюхин, - он, зна-
чит, действительно болен?
    - О да, - ответил врач.
    - А что же это такое с ним?- Робко спросил рюхин.
    Усталый врач поглядел на рюхина и вяло ответил:
    -  двигательное  и  речевое  возбуждение... Бредовые интер-
претации...  Случай,  по-видимому,  сложный... Шизофрения, надо
полагать. А тут еще алкоголизм...
    Рюхин ничего не понял из слов доктора, кроме того, что дела
Ивана николаевича, видно, плоховаты, вздохнул и спросил:
    - а что это он все про какого-то консультанта говорит?
    -  Видел,  наверно,  кого-то,  кто поразил его расстроенное
воображение. А может быть, галлюцинировал...
    Через несколько минут грузовик уносил рюхина в Москву. Све-
тало,  и свет еще не погашенных на шоссе фонарей был уже не ну-
жен  и  неприятен.  Шофер  злился на то, что пропала ночь, гнал
машину что есть сил, и ее заносило на поворотах.
    Вот  и лес отвалился, остался где-то сзади, и река ушла ку-
да-то  в сторону, навстречу грузовику сыпалась разная разность:
какие-то  заборы с караульными будками и штабеля дров, высочен-
ные  столбы  и  какие-то мачты, а на мачтах нанизанные катушки,
груды  щебня,  земля, исполосованная каналами, - словом, чувст-
вовалось,  что вот-вот она, Москва, тут же, вон за поворотом, и
сейчас навалится и охватит.
    Рюхина  трясло  и  швыряло, какой-то обрубок, на котором он
поместился,  то и дело пытался выскользнуть из-под него. Ресто-
ранные  полотенца,  подброшенные  уехавшими ранее в троллейбусе
милиционером  и  пантелеем, ездили по всей платформе. Рюхин пы-
тался было их собрать, но, прошипев почему-то со злобой: "Да ну
их к черту! Что я, в самом деле, как дурак верчусь?.."- Отшвыр-
нул их ногой и перестал на них глядеть.
    Настроение  духа  у едущего было ужасно. Становилось ясным,
что посещение дома скорби оставило в нем тяжелейший след. Рюхин
старался  понять,  что  его  терзает. Коридор с синими лампами,
прилипший  к памяти?Мысль о том, что худшего несчастья, чем ли-
шение разума, нет на свете? Да, да, конечно, и это. Но это- так
ведь,  общая  мысль.  А вот есть что-то еще. Что же это? Обида,
вот  что.  Да,  да,  обидные слова, брошенные Бездомным прямо в
лицо.  И горе не в том, что они обидные, а в том, что в них за-
ключается правда.
     Поэт  не  глядел  уже по сторонам, а, уставившись в грязный
трясущийся  пол, стал что-то бормотать, ныть, глодая самого се-
бя.
     Да,  стихи...  Ему- тридцать два года! В самом деле, что же
дальше?-  И дальше он будет сочинять по нескольку стихотворений
в год.- До старости?- Да, до старости.- Что же принесут ему эти
стихотворения?  Славу?  "Какой  вздор! Не обманывай-то хоть сам
себя.  Никогда слава не придет к тому, кто сочиняет дурные сти-
хи.  Отчего они дурные? Правду, правду сказал!- Безжалостно об-
ращался к самому себе рюхин, - не верю я ни во что из того, что
пишу!.."
     Отравленный  взрывом  неврастении, поэт покачнулся, пол под
ним  перестал  трястись.  Рюхин поднял голову и увидел, что они
уже в москве и, более того, что над москвой рассвет, что облако
подсвечено золотом, что грузовик его стоит, застрявши в колонне
других  машин  у поворота на бульвар, и что близехонько от него
стоит  на постаменте металлический человек, чуть наклонив голо-
ву, и безразлично смотрит на бульвар.
     Какие-то странные мысли хлынули в голову заболевшему поэту.
"Вот  пример  настоящей удачливости...- Тут рюхин встал во весь
рост  на платформе грузовика и руку поднял, нападая зачем-то на
никого  не  трогающего чугунного человека, - какой бы шаг он ни
сделал  в  жизни, что бы ни случилось с ним, все шло ему на по-
льзу,  все  обращалось  к его славе! Но что он сделал? Я не по-
нимаю...   Что-нибудь  особенное  есть  в  этих  словах:  "буря
мглою..."?  Не  понимаю!.. Повезло, повезло!- Вдруг ядовито за-
ключил  рюхин и почувствовал, что грузовик под ним шевельнулся,
- стрелял, стрелял в него этот белогвардеец и раздробил бедро и
обеспечил бессмертие..."
     Колонна  тронулась.  Совершенно  больной и даже постаревший
поэт  не  более  чем  через две минуты входил на веранду грибо-
едова. Она уже опустела. В углу допивала какая-то компания, и в
центре ее суетился знакомый конферансье в тюбетейке и с бокалом
"Абрау" в руке.
     Рюхин,  обремененный  полотенцами, был встречен арчибальдом
арчибальдовичем очень приветливо и тотчас избавлен от проклятых
тряпок.  Не  будь  рюхин так истерзан в клинике и на грузовике,
он,  наверно,  получил  бы удовольствие, рассказывая о том, как
все  было  в лечебнице, и украшая этот рассказ выдуманными под-
робностями. Но сейчас ему было не до того, а кроме того, как ни
мало был наблюдателен рюхин, - теперь, после пытки в грузовике,
он  впервые остро вгляделся в лицо пирата и понял, что тот хоть
и  задает  вопросы  о бездомном, и даже восклицает "Ай-яй-яй!",
Но,  по  сути дела, совершенно равнодушен к судьбе бездомного и
ничуть  его не жалеет. "И молодец! И правильно!"- С цинической,
самоуничтожающей  злобой подумал рюхин и, оборвав рассказ о ши-
зофрении, попросил:
     - арчибальд арчибальдович, водочки бы мне...
     Пират сделал сочувствующее лицо, шепнул:
     - понимаю... Сию минуту...- И махнул официанту.
     Через  четверть  часа  рюхин,  в полном одиночестве, сидел,
скорчившись  над рыбцом, пил рюмку за рюмкой, понимая и призна-
вая, что исправить в его жизни уже ничего нельзя, а можно толь-
ко забыть.
     Поэт  истратил  свою  ночь,  пока другие пировали, и теперь
понимал, что вернуть ее нельзя. Стоило только поднять голову от
лампы  вверх к небу, чтобы понять, что ночь пропала безвозврат-
но.  Официанты,  торопясь, срывали скатерти со столов. У котов,
шнырявших  возле веранды, был утренний вид. На поэта неудержимо
наваливался день.

Глава 7

нехорошая квартирка

    если  бы  в  следующее утро степе лиходееву сказали бы так:
"Степа!  Тебя  расстреляют,  если  ты сию минуту не встанешь!"-
Степа ответил бы томным, чуть слышным голосом: "Расстреливайте,
делайте со мною, что хотите, но я не встану".
    Не  то  что встать, - ему казалось, что он не может открыть
глаз, потому что, если он только это сделает, сверкнет молния и
голову  его тут же разнесет на куски. В этой голове гудел тяже-
лый колокол, между глазными яблоками и закрытыми веками проплы-
вали коричневые пятна с огненно-зеленым ободком, и в довершение
всего тошнило, причем казалось, что тошнота эта связана со зву-
ками какого-то назойливого патефона.
    Степа  старался  что-то  припомнить,  припоминалось  только
одно- что, кажется, вчера и неизвестно где он стоял с салфеткой
в  руке  и  пытался поцеловать какую-то даму, причем обещал ей,
что  на  другой  день, и ровно в полдень, придет к ней в гости.
Дама  от  этого  отказывалась, говоря: "Нет, нет, меня не будет
дома!"- А степа упорно настаивал на своем: "А я вот возьму да и
приду!"
    Ни  какая  это  была  дама, ни который сейчас час, ни какое
число,  ни  какого месяца- степа решительно не знал и, что хуже
всего,  не мог понять, где он находится. Он постарался выяснить
хотя  бы  последнее  и для этого разлепил слипшиеся веки левого
глаза.  В  полутьме  что-то  тускло  отсвечивало. Степа наконец
узнал  трюмо  и понял, что он лежит навзничь у себя на кровати,
то  есть  на бывшей ювелиршиной кровати, в спальне. Тут ему так
ударило в голову, что он закрыл глаз и застонал.
    Об"Яснимся: степа лиходеев, директор театра варьете, очнул-
ся  утром  у  себя в той самой квартире, которую он занимал по-
полам с покойным берлиозом, в большом шестиэтажном доме, покоем
расположенном на садовой улице.
    Надо  сказать,  что  квартира  эта-  N  50- давно уже поль-
зовалась если не плохой, то, во всяком случае, странной репута-
цией.  Еще два года тому назад владелицей ее была вдова ювелира
де фужере. Анна францевна де фужере, пятидесятилетняя почтенная
и  очень  деловая  дама,  три  комнаты из пяти сдавала жильцам:
одному,  фамилия  которого была, кажется, беломут, и другому- с
утраченной фамилией.
    И  вот два года тому назад начались в квартире необ"яснимые
происшествия: из этой квартиры люди начали бесследно исчезать.
    Однажды  в  выходной день явился в квартиру милиционер, вы-
звал  в переднюю второго жильца (фамилия которого утратилась) и
сказал,  что того просят на минутку зайти в отделение милиции в
чем-то  расписаться.  Жилец приказал анфисе, преданной и давней
домашней  работнице  анны францевны, сказать, в случае если ему
будут  звонить, что он вернется через десять минут, и ушел вме-
сте с корректным милиционером в белых перчатках. Но не вернулся
он  не только через десять минут, а вообще никогда не вернулся.
Удивительнее  всего то, что, очевидно, с ним вместе исчез и ми-
лиционер.
    Набожная,  а  откровеннее сказать- суеверная анфиса так на-
прямик  и  заявила  очень  расстроенной анне францевне, что это
колдовство  и  что  она  прекрасно знает, кто утащил и жильца и
милиционера, только к ночи не хочет говорить. Ну, а колдовству,
как  известно,  стоит  только  начаться,  а там уж его ничем не
остановишь.  Второй  жилец  исчез, помнится, в понедельник, а в
среду как сквозь землю провалился беломут, но, правда, при дру-
гих  обстоятельствах. Утром за ним заехала, как обычно, машина,
чтобы отвезти его на службу, и отвезла, но назад никого не при-
везла и сама больше не вернулась.
    Горе и ужас мадам беломут не поддаются описанию. Но, увы, и
то  и  другое было непродолжительно. В ту же ночь, вернувшись с
анфисой  с дачи, на которую анна францевна почему-то спешно по-
ехала, она не застала уже гражданки беломут в квартире. Но это-
го  мало: двери обеих комнат, которые занимали супруги беломут,
оказались запечатанными.
    Два  дня  прошли  кое-как. На третий же день страдавшая все
это  время  бессонницей анна францевна опять-таки спешно уехала
на дачу... Нужно ли говорить, что она не вернулась!
    Оставшаяся  одна анфиса, наплакавшись вволю, легла спать во
втором  часу  ночи.  Что с ней было дальше, неизвестно, но рас-
сказывали жильцы других квартир, что будто бы в N 50-м всю ночь
слышались какие-то стуки и будто бы до утра в окнах горел элек-
трический свет. Утром выяснилось, что и анфисы нет!
    Об  исчезнувших  и  о  проклятой квартире долго в доме рас-
сказывали всякие легенды, вроде того, например, что эта сухая и
набожная  анфиса  будто бы носила на своей иссохшей груди в за-
мшевом мешочке двадцать пять крупных бриллиантов, принадлежащих
анне  францевне. Что будто бы в дровяном сарае на той самой да-
че,  куда спешно ездила анна францевна, обнаружились сами собой
какие-то несметные сокровища в виде тех же бриллиантов, а также
золотых  денег  царской  чеканки...И прочее в этом же роде. Ну,
чего не знаем, за то не ручаемся.
    Как бы то ни было, квартира простояла пустой и запечатанной
только  неделю, а затем в нее вселились- покойный берлиоз с су-
пругой  и  этот самый степа тоже с супругой. Совершенно естест-
венно,  что, как только они попали в окаянную квартиру, и у них
началось  черт  знает что. Именно, в течение одного месяца про-
пали  обе  супруги.  Но  эти не бесследно. Про супругу берлиоза
рассказывали,  что  ее  видели  в харькове с каким-то балетмей-
стером,  а  супруга степы якобы обнаружилась на божедомке, где,
как болтали, директор варьете, используя свои бесчисленные зна-
комства, ухитрился добыть ей комнату, но с одним условием, что-
бы духу ее не было на садовой улице...
    Итак, степа застонал. Он хотел позвать домработницу груню и
потребовать у нее пирамидону, но все-таки сумел сообразить, что
это глупости... Что никакого пирамидону у груни, конечно, нету.
Пытался  позвать на помощь берлиоза, дважды простонал: "Миша...
Миша...", Но, как сами понимаете, ответа не получил. В квартире
стояла полнейшая тишина.
    Пошевелив  пальцами  ног,  степа догадался, что лежит в но-
сках,  трясущейся  рукою  провел  по бедру, чтобы определить, в
брюках он или нет, и не определил.
    Наконец,  видя,  что он брошен и одинок, что некому ему по-
мочь,  решил  подняться,  каких бы нечеловеческих усилий это ни
стоило.
    Степа  разлепил  склеенные  веки и увидел, что отражается в
трюмо  в виде человека с торчащими в разные стороны волосами, с
опухшей, покрытою черной щетиною физиономией, с заплывшими гла-
зами, в грязной сорочке с воротником и галстуком, в кальсонах и
в носках.
    Таким  он  увидел  себя  в трюмо, а рядом с зеркалом увидел
неизвестного человека, одетого в черное и в черном берете.
    Степа сел на кровать и сколько мог вытаращил налитые кровью
глаза на неизвестного.
    Молчание  нарушил этот неизвестный, произнеся низким, тяже-
лым голосом и с иностранным акцентом следующие слова:
    - добрый день, симпатичнейший степан богданович!
    Произошла  пауза, после которой, сделав над собой страшней-
шее усилие, степа выговорил:
    - что вам угодно?- И сам поразился, не узнав своего голоса.
Слово  "Что" он произнес дискантом, "Вам" - басом, а "Угодно" у
него совсем не вышло.
    Незнакомец  дружелюбно  усмехнулся,  вынул  большие золотые
часы  с алмазным треугольником на крышке, прозвонил одиннадцать
раз и сказал:
    -  одиннадцать! И ровно час, как я дожидаюсь вашего пробуж-
дения, ибо вы назначили мне быть у вас в десять. Вот и я!
    Степа нащупал на стуле рядом с кроватью брюки, шепнул:
    - извините...- Надел их и хрипло спросил:- скажите, пожалу-
йста, вашу фамилию?
    Говорить  ему  было  трудно. При каждом слове кто-то втыкал
ему иголку в мозг, причиняя адскую боль.
    - Как? Вы и фамилию мою забыли?- Тут неизвестный улыбнулся.
    -  Простите...- Прохрипел степа, чувствуя, что похмелье да-
рит  его новым симптомом: ему показалось, что пол возле кровати
ушел  куда-то  и  что сию минуту он головой вниз полетит к чер-
товой матери в преисподнюю.
    -  Дорогой  степан богданович, - заговорил посетитель, про-
ницательно улыбаясь, - никакой пирамидон вам не поможет. Следу-
йте  старому мудрому правилу, - лечить подобное подобным. Един-
ственно,  что вернет вас к жизни, это две стопки водки с острой
и горячей закуской.
    Степа  был хитрым человеком и, как ни был болен, сообразил,
что  раз  уж  его  застали  в таком виде, нужно признаваться во
всем.
    -  Откровенно  сказать...-  Начал он, еле ворочая языком, -
вчера я немножко...
    -  Ни  слова больше!- Ответил визитер и от"Ехал с креслом в
сторону.
    Степа,  тараща глаза, увидел, что на маленьком столике сер-
вирован  поднос, на коем имеется нарезанный белый хлеб, паюсная
икра в вазочке, белые маринованные грибы на тарелочке, что-то в
кастрюльке  и,  наконец, водка в об"емистом ювелиршином графин-
чике. Особенно поразило степу то, что графин запотел от холода.
Впрочем,  это  было понятно-он помещался в полоскательнице, на-
битой льдом. Накрыто, словом, было чисто, умело.
    Незнакомец  не дал степиному изумлению развиться до степени
болезненной и ловко налил ему полстопки водки.
    - А вы? - Пискнул степа.
    - С удовольствием !
    Прыгающей  рукой  поднес степа стопку к устам, а незнакомец
одним духом проглотил содержимое своей стопки. Прожевывая кусок
икры, степа выдавил из себя слова:
    - а вы что же... Закусить?
    -  Благодарствуйте,  я  не закусываю никогда, - ответил не-
знакомец  и  налил по второй. Открыли кастрюлю- в ней оказались
сосиски в томате.
    И  вот  проклятая  зелень перед глазами растаяла, стали вы-
говариваться  слова, и, главное, степа кое-что припомнил. Имен-
но,  что  дело  вчера  было на сходне, на даче у автора скетчей
хустова,  куда  этот хустов и возил степу в таксомоторе. Припо-
мнилось  даже,  как нанимали этот таксомотор у "Метрополя", был
еще  при этом какой-то актер не актер... С патефоном в чемодан-
чике.  Да, да, да, это было на даче! Еще, помнится, выли собаки
от этого патефона. Вот только дама, которую степа хотел поцело-
вать,  осталась нераз"Ясненной... Черт ее знает, кто она... Ка-
жется, в радио служит, а может быть, и нет.
    Вчерашний  день,  таким образом, помаленьку высветлялся, но
степу  сейчас  гораздо  более интересовал день сегодняшний и, в
частности,  появление в спальне неизвестного, да еще с закуской
и водкой. Вот что недурно было бы раз"яснить!
    - Ну, что же, теперь, я надеюсь, вы вспомнили мою фамилию?
    Но степа только стыдливо улыбнулся и развел руками.
    -  Однако!  Я  чувствую,  что после водки вы пили портвейн!
Помилуйте, да разве это можно делать!
    -  Я  хочу  вас  попросить, чтоб это осталось между нами, -
заискивающе сказал степа.
    -  О, конечно, конечно! Но за хустова я, само собой разуме-
ется, не ручаюсь.
    - А вы разве знаете хустова?
    -  Вчера  в кабинете у вас видел этого индивидуума мельком,
но достаточно одного беглого взгляда на его лицо, чтобы понять,
что он- сволочь, склочник, приспособленец и подхалим.
    "Совершенно  верно!"-  Подумал степа, пораженный таким вер-
ным, точным и кратким определением хустова.
    Да, вчерашний день лепился из кусочков, но все-таки тревога
не покидала директора варьете. Дело в том, что в этом вчерашнем
дне  зияла преогромная черная дыра. Вот этого самого незнакомца
в  берете, воля ваша, степа в своем кабинете вчера никак не ви-
дал.
    -  Профессор  черной  магии воланд, - веско сказал визитер,
видя степины затруднения, и рассказал все по порядку.
    Вчера  днем  он  приехал из-за границы в москву, немедленно
явился  к  степе и предложил свои гастроли в варьете. Степа по-
звонил  в московскую областную зрелищную комиссию и вопрос этот
согласовал  (степа  побледнел  и  заморгал глазами), подписал с
профессором воландом контракт на семь выступлений (степа открыл
рот), условился, что воланд придет к нему для уточнения деталей
в десять часов утра сегодня... Вот воланд и пришел!
    Придя,   был   встречен   домработницей   груней,   которая
об"Яснила,  что сама она только что пришла, что она приходящая,
что берлиоза дома нет, а что если визитер желает видеть степана
богдановича,  то  пусть  идет к нему в спальню сам. Степан бог-
данович  так крепко спит, что разбудить она не берется. Увидев,
в каком состоянии степан богданович, артист послал груню в бли-
жайший гастроном за водкой и закуской, в аптеку за льдом и...
    - Позвольте с вами рассчитаться, - проскулил убитый степа и
стал искать бумажник.
    -  О,  какой  вздор!- Воскликнул гастролер и слушать ничего
больше не захотел.
    Итак, водка и закуска стали понятны, и все же на степу было
жалко  взглянуть: он решительно не помнил ничего о контракте и,
хоть  убейте,  не  видел вчера этого воланда. Да, хустов был, а
воланда не было.
    - Разрешите взглянуть на контракт, - тихо попросил степа.
    - Пожалуйста, пожалуйста...
    Степа  взглянул на бумагу и закоченел. Во-первых, собствен-
норучная  степина залихватская подпись! Косая надпись сбоку ру-
кою  финдиректора римского с разрешением выдать артисту воланду
в  счет  следуемых  ему за семь выступлений тридцати пяти тысяч
рублей десять тысяч рублей. Более того: тут же расписка воланда
в том, что он эти десять тысяч уже получил!
    "Что  же это такое?!"- Подумал несчастный степа, и голова у
него  закружилась.  Начинаются  зловещие провалы в памяти?! Но,
само сабою, после того, как контракт был пред"явлен, дальнейшие
выражения удивления были бы просто неприличны. Степа попросил у
гостя  разрешения на минуту отлучиться и, как был в носках, по-
бежал в переднюю к телефону. По дороге он крикнул в направлении
кухни:
    - груня!
    Но  никто  не отозвался. Тут он взглянул на дверь в кабинет
берлиоза, бывшую рядом с передней, и тут, как говорится, остол-
бенел. На ручке двери он разглядел огромнейшую сургучную печать
на  веревке.  "Здравствуйте!- Рявкнул кто-то в голове у степы.-
Этого  еще  недоставало!"-  И тут степины мысли побежали уже по
двойному  рельсовому пути, но, как всегда бывает во время като-
строфы,  в одну сторону и вообще черт знает куда. Головную сте-
пину кашу трудно даже передать. Тут и чертовщина с черным бере-
том,  холодной  водкой и невероятным контрактом, - а тут еще ко
всему  этому, не угодно ли, и печать на двери! То есть кому хо-
тите сказать, что берлиоз что-то натворил, - не поверит, ей-ей,
не поверит! Однако печать, вот она! Да-с...
    И  тут  закопошились в мозгу у степы какие-то неприятнейшие
мыслишки  о статье, которую, как назло, недавно он всучил миха-
илу  александровичу  для напечатания в журнале. И статья, между
нами говоря, дурацкая! И никчемная, и деньги-то маленькие...
    Немедленно  вслед  за воспоминанием о статье прилетело вос-
поминание о каком-то сомнительном разговоре, происходившем, как
помнится,  двадцать  четвертого апреля вечером тут же, в столо-
вой,  когда  степа  ужинал с михаилом александровичем. То есть,
конечно,  в  полном смысле слова разговор этот сомнительным на-
звать  нельзя (не пошел бы степа на такой разговор), но это был
разговор  на  какую-то ненужную тему. Совершенно свободно можно
было  бы, граждане, его и не затевать. До печати, нет сомнений,
разговор  этот  мог  считаться  совершеннейшим пустяком, но вот
после печати...
    "Ах, берлиоз, берлиоз!-Вскипало в голове у степы.- Ведь это
в голову не лезет!"
    Но  горевать  долго  не приходилось, и степа набрал номер в
кабинете  финдиректора  варьете  римского. Положение степы было
щекотливое: во-первых, иностранец мог обидеться на то, что сте-
па  проверяет  его после того, как был показан контракт, да и с
финдиректором  говорить  было чрезвычайно трудно. В самом деле,
ведь  не спросишь его так: "Скажите, заключал ли я вчера с про-
фессором  черной магии контракт на тридцать пять тысяч рублей?"
Так спрашивать не годится!
    -  Да!-  Послышался  в трубке резкий, неприятный голос рим-
ского.
    - Здравствуйте, григорий данилович, - тихо заговорил степа,
-  это  лиходеев.  Вот  какое  дело... Гм... Гм... У меня сидит
этот...  Э... Артист воланд... Так вот... Я хотел спросить, как
насчет сегодняшнего вечера?..
    - Ах, черный маг?- Отозвался в трубке римский, - афиши сей-
час будут.
    - Ага, - слабым голосом сказал степа, - ну, пока...
    - А вы скоро придете?- Спросил римский.
    -  Через  полчаса,  - ответил степа и, повесив трубку, сжал
горячую  голову  руками. Ах, какая выходила скверная штука! Что
же это с памятью, граждане? А?
    Однако  дольше  задерживаться  в  передней было неудобно, и
степа  тут же составил план: всеми мерами скрыть свою невероят-
ную  забывчивость,  а  сейчас  первым долгом хитро выспросить у
иностранца,  что  он, собственно, намерен сегодня показывать во
вверенном степе варьете?
    Тут  степа повернулся от аппарата и в зеркале, помещавшемся
в  передней, давно не вытираемом ленивой груней, отчетливо уви-
дел  какого-то  странного  суб"Екта  - длинного, как жердь, и в
пенсне (ах, если бы здесь был иван николаевич! Он узнал бы это-
го  суб"екта  сразу!  А  тот отразился и тотчас пропал. Степа в
тревоге  поглубже  заглянул в переднюю, и вторично его качнуло,
ибо в зеркале прошел здоровеннейший черный кот и также пропал.
    У степы оборвалось сердце, он пошатнулся.
    "Что  же  это такое?- Подумал он, - уж не схожу ли я с ума?
Откуда  ж  эти отражения?!"- Он заглянул в переднюю и испуганно
закричал:
    -  груня!  Какой тут кот у нас шляется? Откуда он? И кто-то
еще с ним??
    - Не беспокойтесь, степан богданович, - отозвался голос, но
не груни, а гостя из спальни, - кот этот мой. Не нервничайте. А
груни нет, я услал ее в воронеж, на родину, так как она жалова-
лась, что вы давно уже не даете ей отпуска.
    Слова эти были настолько неожиданными и нелепыми, что степа
решил,  что  ослышался.  В  полном смятении он рысцой побежал в
спальню  и  застыл на пороге. Волосы его шевельнулись, и на лбу
появилась россыпь мелкого пота.
    Гость пребывал в спальне уже не один, а в компании. Во вто-
ром  кресле  сидел  тот  самый тип, что померещился в передней.
Теперь  он был ясно виден: усы-перышки, стеклышко пенсне побле-
скивает, а другого стеклышка нет. Но оказались в спальне вещи и
похуже:  на  ювелиршином пуфе в развязной позе развалился некто
третий,  именно-жутких  размеров  черный кот со стопкой водки в
одной  лапе  и вилкой, на которую он успел поддеть маринованный
гриб, в другой.
    Свет, и так слабый в спальне, и вовсе начал меркнуть в гла-
зах степы. "Вот как, оказывается, сходят с ума!" - Подумал он и
ухватился за притолоку.
    -  Я  вижу,  вы  немного  удивлены,  дражайший  степан бог-
данович?-  Осведомился  воланд  у  лязгающего зубами степы, - а
между тем удивляться нечему. Это моя свита.
    Тут  кот  выпил водки, и степина рука поползла по притолоке
вниз.
    -  И свита эта требует места, - продолжал воланд, - так что
кое-кто из нас здесь лишний в квартире. И мне кажется, что этот
лишний- именно вы !
    -  Они,  они!- Козлиным голосом запел длинный клетчатый, во
множественном  числе  говоря  о степе, - вообще они в последнее
время жутко свинячат. Пьянствуют, вступают в связи с женщинами,
используя  свое  положение, ни черта не делают, да и делать ни-
чего  не  могут, потому что ничего не смыслят в том, что им по-
ручено. Начальству втирают очки!
    - Машину зря гоняет казенную!- Наябедничал и кот, жуя гриб.
Когда степа, совсем уже сползший на пол, ослабевшей рукой цара-
пал притолоку.
    Прямо  из  зеркала  трюмо вышел маленький, но необыкновенно
широкоплечий,  в котелке на голове и с торчащим изо рта клыком,
безобразящим  и  без  того  невиданно мерзкую физиономию. И при
этом еще огненно-рыжий.
    -  Я, - вступил в разговор этот новый, - вообще не понимаю,
как он попал в директора, - рыжий гнусавил все больше и больше,
- он такой же директор, как я архиерей!
    -  Ты не похож на архиерея, азазелло, - заметил кот, накла-
дывая себе сосисек на тарелку.
    -  Я  это и говорю, - прогнусил рыжий и, повернувшись к во-
ланду, добавил почтительно:- разрешите, мессир, его выкинуть ко
всем чертям из москвы?
    - Брысь!!- Вдруг рявкнул кот, вздыбив шерсть.
    И  тогда  спальня завертелась вокруг степы, и он ударился о
притолоку головой и, теряя сознание, подумал: "Я умираю..."
    Но  он не умер. Открыв слегка глаза, он увидел себя сидящим
на чем-то каменном. Вокруг него что-то шумело. Когда он открыл,
как следует, глаза, он увидел, что шумит море, и что даже боль-
ше  того,  -  волна покачивается у самых его ног, и что, короче
говоря,  он  сидит  на  самом конце мола, и что под ним голубое
сверкающее море, а сзади - красивый город на горах.
    Не  зная,  как поступают в таких случаях, степа поднялся на
трясущиеся ноги и пошел по молу к берегу.
    На  молу  стоял  какой-то человек, курил, плевал в море. На
степу он поглядел дикими глазами и перестал плевать. Тогда сте-
па  отколол  такую  штуку: стал на колени перед неизвестным ку-
рильщиком и произнес:
    - умоляю, скажите, какой это город?
    - Однако!- Сказал бездушный курильщик.
    -  Я  не  пьян,  - хрипло ответил степа, - я болен, со мной
что-то случилось, я болен... Где я? Какой это город?..
    - Ну, ялта...
    Степа  тихо вздохнул, повалился на бок, головою стукнулся о
нагретый камень мола.

Глава 8

поединок между профессором и поэтом.

    Как  раз  в то время, когда сознание покинуло степу в ялте,
то  есть около половины двенадцатого дня, оно вернулось к ивану
николаевичу бездомному, проснувшемуся после глубокого и продол-
жительного сна. Некоторое время он соображал, каким это образом
он попал в неизвестную комнату с белыми стенами, с удивительным
ночным столиком из какого-то светлого металла и с белой шторой,
за которой чувствовалось солнце.
    Иван  тряхнул  головой, убедился в том, что она не болит, и
вспомнил,  что  он находится в лечебнице. Эта мысль потянула за
собою воспоминание о гибели берлиоза, но сегодня оно не вызвало
у  ивана  сильного потрясения. Выспавшись, иван николаевич стал
поспокойнее  и  соображать начал яснее. Полежав некоторое время
неподвижно  в  чистейшей,  мягкой  и удобной пружинной кровати,
иван  увидел  кнопку  звонка рядом с собою. По привычке трогать
предметы  без  надобности,  иван  нажал ее. Он ожидал какого-то
звона или явления вслед за нажатием кнопки, но произошло совсем
другое.  В ногах ивановой постели загорелся матовый цилиндр, на
котором было написано: "Пить". Постояв некоторое время, цилиндр
начал  вращаться до тех пор, пока не выскочила надпись: "Няня".
Само  собою  разумеется,  что хитроумный цилиндр поразил ивана.
Надпись "Няня" сменилась надписью "Вызовите доктора".
    -  Гм...- Молвил иван, не зная, что делать с этим цилиндром
дальше.  Но  повезло  случайно: иван нажал кнопку второй раз на
слове "Фельдшерица". Цилиндр тихо прозвенел в ответ, остановил-
ся, потух, и в комнату вошла полная симпатичная женщина в белом
чистом халате и сказала ивану:
    - доброе утро!
    Иван  не  ответил,  так  как  счел это приветствие в данных
условиях  неуместным. В самом деле, засадили здорового человека
в лечебницу, да еще делают вид, что это так и нужно!
    Женщина  же  тем  временем, не теряя благодушного выражения
лица,  при  помощи одного нажима кнопки, увела штору вверх, и в
комнату  через  широкопетлистую  и легкую решетку, доходящую до
самого  пола,  хлынуло  солнце. За решеткой открылся балкон, за
ним  берег  извивающейся  реки  и на другом ее берегу - веселый
сосновый бор.
    - Пожалуйте ванну брать, - пригласила женщина, и под руками
ее  раздвинулась  внутренняя стена, за которой оказалось ванное
отделение и прекрасно оборудованная уборная.
    Иван, хоть и решил с женщиной не разговаривать, не удержал-
ся  и, видя, как вода хлещет в ванну широкой струей из сияющего
крана, сказал с иронией:
    - ишь ты! Как в "Метрополе"!
    -  О  нет, - с гордостью ответила женщина, - гораздо лучше.
Такого  оборудования  нет  нигде  и за границей. Ученые и врачи
специально  приезжают  осматривать  нашу  клинику. У нас каждый
день интуристы бывают.
    При  слове  "Интурист" ивану тотчас же вспомнился вчерашний
консультант. Иван затуманился, поглядел исподлобья и сказал:
    -  интуристы...  До  чего  же вы все интуристов обожаете! А
среди  них, между прочим, разные попадаются. Я, например, вчера
с таким познакомился, что любо-дорого!
    И  чуть  было  не  начал рассказывать про понтия пилата, но
сдержался, понимая, что женщине эти рассказы ни к чему, что все
равно помочь она ему не может.
    Вымытому  ивану  николаевичу  тут же было выдано решительно
все,  что  необходимо мужчине после ванны: выглаженная рубашка,
кальсоны,  носки. Но этого мало: отворив дверь шкафика, женщина
указала внутрь его и спросила:
    - что желаете надеть - халатик или пижамку?
    Прикрепленный  к новому жилищу насильственно, иван едва ру-
ками  не всплеснул от развязности женщины и молча ткнул пальцем
в пижаму из пунцовой байки.
    После  этого ивана николаевича повели по пустому и беззвуч-
ному  коридору и привели в громаднейших размеров кабинет. Иван,
решив  относиться ко всему, что есть в этом на диво оборудован-
ном здании, с иронией, тут же мысленно окрестил кабинет "Фабри-
кой-кухней".
    И  было  за  что. Здесь стояли шкафы и стеклянные шкафики с
блестящими   никелированными  инструментами.  Были  кресла  не-
обыкновенно  сложного устройства, какие-то пузатые лампы с сия-
ющими  колпаками, множество склянок, и газовые горелки, и элек-
трические провода, и совершенно никому не известные приборы.
    В  кабинете  за  ивана  принялись трое - две женщины и один
мужчина,  все  в белом. Первым долгом ивана отвели в уголок, за
столик,  с  явною  целью кое-что у него повыспросить. Иван стал
обдумывать  положение. Перед ним было три пути. Чрезвычайно со-
блазнял  первый: кинуться на эти лампы и замысловатые вещицы, и
всех  их  к  чертовой бабушке перебить и таким образом выразить
свой  протест  за  то, что он задержан зря. Но сегодняшний иван
уже  значительно  отличался  от ивана вчерашнего, и первый путь
показался  ему  сомнительным:  чего  доброго, они укореняться в
мысли,  что  он буйный сумашедший. Поэтому первый путь иван от-
ринул.  Был  второй: немедленно начать повествование о консуль-
танте и понтии пилате. Однако вчерашний опыт показал, что этому
рассказу  не  верят или понимают его как-то извращенно. Поэтому
иван и от этого пути отказался, решив избрать третий: замкнуть-
ся в гордом молчании.
    Полностью  этого  осуществить  не удалось и, волей-неволей,
пришлось отвечать, хоть и скупо и хмуро, на целый ряд вопросов.
    И  у ивана выспросили решительно все насчет его прошлой жи-
зни, вплоть до того, когда и как он болел скарлатиною, лет пят-
надцать  тому назад. Исписав за иваном целую страницу, перевер-
нули ее, и женщина в белом перешла к расспросам о родственниках
ивана.  Началась какая-то канитель: кто умер, когда, да отчего,
не  пил  ли, не болел ли венерическими болезнями, и все в таком
же  роде.  В заключение попросили рассказать о вчерашнем проис-
шествии на патриарших прудах, но очень не приставали, сообщению
о понтии пилате не удивлялись.
    Тут  женщина  уступила  ивана мужчине, и тот взялся за него
по-иному и ни о чем уже не расспрашивал. Он измерил температуру
иванова  тела, посчитал пульс, посмотрел ивану в глаза, светя в
них какою-то лампой. Затем на помощь мужчине пришла другая жен-
щина,  и ивана кололи, но не больно, чем-то в спину, рисовали у
него ручкой молотка какие-то знаки на коже груди, стучали моло-
точками  по коленям, отчего ноги ивана подпрыгивали, кололи па-
лец и брали из него кровь, кололи в локтевом сгибе, надевали на
руки какие-то резиновые браслеты...
    Иван  только  горько  усмехался про себя и размышлял о том,
как  все это глупо и странно получилось. Подумать только! Хотел
предупредить  всех  об опасности, грозящей от неизвестного кон-
сультанта,  собирался  его изловить, а добился только того, что
попал в какой-то таинственный кабинет затем, чтобы рассказывать
всякую  чушь про дядю федора, пившего в вологде запоем. Нестер-
пимо глупо!
    Наконец ивана отпустили. Он был препровожден обратно в свою
комнату, где получил чашку кофе, два яйца в смятку и белый хлеб
с маслом.
    С"Ев  и выпив все предложенное, иван решил дожидаться кого-
то  главного в этом учреждении и уж у этого главного добиться и
внимания к себе, и справедливости.
    И  он  дождался  его,  и очень скоро после своего завтрака.
Неожиданно  открылась дверь в комнату ивана, и в нее вошло мно-
жество  народа в белых халатах. Впереди всех шел тщательно, по-
актерски обритый человек лет сорока пяти, с приятными, но очень
пронзительными глазами и вежливыми манерами. Вся свита оказыва-
ла  ему знаки внимания и уважения, и вход его получился поэтому
очень торжественным. "Как понтий пилат!" - Подумалось ивану.
    Да,  это был, несомненно, главный. Он сел на табурет, а все
остались стоять.
    -  Доктор стравинский, - представился усевшийся ивану и по-
глядел на него дружелюбно.
    -  Вот,  александр  николаевич,  - негромко сказал кто-то в
опрятной  бородке  и  подал  главному  кругом исписанный иванов
лист.
    "Целое  дело  сшили!"-  Подумал  иван. А главный привычными
глазами пробежал лист, пробормотал: "угу, угу..." И обменялся с
окружающими несколькими фразами на малоизвестном языке.
    "И  по-латыни,  как  пилат,  говорит..." - Печально подумал
иван. Тут одно слово заставило его вздрогнуть, и это было слово
"шизофрения"-  Увы, уже вчера произнесенное проклятым иностран-
цем  на  патриарших прудах, а сегодня повторенное здесь профес-
сором стравинским.
    "И ведь это знал!"- Тревожно подумал иван.
    Главный,  по-видимому, поставил себе за правило соглашаться
со  всем и радоваться всему, что бы ни говорили ему окружающие,
и выражать это словами "славно, славно...".
    -  Славно!-  Сказал  стравинский, возвращая кому-то лист, и
обратился к ивану:- вы - поэт?
    -  Поэт, - мрачно ответил иван и впервые вдруг почувствовал
какое-то  необ"яснимое отвращение к поэзии, и вспомнившиеся ему
тут же собственные его стихи показались почему-то неприятными.
    Морща лицо, он, в свою очередь, спросил у стравинского:
    - вы - профессор?
    На  это стравинский предупредительно-вежливо наклонил голо-
ву.
    - И вы - здесь главный?- Продолжал иван.
    Стравинский и на это поклонился.
    -  Мне  с  вами нужно поговорить, - многозначительно сказал
иван николаевич.
    - Я для этого и пришел, - отозвался стравинский.
    -  Дело  вот  в чем, - начал иван, чувствуя, что настал его
час,  -  меня в сумасшедшие вырядили, никто не желает меня слу-
шать!..
    -  О  нет, мы выслушаем вас очень внимательно, - серьезно и
успокоительно  сказал стравинский, - и в сумасшедшие вас рядить
ни в коем случае не позволим.
    -  Так  слушайте  же:  вчера вечером я на патриарших прудах
встретился  с  таинственною личностью, иностранцем не иностран-
цем,  который  заранее знал о смерти берлиоза и лично видел по-
нтия пилата.
    Свита безмолвно и не шевелясь слушала поэта.
    -  Пилата? Пилат, это - который жил при иисусе христе?- Щу-
рясь на ивана, спросил стравинский.
    Тот самый.
    -  Ага,  -  сказал  стравинский, - а этот берлиоз погиб под
трамваем?
    -  Вот  же  именно его вчера при мне и зарезало трамваем на
патриарших, причем этот самый загадочный гражданин...
    -  Знакомый  понтия пилата?- Спросил стравинский, очевидно,
отличавшийся большой непонятливостью.
    -  Именно он, - подтвердил иван, изучая стравинского, - так
вот  он  сказал  заранее,  что аннушка разлила подсолнечное ма-
сло...  А  он  и  поскользнулся как раз этом месте! Как вам это
понравится?-  Многозначительно  осведомился  иван, надеясь про-
извести большой эффект своими словами.
    Но эффекта не последовало, и стравинский очень просто задал
следующий вопрос:
    - а кто же эта аннушка?
    Этот вопрос немного расстроил ивана, лицо его передернуло.
    -  Аннушка  здесь совершенно не важна, - проговорил он, не-
рвничая, - черт ее знает, кто она такая. Просто дура какая-то с
садовой. А важно то, что он заранее, понимаете ли, заранее знал
о подсолнечном масле! Вы меня понимаете?
    -  Отлично  понимаю,  - серьезно ответил стравинский и, ко-
снувшись колена поэта, добавил:- не волнуйтесь и продолжайте.
    - Продолжаю, - сказал иван, стараясь попасть в тон стравин-
скому  и  зная  уже по горькому опыту, что лишь спокойствие по-
может ему, - так вот, этот страшный тип, а он врет, что он кон-
сультант,  обладает  какою-то необыкновенной силой... Например,
за  ним  погонишься, а догнать его нет возможности. А с ним еще
парочка,  и  тоже  хороша,  но в своем роде: какой-то длинный в
битых стеклах и, кроме того, невероятных размеров кот, самосто-
ятельно  ездящий в трамвае. Кроме того, - никем не перебиваемый
иван  говорил все с большим жаром и убедительностью, - он лично
был  на  балконе  у понтия пилата, в чем нет никакого сомнения.
Ведь это что же такое? А? Его надо немедленно арестовать, иначе
он натворит неописуемых бед.
    - Так вот вы и добиваетесь, чтобы его арестовали? Правильно
я вас понял?- Спросил стравинский.
    "Он  умен, - подумал иван, - надо признаться, что среди ин-
теллигентов  тоже  попадаются на редкость умные. Этого отрицать
нельзя!"- И ответил:
    - совершенно правильно! И как же не добиваться, вы подумай-
те  сами! А между тем меня силою задержали здесь, тычут в глаза
лампой,  в ванне купают, про дядю федю чего-то расспрашивают!..
А  его  уж  давно на свете нет! Я требую, чтобы меня немедленно
выпустили.
    -  Ну что же, славно, славно!- Отозвался стравинский, - вот
все  и  выяснилось. Действительно, какой же смысл задерживать в
лечебнице  человека  здорового?  Хорошо-с.  Я вас немедленно же
выпишу  отсюда,  если  вы мне скажете, что вы нормальны. Не до-
кажете, а только скажете. Итак, вы нормальны?
    Тут  наступила полная тишина, и толстая женщина, утром уха-
живавшая  за  иваном,  благоговейно  поглядела на профессора, а
иван еще раз подумал: "Положительно умен".
    Предложение профессора ему очень понравилось, однако прежде
чем  ответить, он очень и очень подумал, морща лоб, и, наконец,
сказал твердо:
    - я - нормален.
    - Ну вот и славно, - облегченно воскликнул стравинский, - а
если  так, то давайте рассуждать логически. Возьмем ваш вчераш-
ний  день,  - тут он повернулся, и ему немедленно подали иванов
лист.- В поисках неизвестного человека, который отрекомендовал-
ся вам как знакомый понтия пилата, вы вчера произвели следующие
действия,  -  тут стравинский стал загибать длинные пальцы, по-
глядывая  то  в  лист, то на ивана, - повесили на грудь иконку.
Было?
    - Было, - хмуро согласился иван.
    - Сорвались с забора, повредили лицо? Так? Явились в ресто-
ран  с зажженной свечой в руке, в одном белье и в ресторане по-
били  кого-то. Привезли вас сюда связанным. Попав сюда, вы зво-
нили  в  милицию и просили прислать пулеметы. Затем сделали по-
пытку выброситься из окна. Так? Спрашивается: возможно ли, дей-
ствуя  таким  образом, кого-либо поймать или арестовать? И если
вы  человек нормальный, то вы сами ответите: никоим образом. Вы
желаете  уйти  отсюда?  Извольте-с.  Но позвольте вас спросить,
куда вы направитесь отсюда?
    -  Конечно,  в  милицию, - ответил иван уже не так твердо и
немного теряясь под взглядом профессора.
    - Непосредственно отсюда?
    - Угу.
    - А на квартиру к себе не заедете?- Быстро спросил стравин-
ский.
    - Да некогда тут заезжать! Пока я по квартирам буду раз"Ез-
жать, он улизнет!
    - Так. А что же вы скажете в милиции в первую очередь?
    - Про понтия пилата, - ответил иван николаевич, и глаза его
подернулись сумрачной дымкой.
    -  Ну,  вот и славно!- Воскликнул покоренный стравинский и,
обратившись  к тому, что был с бородкой, приказал:- федор васи-
льевич, выпишите, пожалуйста, гражданина бездомного в город. Но
эту  комнату не занимать, постельное белье можно не менять. Че-
рез   два  часа  гражданин  бездомный  опять  будет  здесь.  Ну
что же, -  обратился он к поэту, - успеха я вам желать не буду,
потому  что  в успех этот ни на йоту не верю. До скорого свида-
ния!- И он встал, а свита его шевельнулась.
    -  На каком основании я опять буду здесь?- Тревожно спросил
иван.
    Стравинский как будто ждал этого вопроса, немедленно уселся
опять и заговорил:
    -  на том основании, что, как только вы явитесь в кальсонах
в  милицию  и  скажите, что виделись с человеком, лично знавшим
понтия  пилата, - как моментально вас привезут сюда, и вы снова
окажетесь в этой же самой комнате.
    -  При чем здесь кальсоны?- Растерянно оглядываясь, спросил
иван.
    -  Главным  образом понтий пилат. Но и кальсоны также. Ведь
казенное же белье мы с вас снимем и выдадим вам ваше одеяние. А
доставлены вы были к нам в кальсонах. А между тем на квартиру к
себе  вы заехать отнюдь не собирались, хоть я и намекнул вам на
это. Далее последует пилат... И дело готово!
    Тут  что-то  странное  случилось с иваном николаевичем. Его
воля  как  будто  раскололась, и он почувствовал, что слаб, что
нуждается в совете.
    - Так что же делать?- Спросил он на этот раз уже робко.
    -  Ну вот и славно!- Отозвался стравинский, - это резонней-
ший  впрос.  Теперь  я  скажу вам, что, собственно, с вами про-
изошло.  Вчера  кто-то  вас сильно напугал рассказом про понтия
пилата и прочими вещами. И вот вы, разнервничавшийся, издерган-
ный  человек,  пошли  по городу, рассказывая про понтия пилата.
Совершенно естественно, что вас принимают за сумасшедшего. Ваше
спасение  сейчас  только в одном - в полном покое. И вам непре-
менно нужно остаться здесь.
    - Но его необходимо поймать!- Уже моляще воскликнул иван.
    - Хорошо-с, но самому-то зачем же бегать? Изложите на бума-
ге  все  ваши подозрения и обвинения против этого человека. Ни-
чего  нет  проще,  как переслать ваше заявление куда следует, и
если,  как  вы полагаете, мы имеем дело с преступником, все это
выяснится  очень  скоро.  Но только одно условие: не напрягайте
головы  и  старайтесь  поменьше думать о понтии пилате. Мало ли
чего можно рассказать! Не всему надо верить.
    - Понял!- Решительно заявил иван, - прошу выдать мне бумагу
и перо.
    -  Выдайте  бумагу и коротенький карандаш, - приказал стра-
винский  толстой  женщине,  а ивану сказал так:- но сегодня со-
ветую не писать.
    -  Нет, нет, сегодня же, непременно сегодня, - встревоженно
вскричал иван.
    -  Ну хорошо. Только не напрягайте мозг. Не выйдет сегодня,
выйдет завтра.
    - Он уйдет!
    -  О  нет,  - уверенно возразил стравинский, - он никуда не
уйдет,  ручаюсь  вам.  И  помните, что здесь у нас вам всемерно
помогут,  а без этого у вас ничего не выйдет. Вы меня слышите?-
Вдруг  многозначительно  спросил  стравинский и завладел обеими
руками ивана николаевича. Взяв их в свои, он долго, в упор гля-
дя  в  глаза  ивану, повторял:- вам здесь помогут... Вы слышите
меня?..  Вам  здесь помогут... Вам здесь помогут... Вы получите
облегчение. Здесь тихо, все спокойно. Вам здесь помогут...
    Иван николаевич неожиданно зевнул, выражение лица его смяг-
чилось.
    - Да, да, - тихо сказал он.
    -  Ну  вот и славно!- По своему обыкновению заключил беседу
стравинский  и поднялся, - до свиданья!- Он пожал руку ивану и,
уже  выходя,  повернулся к тому, что был с бородкой, и сказал:-
да, а кислород попробуйте... И ванны.
    Через  несколько мгновений перед иваном не было ни стравин-
ского,  ни свиты. За сеткой в окне, в полуденном солнце, красо-
вался радостный и весенний бор на другом берегу реки, а поближе
сверкала река.

0

4

Глава 9

                                             коровьевские штуки

    никанор иванович босой, председатель жилищного товарищества
дома N 302-бис по садовой улице в москве, где проживал покойный
берлиоз, находился в страшнейших хлопотах, начиная с предыдущей
ночи со среды на четверг.
    В  полночь,  как  мы  уже знаем, приехала в дом комиссия, в
которой  участвовал  желдыбин, вызывала никанора ивановича, со-
общила ему о гибели берлиоза и вместе с ним отправилась в квар-
тиру N 50.
    Там  было  произведено  опечатание рукописей и вещей покой-
ного.  Ни  груни,  приходящей  домработницы, ни легкомысленного
степана  богдановича  в  это время в квартире не было. Комиссия
об"явила  никанору  ивановичу,  что рукописи покойного ею будут
взяты  для  разборки, что жилплощадь покойного, то есть три ко-
мнаты (бывшие ювелиршины кабинет, гостиная и столовая), перехо-
дят  в  распоряжение жилтоварищества, а вещи покойного подлежат
хранению  на  указаной жилплощади, впредь до об"Явления наслед-
ников.
    Весть  о  гибели  берлиоза распространилась по всему дому с
какою-то сверх"естественной быстротою, и с семи часов утра чет-
верга  к  босому  начали  звонить  по телефону, а затем и лично
являться с заявлениями, в которых содержались претензии на жил-
площадь покойного. И в течении двух часов никанор иванович при-
нял таких заявлений тридцать две штуки.
    В  них заключались мольбы, угрозы, кляузы, доносы, обещания
произвести ремонт на свой счет, указания на несносную тесноту и
невозможность  жить  в одной квартире с бандитами. В числе про-
чего  было  потрясающее  по  своей художественной силе описание
похищения  пельменей,  уложенных  непосредственно в карман пид-
жака, в квартире N 31, два обещания покончить жизнь самоубийст-
вом и одно признание в тайной беременности.
    Никанора  ивановича вызывали в переднюю его квартиры, брали
за  рукав,  что-то шептали, подмигивали и обещали не остаться в
долгу.
    Мука  эта  продолжалась  до  начала первого часа.Даже когда
никанор  иванович  просто  сбежал из своей квартиры в помещение
управления  у ворот, но когда увидел он, что и там его подкара-
уливают,  убежал и оттуда. Кое-как отбившись от тех, что следо-
вали  за  ним по пятам через асфальтовый двор, никанор иванович
скрылся  в  шестом под"Езде и поднялся на пятый этаж, где и на-
ходилась эта поганая квартира N 50.
    Отдышавшись  на площадке, тучный никанор иванович позвонил,
но  ему  никто не открыл. Он позвонил еще раз и еще раз и начал
ворчать  и  тихонько  ругаться. Но и тогда не открыли. Терпение
никанора  ивановича лопнуло, и он, достав из кармана связку ду-
бликатов  ключей,  принадлежащих домоуправлению, властной рукою
открыл дверь и вошел.
    -  Эй,  домработница!- Прокричал никанор иванович в полуте-
мной передней. Как тебя ? Груня, что ли ? Тебя нету ?
    Никто не отозвался
    тогда  никанор иванович освободил дверь кабинета от печати,
вынул из портфеля складной метр и шагнул в кабинет.
    Шагнуть-то он шагнул, но остановился в изумлении в дверях и
даже вздрогнул.
    За  столом  покойного  сидел  неизвестный,  тощий и длинный
гражданин  в  клетчатом  пиджачке, в жокейской шапочке и в пен-
сне... Ну, словом, тот самый.
    -  Вы  кто  такой будете, гражданин?- Испуганно спросил ни-
канор иванович.
    -  Ба!  Никанор  иванович, - заорал дребезжащим тенором не-
ожиданный  гражданин и, вскочив, приветствовал придседателя на-
сильственным  и  внезапным рукопожатием. Приветствие это ничуть
не обрадовало никанора ивановича.
    - Я извиняюсь, - заговорил он подозрительно, - вы кто такой
будете? Вы - лицо официальное?
    - Эх, никанор иванович!- Задушевно воскликнул неизвестный.-
Что  такое  официальное лицо или неофициальное? Все это зависит
от  того,  с  какой  точки зрения смотреть на предмет, все это,
никанор  иванович, условно и зыбко. Сегодня я неофициальное ли-
цо,  а  завтра,  глядишь, официальное! А бывает и наоборот, ни-
канор иванович. И еще как бывает!
    Рассуждение  это  ни в какой степени не удовлетворило пред-
седателя  домоуправления. Будучи по природе вообще подозритель-
ным  человеком,  он  заключил, что разглагольствующий перед ним
гражданин - лицо именно не официальное, а пожалуй, и праздное.
    -  Да  вы  кто такой будете? Как ваша фамилия?- Все суровее
стал спрашивать председатель и даже стал наступать на неизвест-
ного.
    -  Фамилия  моя, - ничуть не смущаясь суровостью, отозвался
гражданин,  -  ну,  скажем, коровьев. Да не хотите ли закусить,
никанор иванович? Без церемоний! А?
    - Я извиняюсь, - уже негодуя, заговорил никанор иванович, -
какие тут закуски! (Нужно признаться, хоть это и неприятно, что
никанор иванович был по натуре несколько грубоват).- На полови-
не покойника сидеть не разрешается! Вы что здесь делаете?
    -  Да  вы  присаживайтесь, никанор иванович, - нисколько не
теряясь,  орал  гражданин и начал юлить, предлагая председателю
кресло.
    Совершенно  освирепев, никанор иванович отверг кресло и за-
вопил:
    - да кто вы такой?
    - Я, изволите ли видеть, состою переводчиком при особе ино-
странца, имеющего резиденцию в этой квартире, - отрекомендовал-
ся назвавший себя коровьевым и щелкнул каблуком рыжего нечищен-
ного ботинка.
    Никанор иванович открыл рот. Наличность какого-то иностран-
ца,  да  еще  с  переводчиком, в этой квартире явилась для него
совершеннейшим сюрпризом, и он потребовал об"яснений.
    Переводчик  охотно  об"Яснился. Иностранный артист господин
воланд  был  любезно приглашен директором варьете степаном бог-
дановичем  лиходеевым  провести время своих гастролей, примерно
недельку, у него в квартире, о чем он еще вчера написал никано-
ру  ивановичу, с просьбой прописать иностранца временно, покуда
сам лиходеев с"ездит в ялту.
    -  Ничего  он  мне  не  писал,  -  в изумлении сказал пред-
седатель.
    -  А  вы  поройтесь  у себя в портфеле, никанор иванович, -
сладко предложил коровьев.
    Никанор  иванович,  пожимая  плечами, открыл портфель и об-
наружил в нем письмо лиходеева.
    - Как же это я про него забыл?- Тупо глядя на вскрытый кон-
верт, пробормотал никанор иванович.
    -  То  ли бывает, то ли бывает, никанор иванович!- Затрещал
коровьев,  -  рассеянность,  рассеянность,  и  переутомление, и
переутомление, и повышенное кровяное давление, дорогой наш друг
никанор  иванович! Я сам рассеян до ужаса. Как-нибудь за рюмкой
я вам расскажу несколько фактов из моей биографии, вы обхохоче-
тесь!
    - Когда же лиходеев едет в ялту?!
    -  Да он уже уехал, уехал!- Закричал переводчик, - он, зна-
ете  ли,  уж катит! Уж он черт знает где!- И тут переводчик за-
махал руками, как мельничными крыльями.
    Никанор  иванович заявил, что ему необходимо лично повидать
иностранца,  но  в этом получил от переводчика отказ: никак не-
возможно. Занят. Дрессирует кота.
    - Кота, ежели угодно, могу показать, - предложил коровьев.
    От  этого,  в  свою  очередь, отказался никанор иванович, а
переводчик  тут  же  сделал председателю неожиданное, но весьма
интересное предложение.
    Ввиду  того,  что  господин воланд нипочем не желает жить в
гостинице,  а жить он привык просторно, то вот не сдаст ли жил-
товарищество  на недельку, пока будут продолжаться гастроли во-
ланда в москве, ему всю квартирку, то есть и комнаты покойного?
    -  Ведь ему безразлично, покойнику, - шепотом сипел коровь-
ев,  - ему теперь, сами согласитесь, никанор иванович, квартира
эта ни к чему?
    Никанор иванович в некотором недоумении возразил, что, мол,
иностранцам  полагается жить в "Метрополе", а вовсе не на част-
ных квартирах...
    -  Говорю  вам, капризен, как черт знает что!- Зашептал ко-
ровьев,  -  ну  не  желает! Не любит он гостиниц! Вот они где у
меня  сидят, эти интуристы!- Интимно пожаловался коровьев, тыча
пальцем  в  свою  жилистую шею, - верите ли, всю душу вымотали!
Приедет...  И  или  нашпионит,  как последний сукин сын, или же
капризами  все нервы вымотает: и то ему не так, и это не так!..
А  вашему  товариществу,  никанор  иванович, полнейшая выгода и
очевидный профит. А за деньгами он не постоит, - коровьев огля-
нулся, а затем шепнул на ухо председателю:- миллионер!
    В  предложении  переводчика  заключался  ясный практический
смысл,  предложение  было очень солидное, но что-то удивительно
несолидное  было и в манере переводчика говорить, и в его одеж-
де, и в этом омерзительном, никуда не годном пенсне. Вследствие
этого  что-то  неясное  томило душу председателя, и все-таки он
решил  принять  предложение.  Дело в том, что в жилтовариществе
был, увы, преизрядный дефицит. К осени надо было закупать нефть
для  парового  отопления, а на какие шиши - неизвестно. А с ин-
туристовыми  деньгами,  пожалуй,  можно  было и вывернуться. Но
деловой  и  осторожный  никанор иванович заявил, что ему прежде
всего придется увязать этот вопрос с интуристским бюро.
    -  Я  понимаю,  -  вскричал  коровьев, - как же без увязки,
обязательно.  Вот  вам  телефон, никанор иванович, и немедленно
увязывайте.  А  насчет  денег не стесняйтесь, - шепотом добавил
он,  увлекая  председателя  в  переднюю к телефону, - с кого же
взять,  как  не  с него! Если б вы видели, какая у него вилла в
ницце!  Да  будущим  летом, как поедете за границу, нарочно за-
езжайте посмотреть - ахнете!
    Дело  с  интуристским  бюро  уладилось  по  телефону  с не-
обыкновенной,  поразившей  председателя,  быстротою. Оказалось,
что  там уже знают о намерении господина воланда жить в частной
квартире лиходеева и против этого ничуть не возражают.
    - Ну и чудно!- Орал коровьев.
    Несколько ошеломленный его трескотней, председатель заявил,
что  жилтоварищество согласно сдать на неделю квартиру N 50 ар-
тисту воланду с платой по...- Никанор иванович замялся немножко
и сказал:
    - по пятьсот рублей в день.
    Тут  коровьев  окончательно  поразил председателя. Воровски
подмигнув  в  сторону  спальни,  откуда слышались мягкие прыжки
тяжелого кота, он просипел:
    -  за неделю это выходит, стало быть, три с половиной тыся-
чи?
    Никанор  иванович  подумал,  что он прибавит к этому: "Ну и
аппетитик  же у вас, никанор иванович!"- Но коровьев сказал со-
всем другое:
    - да разве это сумма! Просите пять, он даст.
    Растерянно  ухмыльнувшись,  никанор иванович и сам не заме-
тил,  как оказался у письменного стола, где коровьев с величай-
шей быстротой и ловкостью начертал в двух экземплярах контракт.
После  этого  он  слетал с ним в спальню и вернулся, причем оба
экземпляра  оказались  уже размашисто подписанными иностранцем.
Подписал  контракт  и  председатель. Тут коровьев попросил рас-
писочку на пять...
    - Прописью, прописью, никанор иванович!.. Тысяч рублей, - и
со  словами,  как-то  не идущими к серьезному делу:- эйн, цвей,
дрей!- Выложил председателю пять новеньких банковских пачек.
    Произошло  подсчитывание, пересыпаемое шуточками и прибаут-
ками  коровьева, вроде "Денежка счет любит", "Свой глазок- смо-
трок" и прочего такого же.
    Пересчитав деньги, председатель получил от коровьва паспорт
иностранца  для  временной  прописки,  уложил  его и контракт и
деньги  в портфель, и, как-то не удержавшись, стыдливо попросил
контрамарочку...
    -  О чем разговор!- Взревел коровьев, - сколько вам билети-
ков,  никанор  иванович,  двенадцать,  пятнадцать? Ошеломленный
председатель пояснил, что контрамарок ему нужна только парочка,
ему и пелагеее антоновне, его супруге.
    Коровьев  тут  же  выхватил блокнот и лихо выписал никанору
ивановичу  контрамарочку  на  две  персоны в первом ряду. И эту
контрамарочку переводчик левой рукой ловко всучил никанору ива-
новичу, а правой вложил в другую руку председателя толстую хру-
стнувшую  пачку.  Метнув  на нее взгляд, никанор иванович густо
покраснел и стал ее отпихивать от себя.
    - Этого не полагается...- Бормотал он.
    - И слушать не стану, - зашипел в самое ухо его коровьев, -
у  нас не полагается, а у иностранцев полагается. Вы его обиди-
те, никанор иванович, а это неудобно. Вы трудились...
    -  Строго  преследуется,  -  тихо-претихо  прошептал  пред-
седатель и оглянулся.
    -  А  где  же свидетели?- Шепнул в другое ухо коровьев, - я
вас спрашиваю, где они? Что вы?
    И  тут  случилось, как утверждал впоследствии председатель,
чудо:  пачка  сама  вползла  к  нему  в портфель. А затем пред-
седатель,  какой-то  расслабленный и даже разбитый, оказался на
лестнице. Вихрь мыслей бушевал у него в голове. Тут вертелась и
вилла  в ницце, и дрессированный кот, и мысль о том, что свиде-
телей действительно не было, и что пелагея антоновна обрадуется
контрамарке.  Это были бессвязные мысли, но в общем приятные. И
тем  не менее где-то какая-то иголочка в самой глубине души по-
калывала  председателя.  Это  была иголочка беспокойства. Кроме
того, тут же на лестнице председателя, как удар, хватила мысль:
"А  как  же попал в кабинет переводчик, если на дверях была пе-
чать?! И как он, никанор иванович, об этом не спросил?" Некото-
рое  время  председатель, как баран, смотрел на ступеньки лест-
ницы, но потом решил плюнуть на это и не мучать себя замыслова-
тым вопросом.
    Лишь  только  председатель покинул квартиру, из спальни до-
несся низкий голос:
    -  мне  этот  никанор  иванович  не понравился. Он выжига и
плут. Нельзя ли сделать так, чтобы он больше не приходил?
    -  Мессир,  вам стоит это приказать!..- Отозвался откуда-то
коровьев, но не дребезжащим, а очень чистым и звучным голосом.
    И  сейчас  же проклятый переводчик оказался в передней, на-
вертел  там  номер  и начал почему-то очень плаксиво говорить в
трубку:
    -  алло!  Считаю долгом сообщить, что наш председатель жил-
товарищества дома номер триста два-бис по садовой, никанор ива-
нович  босой,  спекулирует валютой. В данный момент в его квар-
тире  номер  тридцать  пять в вентиляции, в уборной, в газетной
бумаге  четыреста  долларов.  Говорит жилец означенного дома из
квартиры номер одиннадцать тимофей квасцов. Но заклинаю держать
в тайне мое имя. Опасаюсь мести вышеизложенного председателя.
    И повесил трубку, подлец.
    Что  дальше происходило в квартире N 50, неизвестно, но из-
вестно,  что происходило у никанора ивановича. Запершись у себя
в  уборной  на крючок, он вытащил из портфеля пачку, навязанную
переводчиком, и убедился в том, что в ней четыреста рублей. Эту
пачку  никанор  иванович  завернул в обрывок газеты и засунул в
вентиляционный ход.
    Через  пять  минут председатель сидел за столом в своей ма-
ленькой  столовой.  Супруга его принесла из кухни аккуратно на-
резанную  селедочку,  густо  посыпанную  зеленым луком. Никанор
иванович  налил  лафитничек,  выпил,  налил второй, выпил, под-
хватил на вилку три куска селедки... И в это время позвонили, а
пелагея  антоновна внесла дымящуюся кастрюлю, при одном взгляде
на  которую  сразу  можно  было  догадаться,  что в ней, в гуще
огненного  борща, находится то, чего вкуснее нет в мире, - моз-
говая кость.
    Проглотив слюну, никанор иванович заворчал, как пес:
    -  а  чтоб  вам провалиться! Поесть не дадут. Не пускай ни-
кого,  меня  нету, нету. Насчет квартиры скажи, чтобы перестали
трепаться. Через неделю будет заседание...
    Супруга  побежала  в  переднюю,  а  никанор  иванович  раз-
ливательной  ложкой  поволок  из огнедышащего озера- ее, кость,
треснувшую вдоль. И в эту минуту в столовую вошли двое граждан,
а с ними почему-то очень бледная пелагея антоновна. При взгляде
на граждан побелел и никанор иванович и поднялся.
    -  Где  сортир?-  Озабоченно  спросил первый, который был в
белой косоворотке.
    На  обеденном  столе  что-то стукнуло (это никанор иванович
уронил ложку на клеенку).
    - Здесь, здесь, - скороговоркой ответила пелагея антоновна.
    И пришедшие немедленно устремились в коридор.
    -  А  в чем дело?- Тихо спросил никанор иванович, следуя за
пришедшими, - у нас ничего такого в квартире не может быть... А
у вас документики... Я извиняюсь...
    Первый  на  ходу  показал  никанору ивановичу документик, а
второй в эту же минуту оказался стоящим на табуретке в уборной,
с  рукою,  засунутой  в вентиляционный ход. В глазах у никанора
ивановича  потемнело, газету сняли, но в пачке оказались не ру-
бли, а неизвестные деньги, не то синие, не то зеленые, и с изо-
бражением  какого-то старика. Впрочем, все это никанор иванович
разглядел неясно, перед глазами у него плавали какие-то пятна.
    - Доллары в вентиляции, - задумчиво сказал первый и спросил
никанора ивановича мягко и вежливо:- ваш пакетик?
    -  Нет!-  Ответил никанор иванович страшным голосом, - под-
бросили враги!
    -  Это бывает, - согласился тот, первый, и опять-таки мягко
добавил:- ну что же, надо остальные сдавать.
    - Нету у меня! Нету, богом клянусь, никогда в руках не дер-
жал!- Отчаянно вскричал председатель.
    Он  кинулся  к  комоду,  с грохотом вытащил ящик, а из него
портфель, бессвязно при этом выкрикивая:
    - вот контракт... Переводчик-гад подбросил... Коровьев... В
пенсне!
    Он  открыл  портфель, глянул в него, сунул в него руку, по-
синел  лицом и уронил портфель в борщ. В портфеле ничего не бы-
ло:  ни степиного письма, ни ни контракта, ни иностранцева пас-
порта,  ни  денег, ни контрамарки. Словом, ничего, кроме склад-
ного метра.
    -  Товариши!- Неистово закричал председатель, - держите их!
У нас в доме нечистая сила!
    И  тут же неизвестно что померещилось пелагее антоновне, но
только она, всплеснув руками, вскричала:
    - покайся, иваныч! Тебе скидка выйдет!
    С  глазами,  налитыми кровью, никанор иванович занес кулаки
над головой жены, хрипя:
    - у, дура проклятая!
    Тут  он  ослабел и опустился на стул, очевидно, решив поко-
риться неизбежному.
    В  это время тимофей кондратьевич квасцов на площадке лест-
ницы  припадал  к  замочной  скважине  в  дверях квартиры пред-
седателя то ухом, то глазом, изнывая от любопытства.
    Через  пять минут жильцы дома, находившиеся во дворе, виде-
ли,  как  председатель в сопровождении еще двух лиц проследовал
прямо  к  воротам дома. Рассказывали, что на никаноре ивановиче
лица не было, что он пошатывался, проходя, как пьяный, и что-то
бормотал.
    А  еще  через  час  неизвестный гражданин явился в квартиру
номер  одиннадцать, как раз в то время, когда тимофей кондрать-
евич  рассказывал другим жильцам, захлебываясь от удовольствия,
о  том, как замели председателя, пальцем выманил из кухни тимо-
фея  кондратьевича в переднюю, что-то ему сказал и вместе с ним
пропал.

                                                       Глава 10

                                                  вести из ялты

    в то время, как случилось несчастье с никанором ивановичем,
недалеко от дома N302-бис, на той же садовой, в кабинете финан-
сового  директора варьете римского находились двое: сам римский
и администратор варьете варенуха.
    Большой  кабинет  на  втором этаже театра двумя этажами вы-
ходил  на садовую, а одним, как раз за спиною финдиректора, си-
девшего за письменным столом, в летний сад варьете, где помеща-
лись  прохладительные буфеты, тир и открытая эстрада. Убранство
кабинета,  помимо письменного стола, заключалось в пачке старых
афиш,  висевших  на  стене,  маленьком столике с графином воды,
четырех креслах и в подставке в углу, на котором стоял запылен-
ный  давний макет какого-то обозрения. Ну, само собой разумеет-
ся,  что,  кроме  того была в кабинете небольших размеров пота-
сканная, облупленная несгораемая касса, по левую руку римского,
рядом с письменным столом.
    Сидящий  за столом римский с самого утра находился в дурном
расположении  духа,  а  варенуха,  в противоположность ему, был
очень  оживлен и как-то особенно беспокойно деятелен. Между тем
выхода его энергии не было.
    Варенуха  прятался сейчас в кабинете у финдиректора от кон-
трамарочников,  которые  отравляли ему жизнь, в особенности дни
перемены программы. А сегодня как раз такой день.
    Лишь только начинал звенеть телефон, варенуха брал трубку и
лгал в нее:
    - кого? Варенуху? Его нету. Вышел из театра.
    -  Позвони ты, пожалуйста, лиходееву еще раз, - раздраженно
сказал римский.
    -  Да  нету  его дома. Я уже карпова посылал. Никого нету в
квартире.
    - Черт знает, что такое, - шипел римский, щелкая на счетной
машинке.
    Дверь  открылась, и капельдинер втащил толстую пачку только
что  напечатанных  дополнительных афиш. На зеленых листах круп-
ными красными буквами было написано:

  * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
  *                                                         *
  *  сегодня и ежедневно в театре варьете сверх программы:  *
  *                                                         *
  *                  профессор воланд                       *
  *                                                         *
  *     сеансы черной магии с полным ее разоблачением.      *
  *                                                         *
  * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

    Варенуха,  отойдя от афиши наброшенной им на макет, полюбо-
вался  на  нее  и  приказал капельдинеру немедленно пустить все
экземпляры в расклейку.
    - Хорошо, броско, - заметил варенуха по уходе капельдинера.
    -  А  мне  до крайности не нравится вся эта затея, - злобно
поглядывая  на  афишу  сквозь роговые очки, ворчал римский, - и
вообще я удивляюсь, как ему разрешили это поставить!
    -  Нет, григорий данилович, не скажи, это очень тонкий шаг.
Тут вся соль в разоблачении.
    -  Не знаю, не знаю, никакой тут соли нет, и всегда он при-
думает  что-нибудь такое! Хоть бы показал этого мага. Ты-то его
видел? Откуда он его выкопал, черт его знает!
    Выяснилось,  что  варенуха, так же, как и римский, не видел
мага.  Вчера  степа  ("Как сумасшедший", по выражению римского)
прибежал  к  финдиректору с написанным уже черновиком договора,
тут же велел его переписать и выдать деньги. И маг этот смылся,
и никто его не видел, кроме самого степы.
    Римский  вынул  часы,  увидел,  что они показывают уже пять
минут  третьего, и совершенно остервенился. В самом деле! Лихо-
деев  звонил  примерно  в одиннадцать часов, сказал, что придет
примерно через полчаса, и не только не пришел, но и из квартиры
исчез!
    -  У меня же дело стоит!- Уже рычал римский, тыча пальцем в
груду недописанных бумаг.
    -  Уж не попал ли он, как берлиоз под трамвай?- Говорил ва-
ренуха, держа у уха трубку, в которой слышались густые, продол-
жительные и совершенно безнадежные сигналы.
    -  А хорошо было бы...- Чуть слышно сквозь зубы сказал рим-
ский.  В  этот самый момент в кабинет вошла женщина в форменной
куртке,  в  фуражке,  в  черной юбке и в тапочках. Из маленькой
сумки  на  поясе женщина вынула беленький квадратик и тетрадь и
спросила:
    - где тут варенуха? Сверхмолния вам. Распишитесь.
    Варенуха  чиркнул какую-то закорючку в тетради у женщины, и
лишь только дверь за той захлопнулась, вскрыл квадратик.
    Прочитав  телеграмму, он поморгал глазами и передал квадра-
тик римскому.
    В телеграмме было напечатано следующее: "Ялты москву. Варь-
ете. Сегодня половину двенадцатого угрозыск явился шатен ночной
сорочке брюках без сапог психический назвался лиходеевым дирек-
тором  варьете молнируйте ялтинский розыск где директор лиходе-
ев".
    -  Здравствуйте,  я  ваша тетя!- Воскликнул римский и доба-
вил:- еще сюрприз!
    -  Лжедмитрий, - сказал варенуха и заговорил в трубку теле-
фона:- телеграф? Счет варьете. Примите сверхмолнию... Вы слуша-
ете? "Ялта, угрозыск... Лиходеев москве финдиректор римский"...
    Независимо  от  сообщения  о ялтинском самозванце, варенуха
опять  по телефону принялся разыскивать степу где попало и, на-
турально,  нигде  его  не нашел. Как раз тогда, когда варенуха,
держа  в руках трубку, раздумывал о том, куда бы ему еще позво-
нить,  вошла  та самая женщина, что принесла и первую молнию, и
вручила варенухе новый конвертик. Торопливо вскрыв его, варену-
ха прочитал напечатанное и свистнул.
    - Что еще?- Нервно дернувшись, спросил римский.
    Варенуха  молча подал ему телеграмму и финдиректор увидел в
ней  слова:  "Умоляю  верить  брошен ялту гипнозом воланда мол-
нируйте угрозыску подтверждение личности лиходеев".
    Римский  и варенуха, касаясь друг друга головами, перечиты-
вали телеграмму, а перечитав, молча уставились друг на друга.
    -  Граждане!- Вдруг рассердилась женщина, - расписывайтесь,
а  потом уж будете молчать сколько угодно! Я ведь молнии разно-
шу.
    Варенуха, не спуская глаз с телеграммы, криво рассчеркнулся
в тетради и женщина исчезла.
    - Ты же с ним в начале двенадцатого разговаривал по телефо-
ну?- В полном недоумении заговорил администратор.
    -  Да  смешно  говорить!-  Пронзительно закричал римский, -
разговаривал  или  не разговаривал, а не может он быть сейчас в
ялте! Это смешно!
    - Он пьян...- Сказал варенуха.
    -  Кто  пьян?- Спросил римский, и опять оба уставились друг
на друга.
    Что  телеграфировал  из ялты какой-то самозванец или сумас-
шедший,  в  этом сомнений не было; но вот что было странно: от-
куда же ялтинский мистификатор знает воланда, только вчера при-
ехавшего  в  москву? Откуда он знает о связи между лиходеевым и
воландом?
    -  "Гипнозом..."-  Повторял варенуха слов0 из телеграммы, -
откуда  же ему известно о воланде?- Он поморгал глазами и вдруг
вскричал решительно:- да нет, чепуха, чепуха, чепуха!
    -  Где он остановился, этот воланд, черт его возьми?- Спро-
сил римский.
    Варенуха  немедленно  соединился  с  интуристским бюро и, к
полному  удивлению  римского,  сообщил,  что воланд основался в
квартире лиходеева. Набрав после этого номер лиходеевской квар-
тиры,  варенуха  долго  слушал, как густо гудит в трубке. Среди
этих  гудков  откуда-то издалека послышался тяжкий, мрачный го-
лос, пропевший: "...Скалы, мой приют..."- И варенуха решил, что
в телефонную сеть откуда-то прорвался голос из радио театра.
    -  Не отвечает квартира, - сказал варенуха, кладя трубку на
рычаг, - попробовать разве позвонить еще...
    Он  не  договорил.  В дверях появилась все та же женщина, и
оба, и римский и варенуха, поднялись ей навстречу, а она вынула
из сумки уже не белый, а какой-то темный листок.
    -  Это уже становится интересно, - процедил сквозь зубы ва-
ренуха,  провожая  взглядом  поспешно  уходящую женщину. Первый
листком овладел римский.
    На  темном фоне фотографической бумаги отчетливо выделялись
черные писанные строки:
    "Доказательство мой почерк моя подпись молнируйте подтверж-
дение установите секретное наблюдение воландом лиходееб".
    За  двенадцать  лет  своей  деятельности в театрах варенуха
видал  всякие виды, но тут он почувствовал, что ум его застила-
ется  как  бы  пеленою,  и он ничего не сумел произнести, кроме
житейской и притом совершенно нелепой фразы:
    - этого не может быть!
    Римский же поступил не так. Он поднялся, открыл дверь, ряв-
кнул в нее курьерше, сидящей на табуретке:
    -  никого, кроме почтальонов, не впускать!- И запер кабинет
на ключ.
    Затем  он  достал  из  письменного стола кипу бумаг и начал
тщательно  сличать жирные, с наклоном влево, буквы в фотограмме
с буквами в степиных резолюциях и в его же подписях, снабженных
винтовой закорючкой. Варенуха, навалившись на стол, жарко дышал
в щеку римского.
    -  Это  его  почерк, - наконец твердо сказал финдиректор, а
варенуха отозвался, как эхо:
    - его.
    Вглядевшись  в лицо римского, администратор подивился пере-
мене, происшедшей в этом лице. И без того худой финдиректор как
будто  еще более похудел и даже постарел, а глаза его в роговой
оправе  утратили  свою  обычную колючесть, и появилась в них не
только тревога, но даже как будто печаль.
    Варенуха  проделал  все,  что  полагается человеку в минуты
великого изумления. Он и по кабинету пробежался, и дважды взды-
мал руки, как распятый, и выпил целый стакан желтоватой воды из
графина, и восклицал:
    - не понимаю! Не по-ни-ма-ю!
    Римский  же смотрел в окно и напряженно о чем-то думал. По-
ложение финдиректора было очень затруднительно. Требовалось тут
же, не сходя с места, изобрести обыкновенные об"Яснения явлений
необыкновенных.
    Прищурившись,  финдиректор  представил  себе степу в ночной
сорочке  и  без  сапог влезающим сегодня около половины двенад-
цатого в какой-то невиданный сверхбыстроходный самолет, а затем
его же, степу, и тоже в половине двенадцатого, стоящим в носках
на аэродроме в ялте... Черт знает что такое!
    Может  быть,  не степа сегодня говорил с ним по телефону из
собственной  своей  квартиры? Нет, это говорил степа! Ему ли не
знать  степиного голоса! Да если бы сегодня и не степа говорил,
то ведь не далее чем вчера, под вечер, под вечер, степа из сво-
его  кабинета  явился  в этот самый кабинет с этим дурацким до-
говором и раздражал финдиректора своим легкомыслием. Как это он
мог уехать или улететь, ничего не сказав в театре? Да если бы и
улетел вчера вечером, к полудню сегодняшнего дня не долетел бы.
Или долетел бы?
    - Сколько километров до ялты?- Спросил римский.
    Варенуха прекратил свою беготню и заорал:
    - думал! Уже думал! До севастополя по железной дороге около
полутора  тысяч  километров.  Да до ялты накинь еще восемьдесят
километров. Но по воздуху, конечно, меньше.
    Гм...  Да...  Ни о каких поездах не может быть и разговора.
Но  что же тогда? Истребитель? Кто и в какой истребитель пустит
степу  без сапог? Зачем? Может быть, он снял сапоги, прилетев в
ялту?  То  же самое: зачем? Да и в сапогах в истребитель его не
пустят!  Да  и  истребитель тут ни при чем. Ведь писано же, что
явился  в  угрозыск в половине двенадцатого дня, а разговаривал
он  по  телефону  в москве... Позвольте-ка... Тут перед глазами
римского  возник  циферблат его часов... Он припоминал где были
стрелки.  Ужас! Это было в двадцать минут двенадцатого. Так что
же  это  выходит?  Если  предположить, что мгновенно после раз-
говора  степа кинулся на аэродром и достиг его за пять, скажем,
минут, что, между прочим, тоже немыслимо, то выходит, что само-
лет,  снявшись тут же, в пять минут покрыл более тысячи киломе-
тров?  Следовательно, в час он покрывает более двенадцати тысяч
километров!! Этого не может быть, а значит, его нет в ялте.
    Что  же  остается?  Гипноз?  Никакого такого гипноза, чтобы
швырнуть  человека  за  тысячу километров, на свете нету! Стало
быть, ему мерещится, что он в ялте! Ему-то, может быть, и мере-
щится,  а ялтинскому угрозыску тоже мерещится? Ну, нет, извини-
те, этого не бывает!... Но ведь телеграфируют они оттуда?
    Лицо  финдиректора было буквально страшно. Ручку двери сна-
ружи в это время крутили и дергали, и слышно было, как курьерша
за дверями отчаянно кричала:
    - нельзя! Не пущу! Хоть зарежьте !! Заседание !
    Римский, сколько мог, овладел собою, взял телефонную трубку
и сказал в нее:
    - дайте сверхсрочный разговор с ялтой.
    "Умно!"- Мысленно воскликнул варенуха.
    Но  разговор с ялтой не состоялся, римский положил трубку и
сказал:
    - как назло линия испортилась.
    Видно  было,  что порча линии его почему-то особенно сильно
расстроила  и  даже  заставила  задуматься. Подумав немного, он
опять  взялся за трубку одной рукой, другой стал записывать то,
что говорил в трубку:
    -  примите  сверхмолнию.  Варьете.  Да.  Ялта угрозыск. Да.
"Сегодня  около половины двенадцатого лиходеев говорил мною те-
лефону  москве,  точка. После этого на службу не явился и разы-
скать его телефонам не можем, точка. Почерк подтверждаю, точка.
Меры  наблюдения  указанным артистом принимаю. Финдиректор рим-
ский".
    "Очень  умно!"-  Подумал варенуха, но не успел подумать как
следует, как в голове у него пронеслось слово: "глупо! Не может
быть он в ялте!"
    Римский  же тем временем сделал следующее: аккуратно сложил
все  полученные телеграммы и копию со своей в пачку, пачку вло-
жил  в  конверт,  заклеил его, надписал на нем несколько слов и
вручил его варенухе, говоря.
    -  Сейчас же, иван савельевич, лично отвези. Пусть там раз-
бирают.
    "А вот это действительно умно!"- Подумал варенуха и спрятал
конверт  в свой портфель. Затем он еще раз на всякий случай на-
вертел на телефоне номер степиной квартиры, прислушался и радо-
стно  и  таинственно  замигал  и загримасничал. Римский вытянул
шею.
    -  Артиста воланда можно попросить?- Сладко спросил варену-
ха.
    -  Они  заняты,  - ответила трубка дребезжащим голосом, - а
кто спрашивает?
    - Администратор варьете варенуха.
    -  Иван  савельевич?-  Радостно вскричала трубка, - страшно
рад слышать ваш голос! Как ваше здоровье?
    - Мерси, - изумленно ответил варенуха, - а с кем я говорю?
    -  Помощник,  помощник его и переводчик коровьев, - трещала
трубка,  - весь к вашим услугам, милейший иван савельевич! Рас-
поряжайтесь мной как вам будет угодно. Итак?
    -  Простите, что, степана богдановича лиходеева сейчас нету
дома?
    - Увы, нету! Нету!- Кричала трубка, - уехал.
    - А куда?
    - За город кататься на машине.
    - К... Как? Ка... Кататься? А когда же он вернется?
    - А сказал, подышу свежим воздухом и вернусь!
    - Так...- Растерянно сказал варенуха, - мерси. Будьте добры
передать  месье  воланду, что выступление его сегодня в третьем
отделении.
    - Слушаю. Как же. Непременно. Срочно. Всеобязательно. Пере-
дам, - отрывисто стукала трубка.
    - Всего доброго, - удивляясь, сказал варенуха.
    -  Прошу  принять,  - говорила трубка, - мои наилучшие, на-
игорячейшие  приветы  и  пожелания! Успехов! Удач! Полного сча-
стья. Всего!
    -  Ну,  конечно!  Я  же  говорил!-  Возбужденно  кричал ад-
министратор, - никакая не ялта, а он уехал за город!
    -  Ну, если это так, - бледнея от злобы заговорил финдирек-
тор, - то уж это действительно свинство, которому нет названия!
    Тут  администратор  подпрыгнул  и закричал так, что римский
вздрогнул:
    -  вспомнил!  Вспомнил! В пушкино открылась чебуречная "ял-
та"! Все понятно! Поехал туда, напился и теперь оттуда телегра-
фирует!
    - Ну, уж это чересчур, - дергаясь щекой, ответил римский, и
в глазах его горела настоящая тяжелая злоба, - ну что ж, дорого
ему эта прогулка обойдется, - тут он вдруг споткнулся и нереши-
тельно добавил:- но как же, ведь угрозыск...
    -  Это вздор! Его собственные шуточки, - перебил экспансив-
ный администратор и спросил:- а пакет-то везти?
    - Обязательно, - ответил римский.
    И  опять  открылась  дверь, и вошла та самая... "Она!"- По-
чему-то  с  тоской  подумал римский. И оба встали навстречу по-
чтальонше.
    На этот раз в телеграме были слова:
    "спасибо  подтверждение  срочно пятьсот угрозыск мне завтра
вылетаю москву лиходеев".
    - Он с ума сошел...- Слабо сказал варенуха.
    Римский же позвенел ключем, вынул из ящика несгораемой кас-
сы  деньги,  отсчитал  пятьсот рублей, позвонил, вручил курьеру
деньги и послал его на телеграф.
    - Помилуй, григорий данилович, - не веря своим глазам, про-
говорил варенуха, - по-моему, ты зря деньги посылаешь.
    -  Они придут обратно, - отозвался римский тихо, - а вот он
сильно  ответит  за этот пикничок, - и добавил, указывая на по-
ртфель варенухи:- поезжай, иван савельевич, не медли.
    И варенуха с портфелем выбежал из кабинета.
    Он спустился в нижний этаж, увидел длиннейшую очередь возле
кассы, узнал от кассирши, что та через час ждет аншлага, потому
что публика прямо валом пошла, лишь только увидела дополнитель-
ную  афишу, велел кассирше загнуть и не продавать тридцать луч-
ших  мест  в ложах и партере, выскочив из кассы, тут же на ходу
отбился  от назойливых контрамарочников и нырнул в свой кабине-
тик, чтобы захватить кепку. В это время затрещал телефон.
    - Да!- Крикнул варенуха.
    - Иван савельевич?- Осведомилась трубка препротивным гнуса-
вым голосом.
    -  Его нет в театре!- Крикнул было варенуха, но трубка сей-
час же перебила:
    - не валяйте дурака, иван савельевич, а слушайте. Телеграм-
мы эти никуда не носите и никому не показывайте.
    -  Кто  это говорит?- Взревел варенуха, - прекратите, граж-
данин, эти шутки! Вас сейчас же обнаружат! Ваш номер?
    -  Варенуха, - отозвался все тот же гадкий голос, - ты рус-
ский язык понимаешь? Не носи никуда телеграммы.
    -  А,  так вы не унимаетесь?- Закричал администратор в яро-
сти,  - ну смотрите же! Поплатитесь вы за это, - он еще прокри-
чал  какую-то угрозу, но замолчал, потому что почувствовал, что
в трубке его никто уже не слушает.
    Тут  в кабинетике как-то быстро стало темнеть. Варенуха вы-
бежал, захлопнув за собою дверь и через боковой вход устремился
в летний сад.
    Администратор  был возбужден и полон энергии. После наглого
звонка он не сомневался в том, что хулиганская шайка проделыва-
ет  скверные  шуточки и что эти шуточки связаны с исчезновением
лиходеева. Желание изобличить злодеев душила администратора, и,
как  это ни странно, в нем зародилось предвкушение чего-то при-
ятного.  Так бывает, когда человек стремится стать центром вни-
мания, принести куда-нибудь сенсационное сообщение.
    В саду ветер дунул в лицо администратору и засыпал ему гла-
за  песком, как бы преграждая путь, как бы предостерегая. Хлоп-
нула  во  втором этаже рама так, что чуть не вылетели стекла, в
вершинах  кленов и лип тревожно прошумело, потемнело и посвеже-
ло.  Администратор протер глаза и увидел, что над москвой низко
ползет желтобрюхая грозовая туча. Вдали густо заворчало.
    Как  ни торопился варенуха, неодолимое желание потянуло его
забежать  на секунду в летнюю уборную, чтобы на ходу проверить,
одел ли монтер в сетку лампу.
    Пробежав мимо тира, варенуха попал в густую заросль сирени,
в  которой  стояло  голубоватое здание уборной. Монтер оказался
аккуратным человеком, лампа под крышей в мужском отделении была
уже  обтянута  металлической сеткой, но огорчило администратора
то,  что  даже  в предгрозовом потемнении можно было разобрать,
что стены уже исписаны углем и карандашом.
    -  Ну  что  же это за!...- Начал было администратор и вдруг
услышал за собою голос, мурлыкнувший:
    - это вы, иван савельевич?
    Варенуха  вздрогнул, обернулся и увидел за собою какого- то
небольшого толстяка, как показалось, с кошачьей физиономией.
    - Ну я, - неприязненно ответил варенуха.
    - Очень, очень приятно, - писклявым голосом отозвался кото-
образный толстяк и вдруг, развернувшись, ударил варенуху по уху
так,  что кепка слетела с головы администратора и бесследно ис-
чезла в отверстии сидения.
    От  удара толстяка вся уборная осветилась на мгновение тре-
петным  светом, и в небе отозвался громовой удар. Потом еще раз
сверкнуло, и перед администратором возник второй- маленький, но
с атлетическими плечами, рыжий, как огонь, один глаз с бельмом,
рот  с  клыком.  Этот второй, будучи, очевидно, левшой, с"ездил
администратору  по  другому  уху. В ответ опять-таки грохнуло в
небе, и на деревянную крышу уборной обрушился ливень.
    -  Что вы, товари...- Прошептал ополоумевший администратор,
сообразил тут же, что слово "Товарищи" никак не подходит к бан-
дитам, напавшим на человека в общественной уборной, прохрипел:-
гражда...-  Смекнул,  что  и это название они не заслуживают, и
получил  третий  страшный  удар неизвестно от кого из двух, так
что кровь из носу хлынула на толстовку.
    -  Что  у тебя в портфеле, паразит?- Пронзительно прокричал
похожий на кота, - телеграммы? А тебя предупредили по телефону,
чтобы ты их никуда не носил? Предупреждали, я тебя спрашиваю?
    -  Предупрежди...  Дали...  Дили...-  Задыхаясь ответил ад-
министратор.
    - А ты все-таки побежал? Дай сюда портфель, гад!- Тем самым
гнусавым  голосом,  что был слышен в телефоне, крикнул второй и
выдрал портфель из трясущихся рук варенухи.
    И оба подхватили администратора под руки, выволокли из сада
и  понеслись  с  ним по садовой. Гроза бушевала с полной силой,
вода  с  грохотом  и воем низвергалась в канализационные отвер-
стия,  всюду пузырилось, вздувались волны, с крыш хлестало мимо
труб,  из  подворотен бежали пенные потоки. Все живое смылось с
садовой,  и спасти ивана савельевича было некому. Прыгая в мут-
ных  реках,  бандиты  в  одну  секунду доволокли полуживого ад-
министратора  до дома N302-бис, влетели с ним в подворотню, где
к  стенке жались две босоногие женщины, свои туфли и чулки дер-
жащие  в  руках.  Затем  кинулись в шестой под"Езд, и близкий к
безумию  варенуха был вознесен на пятый этаж, и брошен на пол в
хорошо  знакомой ему полутемной передней квартиры степы лиходе-
ева.
    Тут  оба разбойника сгинули, а вместо них появилась в пере-
дней  совершенно нагая девица- рыжая, с горящими фосфорическими
глазами.
    Варенуха  понял, что это-то и есть самое страшное из всего,
что  приключилось с ним, и, застонав отпрянул к стене. А девица
подошла  вплотную к администратору и положила ладони рук ему на
плечи.  Волосы варенухи поднялись дыбом, потому что даже сквозь
холодную,  пропитанную  водой  ткань толстовки он почувствовал,
что ладони эти еще холоднее, что они холодны ледяным холодом.
    -  Дай-ка я тебя поцелую, - нежно сказала девица, и у самых
его глаз оказались сияющие глаза. Тогда варенуха лишился чувств
и поцелуя не ощутил.

Глава 11

раздвоение ивана

    бор  на противоположном берегу реки, еще час назад освещен-
ный майским солнцем, помутнел, размазался и растворился.
    Вода  сплошной  пеленой  валила  за окном. В небе то и дело
вспыхивали  нити, небо лопалось, комнату больного заливало тре-
петным пугающим светом.
    Иван  тихо плакал, сидя на кровати и глядя на мутную, кипя-
щую  в пузырях реку. При каждом ударе грома он жалобно вскрики-
вал  и  закрывал лицо руками. Исписанные иваном листки валялись
на  полу;  их  сдуло  ветром, влетевшим в комнату перед началом
грозы.
    Попытки  поэта сочинить заявление насчет страшного консуль-
танта  не  привели ни к чему. Лишь только он получил от толстой
фельдшерицы,  которую  звали прасковьей федоровной, огрызок ка-
рандаша и бумагу, он деловито потер руки и торопливо пристроил-
ся к столику. Начало он вывел довольно бойко:
    "в  милицию.  Члена массолита ивана николаевича бездомного.
Заявление.  Вчера  вечером я пришел с покойным м.А.Берлиозом на
патриаршие пруды..."
    И  сразу  поэт  запутался, главным образом из-за слова "по-
койным".  С  места  выходила  какая-то безлепица: как это так -
пришел  с  покойным? Не ходят покойники! Действительно чего до-
брого, за сумасшедшего примут!
    Подумав  так,  иван николаевич начал исправлять написанное.
Вышло  следуюющее:  "...  С  м.А.Берлиозом, впоследствии покой-
ным...". И это не удовлетворило автора. Пришлось применить тре-
тью  редакцию, а та оказалась еще хуже первых двух: "... Берли-
озом  ,  который попал под трамвай... "- А здесь еще прицепился
этот  никому  не  известный  композитор-однофамилец, и пришлось
выписать:"... Не композитором..."
    Намучавшись  с этими двумя берлиозами, иван все вычеркнул и
решил  начать  сразу с чего-то очень сильного, чтобы немедленно
привлечь внимание читающего, и написал, что кот садился в трам-
вай,  а потом вернулся к эпизоду с отрезанной головой. Голова и
предсказание консультанта привел его к мысли о понтии пилате, и
для  вящей убедительности иван решил весь рассказ о прокураторе
изложить полностью с того самого момента, как тот в белом плаще
с кровавым подбоем вышел в колоннаду иродова дворца.
    Иван  работал усердно и перечеркивал написанное, и вставлял
новые слова, и даже попытался нарисовать понтия пилата, а затем
кота  на  задних лапах. Но и рисунки не помогли, и чем дальше -
тем путанее и непонятнее становилось заявление поэта.
    К  тому времени, как появилась издалека пугающая туча с ды-
мящимися краями и накрыла бор и дунул ветер, иван почувствовал,
что  обессилел, что с заявлением ему не совладать, не стал под-
нимать разлетевшихся листков и тихо и горько заплакал.
    Добродушная фельдшерица прасковья федоровна навестила поэта
во  время  грозы,  встревожилась,  видя, что он плачет, закрыла
штору, чтобы молнии не пугали больного, листки подняла с полу и
с ними побежала за врачом.
    Тот  явился,  сделал укол в руку ивана и уверил его, что он
больше  плакать не будет, что теперь все пройдет, все изменится
и все забудется.
    Врач  оказался  прав.  Вскоре заречный бор стал прежним. Он
вырисовался  до  последнего дерева под небом, расчистившимся до
прежней  полной голубизны, а река успокоилась. Тоска начала по-
кидать ивана тотчас после укола, и теперь поэт лежал спокойно и
глядел на радугу, раскинувшуюся по небу.
    Так продолжалось до вечера, и он даже не заметил, как раду-
га растаяла и как загрустило и полиняло небо, как почернел бор.
    Напившись горячего молока, иван опять прилег и сам подивил-
ся  тому,  как  изменились его мысли. Как-то смягчился в памяти
проклятый  бесовский кот, не пугала более отрезанная голова, и,
покинув  мысль  о ней, стал размышлять иван о том, что, по сути
дела,  в клинике очень неплохо, что стравинский умница и знаме-
нитость  и  что иметь с ним дело черезвычайно приятно. Вечерний
воздух к тому же и сладостен и свеж после грозы.
    Дом скорби засыпал. В тихих коридорах потухли матовые белые
лампы, и вместо них согласно распорядку зажглись слабые голубые
ночники,  и  все  реже  за  дверями  слышались осторожные шажки
фельдшериц на резиновых половиках коридора.
    Теперь  иван лежал в сладкой истоме и поглядывал то на лам-
почку  под  абажуром,  льющую  с потолка смягченный свет, то на
луну, выходящую из-за черного бора, и беседовал сам с собою.
    -  Почему,  собственно,  я так взволновался из-за того, что
берлиоз  попал под трамвай?- Рассуждал поэт.- В конечном счете,
ну  его  в  болото! Кто я, в самом деле, кум ему или сват? Если
как  следует  провентилировать  этот  вопрос, выходит, что я, в
сущности,  даже  и не знал как следует покойника. В самом деле,
что мне о нем было известно ? Да ничего, кроме того, что он был
лыс и красноречив до ужаса. И далее, граждане, - продолжал свою
речь  иван,  обращаясь  к кому-то, - разберемся вот в чем: чего
это  я, об"ясните, взбесился на этого загадочного консультанта,
мага  и профессора с пустым и черным глазом? К чему вся нелепая
погоня  за  ним  в  подштаниках и со свечкой в руках, а затем и
дикая петрушка в ресторане?
    -  Но-но-но, - вдруг сурово сказал где-то, не то внутри, не
то  над  ухом,  прежний иван ивану новому, - про то, что голову
берлиозу-то  отрежет,  ведь он все-таки знал заранее? Как же не
взволноваться?
    -  О чем, товарищи, разговор!- Возражал новый иван ветхому,
прежнему  ивану, - что здесь дело нечисто, это понятно даже ре-
бенку.  Он  личность  незаурядная и таинственная на все сто. Но
ведь  в этом-то самое интересное и есть! Человек лично был зна-
ком  с  понтием  пилатом, чего же вам еще интереснее надобно? И
вместо  того,  чтобы поднимать глупейшую бузу на патриарших, не
умнее  ли  было  бы  вежливо распросить о том, что было далее с
пилатом и этим арестованным га-ноцри?
    А  я  черт  знает чем занялся! Важное, в самом деле, проис-
шествие  - редактора журнала задавило! Да что от этого, журнал,
что  ли, закроется? Ну, что ж поделаешь: человек смертен и, как
справедливо  сказано  было, внезапно смертен. Ну, царство небе-
сное  ему!  Ну,  будет  другой редактор и даже, может быть, еще
красноречивее прежнего.
    Подремав  немного, иван новый ехидно спросил у старого ива-
на:
    - так кто же я такой выхожу в этом случае?
    -  Дурак!- Отчетливо сказал где-то бас, не принадлежащий ни
одному из иванов и чрезвычайно похожий на бас консультанта.
    Иван,  почему-то  не  обидевшись  на слово "Дурак", но даже
приятно изумившись ему, усмехнулся и в полусне затих. Сон крал-
ся  к ивану, и уж померещилась ему и пальма на слоновой ноге, и
кот  прошел  мимо  - не страшный, а веселый, и, словом, вот-вот
накроет сон ивана, как вдруг решетка беззвучно поехала в сторо-
ну,  и  на  балконе возникла таинственная фигура, прячущаяся от
лунного  света, и погрозила ивану пальцем. Иван без всякого ис-
пуга  приподнялся на кровати и увидел, что на балконе находится
мужчина. И этот мужчина, прижимая палец к губам, прошептал:
    - тссс!

0

5

Глава 12

черная магия и ее разоблачение

    маленький  человек в дырявом желтом котелке и с грушевидным
малиновым  носом,  в  клетчатых  брюках и лакированных ботинках
выехал  на сцену варьете на обыкновенном двухколесном велосипе-
де.  Под  звуки  фокстрота он сделал круг, а затем испустил по-
бедный  вопль,  от чего велосипед поднялся на дыбы. Проехавшись
на одном заднем колесе, человек перевернулся вверх ногами, ухи-
трился на ходу отвинтить переднее колесо и пустить его за кули-
сы,  а затем продолжал путь на одном колесе, вертя педали рука-
ми.
    На  высокой  металлической мачте с седлом наверху и с одним
колесом  выехала  полная  блондинка  в трико и юбочке, усеянной
серебряными  звездами,  и  стала  ездить по кругу. Встречаясь с
ней,  человек издавал приветственные крики и ногой снимал с го-
ловы котелок.
    Наконец,  прикатил малютка лет восьми со старческим лицом и
зашнырял  между  взрослыми  на крошечной двухколеске, к которой
был приделан громадный автомобильный гудок.
    Сделав  несколько  петель, вся компания под тревожную дробь
барабана из оркестра подкатилась к самому краю сцены, и зрители
первых  рядов  ахнули  и откинулись, потому что публике показа-
лось, что вся тройка со своими машинами грохнется в оркестр.
    Но  велосипеды  остановились  как  раз  в тот момент, когда
передние  колеса  уже  грозили  соскользнуть в бездну на головы
музыкантам.  Велосипедисты  с  громким криком "Ап!" Соскочили с
машин и раскланялись, причем блондинка посылала публике воздуш-
ные поцелуи, а малютка протрубил смешной сигнал на своем гудке.
    Рукоплескания потрясли здание, голубой занавес пошел с двух
сторон и закрыл велосипедистов, зеленые огни с надписью "Выход"
у дверей погасли, и в паутине трапеций под куполом, как солнце,
зажглись белые шары. Наступил антракт перед последним отделени-
ем.
    Единственным  человеком,  которого  ни  в  коей мере не ин-
тересовали чудеса велосипедной техники семьи джулли, был григо-
рий  данилович  римский.  В полном одиночестве он сидел в своем
кабинете,  кусал тонкие губы, и по лицу его то и дело проходила
судорога.   К  необыкновенному  изчезновению  лиходеева  присо-
единилось совершенно непредвиденное исчезновение администратора
варенухи.
    Римскому  было  известно,  куда он ушел, но он ушел и... Не
пришел обратно! Римский пожимал плечами и шептал сам себе:
    - но за что?!
    И,  странное  дело: такому деловому человеку, как финдирек-
тор, проще всего, конечно, было позвонить туда, куда отправился
варенуха,  и узнать, что с тем стряслось, а между тем он до де-
сяти часов вечера не мог принудить себя сделать это.
    В  десять же, совершив над собою форменное насилие, римский
снял  трубку  с  аппарата и тут убедился в том, что телефон его
мертв.  Курьер  доложил,  что и остальные аппараты в здании ис-
портились.  Это,  конечно, неприятное, но не сверх"Естественное
событие почему-то окончательно потрясло фидиректора, но в то же
время и обрадовало: отвалилась необходимость звонить.
    В  то  время,  как над головой финдиректора вспыхнула и за-
мигала красная лампочка, возвещая начало антракта, вошел курьер
и сообщил, что приехал иностранный артист. Финдиректора почему-
то  передернуло,  и, став уж совсем мрачнее тучи, он отправился
за  кулисы, чтобы принимать гастролера, так как более принимать
было некому.
    В  большую  уборную из коридора, где уже трещали сигнальные
звонки, под разными предлогами заглядывали любопытные. Тут были
фокусники в ярких халатах и в чалмах, конькобежец в белой вяза-
ной куртке, бледный от пудры рассказчик и гример.
    Прибывшая  знаменитость  поразила  всех своим невиданным по
длине фраком дивного покроя и тем, что явилась в черной полума-
ске.  Но  удивительнее  всего были двое спутников черного мага:
длинный  клетчатый в треснувшем пенсне и черный жирный кот, ко-
торый войдя в уборную на задних лапах, совершенно непринужденно
сел на диван, щурясь на оголенные гримировальные лампионы.
    Римский  постарался  изобразить  на лице улыбку, отчего оно
сделалось  кислым и злым, и раскланялся с безмолвным магом, си-
дящим  рядом  с котом на диване. Рукопожатия не было. Зато раз-
вязный клетчатый сам отрекомендовался финдиректору, назвав себя
"ихний  помощник".  Это  обстоятельство удивило финдиректора, и
опять-таки неприятно: в контракте решительно ничего не упомина-
лось ни о каком помощнике.
    Весьма  принужденно и сухо григорий данилович осведомился у
свалившегося  ему  на  голову  клетчатого о том, где аппаратура
артиста.
    -  Алмаз вы наш небесный, драгоценнейший господин директор,
-  дребезжащим голосом ответил помошник мага, - наша аппаратура
всегда  при  нас.  Вот она! Эйн, цвей, дрей!- И, повертев перед
глазами  римского  узловатыми  пальцами, внезапно вытащил из-за
уха  у кота собственные римского золотые часы с цепочкой, кото-
рые  до этого были у финдиректора в жилетном кармане под засте-
гнутым пиджаком и с продетой в петлю цепочкой.
    Римский невольно ухватился за живот, присутствующие ахнули,
а гример, заглядывающий в дверь, одобрительно крякнул.
    -  Ваши часики? Прошу получить, - развязно улыбаясь, сказал
клетчатый  и  на грязной ладони подал растерянному римскому его
собственость.
    -  С таким в трамвай не садись, - тихо и весело шепнул рас-
сказчик гримеру.
    Но  кот  отмочил  штуку  почище номера с чужими часами. Не-
ожиданно поднявшись с дивана, он на задних лапах подошел к под-
зеркальному  столику, передней лапой вытащил пробку из графина,
налил  воды в стакан, выпил ее, водрузил пробку на место и гри-
мировальной тряпкой вытер усы.
    Тут  никто  даже  и не ахнул, только рты раскрыли, а гример
восхищенно шепнул:
    - ай, класс!
    Тут  в третий раз тревожно загремели звонки, и все, возбуж-
денные  и  предвкушающие  интересный номер, повалили из уборной
вон.
    Через  минуту  в  зрительном зале погасли шары, вспыхнула и
дала  красноватый отблеск на низ занавеса рампа, и в освещенной
щели  занавеса предстал перед публикой полный, веселый как дитя
человек  с  бритым лицом, в помятом фраке и несвежем белье. Это
был хорошо знакомый всей москве конферансье жорж бенгальский.
    - Итак, граждане, - заговорил бенгальский, улыбаясь младен-
ческой  улыбкой,  - сейчас перед вами выступит...- Тут бенгаль-
ский  прервал  сам  себя  и заговорил с другими интонациями:- я
вижу  что, количество публики к третьему отделению еще увеличи-
лось?  У нас сегодня половина города! Как-то на днях встречаю я
приятеля  и  говорю  ему:"отчего не заходишь к нам? Вчера у нас
была  половина  города".  А он мне отвечает: "а я живу в другой
половине!"-  Бенгальский  сделал  паузу, ожидая, что произойдет
взрыв  смеха,  но  так  как  никто  не засмеялся, то он продол-
жал:-...  Итак,  выступает  знаменитый иностранный артист мосье
воланд с сеансом черной магии! Ну, мы-то с вами понимаем, - тут
бенгальский улыбнулся мудрой улыбкой, - что ее вовсе не сущест-
вует  на свете и что она не что иное как суеверие, а просто ма-
эстро  воланд  в высокой степени владеет техникой фокуса, что и
будет  видно  из  самой  интересной части, то есть разоблачения
этой  техники,  а так как мы все как один и за технику, и за ее
разоблачение, то попросим господина воланда!
    Произнеся  всю  эту ахинею, бенгальский сцепил обе руки ла-
донь  к  ладони  и приветственно замахал ими в прорез занавеса,
отчего тот, тихо шумя, и разошелся в стороны.
    Выход  мага с его длинным помощником и котом, вступившим на
сцену на задних лапах, очень понравился публике.
    -  Кресло мне, - негромко приказал воланд, и в ту же секун-
ду, неизвестно как и откуда, на сцене появилось кресло, в кото-
рое  и  сел маг, - скажи мне, любезный фагот, - осведомился во-
ланд  у  клетчатого гаера, носившего, по-видимому, и другое на-
именование,  кроме "коровьев", - Как по-твоему, ведь московское
народонаселение значительно изменилось?
    Маг  поглядел  на затихшую, пораженную появлением кресла из
воздуха публику.
    - Точно так, мессир, - негромко ответил фагот-коровьев.
    -  Ты  прав.  Горожане сильно изменились, внешне, я говорю,
как  и  сам город, впрочем. О костюмах нечего уж и говорить, но
появились эти... Как их... Трамваи, автомобили...
    - Автобусы, - почтительно подсказал фагот.
    Публика  внимательно слушала этот разговор, полагая, что он
является  прелюдией  к  магическим  фокусам. Кулисы были забиты
артистами  и  рабочими сцены, и между их лицами виделось напря-
женное, бледное лицо римского.
    Физиономия  бенгальского, приютившегося сбоку сцены, начала
выражать  недоумение.  Он чуть-чуть приподнял бровь и, восполь-
зовавшись паузой, заговорил:
    -  иностранный артист выражает свое восхищение москвой, вы-
росшей  в  техническом  отношении, а так же и москвичами, - тут
бенгальский дважды улыбнулся, сперва партеру, а потом галерее.
    Воланд, фагот и кот повернули голову в сторону конферансье.
    - Разве я выразил восхищение?- Спросил маг у фагота.
    -  Никак нет, мессир, вы никакого восхищения не выражали, -
ответил тот.
    - Так что же говорит этот человек?
    А  он попросту соврал!- Звучно, на весь театр сообщил клет-
чатый  помошник  и,  обратясь  к  бенгальскому, прибавил:- поз-
дравляю вас, гражданин, соврамши!
    С  галерки  плеснуло смешком, а бенгальский вздрогнул и вы-
пучил глаза.
    - Но меня, конечно, не столько интересуют автобусы, телефо-
ны и прочая..
    - Аппаратура!- Подсказал клетчатый.
    - Совершенно верно, благодарю, - медленно говорил маг тяже-
лым басом, - сколько гораздо более важный вопрос: изменились ли
эти горожане внутренне?
    - Да, это важнейший вопрос, сударь.
    В  кулисах  стали  переглядываться и пожимать плечами, бен-
гальский  стоял  красный,  а римский был бледен. Но тут, как бы
отгадав начавшуюся тревогу, маг сказал:
    - однако мы заговорились, дорогой фагот, а публика начинает
скучать. Покажи для начала что-нибудь простенькое.
    Зал  облегченно шевельнулся. Фагот и кот разошлись в разные
стороны по рампе. Фагот щелкнул пальцами, залихватски крикнул:
    -  три, четыре!- Поймал из воздуха колоду карт, стасовал ее
и лентой пустил коту. Кот ленту перехватил и пустил ее обратно.
Атласная  змея  фыркнула,  фагот раскрыл рот, как птенец, и всю
ее, карту за картой, заглотал.
    После этого кот раскланялся, шаркнув правой задней лапой, и
вызвал неимоверный аплодисмент.
    -  Класс,  класс!-  Восхищенно кричали за кулисами. А фагот
тыкнул пальцем в партер и об"явил:
    -  колода  эта  таперича,  уважаемые  граждане, находится в
седьмом  ряду  у  гражданина парчевского, как раз между трехру-
блевкой  и повесткой о вызове в суд по делу об уплате алиментов
гражданке зельковой.
    В  партере  зашевелились,  начали  привставать, и, наконец,
какой-то гражданин, которого, точно звали парчевским, весь пун-
цовый от изумления, извлек из бумажника колоду и стал тыкать ею
в воздух, не зная, что с нею делать.
    -  Пусть  она останется у вас на память!- Прокричал фагот.-
Недаром  же  вы говорили вчера за ужином, что кабы не покер, то
жизнь ваша в москве была бы совершенно несносна.
    - Стара штука, - послышалось с галерки, - этот в партере из
той же компании.
    - Вы полагаете?- Заорал фагот, прищуриваясь на галерею, - в
таком случае, и вы в одной шайке с нами, потому что она у вас в
кармане!
    На  галерке  произошло движение, и послышался радостный го-
лос:
    - верно! У него! Тут, тут... Стой! Да это червонцы!
    Сидящие  в  партере  повернули  головы. На галерее какой-то
смятенный  гражданин  обнаружил у себя в кармане пачку, перевя-
занную банковским способом и с надписью на обложке: "Одна тыся-
ча рублей".
    Соседи  навалились на него, а он в изумлении ковырял ногтем
обложку,  стараясь дознаться, настоящие ли это червонцы или ка-
кие-нибудь волшебные.
    -  Ей богу, настоящие! Червонцы!- Кричали с галерки радост-
но.
    -  Сыграйте и со мной в такую колоду, - весело попросил ка-
кой-то толстяк в середине партера.
    -  Авек  плезир!  -  Отозвался фагот, - но почему же с вами
одним  ?  Все  примут  горячее участие! - И скомандовал:- прошу
глядеть  вверх!...  Раз! - В руке у него показался пистолет, он
крикнул:-  два  !-  Пистолет  вздернулся  кверху.  Он крикнул:-
три !-  Сверкнуло,  бухнуло,  и  тотчас же из-под купола, ныряя
между трапециями, начали падать в зал белые бумажки.
    Они вертелись, их разносило в стороны, забивало на галерею,
откидывало  в оркестр и на сцену. Через несколько секунд денеж-
ный  дождь,  все густея, достиг кресел, и зрители стали бумажки
ловить.
    Поднимались  сотни  рук,  зрители сквозь бумажки глядили на
освещенную сцену и видели самые верные и праведные водяные зна-
ки.  Запах  тоже не оставлял никаких сомнений: это был ни с чем
по  прелести  не сравнимый запах только что отпечатанных денег.
Сперва  веселье,  а  потом изумленье охватило весь театр. Всюду
гудело  слово "Червонцы, червонцы", слышались восклицанья, "Ах,
ах!"  И  веселый  смех.  Кое-кто уже ползал в проходе, шаря под
креслами.  Многие стояли на сиденьях, ловя вертлявые, капризные
бумажки.
    На  лицах милиции помаленьку стало выражаться недоумение, а
артисты без церемонии начали высовываться из кулис.
    В  бельэтаже  послышался голос: "Ты чего хватаешь? Это моя!
Ко мне летела!", И другой голос: "Да ты не толкайся, я тебя сам
так  толкану!".  И  вдруг послышалась плюха. Тотчас в бельэтаже
появился шлем милиционера, из бельэтажа кого-то повели.
    Вообще  возбуждение возрастало, и неизвестно, во что бы все
это  вылилось,  если бы фагот не прекратил денежный дождь, вне-
запно дунув в воздух.
    Двое  молодых  людей, обменявшись многозначительным веселым
взглядом,  снялись  с мест и прямехонько направились в буфет. В
театре  стоял  гул,  у всех зрителей возбуждено блестели глаза.
Да,  да,  неизвестно,  во что бы все это вылилось, если бы бен-
гальский  не  нашел  в  себе силы и не шевельнулся бы. Стараясь
покрепче  овладеть  собой,  он по привычке потер руки и голосом
наибольшей звучности заговорил так:
    -  вот,  граждане,  мы с вами видели случай так называемого
массового гипноза. Чисто научный опыт, как нельзя лучше доказы-
вающий,  что  никаких  чудес и магии не существует. Попросим же
маэстро воланда разоблачить нам этот опыт. Сейчас, граждане, вы
увидите,  как эти, якобы денежные, бумажки исчезнут так же вне-
запно, как и появились.
    Тут  он  зааплодировал,  но в совершенном одиночестве, и на
лице  при этом у него играла уверенная улыбка, но в глазах этой
уверенности отнюдь не было, и скорее в них выражалась мольба.
    Публике  речь бенгальского не понравилась. Наступило полное
молчание, которое было прервано клетчатым фаготом.
    -  Это  опять-таки случай так называемого вранья, - об"Явил
он громким козлиным тенором, - бумажки, граждане, настоящие!
    - Браво!- Отрывисто рявкнул бас где-то в высоте.
    - Между прочим, этот, - тут фагот указал на бенгальского, -
мне  надоел.  Суется все время, куда его не спрашивают, ложными
замечаниями портит сеанс! Что бы нам такое с ним сделать?
    - Голову ему оторвать!- Сказал кто-то сурово на галерке.
    -  Как  вы говорите? Ась?- Тотчас отозвался на это безобра-
зное  предложние  фагот, - голову оторвать? Это идея! Бегемот!-
Закричал он коту, - делай! Эйн, цвей, дрей!
    И  произошла  невиданная вещь. Шерсть на черном коте встала
дыбом,  и  он  раздирающе  мяукнул. Затем сжался в комок и, как
пантера,  махнул прямо на грудь бенгальскому, а оттуда переско-
чил на голову. Урча, пухлыми лапами кот вцепился в жидкую шеве-
люру конферансье и, дико взвыв, в два поворота сорвал эту голо-
ву с полной шеи.
    Две  с  половиной  тысячи  человек  в театре вскрикнули как
один.  Кровь  фонтанами  из  разорваных  артерий на шее ударила
вверх  и  залила и манишку и фрак. Безглавое тело как-то нелепо
загребло  ногами и село на пол. В зале послышались истерические
крики  женщин.  Кот передал голову фаготу, тот за волосы поднял
ее  и  показал  публике, и голова эта отчаянно крикнула на весь
театр:
    - доктора!
    -  Ты будешь в дальнейшем молоть всякую чушь?- Грозно спро-
сил фагот у плачущей головы.
    - Не буду больше!- Прохрипела голова.
    - Ради бога, не мучьте его!- Вдруг, покрывая гам, прозвучал
из  ложи  женский  голос, и маг повернул в сторону этого голоса
лицо.
    -  Так что же, граждане, простить его, что ли?- Спросил фа-
гот, обращаясь к залу.
    -  Простить!  Простить!- Раздались вначале отдельные и пре-
имущественно  женские  голоса, а затем они слились в один хор с
мужскими.
    - Как прикажете, мессир?- Спросил фагот у замаскированого.
    -  Ну  что  же,  - задумчиво отозвался тот, - они- люди как
люди.  Любят  деньги,  но  ведь это всегда было... Человечество
любит  деньги,  из  чего  бы те ни были сделаны, из кожи ли, из
бумаги ли, из бронзы или из золота. Ну легкомысленны... Ну, что
ж...  И  милосердие иногда стучится в их сердца... Обыкновенные
люди... В общем, напоминают прежних... Квартирный вопрос только
испортил их...- И громко приказал:- наденьте голову.
    Кот,  прицелившись поакуратнее, нахлобучил голову на шею, и
она точно села на свое место, как будто никуда и не отлучалась.
    И  главное, даже шрама на шее никакого не осталось. Кот ла-
пами  обмахнул  фрак  бенгальского  и пластрон, и с них исчезли
следы  крови. Фагот поднял сидящего бенгальского на ноги, сунул
ему  в  карман  фрака  пачку червонцев и выпроводил со сцены со
словами:
    - катитесь отсюда! Без вас веселей.
    Бессмысленно  оглядываясь  и  шатаясь,  конферансье  добрел
только  до  пожарного поста, и там с ним сделалось худо. Он жа-
лобно вскрикнул:
    - голова моя, голова!
    В числе прочих к нему бросился римский. Конферансье плакал,
ловил в воздухе что-то руками, бормотал:
    -  отдайте  мою  голову! Голову отдайте! Квартиру возьмите,
картины возьмите, только голову отдайте!
    Курьер побежал за врачом. Бенгальского пробовали уложить на
диван в уборной, но он стал отбиваться, сделался буен. Пришлось
вызывать  карету. Когда несчастного конферансье увезли, римский
побежал  обратно на сцену и увидел, что на ней происходят новые
чудеса.  Да,  кстати,  в  это  ли время или немножко раньше, но
только  маг, вместе со своим полинялым креслом, исчез со сцены,
причем  надо сказать, что публика совершенно этого не заметила,
увлеченная теми чрезвычайными вещами, которые развернул на сце-
не фагот.
    А  фагот,  спровадив пострадавшего конферансье, об"явил пу-
блике так:
    - таперича, когда этого надоедалу сплавили, давайте откроем
дамский магазин!
    И  тотчас  пол сцены покрылся персидскими коврами, возникли
громадные  зеркала, с боков освещенные зеленоватыми трубками, а
меж  зеркал витрины, и в них зрители в веселом ошеломлении уви-
дели  разных  цветов  и фасонов парижские женские платья. Это в
одних  витринах,  а  в других появились сотни дамских шляп, и с
перышками,  и  без  перышек,  и с пряжками, и без них, сотни же
туфель- черных, белых, желтых, кожаных, атласных, замшевых, и с
ремешками,  и  с камушками. Между туфель появились футляры, и в
них  заиграли светом блестящие грани хрустальных флаконов. Горы
сумочек из антилоповой кожи, из замши, из шелка, а между ними -
целые груды чеканных золотых продолговатых футлярчиков, в кото-
рых бывает губная помада.
    Черт  знает откуда взявшаяся рыжая девица в вечернем черном
туалете,  всем  хорошая  девица,  кабы не портил ее причудливый
шрам на шее, заулыбалась у витрин хозяйской улыбкой.
    Фагот, сладко ухмыляясь, об"Явил, что фирма совершенно бес-
платно  производит  обмен старых дамских платьев и обуви на па-
рижские  модели  и  парижскую  же обувь. То же самое он добавил
относительно сумочек, духов и прочего.
    Кот  начал  шаркать  задней лапой, передней и в то же время
выделывая  какие-то  жесты, свойственные швейцарам, открывающим
дверь.
    Девица  хоть и с хрипотцой, но сладко запела, картавя, что-
то  малопонятное,  но,  судя  по женским лицам в партере, очень
соблазнительное:
    -  геплэн, шанель номер пять, мицуко, нарсис нуар, вечерние
платья, платья коктейль...
    Фагот  извивался, кот кланялся, девица открывала стеклянные
витрины.
    - Прошу!- Орал фагот, - без всякого стеснения и церемоний!
    Публика  волновалась, но идти на сцену пока никто не решал-
ся. Но наконец какая-то брюнетка вышла из десятого ряда партера
и,  улыбаясь  так,  что ей, мол, решительно все равно и в общем
наплевать, прошла и по бокобому трапу поднялась на сцену.
    -  Браво!- Вскричал фагот, - приветствую первую посетитель-
ницу! Бегемот, кресло! Начнем с обуви, мадам.
    Брюнетка  села  в  кресло,  и фагот тотчас вывалил на ковер
перед нею целую груду туфель.
    Брюнетка  сняла свою правую туфлю, примерила сиреневую, по-
топала в ковер, осмотрела каблук.
    - А они не будут жать ? - Задумчиво спросила она.
    На это фагот обижено воскликнул:
    - что вы, что вы ! - И кот от обиды мяукнул.
    - Я беру эту пару, мосье, -сказала брюнетка с достоинством,
надевая и вторую туфлю.
    Старые  туфли  брюнетки были выброшены за занавеску, и туда
же проследовала и сама она в сопровождении рыжей девицы и фаго-
та,  несшего  на  плечиках несколько модельных платьев. Кот су-
етился,  помогал  и для пущей важности повесил себе на шею сан-
тиметр.
    Через минуту из-за занавески вышла брюнетка в таком платье,
что по всему партеру прокатился вздох. Храбрая женщина, до уди-
вительности  похорошевшая,  остановилась  у зеркала, повела об-
наженными  плечами,  потрогала  волосы на затылке и изогнулась,
стараясь заглянуть себе за спину.
    -  Фирма просит вас принять это на память, - сказал фагот и
подал брюнетке открытый футляр с флаконом.
    -  Мерси,  -  надменно ответила брюнетка и пошла по трапу в
партер.  Пока  она  шла, зрители вскакивали, прикасались к фут-
ляру.
    И вот тут прорвало начисто, и со всех сторон на сцену пошли
женщины.  В общем возбужденном говоре, смешках и вздохах послы-
шался  мужской голос: "я не позволю тебе!" - И женский: "деспот
и  мещанин,  не ломайте мне руку!". Женщины исчезали за занаве-
ской, оставляли там свои платья и выходили в новых. На табурет-
ках с золочеными ножками сидел целый ряд дам, энергично топая в
ковер заново обутыми ногами. Фагот становился на колени, орудо-
вал  роговой  надевалкой,  кот, изнемогая под грудами сумочек и
туфель,  таскался  от  витрины  к табуретам и обратно, девица с
изуродованой  шеей  то появлялась, то исчезала и дошла до того,
что  уж  полностью стала тарахтеть по-французски, и удивительно
было  то,  что  ее с полуслова понимали все женщины, даже те из
них, что не знали ни одного французкого слова.
    Общее  изумление  вызвал мужчина, затесавшийся на сцену. Он
об"явил,  что у супруги его грипп и что он поэтому просит пере-
дать ей что-нибуть через него. В доказательство же того, что он
действительно  женат,  гражданин  был готов пред"Явить паспорт.
Заявление  заботливого  мужа было встречено хохотом, фагот про-
орал,  что  верит,  как  самому  себе, и без паспорта, и вручил
гражданину две пары шелковых чулок, кот от себя добавил футляр-
чик с помадой.
    Опоздавшие  женщины рвались на сцену, со сцены текли счаст-
ливицы  в бальных платьях, в пижамах с драконами, в строгих ви-
зитных костюмах, в шляпочках, надвинутых на одну бровь.
    Тогда  фагот  об"явил,  что за поздним временем магазин за-
крывается  до завтрашнего вечера ровно через одну минуту, и не-
имоверная  суета  подняла на сцене. Женщины наскоро, без всякой
примерки,  хватали  туфли. Одна, как буря, ворвалась за занаве-
ску,  сбросила  там  свой костюм и овладела первым, что подвер-
нулось, - шелковым, в громадных букетах, халатом и, кроме того,
успела подцепить два футляра духов.
    Ровно  через минуту грянул пистолетный выстрел, зеркала ис-
чезли, провалились витрины и табуретки, ковер растаял в воздухе
так же, как и занавеска. Последней исчезла высоченная гора ста-
рых платьев и обуви, и стала сцена опять строга, пуста и гола.
    И вот здесь в дело вмешалось новое действующее лицо.
    Приятный  звучный и очень настойчивый баритон послышался из
ложи N 2:
    -  все-таки желательно, гражданин артист, чтобы вы незамед-
лительно  разоблачили бы перед зрителями технику ваших фокусов,
в  особенности фокус с денежными бумажками. Желательно так же и
возвращение конферансье на сцену. Судьба его волнует зрителей.
    Баритон  принадлежал не кому иному, как почетному гостю се-
годняшнего   вечера  аркадию  аполлоновичу  семплеярову,  пред-
седателю акустической комисии московских театров.
    Аркадий аполлонович помещался в ложе с двумя дамами: дорого
и  модно  одетой,  и другой - молоденькой и хорошенькой, одетой
попроще.  Первая  из них, как вскора выяснилось при составлении
протокола, была супругой аркадия аполлоновича, а вторая - даль-
ней  родственницей его, начинающей и подающей надежды актрисой,
приехавшей  из саратова и проживающей на квартире аркадия апол-
лоновича и его супруги.
    -  Пардон!-  Отозвался фагот, - я извиняюсь, здесь разобла-
чать нечего, все ясно.
    -  Нет,  виноват!  Разоблачение  совершенно необходимо. Без
этого ваши блестящие номера оставят тягостное впечатление. Зри-
тельская масса требует об"Яснения.
    -  Зрительская  масса, - перебил семилеярова наглый гаер, -
как  будто  ничего  не  заявляла? Но, принимая во внимание ваше
глубокоуважаемое  желание,  аркадий аполлонович, я, так и быть,
произведу разоблачение. Но для этого разрешите еще один крохот-
ный номерок?
    -  Отчего  же,  -  покровительственно ответил аркадий апол-
лонович, - но непременно с разоблачением!
    -  Слушаюсь, слушаюсь. Итак, позвольте вас спросить, где вы
были вчера вечером, аркадий аполлонович?
    При  этом  неуместном и даже, пожалуй, хамском вопросе лицо
аркадия аполлоновича изменилось, и весьма сильно изменилось.
    -  Аркадий  аполлонович вчера вечером был на заседании аку-
стической  комиссии,  -  очень надменно заявила супруга аркадия
аполлоновича,  -  но  я не понимаю, какое отношение это имеет к
магии.
    -  Уй, мадам!- Подтвердил фагот, - натурально вы не понима-
ете.  Насчет  же  заседания  вы в полном заблуждении. Выехав на
упомянутое  заседание,  каковое, к слову говоря, и назначено-то
вчера  не  было,  аркадий  аполлонович отпустил своего шофера у
здания  акустической  комиссии на чистых прудах (весь театр за-
тих),  а  сам  на автобусе поехал на елоховскую улицу в гости к
артистке  раз"ездного  районного  театра милице андреевне поко-
батько и провел у нее в гостях около четырех часов.
    - Ой!- Страдальчески воскликнул кто-то в полной тишине.
    Молодая  же  родственница  аркадия  аполлоновича вдруг рас-
хохоталась низким и страшным смехом.
    -  Все  понятно!-  Воскликнула  она, - и я давно уже подоз-
ревала  это.  Теперь  мне ясно, почему эта бездарность получила
роль луизы!
    И,  внезапно  размахнувшись коротким и толстым лиловым зон-
тиком, она ударила аркадия аполлоновича по голове.
    Подлый же фагот, и он же коровьев, прокричал:
    -  вот,  почтенные  граждане, один из случаев разоблачения,
которого так назойливо добивался аркадий аполлонович!
    - Как смела ты, негодяйка, коснуться аркадия аполлоновича?-
Грозно спросила супруга аркадия аполлоновича, поднимаясь в ложе
во весь свой гигантский рост.
    Второй  короткий  прилив сатанинского смеха овладел молодой
родственицей.
    -  Уж кто-кто, - ответила она, хохоча, - а уж я-то смею ко-
снуться!-  И второй раз раздался сухой треск зонтика, отскочив-
шего от головы аркадия аполлоновича.
    -  Милиция!  Взять  ее! - Таким страшным голосом прокричала
супруга семилеярова, что у многих похолодели сердца.
    А  тут еще кот выскочил к рампе и вдруг рявкнул на весь те-
атр человеческим голосом:
    - сеанс окончен! Маэстро! Урежьте марш!!
    Ополоумевший  дирижер,  не  отдавая  себе отчета в том, что
делает, взмахнул палочкой, и оркестр не заиграл, и даже не гря-
нул,  и  даже  не хватил, а именно, по омерзительному выражению
кота, урезал какой-то невероятный, ни на что не похожий по раз-
вязности своей, марш.
    На  мгновенье  почудилось,  что будто слышаны были некогда,
под  южными  звездами, в кафешантане, какие-то малопонятные, но
разудалые слова этого марша:

                его превосходительство
                любил домашних птиц
                и брал под покровительство
                хорошеньких девиц !!!

    А  может  быть, не было никаких этих слов, а были другие на
эту  же  музыку,  какие-то  неприличные крайне. Важно не это, а
важно то, что в варьете после всего этого началось что-то вроде
столпотворения вавилонского. К семилеяровской ложе бежала мили-
ция,  на барьер лезли любопытные, слышались адские взрывы хохо-
та,  бешеные крики, заглушаемые золотым звоном тарелок из орке-
стра.
    И  видно  было,  что сцена внезапно опустела и что надувало
фагот,  равно  как и наглый котяра бегемот, растаяли в воздухе,
исчезли, как раньше изчез маг в кресле с полинявшей обивкой.

                                                       Глава 13

                                                  явление героя

    итак,  неизвестный  погрозил  ивану  пальцем  и  прошептал:
"Тсс!"
    Иван  опустил  ноги с постели и всмотрелся. С балкона осто-
рожно  заглядывал  в комнату бритый, темноволосый, с острым но-
сом,  встревоженными  глазами  и со свешивающимся на лоб клоком
волос человек примерно лет тридцати восьми.
    Убедившись  в  том, что иван один, и прислушавшись, таинст-
венный  посетитель  осмелел и вошел в комнату. Тут увидел иван,
что  пришедший  одет  в больничное. На нем было белье, туфли на
босу ногу, на плечи наброшен бурый халат.
    Пришедший  подмигнул ивану, спрятал в карман связку ключей,
шепотом  осведомился:  "Можно  присесть?"  -  И, получив утвер-
дительный кивок, поместился в кресле.
    -  Как же вы сюда попали?- Повинуясь сухому грозящему паль-
цу,  шепотом  спросил  иван, - ведь балконные-то решетки на за-
мках?
    -  Решетки-то на замках, - подтвердил гость, - но прасковья
федоровна  -  милейший,  но, увы, рассеяный человек. Я стащил у
нее  месяц  тому  назад связку ключей и, таким образом, получил
возможность выходить на общий балкон, а он тянется вокруг всего
этажа, и, таким образом, иногда навестить соседа.
    -  Раз  вы  можете выходить на балкон, то вы можете удрать.
Или высоко?- Заинтересовался иван.
    - Нет, - твердо ответил гость, - я не могу удрать отсюда не
потому,  что высоко, а потому, что мне удирать некуда.- И после
паузы он добавил:- итак, сидим?
    -  Сидим,  - ответил иван, вглядываясь в карие и очень бес-
покойные глаза пришельца.
    - Да...- Тут гость вдруг встревожился, - но вы, надеюсь, не
буйный?  А  то  я,  знаете ли, не выношу шума, возни, насилий и
всяких  вещей в этом роде. В особенности ненавистен мне людской
крик,  будь  то  крик  страдания,  ярости или иной какой-нибудь
крик. Успокойте меня, скажите, вы не буйный?
    -  Вчера в ресторане я одному типу по морде засветил, - му-
жественно признался преображенный поэт.
    - Основание?- Строго спросил гость.
    -  Да,  признаться, без основания, - сконфузившись, ответил
иван.
    -  Безобразие, - осудил гость ивана и добавил:- а кроме то-
го, что вы так выражаетесь: по морде засветил? Ведь неизвестно,
что именно имеется у человека, морда или лицо. И, пожалуй, ведь
так  лицо.  Так  что,  знаете  ли,  кулаками...  Нет, уж это вы
оставьте и навсегда.
    Отчитав таким образом ивана, гость осведомился:
    - профессия?
    - Поэт, - почему-то неохотно признался иван.
    Пришедший огорчился.
    -  Ох,  как мне не везет!- Воскликнул он, но тут же спохва-
тился, извинился и спросил:- а как ваша фамилия?
    - Бездомный.
    - Эх, эх...- Сказал гость, морщась.
    -  А  вам  что  же,  мои стихи не нравятся?- С любопытством
спросил иван.
    - Ужасно не нравятся.
    - А вы какие читали?
    -  Никаких  я ваших стихов не читал!- Громко воскликнул по-
сетитель.
    - А как же вы говорите?
    - Ну, что ж тут такого, - ответил гость, - как будто я дру-
гих  не  читал? Впрочем... Разве что чудо? Хорошо, я готов при-
нять на веру. Хороши ваши стихи, скажите сами?
    - Чудовищны!- Вдруг смело и откровенно произнес иван.
    - Не пишите больше!- Попросил пришедший умоляюще.
    - Обещаю и клянусь!- Торжественно произнес иван
    клятву  скрепили  рукопожатием, и тут из коридора донеслись
мягкие шаги и голоса.
    -  Тсс, - шепнул гость и, выскочив на балкон, закрыл за со-
бою решетку.
    Заглянула  прасковья  федоровна,  и  спросила как иван себя
чувствует  и  желает  ли он спать в темноте или со светом. Иван
попросил  свет  оставить,  и прасковья федоровна удалилась, по-
желав  больному  спокойной ночи. И когда все стихло, вновь вер-
нулся гость.
    Он  шепотом сообщил ивану, что в 119-ю комнату привезли но-
венького,  какого-то толстяка с багровой физиономией, все время
бормочущего  что-то про какую-то валюту в вентиляции и клянуще-
гося, что у них на садовой поселилась нечистая сила.
    -  Пушкина  ругает  на  чем  свет стоит и все время кричит:
"Куролесов, бис, бис!"- Говорил гость, тревожно дергаясь. Успо-
коившись,  он сел, сказал:- а впрочем, бог с ним, - и продолжил
беседу с иваном:- так из-за чего же вы попали сюда?
    - Из-за понтия пилата, - хмуро глянув в пол, ответил иван.
    -  Как?- Забыв осторожность, крикнул гость и сам себе зажал
рот рукой, - потрясающее совпадение!Умоляю, умоляю, расскажите!
    Почему-то  испытывая  доверие  к  неизвестному,  иван, пер-
воначально  запинаясь  и  робея,  а  потом  осмелев, начал рас-
сказывать вчерашнюю историю на патриарших прудах. Да, благодар-
ного  слушателя  получил  иван  николаевич в лице таинственного
похитителя  ключей! Гость не рядил ивана в сумасшедшие, проявил
величайший  интерес  к рассказываемому и по мере развития этого
рассказа, наконец, пришел в восторг. Он то и дело прерывал ива-
на восклицаниями:
    - ну, ну! Дальше, дальше, умоляю вас. Но только, ради всего
святого, не пропускайте ничего!
    Иван  ничего  не  пропускал, ему самому было так легче рас-
сказывать,  и  постепенно  добрался до того момента, как понтий
пилат в белой мантии с кровавым подбоем вышел на балкон.
    Тогда гость молитвенно сложил руки и прошептал:
    - о, как я угадал! О, как я все угадал!
    Описание  ужасной  смерти берлиоза слушающий сопроводил за-
гадочным замечанием, причем глаза его вспыхнули злобой:
    -  об одном жалею, что на месте этого берлиоза не было кри-
тика  латунского  или  литератора  мстислава лавровича, - и ис-
ступленно, но беззвучно вскричал:- дальше!
    Кот, плативший кондукторше, чрезвычайно развеселил гостя, и
он  давился  от  тихого смеха, глядя, как взволнованный успехом
своего  повествования  иван тихо прыгал на корточках, изображая
кота с гривенником возле усов.
    -  И вот, - рассказав про происшествие в грибоедове, загру-
стив и затуманившись, иван закончил:- я оказался здесь.
    Гость  сочувственно  положил  руку на плечо бедного поэта и
сказал так:
    -  несчастный поэт! Но вы сами, голубчик, во всем виноваты.
Нельзя было держать себя с ним столь развязно и даже нагловато.
Вот вы и поплатились. И надо еще сказать "Спасибо", что все это
обошлось вам сравнительно дешево.
    -  Да  кто  же  он, наконец, такой?- В возбуждении потрясая
кулаками, спросил иван.
    Гость вгляделся в ивана и ответил вопросом:
    -  а  вы не впадете в беспокойство? Мы все здесь люди нена-
дежные... Вызова врача, уколов и прочей возни не будет?
    - Нет, нет!- Воскликнул иван, - скажите, кто он такой?
    -  Ну  хорошо, - ответил гость и веско и раздельно сказал:-
вчера на патриарших прудах вы встретились с сатаной.
    Иван  не впал в беспокойство, как и обещал, но был все-таки
сильнейшим образом ошарашен.
    - Не может этого быть! Его не существует.
    -  Помилуйте! Уж кому-кому, но не вам это говорить. Вы были
одним,  по-видимому,  из первых, кто от него пострадал. Сидите,
как сами понимаете, в психиатрической лечебнице, а все толкуете
о том, что его нет. Право, это странно!
    - Лишь только вы начали его описывать, - продолжал гость, -
я  уже стал догадываться, с кем вы вчера имели удовольствие бе-
седовать. И, право, я удивляюсь берлиозу! Ну вы, конечно, чело-
век девственный, - тут гость опять извинился, - но тот, сколько
я о нем слышал, все-таки хоть что-то читал! Первые же речи это-
го  профессора  рассеяли  всякие  мои  сомнения.  Его нельзя не
узнать  мой  друг!  Впрочем, вы... Вы меня опять-таки извините,
ведь, я не ошибаюсь, вы человек невежественный?
    - Бесспорно, - согласился неузнаваемый иван.
    -  Ну вот... Ведь даже лицо, которое вы описывали... Разные
глаза,  брови!  Простите,  может  быть,  впрочем, вы даже оперы
"Фауст" не слыхали?
    Иван почему-то страшнейшим образом сконфузился и с пылающим
лицом что-то начал бормотать про какую-то поездку в санаторий в
ялту...
    -  Ну  вот,  ну  вот... Неудивительно! А берлиоз, повторяю,
меня  поражает.  Он  человек  не  только начитанный, но и очень
хитрый.  Хотя  в защиту его я должен сказать, что, конечно, во-
ланд может запорошить глаза и человеку похитрее.
    - Как ?! - В свою очередь, крикнул иван.
    - Тише !
    Иван с размаху шлепнул себя ладонью по лбу и засипел:
    -  понимаю, понимаю. У него буква "В" была на визитной кар-
точке.  Ай-яй-яй, вот так штука!- Он помолчал некоторое время в
смятении,  всматриваясь в луну, плывущую за решеткой, и загово-
рил:- так он, стало быть, действительно мог быть у понтия пила-
та?  Бедь  он  уж  тогда родился? А меня сумасшедшим называют!-
Прибавил иван, в возмущении указывая на дверь.
    Горькая складка обозначилась у губ гостя.
    -  Будем  глядеть  правде  в глаза, - и гость повернул свое
лицо  в сторону бегущего сквозь облако ночного светила.- И вы и
я  -  сумасшедшие, что отпираться! Видите ли, он вас потряс - и
вы  свихнулись,  так  как у вас, очевидно, подходящая для этого
почва.  Но  то,  что  вы рассказываете, бесспорно было в дейст-
вительности.  Но  это  так необыкновенно, что даже стравинский,
гениальный  психиатр,  вам, конечно не поверил. Он смотрел вас?
(Иван  кивнул.)  Ваш собеседник был и у пилата, и на завтраке у
канта, а теперь он навестил москву.
    -  Да  ведь он тут черт знает чего натворит! Как-нибудь его
надо  изловить? - Не совсем уверенно, но все же поднял голову в
новом иване прежний, еще не окончательно добитый иван.
    -  Вы  уже пробовали, и будет с вас, - иронически отозвался
гость,  -  и  другим тоже пробовать не советую. А что натворит,
это уж будьте благонадежны. Ах, ах! Но до чего мне досадно, что
встретились  с ним вы, а не я! Хоть все и перегорело и угли за-
тянулись пеплом, все же, клянусь, что за эту встречу я отдал бы
связку  ключей  прасковьи  федоровны, ибо мне больше нечего от-
давать. Я нищий!
    - А зачем он вам понадобился?
    Гость долго грустил и дергался, но наконец заговорил:
    -  видите  ли,  какая  странная история, я здесь сижу из-за
того  же, что и вы, именно из-за понтия пилата, - тут гость пу-
гливо  оглянулся  и  сказал:-  дело в том, что год тому назад я
написал о пилате роман.
    - Вы - писатель ? - С интересом спросил поэт.
    Гость  потемнел  лицом и погрозил ивану кулаком, потом ска-
зал:
    - я - мастер, - он сделался суров и вынул из кармана халата
совершенно  засаленную  черную  шапочку с вышитой на ней черным
шелком  буквой  "М".  Он  надел эту шапочку и показался ивану в
профиль  и  в фас, чтобы доказать, что он - мастер.- Она своими
руками сшила ее мне, - таинственно добавил он.
    - А как ваша фамилия?
    - У меня нет больше фамилии, - с мрачным презрением ответил
странный  гость,  - я отказался от нее, как и вообще от всего в
жизни. Забудем о ней.
    - Так вы хоть про роман скажите, - деликатно попросил иван.
    - Извольте-с. История моя, действительно, не совсем обыкно-
венная, - начал гость.
    ...Историк по образованию, он еще два года тому назад рабо-
тал в одном из московских музеев, а кроме того, занимался пере-
водами.
    - С какого языка?- С интересом спросил иван.
    -  Я  знаю  пять  языков, кроме родного, - ответил гость, -
английский,  французский,  немецкий, латинский и греческий. Ну,
немножко еще читаю по-итальянски.
    - Ишь ты!- Завистливо шепнул иван.
    Жил  историк  одиноко, не имея нигде родных и почти не имея
знакомых  в  москве.  И, представьте, однажды выиграл сто тысяч
рублей.
    -  Вообразите мое изумление, - шептал гость в черной шапоч-
ке,  -  когда я сунул руку в корзину с грязным бельем и смотрю:
на ней тот же номер, что и в газете! Облигацию, - пояснил он, -
мне в музее дали.
    Выиграв  сто  тысяч,  загадочный  гость ивана поступил так:
купил книг, бросил свою комнату на мясницкой...
    - Уу, проклятая дыра!- Прорычал гость.
    ...И нанял у застройщика в переулке близ арбата...
    - Вы знаете, что такое- застройщики?- Спросил гость у ивана
и  тут же пояснил: - это немногочисленная группа жуликов, кото-
рая каким-то образом уцелела в москве...
    Нанял у застройщика две комнаты в подвале маленького домика
в садике. Службу в музее бросил и начал сочинять роман о понтии
пилате.
    -  Ах,  это  был золотой век, - блестя глазами, шептал рас-
сказчик,  - совершенно отдельная квартирка, и еще передняя, и в
ней раковина с водой, - почему-то особенно горделиво подчеркнул
он,  -  маленькие оконца над самым тротуарчиком, ведущим от ка-
литки.  Напротив,  в четырех шагах, под забором, сирень, липа и
клен. Ах, ах, ах! Зимою я очень редко видел в оконце чьи-нибудь
черные  ноги  и  слышал  хруст снега под ними. И в печке у меня
вечно  пылал огонь ! Но внезапно наступила весна, и сквозь мут-
ные  стекла увидел я сперва голые, а затем одевающиеся в зелень
кусты  сирени.  И вот тогда-то, прошлою весной, случилось нечто
гораздо более восхитительное, чем получение ста тысяч рублей. А
это, согласитесь, громадная сумма денег!
    - Это верно, - признался внимательно слушающий иван.
    -  Я  открыл  оконца  и сидел во второй, совсем малюсенькой
комнате,  - гость стал отмеривать руками, - так... Вот диван, а
напротив другой диван, а между ними столик, и на нем прекрасная
ночная  лампа, а к окошку ближе книги, тут маленький письменный
столик,  а  в  первой  комнате- громадная комната, четырнадцать
метров, - книги, книги и печка. Ах, какая у меня была обстанов-
ка!
    Необыкновенно  пахнет сирень! И голова моя становилась лег-
кой от утомления, и пилат летел к концу.
    - Белая мантия, красный подбой! Понимаю!- Восклицал иван.
    -  Именно  так! Пилат летел к концу, к концу, и я уже знал,
что последними словами романа будут:"...Пятый прокуратор иудеи,
всадник  понтий  пилат".  Ну, натурально, я выходил гулять. Сто
тысяч  - громадная сумма, и у меня был прекрасный серый костюм.
Или  отправлялся  обедать  в  какой-нибудь дешевый ресторан. На
арбате был чудесный ресторан, не знаю, существует ли он теперь.
    Тут  глаза  гостя широко открылись, и он продолжал шептать,
глядя на луну:
    - она несла в руках отвратительные, тревожные желтые цветы.
Черт их знает, как их зовут, но они первые почему-то появляются
в  москве.  И эти цветы очень отчетливо выделялись на черном ее
весеннем  пальто.  Она  несла желтые цветы! Нехороший цвет. Она
повернула  с тверской в переулок и тут обернулась. Ну, тверскую
вы  знаете? По тверской шли тысячи людей, но я вам ручаюсь, что
увидела  она меня одного и поглядела не то что тревожно, а даже
как  будто  болезненно.  И меня поразила не столько ее красота,
сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах!
    Повинуясь  этому желтому знаку, я тоже свернул в переулок и
пошел  по  ее следам. Мы шли по кривому, скучному переулку без-
молвно,  я  по  одной  стороне, а она по другой. И не было, во-
образите,  в  переулке ни души. Я мучился, потому что с нею не-
обходимо  говорить,  и  тревожился, что я не вымолвлю ни одного
слова, а она уйдет, и я никогда ее более не увижу...
    И, вообразите, внезапно заговорила она:
    - нравятся ли вам мои цветы?
    Я отчетливо помню, как прозвучал ее голос, низкий довольно-
таки,  но  со срывами, и, как это ни глупо, показалось, что эхо
ударило  в переулке и отразилось от желтой грязной стены. Я бы-
стро перешел на ее сторону и, подходя к ней, ответил:
    - нет.
    Она  поглядела  на  меня удивленно, а я вдруг, и совершенно
неожиданно,  понял,  что  я всю жизнь любил именно эту женщину!
Вот так штука, а? Вы, конечно, скажете, сумасшедший?
     - Ничего я не говорю, - воскликнул иван и добавил:- умоляю,
дальше!                                                       
     И гость продолжал:                                         
     -  да,  она поглядела на меня удивленно, а затем, поглядев,
спросила так:                                                 
     - вы вообще не любите цветов?                             
     В голосе ее была, как мне показалось, враждебность. Я шел с
нею  рядом,  стараясь идти в ногу, и, к удивлению моему, совер-
шенно не чувствовал себя стесненным.                           
     - Нет, я люблю цветы, только не такие, - сказал я.         
     - А какие?                                                 
     - Я розы люблю.                                           
     Тут  я  пожалел  о  том что сказал, потому что она виновато
улыбнулась и бросила свои цветы в канаву. Растерявшись немного,
я  все-таки  поднял их и подал ей, но она, усмехнувшись, оттол-
кнула цветы, и я понес их в руках.                             
     Так шли молча некоторое время, пока она не вынула у меня из
рук цветы, не бросила их на мостовую, затем продела свою руку в
черной перчатке с раструбом в мою, и мы пошли рядом.           
      -  Дальше,  -  сказал иван, - и не пропускайте, пожалуйста,
  ничего.
      -  Дальше?- Переспросил гость, - что же, дальше вы могли бы
  и  сами угадать.- Он вдруг вытер неожиданную слезу правым рука-
  вом и продолжал:- любобь выскочила перед нами, как из-под земли
  выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих!
      Так поражает молния, так поражает финский нож!
      Она-то,  впрочем,  утверждала впоследствии, что это не так,
  что  любили  мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг
  друга,  никогда не видя, и что она жила с другим человеком, и я
  там тогда... С этой, как ее...
      - С кем?- Спросил бездомный.
      -  С  этой...  Ну...  Этой,  ну... Ответил гость и защелкал
  пальцами.
      - Вы были женаты?
      -  Ну  да, вот же я и щелкаю... На этой... Вареньке, манеч-
  ке...  Нет,  вареньке... Еще платье полосатое... Музей... Впро-
  чем, я не помню.
      Так  вот  она  говорила,  что с желтыми цветами в руках она
  вышла в тот день, чтобы я наконец ее нашел, и что если бы этого
  не произошло, она отравилась бы, потому что жизнь ее пуста.
      Да, любовь поразила нас мгновенно. Я это знал в тот же день
  уже,  через час, когда мы оказались, не замечая города, у крем-
  левской стены на набережной.
      Мы разговаривали так, как будто расстались вчера, как будто
  знали  друг  друга  много  лет.  На  другой день мы сговорились
  встретиться  там же, на москве-реке, и встретились. Майское со-
  лнце  светило нам. И скоро, скоро стала эта женщина моею тайною
  женой.
      Она  приходила  ко  мне каждый день, а ждать ее я начинал с
  утра. Ожидание это выражалось в том, что я переставлял на столе
  предметы.  За десять минут я садился к оконцу и начинал прислу-
  шиваться,  не  стукнет  ли  ветхая  калитка. И как курьезно: до
  встречи  моей с нею в наш дворик мало кто приходил, просто ска-
  зать,  никто не приходил, а теперь мне казалось, что весь город
  устремился  в  него.  Стукнет  калитка,  стукнет сердце, и, во-
  образите,  на уровне моего лица за окном обязательно чьи-нибудь
  грязные  сапоги.  Точильщик.  Ну,  кому нужен точильщик в нашем
  доме? Что точить? Какие ножи?
      Она  входила в калитку один раз, а биений сердца до этого я
  испытывал не менее десяти. Я не лгу. А потом, когда приходил ее
  час  и  стрелка  показывала  полдень, оно даже и не переставало
  стучать  до  тех пор, пока без стука, почти совсем бесшумно, не
  равнялись с окном туфли с черными замшевыми накладками-бантами,
  стянутыми стальными пряжками.
      Иногда  она шалила и, задержавшись у второго оконца, посту-
  кивала  носком  в  стекло. Я в ту же секунду оказывался у этого
  окна,  но  исчезала  туфля,  черный шелк, заслоняющий свет, ис-
  чезал, - я шел ей открывать.
      Никто не знал о нашей связи, за это я вам ручаюсь, хотя так
  никогда  и не бывает. Не знал ее муж, не знали знакомые. В ста-
  реньком  особнячке, где мне принадлежал этот подвал, знали, ко-
  нечно,  видели,  что приходит ко мне какая-то женщина, но имени
  ее не знали.
      -  А  кто  она такая?- Спросил иван, в высшей степени заин-
  тересованный любовной историей.
      Гость  сделал  жест, означавший, что он никогда и никому не
  скажет, и продолжал свой рассказ.
      Ивану  стало  известным,  что  мастер и незнакомка полюбили
  друг  друга  так  крепко, что стали совершенно неразлучны. Иван
  представлял  себе ясно уже и две комнаты в подвале особнячка, в
  которых  были всегда сумерки из-за сирени и забора. Красную по-
тертую  мебель,  бюро,  на нем часы, звеневшие каждые плчаса, и
книги, книги от крашеного пола до закопченого потолка, и печку.
     Иван  узнал,  что  гость его и тайная жена уже в первые дни
своей связи пришли к заключению, что столкнула их на углу твер-
ской  и  переулка  сама судьба и что созданы они друг для друга
навек.                                                         
     Иван узнал из рассказа гостя, как проводили день возлюблен-
ные.  Она приходила, и первым долгом надевала фартук, и в узкой
передней,  где  находилась  та самая раковина, которой гордился
почему-то бедный больной, на деревянном столе зажигала керосин-
ку,  и  готовила  завтрак,  и накрывала его в первой комнате на
овальном  столе.  Когда  шли майские грозы и мимо подслеповатых
окон шумно катилась в подворотню вода, угрожая залить последний
приют,  влюбленные  растапливали печку и пекли в ней картофель.
От  картофеля  валил  пар,  черная  картофельная шелуха пачкала
пальцы.  В подвальчике слышался смех, деревья в саду сбрасывали
с  себя после дождя обломанные веточки, белые кисти. Когда кон-
чились  грозы и пришло душное лето, в вазе появились долгождан-
ные и обоими любимые розы.                                     
     Тот,  кто называл себя мастером, работал, а она, запустив в
волосы  тонкие с остро отточенными ногтями пальцы, перечитывала
написанное, а перечитав, шила вот эту самую шапочку. Иногда она
сидела  на корточках у нижних полок или стояла на стуле у верх-
них  и тряпкой вытирала сотни пыльных корешков. Она сулила сла-
ву, она подгоняла его и вот тут-то стала называть мастером. Она
дождалась  этих обещаных уже последних слов о пятом прокураторе
иудеи,  нараспев и громко повторяла отдельные фразы, которые ей
нравились, и говорила, что в этом романе ее жизнь.             
     Он  был дописан в августе месяце, был отдан какой-то безве-
стной  машинистке, и та перепечатала его в пяти экземплярах. И,
наконец,  настал  час,  когда  пришлось покинуть тайный приют и
выйти в жизнь.                                                 
     -  И  я вышел в жизнь, держа его в руках, и тогда моя жизнь
кончилась, - прошептал мастер и поник головой, и долго качалась
печальная  черная  шапочка  с желтой буквой"М". Он повел дальше
свой  рассказ,  но тот стал несколько бессвязен. Можно было по-
нять  только  одно, что тогда с гостем ивана случилась какая-то
катастрофа.                                                   
     -  Я  впервые  попал в мир литературы, но теперь, когда уже
все  кончилось  и гибель моя налицо, вспоминаю о нем с ужасом!-
Торжественно прошептал мастер и поднял руку.- Да, он чрезвычай-
но поразил меня, ах, как поразил!                             
     - Кто?- Чуть слышно шепнул иван, опасаясь перебивать взвол-
нованного рассказчика.                                         
     -  Да редактор, я же говорю, редактор. Да, так он прочитал.
Он смотрел на меня так, как будто у меня щека была раздута флю-
сом,  как-то косился в угол и даже сконфуженно хихикнул. Он без
нужды мял манускрипт и крякал. Вопросы, которые он мне задавал,
показались мне сумасшедшими. Не говоря ничего по существу рома-
на,  он  спрашивал  меня  о том, кто я таков и откуда я взялся,
давно  ли пишу и почему обо мне ничего не было слышно раньше, и
даже  задал,  с моей точки зрения, совсем идиотский вопрос: кто
это меня надоумил сочинить роман на такую странную тему?       
     Наконец,  он мне надоел, и я спросил его напрямик, будет ли
он печатать роман или не будет.                               
     Тут он засуетился, начал что-то мямлить и заявил, что само-
лично  решить  вопрос он не может, что с моим произведением до-
лжны  ознакомиться  другие  члены редакционной коллегии, именно
критики  латунский  и  ариман и литератор мстислав лаврович. Он
просил меня прийти через две недели.                           
     Я  пришел через две недели и был принят какой-то девицей со
скошенными к носу от постоянного вранья глазами.               
      -  Это  лапшенникова,  секретарь  редакции, - усмехнувшись,
  сказал  иван, хорошо знающий тот мир, который так гневно описы-
  вал его гость.
      -  Может  быть,  - отрезал тот, - так вот, от нее я получил
  свой  роман,  уже порядочно засаленный и растрепанный. Стараясь
  не  попадать  своими  глазами в мои, лапшенникова сообщила мне,
  что  редакция  обеспечена  материалами на два года вперед и что
  поэтому  вопрос о напечатании моего романа, как она выразилась,
  отпадает.
      - Что я помню после этого?- Бормотал мастер, потирая висок,
  -  да,  осыпавшиеся  красные  лепестки на титульном листе и еще
  глаза моей подруги. Да, эти глаза я помню.
      Рассказ  иванова  гостя  становился все путаннее, все более
  наполнялся  какими-то недомолвками. Он говорил что-то про косой
  дождь  и отчаяние в подвальном приюте, о том, что ходил куда-то
  еще.  Шепотом  вскрикивал,  что  он  ее, которая толкала его на
  борьбу, ничуть не винит, о нет, не винит!
      -  Помню,  помню  этот  проклятый вкладной лист в газету, -
  бормотал  гость,  рисуя  двумя  пальцами рук в воздухе газетный
  лист,  и иван догадался из дальнейших путанных фраз, что какой-
  то  другой  редактор  напечатал большой отрывок из романа того,
  кто называл себя мастером.
      По  словам его, прошло не более двух дней, как в другой га-
  зете появилась статья критика аримана, которая называлась "Враг
  под  крылом редактора", в которой говорилось, что иванов гость,
  пользуясь  беспечностью и невежеством редактора, сделал попытку
  протащить в печать апологию иисуса христа.
      -  А,  помню,  помню!- Вскричал иван.- Но я забыл, как ваша
  фамилия!
      -  Оставим, повторяю, мою фамилию, ее нет больше, - ответил
  гость.-  Дело  не в ней. Через день в другой газете за подписью
  мстислава  лавровича  обнаружилась  другая статья, где автор ее
  предполагал  ударить, и крепко ударить, по пилатчине и тому бо-
  гомазу,  который вздумал протащить (опять это проклятое слово!)
  Ее в печать.
      Остолбенев  от  этого слова "Пилатчина", я развернул третью
  газету. Здесь было две статьи: одна- латунского, а другая- под-
  писанная буквами "Н.Э.". Уверяю вас, что произведения аримана и
  лавровича  могли считаться шуткою по сравнению с написанным ла-
  тунским.  Достаточно  вам сказать, что называлась статья латун-
  ского "Воинствующий старообрядец". Я так увлекся чтением статей
  о  себе,  что не заметил, как она (дверь я забыл закрыть) пред-
  стала предо мною с мокрым зонтиком в руках и мокрыми же газета-
  ми. Глаза ее источали огонь, руки дрожали и были холодны. Спер-
  ва  она бросилась меня целовать, затем, хриплым голосом и стуча
  рукою по столу, сказала, что она отравит латунского.
      Иван как-то сконфуженно покряхтел, но ничего не сказал.
      -  Настали  совершенно безрадостные дни. Роман был написан,
  больше  делать  было  нечего,  и мы оба жили тем, что сидели на
  коврике на полу у печки и смотрели на огонь. Впрочем, теперь мы
  больше расставались, чем раньше. Она стала уходить гулять. А со
  мной  случилась  оригинальность,  как нередко бывало в моей жи-
  зни...  У меня неожиданно завелся друг. Да, да, представьте се-
  бе,  я  в общем не склонен сходиться с людьми, обладаю чертовой
  странностью:  схожусь  с людьми туго, недоверчив, подозрителен.
  И-  представьте  себе,  при этом обязательно ко мне проникает в
  душу  кто-нибудь  непредвиденный,  неожиданный и внешне-то черт
  знает на что похожий, и он-то мне больше всех и понравится.
      Так вот в то самое время открылась калиточка нашего садика,
  денек еще, помню, был такой приятный, осенний. Ее не было дома.
  И  в калиточку вошел человек. Он прошел в дом по какому-то делу
  к  моему застройщику, потом сошел в садик и как-то очень быстро
свел  со  мной знакомство. Отрекомендовался он мне журналистом.
Понравился  он  мне  до  того, вообразите, что я его до сих пор
иногда  вспоминаю  и  скучаю о нем. Дальше- больше, он стал за-
ходить  ко мне. Я узнал, что он холост, что живет рядом со мной
примерно  в такой же квартирке, но что ему тесно там, и прочее.
К себе как-то не звал. Жене моей он не понравился до чрезвычай-
ности. Но я заступился за него. Она сказала:                   
     -  делай  как хочешь, но говорю тебе, что этот человек про-
изводит на меня впечатление отталкивающее.                     
     Я  рассмеялся.  Да, но чем, собственно говоря, он меня при-
влек?  Дело  в  том,  что вообще человек без сюрприза внутри, в
своем  ящике,  неинтересен. Такой сюрприз в своем ящике алоизий
(да,  я забыл сказать, что моего нового знакомого звали алоизий
могарыч)-  имел.  Именно, нигде до того я не встречал и уверен,
что  нигде  не  встречу человека такого ума, каким обладал ало-
изий.  Если  я не понимал смысла какой-нибудь заметки в газете,
алоизий  об"Яснял  мне ее буквально в одну минуту, причем видно
было,  что об"яснение это ему не стоило ровно ничего. То же са-
мое  с  жизненными  явлениями  и вопросами. Но этого было мало.
Покорил меня алоизий своею страстью к литературе. Он не успоко-
ился  до  тех  пор, пока не упросил меня прочесть ему мой роман
весь  от корки до корки, причем о романе он отозвался очень ле-
стно,  но с потрясающей точностью, как бы присутствуя при этом,
рассказал  все замечания редактора, касающиеся этого романа. Он
попадал  из  ста  раз  сто раз. Кроме того, он совершенно точно
об"Яснил  мне, и я догадывался, что это безошибочно, почему мой
роман  не  мог быть напечатан. Он прямо говорил: глава такая-то
идти не может...                                               
     Статьи  не  прекращались.  Над первыми из них я смеялся. Но

0

6

чем  больше  их  появлялось, тем более менялось мое отношение к
ним.  Второй  стадией была стадия удивления. Что-то на редкость
фальшивое и неуверенное чувствовалось буквально в каждой строч-
ке этих статей, несмотря на их грозный и уверенный тон. Мне все
казалось,  -  и я не мог от этого отделаться, - что авторы этих
статей  говорят  не  то, что они хотят сказать, и что их ярость
вызывается  именно  этим.  А затем, представьте себе, наступила
третья  стадия-  страха. Нет, не страха этих статей, поймите, а
страха  перед  другими,  совершенно не относящимися к ним или к
роману  вещами.  Так, например, я стал бояться темноты. Словом,
наступила  стадия  психического  заболевания.  Стоило мне перед
сном  потушить лампу в маленькой комнате, как мне казалось, что
через оконце, хотя оно и было закрыто, влезает какой-то спрут с
очень  длинными  и холодными щупальцами. И спать мне пришлось с
огнем.                                                         
     Моя  возлюбленная очень изменилась (про спрута я ей, конеч-
но,  не говорил. Но она видела, что со мной творится что-то не-
ладное),  похудела  и побледнела, перестала смеяться и все про-
сила  меня  простить  ее за то, что она советовала мне, чтобы я
напечатал  отрывок. Она говорила, чтобы я, бросив все, уехал на
юг  к  черному  морю, истратив на эту поездку все оставшиеся от
ста тысяч деньги.                                             
     Она  была  очень  настойчива, а я, чтобы не спорить (что-то
подсказывало  мне,  что  не  придется  уехать  к черному морю),
обещал  ей  это  сделать  на днях. Но она сказала, что она сама
возьмет мне билет. Тогда я вынул все свои деньги, то есть около
десяти тысяч рублей, и отдал ей.                               
     - Зачем так много?- Удивилась она.                         
     Я  сказал что-то вроде того, что боюсь воров и прошу ее по-
беречь  деньги до моего от"езда. Она взяла их, уложила в сумоч-
ку,  стала  целовать меня и говорить, что ей легче было бы уме-
реть,  чем  покидать  меня  в таком состоянии одного, но что ее
ждут,  что она покоряется необходимости, что придет завтра. Она
  умоляла меня не бояться ничего.
      Это  было  в сумерки, в половине октября. И она ушла. Я лег
  на  диван  и заснул, не зажигая лампы. Проснулся я от ощущения,
  что спрут здесь. Шаря в темноте, я еле сумел зажечь лампу. Кар-
  манные  часы  показывали  два  часа ночи. Я лег заболевающим, а
  проснулся  больным.  Мне вдруг показалось, что осенняя тьма вы-
  давит  стекла,  вольется  в комнату и я захлебнусь в ней, как в
  чернилах.  Я  встал  человеком, который уже не владеет собой. Я
  вскрикнул,  и  у меня явилась мысль бежать к кому-то, хотя бы к
  моему  застройщику  наверх.  Я  боролся с собой как безумный. У
  меня хватило сил добраться до печки и разжечь в ней дрова. Ког-
  да  они  затрещали  и дверца застучала, мне как будто стало не-
  много  легче.  Я кинулся в переднюю и там зажег свет, нашел бу-
  тылку  белого вина, откупорил ее и стал пить прямо из горлышка.
  От  этого страх притупился несколько- настолько, по крайней ме-
  ре, что я не побежал к застройщику и вернулся к печке. Я открыл
  дверцу, так что жар начал обжигать мне лицо и руки, и шептал:
      - догадайся, что случилась беда. Приди, приди, приди!
      Но никто не шел. В печке ревел огонь, в окна хлестал дождь.
  Тогда  случилось последнее. Я вынул из ящика стола тяжелые спи-
  ски  романа  и  черновые  тетради  и начал их жечь. Это страшно
  трудно  делать,  потому  что  исписанная бумага горит неохотно.
  Ломая  ногти, я раздирал тетради, стоймя вкладывал их между по-
  леньями  и  кочергой  трепал  листы. Пепел по временам одолевал
  меня, душил пламя, но я боролся с ним, и роман, упорно сопроти-
  вляясь,  все  же  погибал. Знакомые слова мелькали передо мной,
  желтизна  неудержимо  поднималась  снизу вверх по страницам, но
  слова  все-таки  проступали и на ней. Они пропадали лишь тогда,
  когда бумага чернела и я кочергой яростно добивал их.
      В  это время в окно кто-то стал царапаться тихо. Сердце мое
  прыгнуло,  и  я,  погрузив  последнюю тетрадь в огонь, бросился
  отворять.  Кирпичные ступеньки вели из подвала к двери на двор.
  Спотыкаясь, я подбежал к ней и тихо спросил:
      - кто там?
      И голос, ее голос, ответил мне:
      - это я.
      Не  помня как, я совладал с цепью и ключом. Лишь только она
  шагнула внутрь, она припала ко мне, вся мокрая, с мокрыми щека-
  ми  и  развившимися волосами, дрожащая. Я мог произнести только
  слово:
      - ты... Ты?- И голос мой прервался, и мы побежали вниз. Она
  освободилась  в  передней от пальто, и мы быстро вошли в первую
  комнату.  Тихо  вскрикнув, она голыми руками выбросила из печки
  на  пол  последнее, что там оставалось, пачку, которая занялась
  снизу. Дым наполнил комнату сейчас же. Я ногами затоптал огонь,
  а она повалилась на диван и заплакала неудержимо и судорожно.
      Когда она утихла, я сказал:
      - я возненавидел этот роман, и я боюсь. Я болен. Мне страш-
  но.
      Она поднялась и заговорила:
      -  боже, как ты болен. За что это, за что? Но я тебя спасу,
  я тебя спасу. Что же это такое?
      Я  видел ее вспухшие от дыму и плача глаза, чувствовал, как
  холодные руки гладят мне лоб.
      -  Я  тебя  вылечу, вылечу, - бормотала она, впиваясь мне в
  плечи, - ты восстановишь его. Зачем, зачем я не оставила у себя
  один экземпляр!
      Она  оскалилась  от  ярости,  что-то еще говорила невнятно.
  Затем, сжав губы, она принялась собирать и расправлять обгорев-
  шие  листы.  Это была какая-то глава из середины романа, не по-
  мню,  какая. Она аккуратно сложила обгоревшие листки, завернула
  их в бумагу, перевязала лентой. Все ее действия показывали, что
она  полна  решимости и что она овладела собой. Она потребовала
вина и, выпив, заговорила спокойнее.                           
     -  Вот  как приходится платить за ложь, - говорила она, - и
больше  я  не хочу лгать. Я осталась бы у тебя и сейчас, но мне
не  хочется  это  делать таким образом. Я не хочу, чтобы у него
навсегда  осталось в памяти, что я убежала от него ночью. Он не
сделал мне никогда никакого зла. Его вызвали внезапно, у них на
заводе  пожар.  Но  он вернется скоро. Я об"Яснюсь с ним завтра
утром,  скажу,  что  люблю  другого, и навсегда вернусь к тебе.
Ответь мне, ты, может быть, не хочешь этого?                   
     -  Бедная  моя, бедная, - сказал я ей, - я не допущу, чтобы
ты  это  сделала. Со мною будет нехорошо, и я не хочу, чтобы ты
погибала вместе со мной.                                       
     - Только эта причина?- Спросила она и приблизила свои глаза
к моим.                                                       
     - Только эта.                                             
     Она  страшно  оживилась, припала ко мне, обвивая мою шею, и
сказала:                                                       
     - я погибаю вместе с тобою. Утром я буду у тебя.           
     И  вот  последнее,  что  я помню в моей жизни, это- полоску
света  из  моей  передней,  и  в  этой полосе света развившуюся
прядь,  ее  берет и ее полные решимости глаза. Еще помню черный
силуэт на пороге наружной двери и белый сверток.               
     -  Я проводил бы тебя, но я уже не в силах идти один обрат-
но, я боюсь.                                                   
     -  Не бойся. Потерпи несколько часов. Завтра утром я буду у
тебя.- Это и были ее последние слова в моей жизни.             
     -  Тсс!-  Вдруг  сам себя прервал больной и поднял палец, -
беспокойная сегодня лунная ночь.                               
     Он  скрылся  на балконе. Иван слышал, как проехали колесики
по коридору, кто-то всхлипнул или вскрикнул слабо.             
     Когда  все затихло, гость вернулся и сообщил, что 120-я ко-
мната получила жильца. Привезли кого-то, который просит вернуть
ему  голову. Оба собеседника помолчали в тревоге, но, успокоив-
шись, вернулись к прерванному рассказу. Гость раскрыл было рот,
но ночка точно была беспокойная. Голоса еще слышались в коридо-
ре,  и  гость начал говорить ивану на ухо так тихо, что то, что
он рассказал, стало известно одному поэту только, за исключени-
ем первой фразы:                                               
     - через четверть часа после того, как она покинула меня, ко
мне в окна постучали.                                         
     То,  о  чем  рассказывал больной на ухо, по-видимому, очень
волновало его. Судороги то и дело проходили по его лицу. В гла-
зах  его  плавал  и метался страх и ярость. Рассказчик указывал
рукою куда-то в сторону луны, которая давно уже ушла с балкона.
Лишь  тогда,  когда  перестали  доноситься  всякие звуки извне,
гость отодвинулся от ивана и заговорил погромче.               
     -  Да,  так  вот,  в половине января, ночью, в том же самом
пальто,  но  с оборванными пуговицами, я жался от холода в моем
дворике. Сзади меня были сугробы, скрывшие кусты сирени, а впе-
реди  меня  и внизу- слабенько освещенные, закрытые шторами мои
оконца,  я  припал  к  первому из них и прислушался- в комнатах
моих  играл патефон. Это все, что я расслышал.Но разглядеть ни-
чего  не мог. Постояв немного, я вышел за калитку в переулок. В
нем  играла  метель.  Метнувшаяся  мне под ноги собака испугала
меня,  и  я  перебежал от нее на другую сторону. Холод и страх,
ставший   моим  постоянным  спутником,  доводили  меня  до  ис-
ступления.  Идти  мне было некуда, и проще всего, конечно, было
бы  броситься  под  трамвай на той улице, в которую выходил мой
переулок.  Издали  я видел эти наполненные светом, обледеневшие
ящики  и слышал их омерзительный скрежет на морозе. Но, дорогой
мой сосед, вся штука заключалась в том, что страх владел каждой
  клеточкой  моего  тела.  И  так  же точно, как собаки, я боялся
  трамвая. Да, хуже моей болезни в этом здании нет, уверяю вас.
      Но  вы  же  могли  дать знать ей, - сказал иван, сочувствуя
  бедному больному, - кроме того, ведь у нее же ваши деньги? Ведь
  она их, конечно, сохранила?
      -  Не  сомневайтесь в этом, конечно, сохранила. Но вы, оче-
  видно,  не понимаете меня? Или, вернее, я утратил бывшую у меня
  некогда  способность  описывать что-нибудь. Мне, впрочем, ее не
  очень  жаль, так как она мне не пригодится больше. Перед нею, -
  гость благоговейно посмотрел во тьму ночи, - легло бы письмо из
  сумасшедшего  дома. Разве можно посылать такие письма, имея та-
  кой адрес? Душевнобольной? Вы шутите, мой друг! Нет, сделать ее
  несчастной? На это я не способен.
      Иван не сумел возразить на это, но молчаливый иван сочувст-
  вовал  гостю,  сострадал  ему.  А  тот кивал от муки своих вос-
  поминаний головою в черной шапочке и говорил так:
      -  бедная  женщина.  Впрочем,  у меня есть надежда, что она
  забыла меня!
      - Но вы можете выздороветь...- Робко сказал иван.
      -  Я  неизлечим, - спокойно ответил гость, - когда стравин-
  ский  говорит, что вернет меня к жизни, я ему не верю. Он гума-
  нен  и  просто хочет утешить меня. Не отрицаю, впрочем, что мне
  здесь гораздо лучше. Да, так на чем бишь, я остановился? Мороз,
  эти  летящие  трамваи. Я знал, что эта клиника уже открылась, и
  через  весь  город  пешком  пошел в нее. Безумие! За городом я,
  наверно,  замерз  бы, но меня спасла случайность. Что-то слома-
  лось  в  грузовике,  я  подошел к шоферу, это было километрах в
  четырех  за  заставой,  и,  к моему удивлению, он сжалился надо
  мной.  Машина  шла  сюда. И он повез меня. Я отделался тем, что
  отморозил  пальцы на левой ноге. Но это вылечили. И вот четвер-
  тый  месяц  я  здесь.  И,  знаете ли, нахожу, что здесь очень и
  очень  неплохо.  Не  надо  задаваться большими планами, дорогой
  сосед,  право! Я вот, например, хотел об"ехать весь земной шар.
  Ну, что же, оказывается, это не суждено. Я вижу только незначи-
  тельный  кусок  этого шара. Думаю, что это не самое худшее, что
  есть  на нем, но, повторяю, это не так уж худо. Вот лето идет к
  нам, на балконе завьется плющ, как обещает прасковья федоровна.
  Ключи  расширили  мои возможности. По ночам будет луна. Ах, она
  ушла! Свежеет. Ночь валится за полночь. Мне пора.
      -  Скажите  мне, а что было дальше с иешуа и пилатом, - по-
  просил иван, - умоляю, я хочу знать.
      -  Ах нет, нет, - болезненно дернувшись, ответил гость, - я
  вспомнить  не могу без дрожи мой роман. А ваш знакомый с патри-
  арших  прудов  сделал  бы это лучше меня. Спасибо за беседу. До
  свидания.
      И  раньше,  чем  иван  опомнился, закрылась решетка с тихим
  звоном, и гость скрылся.

  Глава 14

  слава петуху

      не  выдержали  нервы,  как говорится, и римский не дождался
  окончания  составления протокола и бежал в свой кабинет. Он си-
  дел  за  столом  и воспаленными глазами глядел на лежащие перед
  ним магические червонцы. Ум финдиректора заходил за разум. Сна-
  ружи  несся  ровный  гул. Публика потоками выливалась из здания
  варьете  на  улицу. До чрезвычайно обострившегося слуха фининс-
  пектора  вдруг  донеслась отчетливая милицейская трель. Сама по
себе  она уж никогда не сулит ничего приятного. А когда она по-
вторилась  и  к ней на помощь вступила другая, более властная и
продолжительная,  а затем присоединился и явственно слышный го-
гот,  и  даже какое-то улюлюкание, финдиректор сразу понял, что
на  улице совершилось еще что-то скандальное и пакостное. И что
это, как бы ни хотелось отмахнуться от него, находится в тесне-
йшей связи с отвратительным сеансом, произведенным черным магом
и его помощниками. Чуткий финдиректор нисколько не ошибся.     
     Лишь  только  он  глянул в окно, выходящее на садовую, лицо
его перекосилось, и он не прошептал, а прошипел:               
     - я так и знал!                                           
     В  ярком свете сильнейших уличных фонарей он увидел на тро-
туаре  внизу  под  собой  даму в одной сорочке и панталонах фи-
олетового  цвета.  На  голове  у дамы, правда, была шляпка, а в
руках зонтик.                                                 
     Вокруг этой дамы, находящейся в состоянии полного смятения,
то  приседающей,  то  порывающейся  бежать куда-то, волновалась
толпа, издавая тот самый хохот, от которого у финдиректора про-
ходил  по  спине  мороз. Возле дамы метался какой-то гражданин,
сдирающий  с себя летнее пальто и от волнения никак не справля-
ющийся с рукавом, в котором застряла рука.                     
     Крики и ревущий хохот донеслись и из другого места - именно
от левого под"Езда, и, повернув туда голову, григорий данилович
увидал  вторую даму, в розовом белье. Та прыгнула с мостовой на
тротуар,  стремясь  скрыться  в под"езде, но вытекавшая публика
пеграждала  ей путь, и бедная жертва своего легкомыслия и стра-
сти  к  нарядам,  обманутая  фирмой  проклятого фагота, мечтала
только  об одном - провалиться сквозь землю. Милиционер устрем-
лялся  к  несчастной,  буравя воздух свистом, а за милиционером
поспешали  какие-то  развеселые молодые люди в кепках. Они-то и
испускали этот самый хохот и улюлюканье.                       
     Усатый  худой  лихач подлетел к первой раздетой и с размаху
осадил  костлявую  разбитую лошадь. Лицо усача радостно ухмыля-
лось.                                                         
     Римский  стукнул  себя кулаком по голове, плюнул и отскочил
от окна.                                                       
     Он  посидел некоторое время у стола, прислушиваясь к улице.
Свист в разных точках достиг высшей силы, а потом стал спадать.
Скандал, к удивлению римского, ликвидировался как-то неожиданно
быстро.                                                       
     Наставала  пора  действовать, приходилось пить горькую чашу
ответственности.  Аппараты  были  исправлены  во время третьего
отделения,  надо  было звонить, сообщить о происшедшем, просить
помощи, отвираться, валить все на лиходеева, выгораживать само-
го  себя и так далее. Тьфу ты дьявол! Два раза расстроенный ди-
ректор  клал руку на трубку и дважды ее снимал. И вдруг в мерт-
вой  тишине кабинета сам аппарат разразился звоном прямо в лицо
финдиректора,  и тот вздрогнул и похолодел. "Однако у меня здо-
рово  расстроились нервы", - подумал он и поднял трубку. Тотчас
же  отшатнулся от нее и стал белее бумаги. Тихий, в то же время
вкрадчивый и развратный женский голос шепнул в трубку:         
     - не звони, римский, никуда, худо будет.                   
     Трубка тут же опустела. Чувствуя мурашки в спине, финдирек-
тор  положил трубку и оглянулся почему-то на окно за своей спи-
ной.  Сквозь редкие и еще слабо покрытые зеленью ветви клена он
увидел  луну, бегущую в прозрачном облачке. Почему-то приковав-
шись  к  ветвям,  римский смотрел на них, и чем больше смотрел,
тем сильнее и сильнее его охватывал страх.                     
     Сделав  над собою усилие, финдиректор отвернулся наконец от
лунного  окна  и поднялся. Никакого разговора о том, чтобы зво-
нить, больше и быть не могло, и теперь финдиректор думал только
об одном- как бы ему поскорее уйти из театра.                 
      Он  прислушался:  здание театра молчало. Римский понял, что
  он  давно один во всем втором этаже, и детский неодолимый страх
  овладел  им при этой мысли. Он без содрогания не мог подумать о
  том,  что ему придется сейчас идти одному по пустым коридорам и
  спускаться  по  лестнице.  Он лихорадочно схватил со стола гип-
  нотизерские  червонцы, спрятал их в портфель, и кашлянул, чтобы
  хоть чуточку подбодрить себя. Кашель вышел хрипловатым, слабым.
      И  здесь ему показалось, что из-под двери кабинета потянуло
  гниловатой  сыростью. Дрожь прошла по спине финдиректора. А тут
  еще  ударили часы и стали бить полночь. И даже бой вызвал дрожь
  в  финдиректоре.  Но  окончательно  его  сердце упало, когда он
  услышал,  что в замке двери тихонько проворачивается английский
  ключ.  Вцепившись  в  портфель влажными, холодными руками, фин-
  директор чувствовал, что, если еще немного продлится этот шорох
  в скважине, он не выдержит и пронзительно закричит.
      Наконец  дверь  уступила  чьим-то  усилиям, раскрылась, и в
  кабинет бесшумно вошел варенуха. Римский как стоял, так и сел в
  кресло, потому что ноги подогнулись. Набрав воздуху в грудь, он
  улыбнулся как бы заискивающей улыбкой и тихо молвил:
      - боже, как ты меня испугал!
      Да,  это  внезапное появление могло испугать кого угодно, и
  тем  не  менее в то же время оно являлось большою радостью. Вы-
  сунулся хоть один кончик в этом запутанном деле.
      -  Ну,  говори скорей! Ну! Ну!- Прохрипел римский, цепляясь
  за этот кончик, - что все это значит ?
      -  Прости, пожалуйста, - глухим голосом отозвался вошедший,
  закрывая дверь, - я думал, что ты уже ушел.
      И  варенуха, не снимая кепки, прошел к креслу и сел по дру-
  гую сторону стола.
      Надо  сказать, что в ответе варенухи обозначилась легонькая
  странность, которая сразу кольнула финдиректора, в чувствитель-
  ности  своей  могущего поспорить с сейсмографом любой из лучших
  станций мира. Как же так ? Зачем же варенуха шел в кабинет фин-
  директора,  ежели  полагал, что его там нету ? Ведь у него есть
  свой  кабинет.  Это- раз. А второе: из какого бы входа варенуха
  ни  вошел в здание, он неизбежно должен был встретить одного из
  ночных дежурных, а тем все было об"Явлено, что григорий данило-
  вич на некоторое время задержится в своем кабинете.
      Но долго по поводу этой странности финдиректор не стал раз-
  мышлять. Не до того было.
      -  Почему  ты  не позвонил? Что означает вся эта петрушка с
  ялтой?
      - Ну, то, что я и говорил, - причмокнув, как будто его бес-
  покоил  больной зуб, ответил администратор, - нашли его в трак-
  тире в пушкине.
      - Как в пушкине?! Это под москвой? А телеграмма из ялты?
      -  Какая  там, к черту, ялта! Напоил пушкинского телеграфи-
  ста,  и  начали  оба безобразничать, в том числе посылать теле-
  граммы с пометкой "ялта".
      - Ага... Ага... Ну ладно, ладно...- Не проговорил, а как бы
  пропел  римский. Глаза его засветились желтеньким светом. В го-
  лове сложилась праздничная картина снятия степы с работы. Осво-
  бождение!  Долгожданное освобождение финдиректора от этого бед-
  ствия  в  лице  лиходеева!  А может, степан богданович добьется
  чего-нибудь  и  похуже снятия...- Подробности!- Сказал римский,
  стукнув пресс-папье по столу.
      И  варенуха  начал рассказывать подробности. Лишь только он
  явился  туда,  куда был отправлен финдиректором, его немедленно
  приняли  и выслушали внимательнейшим образом. Никто, конечно, и
  мысли  не допустил о том, что степа может быть в ялте. Все сей-
  час  же  согласились с предложением варенухи, что лиходеев, ко-
  нечно, в пушкинской "ялте".
     -  Где  же он сейчас?- Перебил администратора взволнованный
финдиректор.                                                   
     -  Ну,  где ж ему быть, - ответил, криво ухмыльнувшись, ад-
министратор, - натурально, в вытрезвителе.                     
     - Ну, ну! Ай, спасибо!                                     
     А  варенуха  продолжал  свое повествование. И чем больше он
повествовал, тем ярче перед финдиректором разворачивалась длин-
нейшая цепь лиходеевских хамств и безобразий, и всякое последу-
ющее  звено в этой цепи было хуже предыдущего. Чего стоила хотя
бы  пьяная  пляска  в  обнимку с телеграфистом на лужайке перед
пушкинским телеграфом под звуки какой-то праздношатающейся гар-
моники!  Гонка  за  какими-то  гражданками, визжащими от ужаса!
Попытка  подраться  с  буфетчиком в самой "ялте"! Разбрасывание
зеленого  лука  по  полу той же "ялты". Разбитие восьми бутылок
белого  сухого "ай-даниля". Поломка счетчика у шофера такси, не
пожелавшего  подать  степе  машину.  Угроза арестовать граждан,
пытавшихся прекратить степины паскудства. Словом, темный ужас.
     Степа  был  широко  известен в театральных кругах москвы, и
все  знали, что человек этот- не подарочек. Но все-таки то, что
рассказывал  администратор  про него, даже и для степы было че-
ресчур...                                                     
     Колючие  глаза  римского  через  стол  врезались в лицо ад-
министратора, и чем дальше тот говорил, тем мрачнее становились
эти  глаза.  Чем  жизненнее  и красочнее становились те гнусные
подробности, которыми уснащал свою повесть администратор... Тем
менее верил рассказчику финдиректор. Когда же варенуха сообщил,
что  степа распоясался до того, что пытался оказать сопротивле-
ние  тем,  кто приехал за ним, чтобы вернуть его в москву, фин-
директор уже твердо знал, что все, что рассказывает ему вернув-
шийся  в  полночь  администратор, все- ложь! Ложь от первого до
последнего слова.                                             
     Варенуха  не ездил в пушкино, и самого степы в пушкине тоже
не было. Не было пьяного телеграфиста, не было разбитого стекла
в трактире, степу не вязали веревками...- Ничего этого не было.
     Лишь   только  финдиректор  утвердился  в  мысли,  что  ад-
министратор  ему лжет, страх пополз по его телу, начиная с ног,
и  дважды  опять-таки  почудилось финдиректору, что потянуло по
полу  гнилой малярийной сыростью. Ни на мгновение не сводя глаз
с  администратора,  как-то  странно  корчившегося в кресле, все
время  стремящегося  не выходить из-под голубой тени настольной
лампы,  как-то  удивительно  прикрывавшегося якобы от мешающего
ему  света  лампочки  газетой,  -  финдиректор  думал только об
одном, что значит все это? Зачем так нагло лжет ему в пустынном
и  молчащем  здании слишком поздно вернувшийся администратор? И
сознание  опасности,  неизвестной, но грозной опасности, начало
томить  душу  финдиректора.  Делая вид, что не замечает уверток
администратора  и  фокусов  его  с  газетой,  финдиректор  рас-
сматривал  его лицо, почти уже не слушая того, что плел варену-
ха.  Было  кое-что,  что представлялось еще более необ"яснимым,
чем  неизвестно  зачем  выдуманный клеветнический рассказ о по-
хождениях  в пушкине, и это что-то было изменением во внешности
и в манерах администратора.                                   
     Как  тот  ни натягивал утиный козырек кепки на глаза, чтобы
бросить  тень  на  лицо,  как ни вертел газетным листом, - фин-
директору  удалось рассмотреть громадный синяк с правой стороны
лица  у  самого  носа.  Кроме  того,  полнокровный  обычно  ад-
министратор  был теперь бледен меловой нездоровою бледностью, а
на  шее у него в душную ночь зачем-то было наверчено старенькое
полосатое  кашне.  Если  же к этому прибавить появившуюся у ад-
министратора за время его отсутствия отвратительную манеру при-
сасывать и причмокивать, резкое изменение голоса, ставшего глу-
хим  и грубым, вороватость и трусливость в глазах, - можно было
  смело сказать, что иван варенуха стал неузнаваем.
      Что-то еще жгуче беспокоило финдиректора, но что именно, он
  не  мог  понять,  как  ни напрягал воспаленный мозг, сколько ни
  всматривался  в варенуху. Одно он мог утверждать, что было что-
  то  невиданное, неестественное в этом соединении администратора
  с хорошо знакомым креслом.
      -  Ну, одолели наконец, погрузили в машину, - гудел варену-
  ха, выглядывая из-за листа и ладонью прикрывая синяк.
      Римский  вдруг протянул руку и как бы машинально ладонью, в
  то  же  время  поигрывая пальцами по столу, нажал пуговку элек-
  трического звонка и обмер.
      В  пустом здании непременно был бы слышен резкий сигнал. Но
  сигнала  не  последовало,  и  пуговка безжизненно погрузилась в
  доску стола. Пуговка была мертва, звонок испорчен.
      Хитрость  финдиректора  не ускользнула от варенухи, который
  спросил,  передернувшись,  причем  в  глазах  его мелькнул явно

  злобный огонь:
      - ты чего звонишь?
      - Машинально, - глухо ответил финдиректор, отдернул руку и,
  в  свою  очередь, нетвердым голосом спросил:- что это у тебя на
  лице?
      -  Машину занесло, ударился об ручку двери, - ответил варе-
  нуха, отводя глаза.
      "Лжет!"-  Воскликнул  мысленно финдиректор. И тут вдруг его
  глаза  округлились и стали совершенно безумными, и он уставился
  в спинку кресла.
      Сзади  кресла, на полу, лежали две перекрещенные тени, одна
  погуще  и потемнее, другая слабая и серая. Отчетливо была видна
  на  полу  теневая спинка кресла и его заостренные ножки, но над
  спинкою  на полу не было теневой головы варенухи, равно как под
  ножками не было ног администратора.
      "Он  не отбрасывает тени!"- Отчаянно мысленно вскричал рим-
  ский. Его ударила дрожь.
      Варенуха  воровато  оглянулся,  следуя безумному взору рим-
  ского, за спинку кресла и понял, что он открыт.
      Он  поднялся с кресла (то же сделал и финдиректор) и отсту-
  пил от стола на шаг, сжимая в руках портфель.
      -  Догадался,  проклятый!  Всегда  был  смышлен,  -  злобно
  ухмыльнувшись  совершенно в лицо финдиректору, проговорил варе-
  нуха,  неожиданно  отпрыгнул  от кресла к двери и быстро двинул
  вниз пуговку английского замка. Финдиректор отчаянно оглянулся,
  отступая  к окну, ведущему в сад, и в этом окне, заливаемом лу-
  ною,  увидел  прильнувшее к стеклу лицо голой девицы и ее голую
  руку,  просунувшуюся  в  форточку  и старающуюся открыть нижнюю
  задвижку. Верхняя уже была открыта.
      Римскому  показалось,  что свет в настольной лампе гаснет и
  что  письменный  стол наклоняется. Римского окатило ледяной во-
  лной,  но,  к  счастью  для  себя, он превозмог себя и не упал.
  Остатка сил хватило на то, чтобы шепнуть, но не крикнуть:
      - помогите...
      Варенуха,  карауля  дверь,  подпрыгивал  возле нее, подолгу
  застревая  в  воздухе  и качаясь в нем. Скрюченными пальцами он
  махал  в  сторону римского, шипел и чмокал, подмигивая девице в
  окне.
      Та  заспешила,  всунула  рыжую  голову в форточку, вытянула
  сколько  могла руку, ногтями начала царапать нижний шпингалет и
  потрясать  раму.  Рука  ее  стала удлинняться, как резиновая, и
  покрылась трупной зеленью. Наконец зеленые пальцы мертвой хват-
  кой  обхватили  головку  шпингалета, повернули ее, и рама стала
  открываться.  Римский  слабо  вскрикнул,  прислонился к стене и
  портфель  выставил  вперед, как щит. Он понимал, что пришла его
  гибель.
     Рама  широко распахнулась, но вместо ночной свежести и аро-
мата  лип  в комнату ворвался запах погреба. Покойница вступила
на  подоконник. Римский отчетливо видел пятна тления на ее гру-
ди.                                                           
     И  в это время радостный неожиданный крик петуха долетел из
сада,  из  того низкого здания за тиром, где содержались птицы,
участвовавшие в программах. Горластый дрессированный петух тру-
бил, возвещая, что к москве с востока катится рассвет.         
     Дикая  ярость  исказила  лицо девицы, она испустила хриплое
ругательство, а варенуха у дверей взвизгнул и обрушился из воз-
духа на пол.                                                   
     Крик  петуха повторился, девица щелкнула зубами, и рыжие ее
волосы поднялись дыбом. С третьим криком петуха она повернулась
и  вылетела вон. И вслед за нею, подпрыгнув и вытянувшись гори-
зонтально  в  воздухе, напоминая летящего купидона, выплыл мед-
ленно в окно через письменный стол варенуха.                   
     Седой  как снег, без единого черного волоса старик, который
недавно  еще  был римским, подбежал к двери, отстегнул пуговку,
открыл  дверь  и кинулся бежать по темному коридору. У поворота
на  лестницу он, стеная от страха, нащупал выключатель, и лест-
ница  осветилась. На лестнице трясущийся, дрожащий старик упал,
потому  что  ему показалось, что на него сверху мягко обрушился
варенуха.                                                     
     Сбежав  вниз, римский увидел дежурного, заснувшего на стуле
у  кассы в вестибюле. Римский пробрался мимо него на цыпочках и
выскользнул  в главную дверь. На улице ему стало несколько лег-
че.  Он настолько пришел в себя, что, хватаясь за голову, сумел
сообразить, что шляпа его осталась в кабинете.                 
     Само  собой  разумеется,  что за нею он не вернулся, а, за-
дыхаясь,  побежал через широкую улицу на противоположный угол у
кинотеатра,  возле  которого маячил красноватый тусклый огонек.
Через  минуту он был уже возле него. Никто не успел перехватить
машину.                                                       
     - К курьерскому ленинградскому, дам на чай, - тяжело дыша и
держась за сердце, проговорил старик.                         
     - В гараж еду, - с ненавистью ответил шофер и отвернулся. 
     Тогда римский расстегнул портфель, вытащил оттуда пятьдесят
рублей и протянул их сквозь открытое переднее окно шоферу.     
     Через  несколько  мгновений  дребезжащая машина, как вихрь,
летела по кольцу садовой. Седока трепало на сиденье, и в оскол-
ке зеркала, повешенного перед шофером, римский видел то радост-
ные глаза шофера, то безумные свои.                           
     Выскочив  из  машины перед зданием вокзала, римский крикнул
первому попавшемуся человеку в белом фартуке и с бляхой:       
     -  первую  категорию,  один, тридцать дам, - комкая, он вы-
нимал  из  портфеля  червонцы, - нет первой- вторую, если нету-
бери жесткий.                                                 
     Человек  с  бляхой, оглядываясь на светящиеся часы, рвал из
рук римского червонцы.                                         
     Через  пять  минут  из-под стеклянного купола вокзала исчез
курьерский  и  начисто  пропал в темноте. С ним вместе пропал и
римский.                                                       
                                                               
                                                               
                                                        Глава 15
                                                               
                                          сон никанора ивановича
                                                               
                                                               
     нетрудно  догадаться,  что  толстяк с багровой физиономией,
которого поместили в клинике в комнате N 119 был никанор ивано-
вич босой.                                                     
      Попал  он  однако,  к  профессору  стравинскому не сразу, а
  предварительно побывав в другом месте.
      От другого этого места у никанора ивановича осталось в вос-
  поминании  мало  чего. Помнился только письменный стол , шкаф и
  диван.
      Там с никанором ивановичем, у которого перед глазами как-то
  мутилось  от приливов крови и душевного возбуждения, вступили в
  разговор,  но разговор вышел какой-то странный, путаный, а вер-
  нее сказать совсем не вышел.
      Первый же вопрос, который был задан никанору ивановичу, был
  таков:
      -  вы  никанор  иванович  босой, председатель домкома номер
  триста два-бис по садовой?
      На  это никанор иванович, рассмеявшись страшным смехом, от-
  ветил буквально так:
      -  я никанор, конечно, никанор ! Но какой же я к шуту пред-
  седатель !
      -  То  есть как?- Спросили у никанора ивановича, прищурива-
  ясь.
      -  А  так,  -  ответил он, - что ежели я председатель, то я
  сразу  должен был установить, что он нечистая сила! А то что же
  это?  Пенсне  треснуло...  Весь  в рванине... Какой же он может
  быть переводчик у иностранца!
      - Про кого говорите?- Спросили у никанора ивановича.
      -  Коровьев!-  Вскричал  никанор  иванович, - в пятидесятой
  квартире  у нас засел! Пишите коровьев. Его немедленно надо из-
  ловить! Пишите: шестое парадное, там он.
      - Откуда валюту взял?- Задушевно спросили у никанора ивано-
  вича.
      -  Бог истинный, бог всемогущий, - заговорил никанор ивано-
  вич,  - все видит, а мне туда и дорога. В руках никогда не дер-
  жал  и не подозревал, какая такая валюта! Господь меня наказует
  за  скверну  мою,  -  с чувством продолжал никанор иванович, то
  застегивая  рубашку,  то растегивая, то крестясь, - брал! Брал,
  но  брал нашими советскими! Прописывал за деньги, не спорю, бы-
  вало. Хорош и наш секретарь пролежнев, тоже хорош! Прямо скажем
  все воры в домоуправлении. Но валюты я не брал!
      На  просьбу  не  валять  дурака, а рассказывать, как попали
  доллары в вентиляцию, никанор иванович стал на колени и качнул-
  ся, раскрывая рот, как бы желая проглотить паркетную шашку.
      - Желаете, - промычал он, - землю буду есть, что не брал? А
  коровьев - он черт.
      Всякому  терпенью  положен предел, и за столом уже повысили
  голос,  намекнули  никанору  ивановичу,  ему пора заговорить на
  человеческом языке.
      Тут комнату с этим самым диваном огласил дикий рев никанора
  ивановича, вскочившего с колен:
      -  вон он! Вон он за шкафом! Вот ухмылятся! И пенсне его...
  Держите его! Окропить помещение!
      Кровь  отлила  от лица никанора ивановича, он , дрожа, кре-
  стил  воздух, метался к двери и обратно, запел какую-то молитву
  и, наконец , понес полную околесицу.
      Стало совершенно ясно, что никанор иванович ни к каким раз-
  говорам не пригоден. Его вывели, поместили в отдельной комнате,
  где он несколько поутих и только молился и всхлипывал.
      На  садовую,  конечно, с"Ездили и в квартире N 50 побывали.
  Но  никакого коровьева там не нашли, и никакого коровьева никто
  в  доме не знал и не видел. Квартира занимаемая покойным берли-
  озом и уехавшим в ялту лиходеевым , была совершенно пуста , и в
  кабинете мирно висели никем не поврежденные сургучные печати на
  шкафах. С тем и уехали с садовой, причем с уехавшими отбыл рас-
  терянный и подавленный секретарь домоуправления пролежнев.
     Вечером  никанор  иванович был доставлен в клинику стравин-
ского. Там он повел себя настолько беспокойно, что ему пришлось
сделать  впрыскивание по рецепту стравинского, и лишь после по-
луночи  никанор  иванович  уснул в 119 комнате, изредка издавая
тяжелое  страдальческое мычание. Но чем далее, тем легче стано-
вился  его сон. Он перестал ворочаться и стонать, задышал легко
и ровно, и его оставили одного.                               
     Тогда  никанора ивановича посетило сновидение, в основе ко-
торого,  несомненно, были его сегодняшние переживания. Началось
с  того,  что никанору ивановичу привиделось, будто бы какие-то
люди  с золотыми трубами в руках подводят его, и очень торжест-
венно,  к  большим  лакированным дверям. У этих дверей спутники
сыграли  будто  бы туш никанору ивановичу, а затем гулкий бас с
небес весело сказал:                                           
     - добро пожаловать, никанор иванович! Сдавайте валюту.     
     Удивившись крайне, никанор иванович увидел над собой черный
громкоговоритель.                                             
     Затем  он  почему-то  очутился  в театральном зале, где под
золоченым  потолком  сияли хрустальные люстры, а на стенах кен-
кеты.  Все  было  как  следует, как в небольшом по размерам, но
богатом  театре.  Имелась сцена, завернутая бархатным знавесом,
по  темно вишневому фону усеянным, как звездочками, изображени-
ями золотых увеличенных десяток, суфлерская будка и даже публи-
ка.                                                           
     Удивило  никанора  ивановича  то,  что вся эта публика была
одного  пола- мужского, и вся почему-то с бородами. Кроме того,
поражало,  что в театральном зале не было стульев и вся эта пу-
блика сидела на полу, великолепно натертом и скользком.       
     Конфузясь  в  новом  и  большом обществе, никанор иванович,
помявшись  некоторое  время, последовал общему примеру и уселся
на паркет по-турецки, примостившись между каким-то рыжим здоро-
вяком-бородачом  и  другим,  бледным  и  сильно  заросшим граж-
данином.  Никто из сидящих не обратил внимания на новорибывшего
зрителя.                                                       
     Тут послышался мягкий звон колокольчика, свет в зале потух,
занавесь  разошлась, и обнаружилась освещенная сцена с креслом,
на котором был золотой колокольчик, и с глухим черным бархатным
задником.                                                     
     Из  кулис  тут  вышел  артист в смокинге, гладко выбритый и
причесанный  на пробор, молодой и с очень приятными чертами ли-
ца. Публика в звле оживилась, и все повернулись к сцене. Артист
подошел к будке и потер руки.                                 
     - Сидите?- Спросил он мягким баритоном и улыбнулся залу.   
     - Сидим, сидим, - хором ответили ему из зала тенора и басы.
     -  Гм...-  Заговорил задумчиво артист, - и как вам не надо-
ест,  я не понимаю? Все люди, как люди, ходят сейчас по улицам,
наслаждаются весенним солнцем и теплом, а вы здесь на полу тор-
чите  в  душном  зале!  Неужто  уж проограмма такая интересная?
Впрочем, что кому нравится, - философски закончил артист.     
     Затем  он переменил и тембр голоса, и интонации и весеело и
звучно об"явил:                                               
     -  итак, следующим номером нашей программы - никанор ивано-
вич  босой,  председатель  домового  комитета  и заведующий ди-
етической столовкой. Попросим никанора ивановича!             
     Дружный  аплодимент был ответом артисту. Удивленный никанор
иванович  вытаращил  глаза,  а конферансье, закрывшись рукою от
света  рампы,  нашел его взором среди сидящих и ласково поманил
его пальцем на сцену. И никанор иванович, не помня как, оказал-
ся на сцене.                                                   
     В  глаза  ему снизу и спереди ударил свет цветных рамп, от-
чего сразу провалился в темноту зал с публикой.               
      -  Ну-с, никанор иванович, покажите нам пример, - задушевно
  заговорил молодой артист, - и сдавайте валюту.
      Наступила  тишина.  Никанор иванович перевел дух и тихо за-
  говорил:
      - богом клянусь, что...
      Но не успел он выговорить эти слова, как весь зал разразил-
  ся криками негодования. Никанор иванович растерялся и умолк.
      -  Насколько  я понял вас, - заговорил ведущий программу, -
  вы  хотели поклясться богом, что у вас нет валюты?- И он участ-
  ливо поглядел на никанора ивановича.
      - Так точно, нету, - ответил никанор иванович.
      -  Так,  -  отозвался артист, - а простите за нескромность,
  откуда  же  взялись  четыреста долларов, обнаруженные в уборной
  той квартиры, единственным обитателем коей являетесь вы с вашей
  супругой?
      - Волшебные!- Явно иронически сказал кто-то в темном зале.
      - Так точно, волшебные, - робко ответил никанор иванович по
  неопределенному  адресу,  не  то артисту, не то в темный зал, и
  пояснил:- нечистая сила, клетчатый переводчик подбросил.
      И  опять  негодующе  взревел  зал. Когда же настала тишина,
  артист сказал:
      -  вот  какие  басни  лафонтена приходится мне выслушивать!
  Подбросили  четыреста долларов! Вот вы: все вы здесь валютчики!
  Обращаюсь к вам как к специалистам- мыслимое ли это дело?
      - Мы не валютчики, - раздались отдельные обиженные голоса в
  зале, - но дело это немыслимое.
      - Целиком присоединяюсь, - твердо сказал артист, - и спрошу
  вас: что могут подбросить?
      - Ребенка!- Крикнул кто-то из зала.
      - Абсолютно верно, - подтвердил ведущий программу, - ребен-
  ка,  анонимное  письмо, прокламацию, адскую машину, мало ли что
  еще,  но  четыреста  долларов никто не станет подбрасывать, ибо
  такого идиота в природе не имеется, - и, обратившись к никанору
  ивановичу,  артист добавил укоризненно и печально:- огорчили вы
  меня, никанор иванович! А я-то на вас надеялся. Итак, номер наш
  не удался.
      В зале раздался свист по адресу никанора ивановича.
      -  Валютчик  он!- Выкрикавали в зале, - из-за таких-то и мы
  невинно терпим!
      - Не ругайте его, - мягко сказал конферансье, - он раскает-
  ся.- И, обратив к никанору ивановичу полные слез голубые глаза,
  добавил:- ну, идите, никанор иванович, на место!
      После этого артист позвонил в колокольчик и громко об"Явил:
      - антракт, негодяи!
      Потрясенный  никанор  иванович, неожиданно для себя ставший
  участником  какой-то  театральной  програмы,  опять оказался на
  своем  месте  на полу. Тут ему приснилось, что зал погрузился в
  полную  тьму  и  что на стенах выскочили красные горящие слова:
  "сдавайте  валюту!" Потом опять раскрылся занавес и конферансье
  пригласил:
      - попрошу на сцену сергея герардовича дунчиль.
      Дунчиль  оказался  благообразным, но сильно запущенным муж-
  чиной лет пятидесяти.
      -  Сергей герардович, - обратился к нему конферансье, - вот
  уже  полтора  месяца  вы сидите здесь, упорно отказываясь сдать
  оставшуюся у вас валюту, в то время как страна нуждается в ней,
  а  вам она совершенно ни к чему, а вы все-таки упорствуете. Вы-
  человек интеллигентный, прекрасно все это понимаете и все же не
  хотите пойти мне навстречу.
      -  К  сожалению,  ничего  сделать не могу, так как валюты у
  меня больше нет, - спокойно ответил дунчиль.
     - Так нет ли, по крайне мере, бриллиантов?- Спросил артист.
     - И бриллиантов нет.                                       
     Артист  повесил голову и задумался, а потом хлопнул в ладо-
ши. Из кулисы вышла на сценну средних лет дама, одетая по моде,
то есть в пальто без воротника и в крошечной шляпке. Дама имела
встревоженный вид, а дунчиль поглядел на нее, не шевельнув бро-
вью.                                                           
     - Кто эта дама?- Спросил ведущий программу у дунчиля.     
     - Это моя жена, - с достоинсвом ответил дунчиль и посмотрел
на длинную шею дамы с некоторым отвращением.                   
     -  Мы потревожили вас, мадам дунчиль, - отнесся к залу кон-
ферансье,  - вот по какому поводу: мы хотели вас спросить, есть
ли еще у вашего супруга валюта?                               
     - Он тогда все сдал, - волнуясь, ответила мадам дунчиль.   
     - Так, - сказал артист, - ну, что же, раз так, то так. Если
все  сдал,  то нам надлежит немедленно расстаться с сергеем ге-
рардовичем,  что  же поделаешь! Если угодно, вы можете покинуть
театр, сергей герардович, - и артист сделал царственный жест. 
     Дунчиль  спокойно и с достоинством повернулся и пошел к ку-
лисе.                                                         
     -  Одну  минуточку!- Остановил его конферансье, - позвольте
мне на прощанье показать еще один номер из нашей программы, - и
опять хлопнул в ладоши.                                       
     Черный занавес раздвинулся, и на сцену вышла юная красавица
в бальном платье, держащая в руках золотой подносик, на котором
лежала  толстая пачка, перевязанная конфетной лентой, и брилли-
антовое  колье,  от  которого во все стороны отскакивали синие,
желтые и красные огни.                                         
     Дунчиль  отступил  на шаг, и лицо его покрылось бледностью.
Зал замер                                                     
     -  восемнадцать  тысяч долларов и колье в сорок тысяч золо-
том,  - торжественно об"явил артист, - хранил сергей герардович
в  городе  харькове в квартире своей любовницы иды геркулановны
ворс,  которую мы имеем удовольствие видеть перед собою и кото-
рая  любезно  помогла обнаружить эти бесценные, но бесцельные в
руках частного лица сокровища. Большое спасибо, ида геркуланов-
на.                                                           
     Красавица,  улыбнувшись,  сверкнула  зубами,  и мохнатые ее
ресницы дрогнули.                                             
     -  А под вашею полною достоинства личиною, - отнесся артист
к  дунчилю,  - срывается жадный паук и поразительный охмуряло и
врун.  Вы извели всех за полтора месяца своим тупым упрямством.
Ступайте  же  теперь домой, и пусть тот ад, который устроит вам
ваша супруга, будет вам наказанием.                           
     Дунчиль  качнулся  и,  кажется, хотел повалиться, но чьи-то
участливые  руки  подхватили его. Тут рухнул передний занавес и
скрыл всех бывших на сцене.                                   
     Бешеные  рукоплескания  потрясли  зал до того, что никанору
ивановичу  показалось,  будто в люстрах запрыгали огни. А когда
пердний черный занавес ушел вверх, на сцене уже никого не было,
кроме  одинокого  артиста. Он сорвал второй залп рукоплесканий,
раскланялся и заговорил:                                       
     - в лице этого дунчиля перед вами выступил в нашей програм-
ме  типичный осел. Ведь я уже имел удовольствие говорить вчера,
что  тайное хранение валюты является бессмыслицей. Использовать
ее  никто  не  может  ни при каких обстоятельствах, уверяю вас.
Возьмем хотя бы этого дунчиля. Он получает великолепное жалова-
нье и ни в чем не нуждается. У него прекрасная квартира, жена и
красавица любовница. Так нет же, вместо того, чтобы жить тихо и
мирно,  без всяких неприятностей, сдав валюту и камни, этот ко-
рыстный болван добился все-таки того, что разоблачен при всех и
на  закуску  нажил  крупнейшую  семейную непрятность. Итак, кто
  сдает?  Нет  желающих?  В таком случае, следующим номером нашей
  программы-  известный  драматический  талант,  артист куролесов
  савва  потаповч,  специально  приглашенный, исполнит отрывок из
  "Скупого рыцаря" пушкина.
      Обещанный куролесов не замедлил явиться на сцене и оказался
  рослым и мясистым бритым мужчиной во фраке и белом галстухе.
      Без всяких предисловий он скроил мрачное лицо, сдвинул бро-
  ви  и  заговорил ненатуральным голосом, косясь на золотой коло-
  кольчик:
      -  как молодой повеса ждет свиданья с какой-нибудь преврат-
  ницей лукавой...
      И куролесов рассказал о себе много нехорошего. Никанор ива-
  нович  слышал,  как  куролесов  признавался в том, что какая-то
  несчастная  вдова, воя, стояла перед ним на коленях под дождем,
  но  не  тронула  черствого  сердца артиста. Никанор иванович до
  своего  сна  совершенно  не знал произведений поэта пушкина, но
  самого  его  знал  прекрасно  и ежедневно по нескольку раз про-
  износил  фразы  вроде: "А за квартиру пушкин платиь будет?" Или
  "Лампочку  на  лестнице, стало быть, пушкин вывинтил?", "Нефть,
  стало быть, пушкин покупать будет?"
      Теперь, познакомившись с одним из его произведений, никанор
  иванович загрустил, представил себе женщину на коленях, с сиро-
  тами под дождем, и невольно подумал: "А тип все-таки этот куро-
  лесов!"
      А  тот, все повышая голос, продолжал каяться и окончательно
  запутал  никанора ивановича, потому что вдруг стал обращаться к
  кому-то,  кого  на сцене не было, и за этого отсутствующего сам
  же  себе и отвечал, причем называл себя то "Государем", то "Ба-
  роном", то "Отцом", то "Сыном", то на "Вы", то на "Ты".
      Никанор  иванович  понял только одно, что помер артист злою
  смертью, прокричав: "Ключи! Ключи мои!"- Повалившись после это-
  го на пол, хрипя и осторожно срывая с себя галстук.
      Умерев,  куролесов  поднялся, отряхнул пыль с фрачных брюк,
  поклонился,  улыбнувшись фальшивой улыбкой, и удалился при жид-
  ких аплодисментах. А конферансье заговорил так:
      -  мы  прослушали  с  вами в замечательном исполнении саввы
  ивановича  скупого рыцаря. Этот рыцарь надеялся, что резвые ни-
  мфы  сбегутся  к нему и произойдет еще многое приятное в том же
  духе.  Но, как видите, ничего этого не случилось, никакие нимфы
  не сбежались к нему, и музы ему дань не принесли, и чертогов он
  никаких  не  воздвиг, а наоборот, кончил очень скверно, помер к
  чертовой  матери от удара на своем сундуке с валютой и камнями.
  Предупреждаю вас, что и с вами случится что-нибудь в этом роде,
  если только не хуже, ежели вы не сдадите валюту!
      Поэзия  ли  пушкина  произвела такое впечатление или проза-
  ическая  речь конферансье, но только вдруг из зала раздался за-
  стенчивый голос:
      - я сдаю валюту.
      -  Милости  прошу на сцену!- Вежливо пригласил конферансье,
  всматриваясь в темный зал.
      И  на  сцене оказался маленького роста белокурый гражданин,
  судя по лицу, не брившийся около трех недель. Виноват, как ваша
  фамилия?- Осведомился конферансье.
      - Канавкин николай, - застенчиво отозвался появившийся.
      - А! Очень приятно, гражданин канавкин, итак?
      - Сдаю, - тихо сказал канавкин.
      - Сколько?
      - Тысячу долларов и двадцать золотых десяток.
      - Браво! Все, что есть?
      Ведущий  программу уставился прямо в глаза канавкину, и ни-
  канору  ивановичу  даже  показалось,  что из этих глаз брызнули
  лучи,  пронизывающие  канавкина  насквозь, как бы рентгеновские
лучи. В зале перестали дышать.                                 
     -  Верю!-  Наконец воскликнул артист и погасил свой взор, -
верю! Эти глаза не лгут. Ведь сколько же раз я говорил вам, что
основная  ваша  ошибка заключается в том, что вы недооцениваете
значения  человеческих глаз. Поймите, что язык может скрыть ис-
тину, а глаза- никогда! Вам задают внезапный вопрос, вы даже не
вздрагиваете,  в  одну  секунду овладеваете собой и знаете, что
нужно  сказать, чтобы укрыть истину, и весьма убедительно гово-
рите,  и ни одна складка на вашем лице не шевельнется, но, увы,
встрвоженная  вопросом истина со дна души на мнгновение прыгает
в глаза, и все кончено. Она замечена, а вы пойманы!           
     Произнеся,  и с большим жаром, эту очень убедительную речь,
артист ласково осведомился у канавкина:                       
     - где же спрятаны?                                         
     - У тетки моей, пороховниковой, на пречистенке...         
     - А! Это... Постойте... Это у клавдии ильиничны, что ли?   
     - Да.                                                     
     - Ах да, да, да! Маленький особнячок? Напротив еще палисад-
ничек? Как же, знаю, знаю! А куда ж вы их там засунули?       
     - В погребе, в коробке из-под эйнема...                   
     Артист всплеснул руками.                                   
     -  Видали  вы что-нибудь подобное?- Вскричал он огорченно -
да  ведь  они ж там заплесневеют, отсыреют! Ну мыслимо ли таким
людям доверить валюту? А ? Чисто как дети, ей богу !           
     -  Канавкин и сам понял, что нагрубил и проштрафился, и по-
весил свою хохлатую голову.                                   
     -  Деньги, - продолжал артист, - должны храниться в госбан-
ке,  в  специальных сухих и хорошо охраняемых помещениях, а от-
нюдь  не  в теткином погребе, где их могут, в частности, попор-
тить  крысы! Право, стыдно, канавкин! Ведь вы же взрослый чело-
век.                                                           
     Канавкин  уже  не  знал,  куда  и деваться и только колупал
пальцем борт своего пиджачка.                                 
     -  Ну ладно, - смягчился артист, - кто старое помянет...- И
вдруг  добавил  неожиданно:-  да, кстати: за одним разом чтобы,
чтоб машину зря не гонять... У тетки этой самой ведь тоже есть?
А?                                                             
     Канавкин,  никак не ожидавший такого оборота дела, дрогнул,
и в театре наступило молчание.                                 
     -  Э, канавкин, - укоризненно-ласково сказал конферансье, -
а  я-то еще похвалил его! На-те, взял да и засбоил ни с того ни
с  сего!  Нелепо  это,  канавкин! Ведь я только что говорил про
глаза. Ведь видно, что у тетки есть. Ну, чего вы нас зря терза-
ете?                                                           
     - Есть!- Залихватски крикнул канавкин.                     
     - Браво!- Крикнул конферансье.                             
     - Браво!- Страшно взревел зал.                             
     Когда  утихло,  конферансье  поздравил канавкина, пожал ему
руку,  предложил  отвезти  в  город в машине домой, и в этой же
машине  приказал  кому-то в кулисах заехать за теткой и просить
ее пожаловать в женский театр на программу.                   
     -  Да, я хотел спросить, - тетка не говорила, где свои пря-
чет?-  Осведомился конферансье, любезно предлагая канавкину па-
пиросу  и  зажженную  спичку. Тот, закуривая, усмехнулся как-то
тоскливо.                                                     
     - Верю, верю, - вздохнув, отозвался артист, - эта скввалыга
не  то  что  племяннику, черту не скажет этого. Ну, что же, по-
пробуем пробудитьв ней человеческие чувства. Быть может, еще не
все  струны  сгнили  в  ее ростовщичьей душонке. Всего доброго,
канавкин!                                                     
     И счастливый канавкин уехал. Артист осведомился, нет ли еще
желающих сдать валюту, но получил в ответ молчание.           
      -  Чудаки,  ей  богу!-  Пожав плечами, проговорил артист, и
  занавес скрыл его.
      Лампы  погасли, некоторое время была тьма, и издалека в ней
  слышался нервный тенор, который пел:
      "Там груды золота лежат и мне они принадлежат!"
      Потом откуда-то издалека дважды донесся аплодисмент.
      -  В  женском  театре  дамочка какая-то сдает, - неожиданно
  проговорил  рыжий  бородатый сосед никанора ивановича и, вздох-
  нув,  прибавил, :- эх, кабы не гуси мои! У меня, милый человек,
  бойцовые гуси в лианозове. Подохнут они, боюсь, без меня. Птица
  боевая,  нежная,  она требует ухода... Эх, кабы не гуси! Пушки-
  ным-то меня не удивишь, - и он опять завздыхал.
      Тут зал осветился ярко, и никанору ивановичу стало сниться,
  что  из всех дверей в него посыпались повара в белых колпаках и
  с  различными ложками в руках. Поварята втащили в зал чан с су-
  пом  и лоток с нарезанным черным хлебом. Зрители оживились. Ве-
  селые  повара шныряли между театралами, разливали суп в миски и
  раздавали хлеб.
      -  Обедайте, ребята, - кричали повара, - и сдавайте валюту!
  Чего  вам зря здесь сидеть? Охота была эту баланду хлебать. По-
  ехал домой, выпил как следует, закусил, хорошо!
      -  Ну, чего ты, например, засел здесь, отец?- Обратился не-
  посредственно  к  никанору  ивановичу  толстый с малиновой шеей
  повар,  протягивая ему миску, в которой в жидкости одиноко пла-
  вал капустный лист.
      -  Нету! Нету! Нету у меня!- Страшным голосом прокричал ни-
  канор иванович, - понимаешь, нету!
      -  Нету?- Грозным басом взревел повар, - нету?- Женским ла-
  сковым  голосом  спросил  он, - нету, нету, - успокоительно за-
  бормотал он, превращаясь в фельдшерицу прасковью федоровну.
      Та  ласково  трясла  стонущего во сне никанора ивановича за
  плечо.  Тогда  растаяли  повара и развалился театр с занавесом.
  Никанор  иванович  сквозь слезы разглядел свою комнату в лечеб-
  нице  и  двух  в белых халатах, но отнюдь не развязных поваров,
  сующихся к людям со своими советами, а доктора и все ту же пра-
  сковью  федоровну,  держащую в руках не миску, а тарелочку, на-
  крытую марлей, с лежащим на ней шприцем.
      -  Ведь это что же, - горько говорил никанор петрович, пока
  ему  делали  укол,  - нету у меня и нету! Пусть пушкин им сдает
  валюту. Нету!
      -  Нету, нету, - успокаивала добросердечная прасковья федо-
  ровна, - а на нет и суда нет.
      Никанору  ивановичу  полегчало после впрыскивания, и он за-
  снул без всяких сновидений.
      Но благодаря его выкрикам тревога передалась в 120-ю комна-
  ту, где больной проснулся и стал искать свою голову, и в 118-ю,
  где  забеспокоился  неизвестный  мастер и в тоске заломил руки,
  глядя  на  луну,  вспоминая  горькую, последнюю в жизни осеннюю
  ночь,  полоску  света  из-под двери в подвале и развившиеся во-
  лосы.
      Из  118-й  комнаты тревога по балкону перелетела к ивану, и
  он проснулся и заплакал.
      Но  врач  быстро успокоил всех встревоженных, скорбных гла-
  вою, и они стали засыпать. Позднее всех забылся иван, когда над
  рекой  уже  светало.  После лекарства, напоившего все его тело,
  успокоение  пришло  к  нему, как волна, накрывшая его. Тело его
  облегчилось,  а  голову  обдувала теплым ветерком дрема. Он за-
  снул,  и  последнее,  что  он слышал наяву, было предрассветное
  щебетание  птиц в лесу. Тело его облегчилось, а голову обдувала
  теплым  ветерком  дрема.  Он заснул, и последнее, что он слышал
  наяву, было предрассветное щебетание птиц в лесу. Но они вскоре
  умолкли,  и ему стало сниться, что солнце уже снижалось над лы-
сой горой, и была эта гора оцеплена двойным оцеплением...

0

7

Глава 16
                                                               
                                                           казнь
                                                               
                                                               
                                                               
     солнце  уже снижалось над лысой горой, и была эта гора оце-
плена двойным оцеплением.                                     
     Та кавалерийская ала, что перерезала прокуратору путь около
полудня,  рысью вышла к хевронским воротам города. Путь для нее
уже  был приготовлен. Пехотинцы каппадокийской когорты отдавили
в  стороны скопища людей, мулов и верблюдов, и ала, рыся и под-
нимая до неба белые столбы пыли, вышла на перекресток, где схо-
дились  две  дороги:  южная, ведущая в вифлеем, и северо-запад-
ная -  в  яффу.  Ала понеслась по северо-западной дороге. Те же
каппадокийцы  были рассыпаны по краям дороги, и заблаговременно
они согнали с нее в стороны все караваны, спешившие на праздник
в ершалаим. Толпы богомольцев стояли за каппадокийцами, покинув
свои  временные  полосатые  шатры,  расскинутые прямо на траве.
Пройдя  около  километра,  ала  обогнала  вторую когорту молни-
еносного  легиона и первая подошла, покрыв еще километр, к под-
ножию лысой горы. Здесь она спешилась. Командир рассыпал алу на
взводы,  и  они  оцепили все подножие невысокого холма, оставив
свободным только один под"Ем на него с яффской дороги.         
     Через некоторое время за алой подошла к холму вторая когор-
та, поднялась на один ярус выше и венцом опоясала гору.       
     Наконец  подошла  кентурия под командой марка крысобоя. Она
шла,  растянутая  двумя  цепями  по краям дороги, а между этими
цепями,  под  конвоем тайной стражи, ехали в повозке трое осуж-
денных  с  белыми досками на шее, на каждой из которых было на-
писано  "разбойник  и  мятежник", На двух языках - арамейском и
греческом. За повозкой осужденных двигались другие, нагруженные
свежеотесанными  столбами с перекладинами, веревками, лопатами,
ведрами  и  топорами.  На этих повозках ехали шесть палачей. За
ними  верхом  ехали кентурион марк, начальник храмовой стражи в
ершалаиме  и тот самый человек в капюшоне, с которым пилат имел
мимолетное  совещание  в затемненной комнате во дворце. Замыка-
лась  процессия солдатской цепью, а за нею уже около двух тысяч
любопытных,  не  испугавшихся  адской жары и желавших присутст-
вовать при интересном зрелище.                                 
     К  этим любопытным из города присоеденились теперь любопыт-
ные  богомольцы,  которых  беспрепятственно  пропускали в хвост
процессии.  Под тонкие выкрики глашатаев, сопровождавших колону
и  кричавших  то, что около полудня прокричал пилат, она втяну-
лась на лысую гору.                                           
     Ала  пропустила всех во второй ярус, а вторая кентурия про-
пустила наверх только тех, кто имел отношение к казни, а затем,
быстро  маневрируя,  рассеяла толпу вокруг всего холма, так что
та  оказалась  между пехотным оцеплением вверху и кавалерийским
внизу.  Теперь она могла видеть казнь сквозь неплотную цепь пе-
хотинцев.                                                     
     Итак, прошло со времени под"ема процессии в гору более трех
часов,  и  солнце уже снижалось над лысой горой, но жар еще был
не  выносим, и солдаты в обоих оцеплениях страдали от него, то-
мились  от скуки и в душе проклинали трех разбойников, искренне
желая им скорейшей смерти.                                     
     Маленький  командир алы со взмокшим лбом и в темной от пота
на  спине  белой  рубахе,  находившийся внизу холма у открытого
под"Ема,  то и дело подходил к кожанному ведру в первом взводе,
  черпал  из  него пригоршнями боду, пил и мочил свой тюрбан. По-
  лучив от этого некоторое облегчение, он отходил и вновь начинал
  мерить  взад и вперед пыльную дорогу, ведущую на вершину. Длин-
  ный  меч  его  стучал по кожаному шнурованному сапогу. Командир
  желал  показать своим кавалеристам пример выносливости, но, жа-
  лея  солдат,  разрешил  им  из пик, воткнутых в землю, устроить
  пирамиды  и  набросить на них белые плащи. Под этими шалашами и
  скрывались  от  безжалостного солнца сирийцы. Ведра пустели бы-
  стро,  и  кавалеристы из разных взводов по очереди отправлялись
  за  водой  в  балку  под город, где в жидкой тени тощих тутовых
  деревьев  доживал  свои дни на этой дьявольской жаре мутноватый
  ручей.  Тут же стояли, ловя нестойкую тень, и скучали коноводы,
  державшие присмиревших лошадей.
      Томление  солдат  и брань их по адресу разбойников были по-
  нятны.  Опасения  прокуратора насчет беспорядков, которые могли
  произойти  во  время казни в ненавидимом им городе ершалаиме, к
  счастью,  не  оправдались. И когда побежал четвертый час казни,
  между двумя цепями, верхней пехотой и кавалерией у подножья, не
  осталось,  вопреки  всем  ожиданиям, ни одного человека. Солнце
  сожгло  толпу  и  погнало  ее обратно в ершалаим. За цепью двух
  римских  кентурий  оказались только две неизвестно кому принад-
  лежащие  и  зачем-то  попавшие  на холм собаки. Но и их сморила
  жара,  и они легли, высунув языки, и не обращая никакого внима-
  ния  на зеленоспинных ящериц, единственных существ, не боящихся
  солнца и шныряющих меж расскаленными камнями и какими-то вьющи-
  мися по земле растениями с большими колючками.
      Никто  не сделал попытки отбивать осужденных ни в самом ер-
  шалаиме,  наводненном вйсками, ни здесь, на оцепленном холме, и
  толпа  вернулась  в город, ибо, действительно, ровно ничего ин-
  тересного не было в этой казни, а там в городе уже шли пригото-
  вления к наступающему вечером великому празднику пасхи.
      Римская  пехота во втором ярусе страдала еще больше кавале-
  ристов.  Кентурион крысобой единственно что разрешил солдатам -
  это снять шлемы и накрыться белыми повязками, смоченными водой,
  но  держал  солдат  стоя и с копьями в руках. Сам он в такой же
  повязке, но не смоченой, а сухой, расхаживал невдалеке от груп-
  пы  палачей, не сняв даже со своей рубахи накладных серебрянных
  львиных морд, не сняв поножей, меча и ножа. Солнце било прямо в
  кентуриона,  не причиняя ему никакого вреда, и на львиные морды
  нельзя  было взглянуть, глаза выедал ослепительный блеск как бы
  вскипавшего на солнце серебра.
      На  изуродованном лице крысобоя не выражалось ни утомления,
  ни  неудовольствия,  и  казалось, что великан кентурион в силах
  ходить  так  весь день, всю ночь и еще день, - словом, столько,
  сколько  будет надо. Все так же ходить, наложив руки на тяжелый
  с  медными  бляхами  пояс,  все  так же сурово поглядывая то на
  столбы с казненными, то на солдат в цепи, все так же равнодушно
  отбрасывая  концом  мохнатого  сапога попадающиеся ему под ноги
  выбеленные временем человеческие кости или мелкие кремни.
      Тот  человек  в  капюшоне поместился недалеко от столбов на
  трехногом  табурете и сидел в благодушной неподвижности, изред-
  ка, впрочем, от скуки прутиком расковыривая песок.
      То, что было сказано о том, что за цепью легионеров не было
  ни  одного  человека,  не совсем верно. Одтн-то человек был, но
  просто  не  всем он был виден. Он поместился не на той стороне,
  где  был  открыт  под"ем на гору и с которой было удобнее всего
  видеть  казнь, а в стороне северной, там, где холм был не отлог
  и  доступен,  а  неровен,  где были и провалы и щели/ там, где,
  уцепившись  в расщелине за проклятую небом безводную землю, пы-
  талось жить больное фиговое деревцо.
      Именно  под ним, вовсе не дающим никакой тени, и утвердился
  этот  единственный зритель, а не участник казни, и сидел на ка-
мне  с  самого  начала,  то есть вот уже четвертый час. Да, для
того,  чтобы  видеть казнь, он выбрал не лучшую, а худшую пози-
цию. Но все-таки и с нее столбы были видны, видны были за цепью
и  два  сверкающие  пятна  на  груди  кентуриона,  а этого, по-
видимому,  для человека, явно желавшего остаться мало замеченым
и никем не тревожимым, было совершенно достаточно.             
     Но  часа  четыре тому назад, при начале казни, этот человек
вел  себя  совершенно  не так и очень мог быть замечен, отчего,
вероятно, он и переменил теперь свое поведение и уединился.   
     Тогда,  лишь  только процессия вошла на самый верх за цепь,
он  и появился впервые и притом как человек явно опоздавший. Он
тяжело дышал и не шел, а бежал на холм, толкался и, увидев, что
перед  ним,  как и перед всеми другими, сомкнулась цепь, сделал
наивную  попытку,  притворившись,  что не понимает раздраженных
окриков,  прорваться  между солдатами к самому месту казни, где
уже  снимали  осужденных  с  повозки. За это он получил тяжелый
удар  тупым  концом  копья в грудь и отскочил от солдат, вскри-
кнув,  но  не  от  боли, а от отчаяния. Ударившего легионера он
окинл  мутным и совершенно равнодушным ко всему взором, как че-
ловек, нечувствительный к физической боли.                     
     Кашляя и задыхаясь, держась за грудь, он обежал кругом хол-
ма,  стремясь на северной стороне холма найти какую-нибыдь щель
в  цепи,  где  можно было бы проскользнуть. Но было уже поздно.
Кольцо  сомкнулось. И человек с искаженным от горя лицом вынуж-
ден  бал  отказаться  от своих попыток прорваться к повозкам, с
которых  уже сняли столбы. Эти попытки не к чему не привели бы,
кроме  того,  что  он был бы схвачен, а быть задержанным в этот
день никоим образом не входило в его план.                     
     И  вот  он ушел в сторону к расщелине, где было спокойнее и
никто ему не мешал.                                           
     Теперь,  сидя  на камне, этот чернобородый, с гноящимися от
солнца  и  бессоницы  глазами, человек тосковал. Он то вздыхал,
открывая свой истасканый в скитаниях, из голубого привративший-
ся в грязно серый, талиф, и обнажал ушибленную копьем грудь, по
которой стекал грязный пот, то в невыносимой муке поднимал гла-
за в небо, следя за тремя стервятниками, давно уже плававшими в
вышине  большими кругами в предчувствии скорого пира, то вперял
безнадежный  взор в желтую землю и видел на ней полуразрушенный
собачий череп и бегающих вокруг него ящериц.                   
     Мучения  человека были настолько велики, что по временам он
заговаривал сам с собой.                                       
     - О, я глупец!- Бормотал он, раскачиваясь на камне в душев-
ной  боли и ногтями царапая смуглую грудь, - глупец, неразумная
женщина, трус ! Падаль я, а не человек!                       
     Он умолкал, поникал головой, потом, напившись из деревянной
фляги  теплой  воды, оживал вновь и хватался за нож, спрятанный
под  таллифом  на  груди, то за кусок пергамента, лежащий перед
ним на камне рядом с палочкой и пузырьком с тушью.             
     На этом пергаменте уже были набросаны записи:             
     "Бегут минуты, и я, левий матвей, нахожусь на лысой горе, а
смерти все нет!"                                               
     Далее:                                                     
     "Солнце склоняется, а смерти нет".                         
     Теперь левий матвей безнадежно записал острой палочкой так:
     "Бог ! За что гневаешься на него ? Пошли ему смерть".     
     Записав  это,  он  болезненно всхлипнул и опять ногтями из-
ранил свою грудь.                                             
     Причина  отчаяния ливия заключалась в той страшной неудаче,
что  постигла  иешуа и его, и, кроме того, в той тяжкой ошибке,
которую  он, левий, по его мнению, совершил. Позавчера днем ие-
шуа и левий находились в виффании под ершалаимом, где гостили у
одного  огородника, которому черезвычайно понравились проповеди
  иешуа. Все утро оба гостя проработали на огороде, помогая хозя-
  ину,  а к вечеру собрались идти по холодку в ершалаим. Но иешуа
  почему-то  заспешил, сказал, что у него в городе неотложное де-
  ло, и ушел около полудня один. Вот в этом-то и заключалась пер-
  вая ошибка левия матвея. Зачем, зачем он отпустил его одного!
      Вечером  матвею  идти  в ершалаим не пришлось. Какая-то не-
  ожиданная  и ужасная хворь поразила его. Его затрясло, тело его
  наполнилось  огнем,  он стал стучать зубами и поминутно просить
  пить.Никуда идти он не мог. Он повалился на попону в сарае ого-
  родника  и провалялся на ней до рассвета пятницы, когда болезнь
  так  же  неожиданно отпустила левия, как и напала на него. Хоть
  он  был еще слаб и ноги его дрожали, он, томимый каким-то пред-
  чувствием  беды, распростился с хозяином и отправился в ершала-
  им. Там он узнал, что предчувствие его не обмануло. Беда случи-
  лась.  Левий  был в толпе и слышал, как прокуратор об"Явил при-
  говор
      когда осужденных повели на гору, левий матвей бежал рядом с
  цепью  в  толпе любопытных, стараясь каким-нибудь образом неза-
  метно  дать  знать иешуа хотя бы уж то, что он, левий, здесь, с
  ним,  что он не бросил его на последнем пути и что он молится о
  том,  чтобы  смерть  иешуа постигла как можно скорее. Но иешуа,
  смотрящий  вдаль, туда, куда его увозили, конечно, левия не ви-
  дал.
      И  вот,  когда процессия прошла около полуверсты по дороге,
  матвея,  которого толкали в толпе у самой цепи, осенила простая
  и гениальная мысль, и тотчас же, по своей горячности, он осыпал
  себя  проклятьями  за то, что она не пришла ему раньше. Солдаты
  шли  не  тесною  цепью. Между ними были промежутки. При большой
  ловкости и очень точном расчете можно было, согнувшись, проско-
  чить  между  двумя легионерами, дорваться до повозки и вскочить
  на нее. Тогда иешуа спасен от мучений.
      Одного  мгновения  достаточно,  чтобы ударить иешуа ножом в
  спину,  крикнув ему: "иешуа! Я спасаю тебя и ухожу вместе с то-
  бой! Я, матвей, твой верный и единственный ученик!"
      А  если  бы бог благословил еще одним свободным мгновением,
  можно  было  бы  успеть  заколоться и самому, избежав смерти на
  столбе.  Впрочем,  последнее  мало  интересовало левия, бывшего
  сборщика  податей. Ему было безразлично, как погибать. Он хотел
  одного,  чтобы  иешуа, не сделавший никому в жизни ни малейшего
  зла, избежал бы истязаний.
      План  был очень хорош, но дело заключалось в том, что у ле-
  вия  ножа с собою не было. Не было у него и не одной монеты де-
  нег.
      В  бешенстве на себя, левий выбрался из толпы и побежал об-
  ратно  в  город. В горящей его голове прыгала только одна горя-
  чечная  мысль  о том, как сейчас же, каким угодно способом, до-
  стать в городе нож и успеть догнать поцессию.
      Он  добежал  до городских ворот, лавируя в толчее всасывав-
  шихся  в город караванов, и увидел на левой руке у себя раскры-
  тую  дверь лавчонки, где продавали хлеб. Тяжело дыша после бега
  по  раскаленной дороге, левий овладел собой, очень степенно во-
  шел  в  лавчонку, приветствовал хозяйку, стоявшую за прилавком,
  попросил  ее  снять  с полки верхний каравай, который почему-то
  ему  понравился больше других, и, когда та повернулась, молча и
  быстро  взял  с  прилавка то, чего лучше и быть не может, - от-
  точенный,  как бритва, длинный хлебный нож, и тотчас кинулся из
  лавки  вон.  Через  несколько минут он вновь был на яффской до-
  роге.  Но  процессии уже не было видно. Он побежал. По временам
  ему приходилось валиться прямо в пыль и лежать неподвижно, что-
  бы  отдышаться.  И так он лежал, поражая проезжающих на мулах и
  шедших пешком в ершалаим людей. Он лежал, слушая, как колотится
  его  сердце не только в груди, но и в голове и в ушах. Отдышав-
шись немного, он вскакивал и продолжал бежать, но все медленнее
и  медленнее.  Когда  он  наконец увидал пылящуюу вдали длинныю
процессию она была уже у подножия холма.                       
     - О, бог...- Простонал левий, понимая, что он опаздывает. И
он опоздал.                                                   
     Когда  истек  четвертый  час  казни, мучения левия достигли
наивысшей  степени,  и он впал в ярость. Поднявшись с камня, он
швырнул  на  землю  бесполезно, как он теперь думал, украденный
нож,  раздавил  флягу  ногою, лишив себя воды, сбросил с головы
кефи, вцепился в свои жидкие волосы и стал проклинать себя.   
     Он  проклинал  себя,  выкликая бессмысленный слова, рычал и
плевался,  поносил своего отца и мать, породивших на свет глуп-
ца.                                                           
     Видя,  что клятвы и брань не действуют и ничего от этого на
солнцепеке  не  меняется,  он  сжал сухие кулаку, зажмурившись,
вознес их к небу, к солнцу, которое сползало все ниже, удлинняя
тени  и  уходя, чтобы упасть в средиземное море, и потребовал у
бога немедленного чуда. Он требовал, чтобы бог тотчас же послал
иешуа смерть.                                                 
     Открыв  глаза,  он убедился в том, что на холме все без из-
менений,  за исключением того, что пылавшие на груди кентуриона
пятна потухли. Солнце посылало лучи в спины казнимых, обращеных
лицами к ершалаиму. Тогда левий закричал:                     
     - проклинаю тебя, бог!                                     
     Осипшим  голосом он кричал о том, что убедился в несправед-
ливости бога и верить ему более не намерен.                   
     -  Ты  глух!-  Рычал  левий,  - если б ты не был глухим, ты
услышал бы меня и убил его тут же.                             
     Зажмурившись,  левий  ждал  огня,  который упадет на него с
неба  и  поразит его самого. Этого не случилось, и, не разжимая
век,  левий  продолжал  выкрикивать  язвительные и обидные речи
небу. Он кричал о полном своем разочаровании и о том, что суще-
ствуют  другие боги и религии. Да, другой бы бог не допустил бы
того,  никогда  не  допустил бы, чтобы человек, подобный иешуа,
был сжигаем солнцем на столбе.                                 
     -  Я ошибался!- Кричал совсем охрипший левий, - ты бог зла!
Или твои глаза совсем закрыл дым из курильниц храма, а уши твои
перестали  что-либо  слышать, кроме трубных звуков священников?
Ты  не  всемогущий бог. Проклинаю тебя, бог разбойников, их по-
кровитель и душа!                                             
     Тут  что-то дунуло в лицо бывшему сборщику и что-то зашеле-
стело у него под ногами. Дунуло еще раз, и тогда, открыв глаза,
левий увиделю что все в мире, под влиянием ли его проклятий или
в силу каких-либо других причин, изменилось. Солнце исчезло, не
дойдя  до  моря,  в котором тонуло ежевечерне. Поглотив его, по
небу  с  запада  поднималась  грозно и неуклонно грозовая туча.
Края  ее уже вскипали белой пеной, черное дымное брюхо отсвечи-
вало  желтым. Туча ворчала, и из нее время от времени вывалива-
лись  огненные нити. По яффской дороге, по скудной гионской до-
лине,  над  шатрами  богомольцев,  гонимые внезапно поднявшимся

ветром,  летели  пыльные  столбы.  Левий  умолк,  стараясь  со-
образить,  принесет  ли гроза, которая сейчас накроет ершалаим,
какое-либо изменение в судьбе несчастного иешуа. И тут же, гля-
дя на нити огня, раскраивающие тучу, стал просить, чтобы молния
ударила в столб иешуа. В раскаянии глядя в чистое небо, которое
еще  не пожрала туча и где стервятники ложились на крало, чтобы
уходить от грозы, левий подумал, что безумно поспешил со своими
проклятиями. Теперь бог не послушает его.                     
     Обратив свой взор к подножию холма, левий приковался к тому
месту,  где  стоял, рассыпавшись, кавалерийский полк, и увидел,
что  там  произошли значительные изменения. С высоты левию уда-
лось хорошо рассмотреть, как солдаты суетились, выдергивая пики
  из  земли, как набрасывали на себя плащи, как коноводы бежали к
  дороге  рысцой,  ведя на поводу вороных лошадей. Полк снимался,
  это  было  ясно.  Левий, защищаясь от бьющей в лицо пыли рукой,
  отплевываясь,  старался сообразить, что бы это значило, что ка-
  валерия  собирается  уходить?  Он  перевел взгляд повыше и раз-
  глядел фигурку в багряной военной хламиде, поднимающуюся к пло-
  щадке  казни. И тут от предчавствия радостного конца похолодело
  сердце бывшего сборщика.
      Подымавшийся на гору в пятом часу страданий разбойников был
  командир  когорты,  прискакавший  из  ершалаима в сопровождении
  ординарца.  Цепь  солдат  по мановению крысобоя разомкнулась, и
  кентурион  отдал честь трибуну. Тот, отводя крысобоя в сторону,
  что-то прошептал ему. Кентурион вторично отдал честь и двинулся
  к  групе  палачей, сидящих на камнях у подножий столбов. Трибун
  же  направил свои шаги к тому, кто сидел на трехногом табурете,
  и  сидящий вежливо поднялся навстречу трибуну. И ему что-то не-
  громко  сказал  трибун, и оба они пошли к столбам. К ним присо-
  еденился и начальник храмовой стражи.
      Крысобой,  брезгливо  покосившись на грязные тряпки, бывшие
  недавно  одеждой  преступников,  от  которой отказались палачи,
  отохвал двух из них и приказал:
      - за мною!
      С ближайшего столба доносилась хриплая бессмысленная песен-
  ка.  Повешенный на нем гестас к концу третьего часа казни сошел
  с ума от мух и солнца и теперь тихо пел что-то про виноград, но
  головою,  покрытой  чалмой, изредка все-таки покачивал, и тогда
  мухи вяло поднимались с его лица и вохвращались на него опять.
      Дисмас  на  втором столбе страдал более двух других, потому
  что его не одолевало забытье, и он качал головой часто и мерно,
  то вправо, то влево, чтобы ухом ударять по плечу.
      Счастливее двух других был иешуа. В первый же час его стали
  поражать  обмороки, а затем он впал в забытье, повесив голову в
  размотавшейся  чалме. Мухи и слепни поэтому соверщенно облепили
  его,  так  что лицо его изчезло под черной шевелящейся масой. В
  паху,  и на животе, и под мышками сидели жирные слепни и сосали
  желтое обнаженное тело.
      Повинуясь  жестам человека в капюшоне, один из палачей взял
  копье,  а другой поднес к столбу ведро и губку. Первый из пала-
  чей поднял копье и постучал им сперва по одной, потом по другой
  руке  иешуа,  вытянутым  и  привязанным  веревками к поперечной
  перекладине  столба.  Тело  с выпятившимися ребрами вздрогнуло.
  Палач провел концом копья по животу. Тогда иешуа поднял голову,
  и  мухи  с гуденьем снялись, и открылось лицо повешенного, рас-
  пухшее от укусов, с заплывшими глазами, неузнаваемое лицо.
      Разлепив  веки,  га-ноцри  глянул  вниз.  Глаза его, обычно
  ясные, теперь были мутноваты.
      - Га-ноцри!- Сказал палач.
      Га-ноцри  шевельнул  вспухшими  губами  и отозвался хриплым
  разбойничьим голосом:
      - что тебе надо? Зачем подошел ко мне?
      -  Пей!-  Сказал  палач, и пропитанная водою губка на конце
  копья  поднялась к губам иешуа. Радость сверкнула у того в гла-
  зах, он прильнул к губке и с жадностью начал впитывать влагу. С
  соседнего столба донесся голос дисмаса:
      - несправедливость! Я такое же разбойник, как и он.
      Дисмас  напрягся,  но шевельнуться не смог, руки его в трех
  местах  на перекладине держали веревочные кольца. Он втянул жи-
  вот,  ногтями вцепился в концы перекладин, голову держал повер-
  нутой к столбу иешуа, злоба пылала в глазах дисмаса.
      Пыльная туча накрыла площадку, сильно потемнело. Когда пыль
  унеслась, кентурион крикнул:
     - молчать на втором столбе!
     Дисмас  умолк,  иешуа оторвался от губки и, стараясь, чтобы
голос  его  звучал ласково и убедительно, и не добившись этого,
хрипло попросил палача:                                       
     - дай попить ему.
     Становилось все темнее. Туча залила уже полнеба, стремясь к
ершалаиму,  белые  кипящие  облака  неслись впереди наполненной
черной  влагой и огнем тучи. Сверкнуло и ударило над самым хол-
мом. Палач снял губку с копья.                                 
     -  Славь  великодушного  игемона!- Торжественно шепнул он и
тихонько кольнул иешуа в сердце. Тот дрогнул, шепнул:         
     - игемон...                                               
     Кровь побежала по его животу, нижняя челюсть судорожно дро-
гнула, и голова его повисла.                                   
     При  втором  громовом ударе палач уже поил дисмаса и с теми
же словами:                                                   
     - славь игемона!- Убил его.                               
     Гестас,  лишенный расудка, испуганно вскрикнул, лишь только
палач  оказался  около  него, но когда губка коснулась его губ,
прорычал что-то и вцепился в нее зубами. Через несколько секунд
обвисло и его тело, сколько позволяли веревки.                 
     Человек  в капюшоне шел по следам палача и кентуриона, а за
ним  начальник храмовой стражи. Остановившись у первого столба,
человек  в  капюшоне  внимательно оглядел окровавленного иешуа,
тронул белой рукой ступню и сказал спутникам:                 
     - мертв.                                                   
     То же повторилось и у двух других столбов.                 
     После  этого трибун сделал знак кентуриону и, повернувшись,
начал  уходить с вершины вместе с начальником храмовой стражи и
человеком в капюшоне. Настала полутьма, и молнии бороздили чер-
ное  небо.  Из  него  вдруг  брызнуло огнем, и крик кентуриона:
"снимай  цепь!"-  Утонул в грохоте. Счастливые солдаты кинулись
бежать с холма, надевая шлемы. Тьма накрыла ершалаим.         
     Ливень  хлынул  внезапно  и застал кентурии на полдороге на
холме.  Вода  обрушилась так страшно, что, когда солдаты бежали
книзу,  им в догонку уже летели бушующие потоки. Солдаты сколь-
зили  и  падали  на размокшей глине, спеша на ровную дорогу, по
которой-  уже  чуть видная в пелене воды- уходила в ершалаим до
нитки  мокрая  конница.  Через  несколько минут в дымном зареве
грозы,  воды  и  огня на холме остался только один человек. По-
трясая недаром украденным ножом, срываясь со скользких уступов,
цепляясь  за что попало, иногда ползая на коленях, он стремился
к  столбам.  Он,  то пропадал в полной мгле, то вдруг освещался
трепещущим светом.                                             
     Добравшись до столбов, уже по щиколотку в воде, он содрал с
себя  отяжелевший, пропитанный водою талиф, остался в одной ру-
бахе  и  припал к ногам иешуа. Он перерезал веревки на голенях,
поднялся на нижнюю перекладину, обнял иешуа и освободил руки от
верхних  связей. Голое влажное тело иешуа обрушилось на левия и
повалило  его наземь. Левий тут же хотел взвалить его на плечи,
но  какая-то  мысль  остановила его. Он оставил на земле в воде
тело  с запрокинутой головой и разметанными руками и побежал на
раз"езжающихся в глиняной жиже ногах к другим столбам. Он пере-
резал веревки и на них, и два тела обрушились на землю.       
     Прошло  несколько минут, и на вершине холма остались только
эти  два тела и три пустых столба. Вода била и поворачивала эти
тела.                                                         
     Ни  левия,  ни  тела иешуа наверху холма в это время уже не
было.                                                         
   

  Глава17

  беспокойный день

      утром  в  пятницу,  то есть на другой день после проклятого
  сеанса,  весь наличный состав служащих варьете- бухгалтер васи-
  лий  степанович  ласточкин,  два счетовода, три машинистки, обе
  кассирши,  курьеры, капельдинеры и уборщицы, - словом, все, кто
  был в наличности, не находились при деле на своих местах, а все
  сидели  на  подоконниках окон, выходящих на садовую, и смотрели
  на  то,  что делается под стеною варьете. Под этой стеной в два
  ряда лепилась многотысячная очередь, хвост которой находился на
  кудинской  площади.  В  голове этой очереди стояло примерно два
  десятка хорошо известных в театральной москве барышников.
      Очередь  держала себя очень взволнованно, привлекала внима-
  ние  струившихся  мимо граждан и занималась обсуждением зажига-
  тельных  рассказов  о вчерашнем невиданном сеансе черной магии.
  Эти  же рассказы привели в величайшее смущение бухгалтера баси-
  лия  степановича, который накануне на спектакле не был. Капель-
  динеры рассказывали бог знает что, в том числе, как после окон-
  чания знаменитого сеанса некоторые гражданки в неприличном виде
  бегали по улице, и прочее в том же роде. Скромный и тихий васи-
  лий степанович только моргал глазами, слушая россказни обо всех
  этих чудесах, и решительно не знал, что ему предпринять, а меж-
  ду  тем  предпринимать нужно было что-то, и именно ему, так как
  он теперь остался старшим во всей команде варьете.
      К  десяти часам утра очередь жаждущих билетов до того вспу-
  хла, что о ней дошли слухи до милиции, и с удивительной быстро-
  той  были  присланы как пешие, так и конные наряды, которые эту
  очередь  и  привели в некоторый порядок. Однако и стоящая в по-
  рядке  змея  длинною  в  километр сама по себе уже представляла
  великий  соблазн  и приводила граждан на садовой в полное изум-
  ление.
      Это было снаружи, а внутри варьете тоже было очень неладно.
  С самого раннего утра начали звонить и звонили непрерывно теле-
  фоны  в кабинете лиходеева, в кабинете римского, в бухгалтерии,
  в  кассе  и  в кабинете варенухи. Василий степанович сперва от-
  вечал  что-то,  отвечала и кассирша, бормотали что-то в телефон
  капельдинеры, а потом и вовсе перестали отвечать, потому что на
  вопросы  где  лиходеев,  варенуха, римский, отвечать было реши-
  тельно нечего. Сперва пробовали отделаться словами "Лиходеев на
  квартире",  а из города отвечали, что звонили на квартиру и что
  квартира говорит, что лиходеев в варьете.
      Позвонила  взволнованная дама, стала требовать римского, ей
  посоветовали  позвонить  к жене его, на что трубка, зарыдав от-
  ветила,  что  она и есть жена и что римского нигде нет. Начина-
  лась  какая-то чепуха. Уборщица уже всем рассказала, что, явив-
  шись  в  кабинет  финдиректора  убирать, увидела, что дверь на-
  стежь, лампы горят, окно в сад разбито, кресло валяется на полу
  и никого нету.
      В  одиннадцатом часу ворвалась в варьете мадам римская. Она
  рыдала  и заламывала руки. Василий степанович совершенно расте-
  рялся и не знал, что ей посоветовать. А в половине одинадцатого
  явилась милиция. Первый же и совершенно резонный ее вопрос был:
      - что у вас тут происходит, граждане? В чем дело?
      Команда отступила, выставив вперед бледного и взволнованого
  василия  степановича.  Пришлось  называть вещи своими именами и
  признаться  в том, что администрация варьете, в лице директора,
финдиректора  и  администратора, пропала и находится неизвестно
где, что конферансье после вчерашнего сеанса был отвезен в пси-
хиатрическую  лечебницу  и  что, коротко говоря, этот вчерашний
сеанс был прямо скандальным сеансом.                           
     Рыдающую  мадам римскую, сколько можно успокоили, отправили
домой  и более всего заинтересовались рассказом уборщицы о том,
в каком виде был найден кабинет финдиректора. Служащих попроси-
ли отправиться по своим местам и заняться делом, и через корот-
кое  время в здании варьете появилось следствие в сопровождении
остроухой,  мускулистой, цвета папиросного пепла собаки с чрез-
вычайно  умными  глазами.  Среди служащих варьете тотчас разне-
слось  шушуканье  о том, что пес- не кто другой, как знаменитый
тузбубен. И точно, это был он. Поведение его изумило всех. Лишь
только  тузбубен  вбежал  в  кабинет  финдиректора, он зарычал,
оскалив  чудовищные  желтоватые  клыки,  затем лег на брюхо и с
каким-то  выражением  тоски и в то же время ярости в глазах по-
полз  к  разбитому окну. Преодолев свой страх, он вдруг вскочил
на  подоконник  и, задрав острую морду вверх, дико и злобно за-
выл. Он не хотел уходить с окна, рычал и вздрагивал и порывался
спрыгнуть вниз.                                               
     Пса вывели из кабинета и пустили его в вестибюль, оттуда он
вышел  через парадный вход на улицу и привел следовавших за ним
к  таксомоторной  стоянке.  Возле нее он след, по которому шел,
потерял. После этого тузабубен увезли.                         
     Следствие  расположилось  в кабинете варенухи, куда и стало
по  очереди вызывать всех служащих варьете, которые были свиде-
телями  вчерашних  происшествий во время сеанса. Нужно сказать,
что  следствию  на каждом шагу приходилось преодолевать непред-
виденные трудности. Ниточка то и дело рвалась в руках.         
     Афиши-то  были?  Были. Но за ночь их заклеили новыми, и те-
перь  ни одной нет, хоть убей. Откуда взялся этот маг-то самый?
А кто ж его знает. Стало быть, с ним заключали договор?       
     - Надо полагать, - отвечал взволнованый василий степанович.
     - А ежели заключали, так он должен был пройти через бухгал-
терию?                                                         
     - Всенепременно, - отвечал, волнуясь, василий степанович. 
     - Так где же он?                                           
     -  Нету,  -  отвечал бухгалтер, все более бледнея и разводя
руками.  И  действительно,  ни  в папках бухгалтерии, ни у фин-
директора, ни у лиходеева, ни у варенухи никаких следов догово-
ра нет.                                                       
     Как  фамилия-то этого мага? Василий степанович не знает, он
не был вчера на сеансе. Капельдинеры не знают, билетная кассир-
ша морщила лоб, морщила, думала, думала, наконец сказала:     
     - во... Кажись воланд.                                     
     А  может  быть, и не воланд? Может быть, и не воланд. Может
быть фаланд.                                                   
     Выяснилось,  что  в  бюро иностранцев ни о каком воланде, а
равно также и фаланде, маге, ровно ничего не слыхали.         
     Курьер  карпов сообщил, что будто бы этот самый маг остано-
вился  на  квартире  у  лиходеева. На квартире, конечно, тотчас
побывали. Никакого мага там ни оказалось. Самого лиходеева тоже
нет.  Домработницы  груни  нету,  и куда она девалась, никто не
знает.  Председателя правления никанора ивановича нету, пролеж-
нева нету!                                                     
     Выходило что-то совершенно несусветимое: пропала вся голов-
ка  администрации,  вчера был страшный скандальный сеанс, а кто
его проводил и по чьему наущению- неизвестно.                 
     А  дело  тем  временем шло к полудню, когда должна была от-
крыться касса. Но об этом, конечно, не могло быть и разговвора!
На  дверях варьете тут же был вывешен громадный кусок картона с
надписью:"Сегодняшний спектакль отменяется". В очереди началось
  волнение,  начиная  с  головы  ее,  но, она все-таки стала раз-
  рушаться,  и через час примерно от нее на садовой не осталось и
  следа.  Следствие отбыло для того, чтобы продолжать свою работу
  в  другом месте, служащих отпустили, оставив только дежурных, и
  двери варьете заперли.
      Бухгалтеру  василию степановичу предстояло срочно выполнить
  две  задачи.  Во-первых, с"Ездить в комисию зрелищ и увеселений
  облегченного  типа  с докладом о вчерашних происшествиях, а во-
  вторых,  побывать  в финзрелищном секторе для того, чтобы сдать
  вчерашнюю кассу - 21711 рублей.
      Аккуратный  и  исполнительный  василий  степанович упаковал
  деньги  в  газетную  бумагу, бечевкой перекрестил пакет, уложил
  его в портфель и, прекрасно зная инструкцию, направился, конеч-
  но, не к автобусу или трамваю, а к таксомоторной стоянке.
      Лишь  только шоферы трех машин увидели пассажира, спешашего
  на стоянку с туго набитым портфелем, как все трое из-под носа у
  него уехали пустыми, почему-то при этом злобно оглядываясь.
      Пораженный этим обстоятельством бухгалтер долгое время сто-
  ял столбом, соображая, что бы это значило.
      Минуты  через  три  подкатила  пустая машина, и лицо шофера
  сразу перекосилось, лишь только он увидел пассажира.
      -  Свободна  машина?-  Изумленно  кашлянув, спросил василий
  степанович.
      -  Деньги  покажите, - со злобой ответил шофер, не глядя на
  пассажира.
      Все  более поражаясь, бухгалтер, зажав драгоценный портфель
  под мышкой, вытащил из бумажника червонец и показал его шоферу.
      - Не поеду!- Кратко сказал тот.
      -  Я извиняюсь...- Начал было бухгалтер, но шофер его пере-
  бил:
      - трешки есть?
      Совершенно  сбитый с толку бухгалтер вынул из бумажника две
  трешки и показал шоферу.
      - Садитесь, - крикнул тот и хлопнул по флажку счетчика так,
  что чуть не сломал его.- Поехали.
      - Сдачи, что ли, нету?- Робко спросил бухгалтер.
      - Полный карман сдачи!- Заорал шофер, и в зеркальце отрази-
  лись  его  наливающиеся  кровью  глаза, - третий случай со мной
  сегодня.  Да  и  с  другими то же было. Дает какой-то сукин сын
  червонец,  я ему сдачи- четыре пятьдесят... Вылез, сволочь! Ми-
  нут  через  пять смотрю вместо червонца бумажка с нарзанной бу-
  тылки!-  Тут шофер произнес несколько непечатных слов.- Другой-
  за  зубовской.  Червонец.  Даю сдачи три рубля. Ушел! Я полез в
  кошелек,  а  оттуда пчела - тяп за палец! Ах ты!..- Шофер опять
  вклеил  непечатные слова, - а червонца нету. Вчера в этом варь-
  ете (непечатные слова) какая-то гадюка фокусник сеанс с червон-
  цами сделал (непечатные слова).
      Бухгалтер обомлел, с"ежился и сделал такой вид, как будто и
  самое  слово  "Варьете" он слышит впервые, а сам подумал: "Ну и
  ну!.."
      Приехав  куда  нужно, расплатившись благополучно, бухгалтер
  вошел  в  здание  и  устремился по коридору туда, где находился
  кабинет  заведующего,  и  уже по дороге понял, что попал не во-
  время.  Какая-то  суматоха царила в канцелярии зрелищной комис-
  сии. Мимо бухгалтера пробежала курьерша со сбившимся на затылок
  платочком и вытаращенными глазами.
      -  Нету, нету, нету, милые мои!- Кричала она, обращаясь не-
  известно к кому, - пиджак и штаны тут, а в пиджаке ничего нету!
      Она  скрылась в какой-то двери, и тут же за ней послышались
  звуки  битья  посуды.  Из секретарской комнаты выбежал знакомый
  бухгалтеру  заведующий первым сектором комиссии, но был в таком
  состоянии, что бухгалтера не узнал, и скрылся бесследно.
     Потрясенный  всем  этим бухгалтер дошел до секретарской ко-
мнаты, являвшейся преддверием кабинета председателя комиссии, и
здесь окончательно поразился.                                 
     Из-за  закрытой двери кабинета доносился грозный голос, не-
сомненно  пренадлежащий  прохору петровичу- председателю комис-
сии."Распекает,  что ли, кого?"- Подумал смятенный бухгалтер и,
оглянувшись, увидел другое: в кожаном кресле, закинув голову на
спинку,  безудержно рыдая, с мокрым платком в руке, лежала, вы-
тянув  ноги  почти  до  середины секретарской, личный секретарь
прохора петровича- красавица анна ричардовна.                 
     Весь подбородок анны ричардовна был вымазан губной помадой,
а по персиковым щекам ползли с ресниц потоки раскисшей краски.
     Увидев,  что  кто-то вошел, анна ричардовна вскочила, кину-
лась  к бухгалтеру, вцепилась в лацканы его пиджака, стала тря-
сти бухгалтера и кричать:                                     
     -  слава  богу! Нашелся хоть один храбрый! Все разбежались,
все  предали! Идемте, идемте к нему, я не знаю, что делать!- И,
продолжая рыдать, она потащила бухгалтера в кабинет.           
     Попав в кабинет, бухгалтер первым долгом уронил портфель, и
все мысли в его голове перевернулись кверху ногами. И надо ска-
зать, было от чего.                                           
     За  огромным  столом  с  огромной чернильницей сидел пустой
костюм  и  не обмакнутым в чернила сухим пером водил по бумаге.
Костюм  был при галстуке, из кармашка костюма торчало самопишу-
щее  перо,  но  над воротником не было ни шеи, ни головы, равно
как  из  манжет не выглядывали кисти рук. Костюм был погружен в
работу и совершенно не замечал той кутерьмы, что царила кругом.
Услыхав,  что  кто-то  вошел,  костюм откинулся в кресле, и над
воротником  прозвучал  хорошо знакомый быхгалтеру голос прохора
петровича:                                                     
     -  в  чем дело? Ведь на дверях же написано, что я не прини-
маю.                                                           
     Красавица секретарь взвизгнула и, ломая руки, вскричала:   
     - вы видите? Видите?! Нету его! Нету! Верните его, верните!
     Тут  в  дверь кабинета кто-то сунулся, охнул и вылетел вон.
Бухгалтер  почувствовал,  что ноги его задрожали, и сел на кра-
ешек  стула, но не забыл поднять портфель. Анна ричардовна пры-
гала вокруг бухгалтера, терзая его пиджак, и вскрикивала:     
     -  я всегда, всегда останавливала его, когда он чертыхался!
Вот  и  дочертыхался,  -  тут красавица подбежала к письменному
столу и музыкальным нежным голосом, немного гнусавым после пла-
ча, воскликнула:                                               
     - проша! Где вы?                                           
     -  Кто  вам  тут "Проша"?- Осведомился надменно костюм, еще
глубже заваливаясь в кресле.                                   
     - Не узнает! Меня не узнает! Вы понимаете?- Взрыдала секре-
тарь.
     -  Попрошу не рыдать в кабинете!- Уже злясь, сказал вспыль-
чивый  костюм  в полоску и рукавом подтянул к себе свежую пачку
бумаг, с явной целью поставить на них резолюцию.               
     -  Нет, не могу видеть этого, нет, не могу!- Закричала анна
ричардовна и выбежала в секретарскую, а за нею как пуля вылетел
и бухгалтер.                                                   
     -  Вообразите,  сижу,  - рассказывала, трясясь от волнения,
анна  ричардовна, снова вцепившись в рукав бухгалтера, - и вхо-
дит  кот.  Черный, здоровый, как бегемот. Я, конечно, кричу ему
"Брысь!".  Он- вон, а вместо него входит толстяк, тоже с какой-
то  кошачьей  мордой, и говорит: "Это что же вы, гражданка, по-
сетителям  "брысь" Кричите?" И прямо шасть к прохору петровичу,
я конечно, за ним, кричу: "Вы с ума сошли?" А он, наглец, прямо
к  прохору петровичу и садится против него в кресло! Ну, тот...
Он  -  добрейшей  души  человек, но нервный. Вспылил! Не спорю.
  Нервозный  человек,  работает как вол, вспылил. "Вы чего, гово-
  рит, без доклада влезаете?" А тот нахал, вообразите, развалился
  в  кресле  и говорит, улыбаясь: "А я, говорит, с вами по дельцу
  пришел  потолковать".  Прохор  петрович  вспылил опять-таки: "Я
  занят  !"  А  тот, подумайте только, отвечает: "Ничем вы не за-
  няты..."  А?  Ну,  тут  уж, конечно, терпение прохора петровича
  лопнуло,  и  он вскричал: "Да что ж это такое? Вывести его вон,
  черти  б  меня  взяли!" А тот, вообразите, улыбнулся и говорит:
  "Черти  чтоб  взяли?  А что ж, это можно!" И, трах, я не успела
  вскрикнуть,  смотрю:  нету  этого с кошачьей мордой и си... Си-
  дит...  Костюм...  Геее!- Распялив совершенно потерявший всякие
  очертания рот, завыла анна ричардовна.
      Подавившись  рыданием,  она перевела дух, но понесла что-то
  уж совсем несообразное:
      -  и пишет, пишет, пишет! С ума сойти! По телефону говорит!
  Костюм! Все разбежались, как зайцы!
      Бухгалтер  только стоял и трясся. Но тут судьба его выручи-
  ла.  В секретарскую спокойно деловой походкой входила милиция в
  составе  двух  человек. Увидев их, красавица зарыдала еще пуще,
  тыча рукою в дверь кабинета.
      -  Давайте  не  будем  рыдать, гражданка, - спокойно сказал
  первый,  а  бухгалтер, чувствуя что он здесь совершенно лишний,
  выскочил  из секретарской и через минуту был уже на свежем воз-
  духе. В голове у него был какой-то сквозняк, гудело, как в тру-
  бе, и в этом гудении слышались клочки капельдинерских рассказов
  о  вчерашнем коте, который принимал участие в сеансе, "Э-ге-ге?
  Да уж не наш ли это котик?"
      Не  добившись толку в комиссии, добросовестный василий сте-
  панович  решил побывать в филиале ее, помещавшемся в ваганьков-
  ском переулке. И чтобы успокоить себя немного, проделал путь до
  филиала пешком.
      Городской  зрелищный филиал помещался в облупленном от вре-
  мени особняке в глубине двора и знаменит был своими порфировыми
  колоннами в вестибюле
      но  не  колонны поражали в этот день посетителей филиала, а
  то, что происходило под ними.
      Несколько посетителей стояли в оцепенении и глядели на пла-
  чущую  барышню,  сидевшую за столиком, на котором лежала специ-
  альная  зрелищная  литература,  продаваемая  барышней. В данный
  момент барышня никому ничего не предлагала из этой литературы и
  на  участливые  вопросы  только  отмахивалась,  а в это время и
  сверху,  и снизу, и сбоков, из всех отделов филиала сыпался те-
  лефонный  звон,  по крайней мере, двадцати надрывавшихся апара-
  тов.
      Поплакав, барышня вдруг вздрогнула, истерически крикнула:
      - вот опять!- И неожиданно запела дрожащим сопрано:

                 славное море священный байкал...

      Курьер показавшийся на лестнице, погрозил кому-то кулаком и
  запел вместе с барышней незвучным, тусклым баритоном:

                 славен корабль, омулевая бочка!..

      К  голосу  курьера присоединились дальние голоса, хор начал
  разрастаться,  и,  наконец, песня загремела во всех углах фили-
  ала.  В ближайшей комнате N 6, где помещался счетно-проверочный
  отдел,  особенно  выделялась  чья-то мощная с хрипотцой октава.
  Аккомпанировал хору усиливающийся треск телефонных аппаратов.

              Гей, баргузин... Пошевеливай вал!..-             
                                                               
Орал курьер на лестнице.                                       
     Слезы  текли по лицу девицы, она пыталась стиснуть зубы, но
рот  ее  раскрывался сам собою, и она пела на октаву выше курь-
ера:                                                           
                                                               
                     молодцу быть недалечко!                   
                                                               
     Поражало  безмолвных  посетителей  филиала то, что хористы,
рассеяные  в  разных местах, пели очень складно, как будто весь
хор стоял, не спуская глаз с невидимого дирижера.             
     Прохожие  в  ваганьковском останавливались у решетки двора,
удивляясь веселью, царящему в филиале.                         
     Как  только первый куплет пришел к концу, пение стихло вне-
запно,  опять-таки  как бы по жезлу дирижера. Курьер тихо выру-
гался и скрылся. Тут открылись парадные двери, и в них появился
гражданин  в летнем пальто, из-под которого торчали полы белого
халата, а с ним милиционер.                                   
     -  Примите меры, доктор, умоляю, - истерически крикнула де-
вица.                                                         
     На  лестницу выбежал секретарь филиала и, видимо, сгорая от
стыда и смущения, заговорил, заикаясь:                         
     -  видите ли, доктор, у нас случай массового какого-то гип-
ноза...  Так  вот, необходимо..- Он не докончил фразы, стал да-
виться словами и вдруг запел тенором:                         
                                                               
                       шилка и нерчинск...                     
                                                               
     -  Дурак!-  Успела выкрикнуть девица, но не об"Яснила, кого
ругает,  а вместо этого вывела насильственную руладу и сама за-
пела про шилку и нерчинск.                                     
     - Держите себя в руках! Перестаньте петь!- Обратился доктор
к секретарю.                                                   
     По всему было видно, что секретарь и сам бы отдал что угод-
но,  чтобы перестать петь, да перестать-то он не мог и вместе с
хором  донес  до  слуха  прохожих в переулке весть о том, что в
дебрях  его  не тронул прожорливый зверь и пуля стрелков не до-
гнала!                                                         
     Лишь  только куплет кончился, девица первая получила порцию
валерианки от врача, а затем он побежал за секретарем к другим-
поить и их.                                                   
     - Простите, гражданочка, - вдруг обратился василий степано-
вич к девице, - кот к вам черный не заходил?                   
     -  Какой там кот?- В злобе закричала девица, - осел у нас в
филиале сидит, осел!- И, прибавив к этому:- пусть слышит! Я все
расскажу, - действительно рассказала о том, что случилось.     
     Оказалось,  что заведующий городским филиалом, "вконец раз-
валивши  облегченные  развлечения"  (По словам девицы), страдал
манией организации всякого рода кружков.                       
     - Очки втирал начальству!- Орала девица.                   
     В течение года заведующий успел организовать кружок по изу-
чению  лермонтова,  шахматно-шашечный, пинг-понга и кружок вер-
ховой  езды.  К  лету  угрожал  организацией  кружка  гребли на
пресных водах и кружка альпинистов.                           
     И  вот  сегодня,  в  обеденный  перерыв, входит он, заведу-
ющий...                                                       
     -  И  ведет  под руку какого-то сукина сына, - рассказывала
девица,  - неизвестно откуда взявшегося, в клетчатых брючонках,
в треснутом пенсне и... Рожа совершенно невозможная!           
     И  тут  же,  по  рассказу  девицы,  отрекомендовал его всем
обедавшим в столовой филиала как видного специалиста по органи-
  зации хоровых кружков.
      Лица  будущих  альпинистов помрачнели, но заведующий тут же
  призвал  всех к бодрости, а специалист и пошутил, и поострил, и
  клятвенно  заверил,  что времени пение берет самую малость, по-
  льзы от этого пения, между прочим, целый вагон.
      Ну, конечно, как сообщила девица, первыми выскочили фанов и
  косарчук,  известнейшие  филиальские подхалимы, и об"явили, что
  записываются.  Тут  остальные  служащие убедились, что пения не
  миновать,  пришлось  записываться  и им в кружок. Петь решили в
  обеденном  перерыве,  так  как  все остальное время было занято
  лермонтовым   и   шашками.  Заведующий,  чтобы  подать  пример,
  об"Явил,  что  у  него тенор, и далее все пошло, как в скверном
  сне. Клетчатый специалист хормейстер проорал:
      -  до-ми-соль-до!-  Вытащил наиболее застенчивых из-за шка-
  фов,  где они пытались спастись от пения, косарчуку сказал, что
  у него абсолютный слух, завыл, заскулил, просил уважать старого
  регента  певуна,  стучал  камертоном по пальцам, умоляя грянуть
  "славное море".
      Грянули.  И  славно  грянули. Клетчатый, действительно, по-
  нимал  свое  дело.  Допели первый куплет. Тут регент извинился,
  сказал: "я на минутку"- И... Изчез. Думали, что он действитель-
  но  вернется через минутку. Но прошло и десять минут, а его не-
  ту. Радость охватила филиальцев - сбежал.
      И  вдруг как-то сами собой запели второй куплет, всех повел
  за  собой косарчук у которого, может быть и не было абсолютного
  слуха,  но  был довольно приятный высокий тенор. Спели- регента
  нету! Двинулись по свои местам, но не успели сесть, как, против
  своего  желания,  запели.  Остановить, - но не тут-то было. По-
  молчат  минуты  три  и  опять грянут. Помолчат- грянут! Тут со-
  образили,  что  беда.  Заведующий  заперся у себя в кабинете от
  сраму.
      Тут  девицын  рассказ прервался. Ничего валерианка не помо-
  гла.
      Через четверть часа к решетке в ваганьковском под"ехали три
  грузовика,  и  на них погрузился весь состав филиала во главе с
  заведующим.
      Лишь только первый грузовик, качнувшись в воротах, выехал в
  переулок,  служащие, стоящие на платформе и держащие друг друга
  за  плечи,  раскрыли  рты, и весь переулок огласился популярной
  песней.  Второй  грузовик  подхватил,  а за ним и третий. Так и
  поехали. Прохожие, бегущие по своим делам, бросали на грузовики
  лишь  беглый взгляд, ничуть не удивляясь и полагая, что это эк-
  скурсия едет за город. Ехали, действительно, за город, но толь-
  ко не на экскурсию, а в клинику профессора стравинского.
      Через  полчаса  совсем потерявший голову бухгалтер добрался
  до  финзрелищного сектора, надеясь наконец избавиться от казен-
  ных  денег. Уже ученый опытом, он прежде всего осторожно загля-
  нул  в  продолговатый  зал, где за матовыми стеклами с золотыми
  надписями  сидели  служащие.  Никаких признаков тревоги или бе-
  зобразия бухгалтер здесь не обнаружил. Было тихо, как и полага-
  ется в приличном учереждении.
      Василий степанович всунул голову в то окошечко, над которым
  было написано: "Прием сумм", - поздоровался с каким-то незнако-
  мым ему служащим и вежливо попросил приходный ордерок.
      - А вам зачем?- Спросил служащий в окошечке.
      Бухгалтер изумился.
      - Хочу сдать сумму. Я из варьете.
      -  Одну минутку, - ответил служащий и мгновенно закрыл сет-
  кой дыру в стекле.
      "Странно!"- Подумал бухгалтер. Изумление его было совершен-
  но  естественно.  Впервые  в жизни он встретился с таким обсто-
  ятельством.  Всем известно, как трудно получить деньги; к этому
всегда  могут найтись препятствия. Но в тридцатилетней практике
бухгалтера  не  было случая, чтобы кто-нибудь, будь то юридиче-
ское или частное лицо, затруднялся бы принять деньги.         
     Но наконец сеточка отодвинулась, и бухгалтер опять прильнул
к окошечку.                                                   
     - А у вас много ли?- Спросил служащий.                     
     - Двадцать одна тысяча семьсот одинадцать рублей.         
     -  Ого!-  Почему-то иронически протянул служащий и протянул
бухгалтеру зеленый листок.                                     
     Хорошо  зная  форму,  бухгалтер  мигом заполнил его и начал
развязывать веревочку на пакете. Когда он распаковал свой груз,
в глазах у него зарябило, он что-то промычал болезненно.       
     Перед  глазами  его замелькали иностранные деньги. Тут были
пачки  канадских долларов, английских фунтов, голландских гуль-
денов, латвийских лат, эстонских крон...                       
     -  Вот  он,  один из этих штукарей из варьете, - послышался
грозный  голос над онемевшим бухгалтером. И тут же василия сте-
пановича арестовали.

0

8

Глава 18
                                                               
                                            неудачливые визитеры
                                                               
                                                               
                                                               
     в  то  самое время, как старательный бухгалтер несся в так-
сомоторе,  чтобы  нарваться на самопишущий костюм, из плацкарт-
ного  мягкого вагона N 9 киевского поезда, пришедшего в москву,
в числе других вышел пассажир с маленьким фибровым чемоданчиком
в  руке. Пассажир был не кто иной, как дядя покойного берлиоза,
максимилиан  андреевич поплавский, экономист-плановик, прожива-
ющий  в  киеве  на  бывшей институтской улице. Причиной приезда
максимилиана  андреевича  в москву была полученная им позавчера
поздним  вечером телеграмма следующего содержания: "Меня только
что зарезало трамваем на патриарших. Похороны пятницу, три часа
дня. Приезжай. Берлиоз"                                       
     максимилиан  андреевич  считался,  и  заслуженно,  одним из
умнейших  людей  в  киеве. Но и самого умного человека подобная
телеграмма  может поставить в тупик. Раз человек телеграфирует,
что его зарезало, то ясно, что его зарезало не насмерть. Но при
чем  же  тогда  похороны?  Или  он  очень плох и предвидит, что
умрет?  Это возможно, но в высшей степени странна эта точность-
откуда  он  так-таки  знает, что хоронить его будут в пятницу в
три  часа дня? Удивительная телеграмма! Однако умные люди на то
и  умны,  чтобы  разбираться  в запутанных вещах. Очень просто.
Произошла  ошибка,  и депешу передали исковерканной. Слово "Ме-
ня",  без  сомнения,  попало  сюда из другой телеграммы, вместо
слова  "Берлиоза", которое приняло вид "Берлиоз" и попало в ко-
нец  телеграммы.  С такой поправкой смысл телеграммы становился
ясен, но, конечно, трагичен.                                   
     Когда  утих взрыв горя, поразивший супругу максимилиана ан-
дреевича, тот немедленно стал собираться в москву.             
     Надлежит  открыть  одну  тайну максимилиана андреевича. Нет
спору, ему было жаль племянника жены, погибшего в расцвете лет.
Но,  конечно, как человек деловой, он понимал, что никакой осо-
бенной надобности в его присутствии на похоронах нету. И тем не
менее  максимилиан  андреевич  очень  спешил в москву. В чем же
было  дело?  В  одном- в квартире. Квартира в москве? Это серь-
езно.  Неизвестно  почему, но киев не нравился максимилиану ан-
дреевичу,  и  мысль  о переезде в москву настолько точила его в
последнее  время,  что он стал даже худо спать. Его не радовали
  весенние  разливы днепра, когда, затопляя острова на низком бе-
  регу,  вода сливалась с горизонтом. Его не радовал тот потряса-
  ющий по красоте вид, что открывался от подножия памятника князю
  владимиру.  Его не веселили солнечные пятна, играющие весною на
  кирпичных  дорожках  владимирской горки. Ничего этого он не хо-
  тел, он хотел одного- переехать в москву.
      Об"Явления  в  газетах  об  обмене квартиры на институтской
  улице  в  киеве  на меньшую площадь в москве не давали никакого
  результата. Желающих не находилось, а если они и находились, то
  их предложения были недобросовестны.
      Телеграмма  потрясла  максимилиана  андреевича. Это был мо-
  мент,  который упустить было бы грешно. Деловые люди знают, что
  такие моменты не повторяются.
      Словом,  невзирая  ни на какие трудности, нужно было суметь
  унаследовать квартиру племянника на садовой. Да, это было слож-
  но,  очень  сложно, но сложности эти нужно было во что бы то ни
  стало  преодолеть.  Опытный максимилиан андреевич знал, что для
  этого  первым  и  непременным  шагом должен быть следующий шаг:
  нужно  во  что  бы то ни стало, хотя бы временно, прописаться в
  трех комнатах покойного племянника.
      В пятницу днем максимилиан андреевич вошел в дверь комнаты,
  в  которой  помещалось домоуправление дома N 302-бис по садовой
  улице в москве.
      В узенькой комнате, где на стенах висел старый плакат, изо-
  бражавший  в нескольких картинках способы оживления утонувших в
  реке,  за  деревянным столом в полном одиночестве сидел средних
  лет небритый человек с встревоженными глазами.
      - Могу ли я видеть председателя правления?- Вежливо осведо-
  мился  экономист-плановик, снимая шляпу и ставя свой чемоданчик
  на порожний стул.
      Этот,  казалось  бы, простенький вопрос почему-то расстроил
  сидящего, так что он даже изменился в лице. Кося в тревоге гла-
  зами, он пробормотал невнятно, что председателя нету.
      -  Он на квартире у себя?- Спросил поплавский- у меня сроч-
  нейшее дело.
      Сидящий  ответил опять-таки очень несвязно. Но всегда можно
  было догадаться, что председателя на квартире нету.
      - А когда он будет?
      Сидящий  ничего  не  ответил на это и с какою-то тоской по-
  глядел в окно.
      "Ага!"-  Сказал  сам  себе умный поплавский и осведомился о
  секретаре.
      Странный  человек за столом даже побагровел от напряжения и
  сказал невнятно опять-таки, что секретаря тоже нету... Когда он
  придет, неизвестно и... Что секретарь болен...
      "Ага!.."- Сказал себе поплавский, - но кто-нибудь же есть в
  правлении?
      - Я, слабым голосом отозвался человек.
      -  Видите ли, - внушительно заговорил поплавский, - я явля-
  юсь  единственным наследником покойного берлиоза, моего племян-
  ника,  погибшего,  как  известно,  на патриарших, - и я обязан,
  согласно  закону,  принять  наследство,  заключающееся  в нашей
  квартире номер пятьдесят...
      - Не в курсе я, товарищ, - тоскливо перебил человек.
      -  Но  позвольте, - звучным голосом сказал поплавский, - вы
  член правления и обязаны...
      И  тут  в комнату вошел какой-то гражданин. При виде вошед-
  шего сидящий за столом побледнел.
      - Член правления пятнажко?- Спросил у сидящего вошедший.
      - Я, - чуть слышно ответил тот.
      Вошедший  что-то прошептал сидящему, и тот, совершенно рас-
  строенный,  поднялся со стула, и через несколько секунд поплав-
ский остался один в пустой комнате правления.                 
     "Эх,  какое  осложнение!  И нужно ж было, чтоб их всех сра-
зу..."-  С досадой думал поплавский, пересекая асфальтовый двор
и спеша в квартиру N 50.                                       
     Лишь  только  экономист-плановик позвонил, дверь открыли, и
максимилиан  андреевич вошел в полутемную переднюю. Удивило его
несколько  то  обстоятельство,  что непонятно было, кто ему от-
крыл:  в  передней  никого не было, кроме громаднейшего черного
кота, сидящего на стуле.                                       
     Максимилиан  андреевич  покашлял,  потопал  ногами, и когда
дверь  кабинета  открылась,  и  в переднюю вышел коровьев, мак-
симилиан андреевич поклонился ему вежливо, но с достоинством, и
сказал:                                                       
     - моя фамилия поплавский. Я являюсь дядей...               
     Не  успел  он  договорить, как коровьев выхватил из кармана
грязный платок, уткнулся в него носом и заплакал.             
     -... Покойного берлиоза...                                 
     -  Как  же,  как  же, - перебил коровьев, отнимая платок от
лица.-  Я как только глянул на вас, догадался, что это вы!- Тут
он  затрясся от слез и начал вскрикивать:- горе-то, а? Ведь это
что ж такое делается? А?                                       
     - Трамваем задавило?- Шепотом спросил поплавский.         
     -  Начисто, - крикнул коровьев, и слезы побежали у него из-
под  пенсне потоками, - начисто! Я был свидетелем. Верите- раз!
Голова  прочь! Правая нога- хрусть, пополам! Левая- хрусть, по-
полам!  Вот до чего эти трамваи доводят!- И, будучи, видимо, не
в  силах  сдержать  себя, коровьев клюнул носом в стену рядом с
зеркалом и стал содрогаться в рыданиях.                       
     Дядя берлиоза был искренне поражен поведением неизвестного.
"Вот,  говорят,  не бывает в наш век сердечных людей!"- Подумал
он, чувствуя, что у него самого начинают чесаться глаза. Однако
в то же время неприятное облачко набежало на его душу, и тут же
мелькнула  змейкой  мысль о том, что не прописался ли этот сер-
дечный  человек уже в квартире покойного, ибо и такие примеры в
жизни бывали.                                                 
     -  Простите,  вы были другом моего покойного миши?- Спросил
он,  утирая  рукавом левый сухой глаз, а правым изучая потряса-
емого  печалью коровьева. Но тот до того разрыдался, что ничего
нельзя  было  понять  кроме повторяющихся слов "хрусть- и попо-
лам!". Нарыдавшись вдоволь, коровьев отлепился наконец от стен-
ки и вымолвил:                                                 
     -  нет,  не  могу больше! Пойду приму триста капель эфирной
валерьянки!-  И,  повернув к поплавскому совершенно заплаканное
лицо, добавил:- вот они, трамваи-то!                           
     - Я извиняюсь, вы мне дали телеграмму?- Спросил максималиан
андреевич,  мучительно думая о том, кто бы мог быть этот удиви-
тельный плакса.                                               
     - Он!- Ответил коровьев и указал пальцем на кота.         
     Поплавский вытаращил глаза, полагая, что ослышался.       
     -  Нет, не в силах, нет мочи, - шмыгая носом, продолжал ко-
ровьев,  - как вспомню: колесо по ноге... Одно колесо пудов де-
сять  весит... Хрусть! Пойду лягу в постель, забудусь сном, - и
тут он исчез из передней.                                     
     Кот  же шевельнулся, прыгнул со стула, стал на задние лапы,
подбоченился, раскрыл пасть и сказал:                         
     - ну, я дал телеграмму! Дальше что?                       
     У  максимилиана андреевича сразу закружилась голова, руки и
ноги отнялись, он уронил чемодан и сел на стул напротив кота. 
     -  Я,  кажется,  русским  языком спрашиваю, - сурово сказал
кот, - дальше что?                                             
     Но поплавский не дал никакого ответа.                     
            - Паспорт!- Тявкнул кот и протянул пухлую лапу.
      Ничего  не соображая и ничего не видя, кроме двух искр, го-
  рящих  в  кошачьих  глазах, поплавский выхватил из кормана пас-
  порт,  как  кинжал. Кот снял с подзеркального стола очки в тол-
  стой  черной  оправе,  надел  их на морду, отчего сделалася еще
  внушительнее, и вынул из прыгающей руки поплавского паспорт.
      "Вот  интересно:  упаду  я в обморок или нет?"- Подумал по-
  плавский. Издалека доносились всхлипывания коровьева, вся пере-
  дняя  наполнилась запахом эфира, валерьянки и еще какой-то мер-
  зости.
      - Каким отделением выдан документ?- Спросил кот, всматрива-
  ясь в страницу. Ответа не последовало.
      -  Четыреста двенадцатым, - сам себе сказал кот, водя лапой
  по паспорту, который он держал кверху ногами, - ну да, конечно!
  Мне  это отделение известно! Там кому попало выдают паспорта! А
  я  б, например, не выдал такому, как вы! Глянул бы только раз в
  лицо  и  моментально  отказал бы!- Кот до того рассердился, что
  швырнул  паспорт на пол.- Ваше присутствие на похоронах отменя-
  ется,  - продолжал кот официальным голосом.- Потрудитесь уехать
  к месту жительства.- И рявкнул в дверь:- азазелло!
      На  его  зов  в переднюю выбежал маленький, прихрамывающий,
  обтянутый  черным  трико,  с  ножом, засунутым за кожаный пояс,
  рыжий, с желтым клыком, с бельмом на левом глазу.
      Поплавский  почувствовал,  что ему не хватает воздуха, под-
  нялся со стула и попятился, держась за сердце.
      - Азазелло, проводи!- Приказал кот и вышел из передней.
      - Поплавский, - тихо прогнусил вошедший, - надеюсь, уже все
  понятно?
      Поплавский кивнул головой.
      -  Возвращайся  немедленно  в киев, - продолжал азазелло, -
  сиди  там тише воды, ниже травы и ни о каких квартирах в москве
  не мечтай, ясно?
      Этот  маленький,  доводящий до смертного страха поплавского
  своим  клыком, ножом и кривым глазом, доходил экономисту только
  до плеча, но действовал энергично, складно и организованно.
      Прежде  всего  он  поднял  паспорт и подал его максимилиану
  андреевичу,  и  тот принял книжечку мертвой рукой. Затем имену-
  емый  азазелло  одной  рукой  поднял  чемодан, другой распахнул
  дверь  и,  взяв  под  руку дядю берлиоза, вывел его на площадку
  лестницы.  Поплавский  прислонился  к  стене. Без всякого ключа
  азазелло  открыл чемодан, вынул из него громадную черную курицу
  без  одной  ноги, завернутую в промаслившуюся газету, и положил
  ее  на  площадке.  Затем вытащил две пары белья, бритвенный ре-
  мень, какую-то книжку и футляр и все это спихнул ногой в пролет
  лестницы,  кроме  курицы. Туда же полетел и опустевший чемодан.
  Слышно  было,  как он грохнулся внизу и, судя по звуку, от него
  отлетела крышка.
      Затем  рыжий  разбойник  ухватил за ногу курицу и всей этой
  курицей  плашмя крепко и страшно так ударил по шее поплавского,
  что туловище курицы отскочило, а нога осталось в руке азазелло.
  Все смешалось в доме облонских, как справеливо выразился знаме-
  нитый  писатель лев толстой. Именно так и сказал бы он в данном
  случае. Да! Все смешалось в глазах у поплавского. Длинная искра
  пронеслась  у него перед глазами, затем сменилась какой-то тра-
  урной  змеей, погасившей на мгновенье майский день, - и поплав-
  ский полетел вниз по лестнице, держа в руке паспорт. Долетев до
  поворота, он выбил на лестничной площадке ногою стекло в окне и
  сел на ступеньке. Мимо него пропрыгала безногая курица и свали-
  лась  в пролет. Оставшийся наверху азазелло вмиг обглодал кури-
  ную  ногу и кость засунул в боковой карманчик трико, вернулся в
  квартиру  и  с  грохотом закрылся. В это время снизу стали слы-
  шаться осторожные шаги подымающегося человека.
     Пробежав  еще один пролет, поплавский сел на деревянный ди-
ванчик на площадке и перевел дух.                             
     Какой-то  малюсенький пожилой человечек с необыкновенно пе-
чальным  лицом,  в чесунчовом старинном костюме и твердой соло-
менной  шляпе  с  зеленой  лентой, подымаясь вверх по лестнице,
остановился возле поплавского.                                 
     - Позвольте вас спросить, - с грустью осведомился человечек
в чесунче, - где квартира номер пятьдесят?                     
     - Выше!- Отрывисто ответил поплавский.                     
     -  Покорнейше  вас  благодарю,  гражданин, - так же грустно
сказал человечек и пошел вверх, а поплавский поднялся и побежал
вниз.                                                         
     Возникает  вопрос,  уж  не  в милицию ли спешил максимилиан
андреевич  жаловаться  на  разбойников, учинивших над ним дикое
насилие  среди  бела дня? Нет, ни в коем случае, это можно ска-
зать  уверенно. Войти в милицию и сказать, что вот, мол, сейчас
кот  в  очках читал мой паспорт, а потом человек в трико, с но-
жом...  Нет  граждане,  максималиан андреевич был действительно
умным человеком!                                               
     Он  был  уже  внизу  и увидел у самой выходной двери дверь,
ведущую  в  какую-то  каморку. Стекло в этой двери было выбито.
Поплавский спрятал паспорт в карман, оглянулся, надеясь увидеть
выброшенные вещи. Но их не было и следа. Поплавский сам удивил-
ся,  насколько  мало  его это огорчило. Его занимала другая ин-
тересеная  и соблазнительная мысль- проверить на этом человечке
еще  раз  проклятую квартиру. В самом деле, раз он справлялся о
том,  где она находится, значит, шел в нее впервые. Стало быть,
он сейчас направлялся непосредственно в лапы той компаниии, что
засела  в  квартире  N 50. Что-то подсказывало поплавскому, что
человечек  этот очень скоро выйдет из квартиры. Ни на какие по-
хороны  никакого племянника максималиан андреевич, конечно, уже
не  собирался, а до поезда в киев времени было достаточно. Эко-
номист  оглянулся и нырнул в каморку. В это время далеко вверху
стукнула  дверь.  "Это  он вошел!"- С замиранием сердца подумал
поплавский.  В каморке было прохладно, пахло мышами и сапогами.
Максимилиан  андреевич  уселся на каком-то деревянном обрубке и
решил  ждать. Позиция была удобная, из каморки прямо была видна
выходная дверь шестого парадного.                             
     Однако  ждать пришлось дольше, чем полагал киевлянин. Лест-
ница  все  время была почему-то пустынна. Слышно было хорошо, и
наконец в пятом этаже стукнула дверь. Поплавский замер. Да, его
шажки.  "Идет  вниз". Открылась дверь этажом пониже. Шажки сти-
хли.  Женский  голос.  Голос  грустного человека... Да, это его
голос...  Произнес  что-то  вроде "оставь, христа ради...". Ухо
поплавского  торчало в разбитом стекле. Это ухо уловило женский
смех.  Быстрые  и  бойкие шаги вниз; и вот мелькнула спина жен-
щины.  Эта женщина с клеенчатой зеленой сумкой в руках вышла из
под"езда во двор. А шажки того человечка возобновились. "Стран-
но, он назад возвращается в квартиру! Уж не из этой ли шайки он
сам?  Да, возвращается. Вон опять наверху открыли дверь. Ну что
же, подождем еще".                                             
     На  этот  раз  пришлось  ждать недолго. Звуки двери. Шажки.
Шажки  стихли.  Отчаянный  крик. Мяуканье кошки. Шажки быстрые,
дробные, вниз, вниз, вниз!                                     
     Поплавский  дождался.  Крестясь, и что-то бормоча, пролетел
печальный  человек, без шляпы, с совершенно безумным лицом, ис-
царапаной лысиной и совершенно мокрых штанах. Он начал рвать за
ручку  выходную дверь, в страхе не соображая, куда она открыва-
ется-  наружу  или вовнутрь, - наконец совладал с нею и вылетел
на солнце во двор.                                             
     Проверка  квартиры  была  произведена; не думая больше ни о
покойном  племяннике, ни о квартире, содрогаясь при мысли о той
  опасности, которой он подвергался, максимилиан андреевич, шепча
  только два слова: "Все понятно! Все понятно!"- Выбежал во двор.
  Через несколько минут троллейбус уносил экономиста-плановика по
  направлению к киевскому вокзалу.
      С  маленьким  же человечком, пока экономист сидел в каморке
  внизу, приключилась неприятнейшая история. Человечек был буфет-
  чиком  в варьете и назывался андрей фокич соков. Пока шло след-
  ствие в варьете, андрей фокич держался в сторонке от всего про-
  исходящего, и замечено было только одно, что он стал еще груст-
  нее,  чем был всегда вообще, и, кроме того, что он справлялся у
  курьера карпова о том, где остановился приезжий маг.
      Итак,  расставшись  на площадке с экономистом, буфетчик до-
  брался до пятого этажа и позвонил в квартиру N 50.
      Ему  открыли немедленно, но буфетчик вздрогнул, попятился и
  вошел  не сразу. Это было понятно. Открыла дверь девица, на ко-
  торой  ничего  не было, кроме кокетливого кружевного фартучка и
  белой  наколки  на  голове. На ногах, впрочем, были золотые ту-
  фельки.  Сложением девица отличалась безукоризненным, и единст-
  венным  дефектом  ее внешности можно было считать багровый шрам
  на шее.
      -  Ну что ж, входите, раз звонили!- Сказала девица, уставив
  на буфетчика зеленые распутные глаза.
      Андрей  фокич  охнул, заморгал глазами и шагнул в переднюю,
  снимая  шляпу. В это время как раз в передней зазвенел телефон.
  Бесстыжая горничная, поставив одну ногу на стул, сняла трубку с
  рычажка и сказала в нее:
      - алло!
      Буфетчик  не знал, куда девать глаза, переминался с ноги на
  ногу  и  думал: "Ай да горничная у иностранца! Тьфу ты, пакость
  какая!" И чтобы спастись от пакости, стал коситься по сторонам.
      Вся большая и полутемная передняя была загромождена необыч-
  ными  предметами  и одеянием. Так, на спинку стула наброшен был
  траурный  плащ,  подбитый  огненной  материей, на подзеркальном
  столике лежала длинная шпага с поблескивающей золотом рукоятью.
  Три  шпаги с рукоятями серебряными стояли в углу так же просто,
  как  какие-нибудь зонтики или трости. А на оленьих рогах висели
  береты с орлиными перьями.
      - Да, - говорила горничная в телефон, - как? Барон майгель?
  Слушаю.  Да!  Господин  артист  сегодня дома. Да, будет рад вас
  видеть.  Да, гости... Фрак или черный пиджак. Что? К двенадцати
  ночи.-  Закончив  разговор, горничная положила трубку и обрати-
  лась к буфетчику:- вам что угодно?
      - Мне необходимо видеть гражданина артиста.
      - Как? Так-таки его самого?
      - Его, - ответил буфетчик печально.
      -  Спрошу, - сказала, видимо колеблясь, горничная и, приот-
  крыв дверь в кабинет покойного берлиоза, доложила:- рыцарь, тут
  явился  маленький  человек, который говорит, что ему нужен мес-
  сир.
      -  А  пусть  войдет,  - раздался из кабинета разбитый голос
  коровьева.
      -  Пройдите  в  гостиную,  - сказала девица так просто, как
  будто была одета по-человечески, приоткрыла дверь в гостиную, а
  сама покинула переднюю.
      Войдя  туда,  куда  его  пригласили, буфетчик даже про дело
  свое  позабыл,  до  того его поразило убранство комнаты. Сквозь
  цветные  стекла больших окон (фантазии бесследно пропавшей юве-
  лирши)  лился необыкновенный, похожий на церковный свет. В ста-
  ринном  громадном камине, несмотря на жаркий весенний день, пы-
  лали  дрова.  А  жарко между тем нисколько не было в комнате, и
  даже наоборот, входящего охватывала какая-то погребная сырость.
  Перед  камином  на  тигровой шкуре сидел, благодушно жмурясь на
огонь,  черный котище. Был стол, при взгляде на который богобо-
язненный  буфетчик вздрогнул: стол был покрыт церковной парчой.
На  парчовой скатерти стояло множество бутылок- пузатых, запле-
сневевших и пыльных. Между бутылками поблескивало блюдо, и сра-
зу  было  видно,  что это блюдо из чистого золота. У камина ма-
ленький  рыжий,  с  ножом  за поясом, на длинной стальной шпаге
жарил  куски мяса, и сок капал в огонь, и в дымоход уходил дым.
Пахло  не только жареным, но еще какими-то крепчайшими духами и
ладаном,  от  чего  у буфетчика, уже знавшего из газет о гибели
берлиоза  и  о месте его проживания, мелькнула мысль о том, что
уж не служили ли, чего доброго, по берлиозу церковную панихиду,
каковую мысль, впрочем, он тут же отогнал от себя, как заведомо
нелепую.                                                       
     Ошеломленный буфетчик неожиданно услышал тяжелый бас:     
     - ну-с, чем я вам могу быть полезен?                       
     Тут буфетчик и обнаружил в тени того, кто был ему нужен.   
     Черный  маг  раскинулся на каком-то необьятном диване, низ-
ком,  с  разбросанными  на нем подушками. Как показалось буфет-
чику,  на артисте было только черное белье и черные же остроно-
сые туфли.                                                     
     -  Я, - горько заговорил буфетчик, - являюсь заведующим бу-
фетом театра варьете...                                       
     Артист  вытянул  вперед  руку,  на пальцах которой сверкали
камни,  как  бы заграждая уста буфетчику, и заговорил с большим
жаром:                                                         
     -  нет,  нет, нет! Ни слова больше! Ни в каком случае и ни-
когда!  В рот ничего не возьму в вашем буфете! Я, почтеннейший,
проходил вчера мимо вашей стойки и до сих пор не могу забыть ни
осетрины, ни брынзы. Драгоценный мой! Брынза не бывает зеленого
цвета,  это вас кто-то обманул. Ей полагается быть белой. Да, а
чай?  Ведь  это  же помои! Я своими глазами видел, как какая-то
неопрятная  девушка  подливала из ведра в ваш громадный самовар
сырую  воду,  а чай между тем продолжали разливать. Нет, милей-
ший, так невозможно!                                           
     -  Я  извиняюсь, - заговорил ошеломленный нападением андрей
фокич, - я не по этому делу, и осетрина здесь ни при чем.     
     - То есть как это ни при чем, если она испорчена!         
     - Осетрину прислали второй свежести, - сообщил буфетчик.   
     - Голубчик, это вздор!                                     
     - Чего вздор?                                             
     -  Вторая  свежесть-  вот что вздор! Свежесть бывает только
одна- первая, она же и последняя. А если осетрина второй свеже-
сти, то это означает, что она тухлая!                         
     -  Я  извиняюсь,  -  начал было опять буфетчик, не зная как
отделаться от придирающегося к нему артиста.                   
     - Извинить не могу, - твердо сказал тот.                   
     -  Я не по этому делу пришел, - совсем расстраиваясь прого-
ворил буфетчик.                                               
     -  Не по этому?- Удивился иностранный маг, - а какое же еще
дело могло привести вас ко мне? Если память не изменяет мне, из
лиц,  близких  вам  по  профессии, я знался только с одной мар-
китанткой,  но и то давно, когда вас не было на свете. Впрочем,
я рад. Азазелло! Табурет господину заведующему буфетом!       
     Тот,  что  жарил мясо, повернулся, причем ужаснул буфетчика
своими  клыками,  и  ловко подал ему один из темных дубовых ни-
зеньких табуретов. Других сидений в комнате не было.           
     Буфетчик вымолвил:                                         
     -  покорнейше благодарю, - и опустился на скамеечку. Задняя
ее ножка тотчас с треском подломилась, и буфетчик, охнув, боль-
но  ударился задом об пол. Падая, он поддел ногой другую скаме-
ечку,  стоявшую  перед ним, и с нее опрокинул себе на брюки по-
лную чашу красного вина.                                       
      Артист воскликнул:
      - ай! Не ушиблись ли вы?
      Азазелло  помог  буфетчику подняться, подал другое сиденье.
  Полным  горя  голосом буфетчик отказался от предложения хозяина
  снять штаны и просушить их перед огнем и, чувствуя себя невыно-
  симо  неудобно в мокром белье и платье, сел на другую скамеечку
  с опаской.
      - Я люблю сидеть низко, - проговорил артист, - с низкого не
  так опасно падать. Да, итак мы остановились на осетрине? Голуб-
  чик  мой!  Свежесть,  свежесть  и свежесть, вот что должно быть
  девизом всякого буфетчика. Да вот, не угодно ли отведать...
      Тут  в  багровом  свете из камина блеснула перед буфетчиком
  шпага,  и азазелло выложил на золотую тарелку шипящий кусок мя-
  са, полил его лимонным соком и подал буфетчику золотую двузубую
  вилку.
      - Покорнейше... Я...
      - Нет, нет, попробуйте!
      Буфетчик из вежливости положил кусочек в рот и сразу понял,
  что  жует  что-то  действительно  очень  свежее и, главное, не-
  обыкновенно вкусное. Но, прожевав душистое, сочное мясо, буфет-
  чик  едва  не подавился и не упал вторично. Из соседней комнаты
  вылетела  большая  темная птица и тихонько задела крылом лысину
  буфетчика.  Сев  на каминную полку рядом с часами, птица оказа-
  лась  совой.  "Господи боже мой!"- Подумал нервный, как все бу-
  фетчики, андрей фокич, -"Вот квартирка!"
      -  Чашу вина? Белое, красное? Вино какой страны предпочита-
  ете в это время дня?
      - Покорнейше... Я не пью...
      -  Напрасно!  Так  не  прикажете  ли партию в кости? Или вы
  предпочитаете  другие какие-нибудь игры?- Не играю, - уже утом-
  ленный, отозвался буфетчик.
      -  Совсем худо, - заключил хозяин, - что-то, воля ваша, не-
  доброе  таится  в мужчинах, избегающих вина, игр, общества пре-
  лестных женщин, застольной беседы. Такие люди или тяжко больны,
  или  втайне  ненавидят окружающих. Правда, возможны исключения.
  Среди  лиц, садившихся со мною за пиршественный стол попадались
  иногда удивительные подлецы! Итак, я слушаю ваше дело.
      - Вчера вы изволили фокусы делать...
      -  Я?- Воскликнул в изумлении маг, - помилосердствуйте. Мне
  это даже как-то не к лицу!
      - Виноват, - сказал опешивший буфетчик, - давать сеанс чер-
  ной магии...
      -  Ах, ну да, ну да! Дорогой мой! Я открою вам тайну: я во-
  все  не артист, а просто мне хотелось повидать москвичей в мас-
  се,  а удобнее всего это было сделать в театре. Ну вот моя сви-
  та,  -  он кивнул в сторону кота, - и устроила этот сеанс, я же
  лишь  сидел  и  смотрел на москвичей. Но не меняйтесь в лице, а
  скажите, что же в связи с этим привело вас ко мне?
      -  Изволите  ли  видеть,  в числе прочего бумажки слетели с
  потолка, - буфетчик понизил голос и конфузливо оглянулся, - ну,
  их  все и похватали. И вот заходит ко мне в буфет молодой чело-
  век,  дает  червонец, я сдачи ему восемь с полтиной. Потом дру-
  гой.
      - Тоже молодой человек?
      -  Нет,  пожилой.  А сегодня стал проверять кассу, глядь, а
  вместо  денег-  резаная  бумага.  На сто девять рублей наказали
  буфет.
      -  Ай-яй-яй!- Воскликнул артист, - да неужели ж они думали,
  что  это  настоящие бумажки? Я не допускаю мысли, чтобы они это
  сделали сознательно.
      Буфетчик  как-то  криво  и тоскливо оглянулся, но ничего не
  сказал.
     -  Неужели  мошенники?- Тревожно спросил у гостя маг, - не-
ужели среди москвичей есть мошенники?                         
     В  ответ  буфетчик так горько улыбнулся, что отпали все со-
мнения: да, среди москвичей есть мошенники.                   
     -  Это  низко!-  Возмутился  воланд, - вы человек бедный...
Ведь вы- человек бедный?                                       
     Буфетчик втянул голову в плечи, так что стало видно, что он
человек бедный.                                               
     - У вас сколько имеется сбережений?                       
     Вопрос был задан участливым тоном, но все-таки такой вопрос
нельзя не признать неделикатным. Буфетчик замялся.             
     -  Двести  сорок  девять  тысяч рублей в пяти сберкассах, -
отозвался  из  соседней  комнаты треснувший голос, - и дома под
полом двести золотых десяток.                                 
     Буфетчик как будто прикипел к своему табурету.             
     - Ну, конечно, это не сумма, - снисходительно сказал воланд
своему гостю, - хотя, впрочем, и она, собственно, вам не нужна.
Вы когда умрете?                                               
     Тут уж буфетчик возмутился.                               
     -  Это  никому  не известно и никого не касается, - ответил
он.                                                           
     -  Ну да, неизвестно, - послышался все тот же дрянной голос
из  кабинета, - подумаешь, бином ньютона! Умрет он через девять
месяцев, в феврале будущего года, от рака печени в клинике пер-
вого мгу, в четвертой палате.                                 
     Буфетчик стал желт лицом.                                 
     - Девять месяцев, - задумчиво сказал воланд, - двести сорок
девять  тысяч... Это выходит круглым счетом двадцать семь тысяч
в  месяц? Маловато, но при скромной жизни хватит. Да еще десят-
ки.                                                           
     -  Десятки  реализовать  не  удастся, - ввязался все тот же
голос,  леденя  сердце буфетчика, - по смерти андрея фокича дом
немедленно сломают и десятки будут отправлены в госбанк.       
     -  Да я и не советовал бы вам ложиться в клинику, - продол-
жал  артист,  -  какой  смысл умирать в палате под стоны и хрип
безнадежных  больных.  Не лучше ли устроить пир на эти двадцать
семь  тысяч и, приняв яд, переселиться <в другой мир> под звуки
струн, окруженным хмельными красавицами и лихими друзьями?     
     Буфетчик  сидел  неподвижно и очень постарел. Темные кольца
окружили его глаза, щеки обвисли и нижняя челюсть отвалилась. 
     -  Впрочем, мы размечтались, - воскликнул хозяин, - к делу.
Покажите вашу резаную бумагу.                                 
     Буфетчик,  волнуясь, вытащил из кармана пачку, развернул ее
и остолбенел. В обрывке газеты лежали червонцы.               
     - Дорогой мой, вы действительно нездоровы, - сказал воланд,
пожимая плечами.                                               
     Буфетчик, дико улыбаясь, поднялся с табурета.             
     - А, - заикаясь, проговорил он, - а если они опять того...
     -  Гм...-  Задумался  артист,  -  ну, тогда приходите к нам
опять. Милости просим! Рад нашему знакомству.                 
     Тут  же  выскочил из кабинета коровьев, вцепился в руку бу-
фетчику,  стал  ее трясти и упрашивать андрея фокича всем, всем
передать поклоны. Плохо что-либо соображая, буфетчик тронулся в
переднюю.                                                     
     - Гелла, проводи!- Кричал коровьев.                       
     Опять-таки эта рыжая нагая в передней! Буфетчик протиснулся
в  дверь, пискнул "До свиданья" и пошел, как пьяный. Пройдя не-
много вниз, он остановился, сел на ступеньки, вынул пакет, про-
верил- червонцы были на месте.                                 
     Тут из квартиры, выходящей на эту площадку, вышла женщина с
зеленой  сумкой.  Увидев человека, сидящего на ступеньке и тупо
глядящего на червонцы, улыбнулась и сказала задумчиво:
      -  что за дом у нас такой! И этот с утра пьяный. Стекло вы-
  били  опять на лестнице, - всмотревшись повнимательнее в буфет-
  чика,  она добавила:- э, да у вас, гражданин, червонцев-то куры
  не клюют. Ты бы со мной поделился! А?
      - Оставь меня, христа ради, - испугался буфетчик и проворно
  спрятал деньги. Женщина рассмеялась:
      - да ну тебя к лешему, скаред! Я пошутила, - и пошла вниз.
      Буфетчик  медленно  поднялся,  поднял руку, чтобы поправить
  шляпу,  и  убедился, что ее на голове нету. Ужасно ему не хоте-
  лось  возвращаться, но шляпы было жалко. Немного поколебавшись,
  он все-таки вернулся и позвонил.
      - Что вам еще?- Спросила его проклятая гелла.
      -  Я шляпочку забыл, - шепнул буфетчик, тыча себя в лысину.
  Гелла  повернулась,  буфетчик  мысленно  плюнул и закрыл глаза.
  Когда  он  их открыл, гелла подавала ему шляпу и шпагу с темной
  рукоятью.
      -  Не  мое, - шепнул буфетчик, отпихивая шпагу и быстро на-
  девая шляпу.
      - Разве вы без шпаги пришли?- Удивилась гелла.
      Буфетчик  что-то  буркнул  и  быстро пошел вниз. Голове его
  было неудобно и слишком тепло в шляпе; он снял ее и, подпрыгнув
  от страха, тихо вскрикнул. В руках у него был бархатный берет с
  петушьим  потрепанным  пером.  Буфетчик  перекрестился. В то же
  мгновенье берет мяукнул, превратился в черного котенка и, вско-
  чив  обратно  на голову андрею фокичу, всеми когтями вцепился в
  его  лысину.  Испустив  крик  отчаяния, буфетчик кинулся бежать
  вниз, а котенок свалился с головы и брызнул вверх по лестнице.
      Вырвавшись  на  воздух,  буфетчик рысью побежал к воротам и
  навсегда покинул чертов дом N 302-бис.
      Превосходно  известно, что с ним было дальше. Вырвавшись из
  подворотни,  буфетчик диковато оглянулся, как будто что-то ища.
  Через  минуту  он  был  на  другой стороне улицы в аптеке. Лишь
  только он произнес слова: "Скажите, пожалуйста..."- Как женщина
  за прилавком воскликнула:
      - гражданин! У вас вся голова изрезана!..
      Минут  через пять буфетчик был перевязан марлей, узнал, что
  лучшими  специалистами  по  болезни печени считаются профессора
  бернадский и кузьмин, спросил, кто ближе, загорелся от радости,
  когда узнал, что кузьмин живет буквально через двор в маленьком
  беленьком  особнячке,  и минуты через две был в этом особнячке.
  Помещеньице было старинное, но очень, очень уютное. Запомнилось
  буфетчику,  что первой попалась ему на глаза старенькая нянька,
  которая  хотела  взять у него шляпу, но так как шляпы у него не
  оказалось, то нянька, жуя пустым ртом, куда-то ушла.
      Вместо  нее  оказалась  у  зеркала и, кажется, под какой-то
  аркой,  женщина  средних  лет и тут же сказала, что можно запи-
  саться  только на девятнадцатое, не раньше. Буфетчик сразу сме-
  кнул,  в чем спасение. Заглянув угасающим глазом за арку, где в
  какой-то явной передней дожидались три человека, он шепнул:
      - смертельно больной...
      Женщина недоуменно поглядела на забинтованную голову буфет-
  чика, поколебалась, сказала:
      - ну что же...- И пропустила буфетчика за арку.
      В  то  же  мгновенье противоположная дверь открылась, в ней
  блеснуло золотое пенсне, женщина в халате сказала:
      - граждане, этот больной пойдет вне очереди.
      И  не успел буфетчик оглянуться, как он оказался в кабинете
  профессора  кузьмина.  Ничего страшного, торжественного и меди-
  цинского не было в этой продолговатой комнате.
      - Что с вами?- Спросил приятным голосом профессор кузьмин и
  несколько тревожно поглядел на забинтованную голову.
     - Сейчас из достоверных рук узнал, - ответил буфетчик, оди-
чало глядя на какую-то фотографическую группу за стеклом, - что
в феврале будущего года умру от рака печени. Умоляю остановить.
     Профессор  кузьмин  как  сидел,  так и откинулся на кожаную
готическую спинку кресла.                                     
     -  Простите, не понимаю вас... Вы что, были у врача? Почему
у вас голова забинтована?                                     
     -  Какого  там  врача?...  Видели  бы вы этого врача!..- Он
вдруг  застучал  зубами.- А на голову не обращайте внимания, не
имеет  отношения,  - ответил буфетчик, - на голову плюньте, она
здесь ни при чем. Рак печени, прошу остановить.               
     - Да позвольте, кто вам сказал?                           
     - Верьте ему, - пламенно попросил буфетчик, - уж он знает.
     - Ничего не понимаю, - пожимая плечами и от"Езжая с креслом
от  стола,  говорил профессор.- Как же он может знать, когда вы
помрете. Тем более, что он не врач!                           
     - В четвертой палате, - ответил буфетчик.                 
     Тут  профессор посмотрел на своего пациента, на его голову,
на  сырые  брюки  и подумал: "вот еще не хватало! Сумасшедший!"
Спросил:                                                       
     - вы пьете водку?                                         
     - Никогда не прикасался, - ответил буфетчик.               
     Через  минуту  он  был раздет, лежал на холодной клеенчатой
кушетке, и профессор мял его живот. Тут, надо сказать, буфетчик
значительно  повеселел.  Профессор категорически утверждал, что
сейчас, по крайней мере в данный момент, никаких признаков рака
у  буфетчика  нет.  Но  что раз так... Раз он боится и какой-то
шарлатан его напугал, то нужно сделать все анализы... Профессор
строчил  на  листах  бумаги, об"ясняя, куда пойти, что отнести.
Кроме   того,  дал  записку  к  профессору-невропатологу  буре,
об"Ясняя буфетчику, что нервы у него в полном беспорядке.     
     -  Сколько вам платить, профессор?- Нежным и дрожащим голо-
сом спросил буфетчик, вытаскивая толстый бумажник.             
     - Сколько хотите, - отрывисто и сухо ответил профессор.   
     Буфетчик  вынул  тридцать  рублей и выложил их на стол, как
будто бы кошачьей лапкой оперируя, положил сверх червонцев звя-
кнувший столбик в газетной бумажке.                           
     - А это что такое?- Спросил кузьмин и подкрутил ус.       
     -  Не брезгуйте, гражданин профессор, - прошептал буфетчик,
- умоляю- остановите рак.                                     
     -  Уберите  сейчас же ваше золото, - сказал профессор, гор-
дясь  собой, - вы бы лучше за нервами смотрели. Завтра же дайте
мочу на анализ, не пейте много чаю и ешьте без соли совершенно.
     - Даже суп не солить?- Спросил буфетчик.                   
     - Ничего не солить, - приказал кузьмин.                   
     -  Эхх!..-  Тоскливо воскликнул буфетчик, умиленно глядя на
профессора, забирая десятки и задом пятясь к двери.           
     Больных  в тот вечер у профессора было немного, и с прибле-
жением  сумерек  ушел последний. Снимая халат, профессор глянул
на  то  место, где буфетчик оставил червонцы, и увидел, что ни-
каких червонцев там нет, а лежат три этикетки с бутылок "абрау-
дюрсо".                                                       
     -  Черт  знает что такое!- Пробормотал кузьмин, волоча полу
халата по полу и ощупывая бумажки, - он, оказывается, не только
шизофреник,  но и жулик! Но я не могу понять, что ему понадоби-
лось от меня? Неужели записка на анализ мочи? О! Он украл паль-
то!-  И  он кинулся в переднюю, опять-таки в халате на один ру-
кав.-  Ксения  никитишна!-  Пронзительно  закричал  он в дверях
передней, - посмотрите, пальто целы?                           
     Выяснилось,  что  все пальто целы. Но зато, когда профессор
вернулся  к столу, содрав, наконец с себя халат, он как бы врос
возле  стола в паркет, приковавшись взглядом к своему столу. На
  том  месте,  где лежали этикетки, сидел черный котенок-сирота с
  несчастной мордочкой и мяукал над блюдечком с молоком.
      -  Это  что  же  такое, позвольте?! Это уже...- Он почувст-
  вовал, как у него похолодел затылок.
      На  тихий  и  жалобный крик профессора прибежала ксения ни-
  китишна  и совершенно его успокоила, сразу сказав, что это, ко-
  нечно,  кто-нибудь  из пациентов подбросил котенка, что это не-
  редко бывает у профессоров.
      -  Живут,  наверно,  бедно, - об"ясняла ксения никитишна, -
  ну, а у вас, конечно...
      Стали  думать  и  гадать, кто бы мог подбросить. Подозрение
  пало на старушку с язвой желудка.
      -  Она,  конечно, - говорила ксения никитишна, - она думает
  так: мне все равно помирать, а котеночка жалко.
      - Но позвольте, - закричал кузьмин, - а что же молоко?! Она
  тоже принесла? Блюдечко-то?!
      -  Она в пузыречке принесла, здесь налила в блюдечко, - по-
  яснила ксения никитишна.
      -  Во всяком случае, уберите и котенка и блюдечко, - сказал
  кузьмин  и  сам сопровождал ксению никитишну до двери. Когда он
  вернулся, обстановка изменилась.
      Вешая  халат  на гвоздик, профессор услыхал во дворе хохот,
  выглянул, натурально, оторопел. Через двор пробегала в противо-
  положный  флигелек  дама  в одной рубашке. Профессор даже знал,
  как ее зовут, - марья александровна. Хохотал мальчишка.
      - Что такое?- Презрительно сказал кузьмин.
      Тут  за стенкой, в комнате дочери профессора, заиграл пате-
  фон  фокстрот  "Аллилуйя",  и в то же мгновенье послышалось во-
  робьиное  чириканье за спиной у профессора. Он обернулся и уви-
  дел на столе у себя крупного прыгающего воробья.
      "Гм... Спокойно...- Подумал профессор, - он влетел, когда я
  отходил  от  окна.  Все  в порядке", - приказал себе профессор,
  чувствуя,  что  все в полном беспорядке и, конечно, главным об-
  разом  из-за  этого  воробья.  Присмотревшись к нему, профессор
  сразу  убедился,  что  этот воробей- не совсем простой воробей.
  Паскудный  воробушек  припадал  на левую лапку, явно кривлялся,
  волоча  ее, работал синкопами, одним словом, - приплясывал фок-
  сторот  под  звуки  патефона,  как  пьяный у стойки. Хамил, как
  умел,  поглядывая  на  профессора нагло. Рука кузьмина легла на
  телефон, и он собрался позвонить своему однокурснику буре, что-
  бы  спросить,  что  означают такого рода воробушки в шестьдесят
  лет, да еще когда вдруг кружится голова?
      Воробушек  же  тем  временем сел на подаренную чернильницу,
  нагадил  в  нее  (я не шучу), затем взлетел вверх, повис в воз-
  духе,  потом с размаху будто стальным клювом ткнул в стекло фо-
  тографии,  изображающей полный университетский выпуск 94-го го-
  да,  разбил стекло вдребезги и затем уже улетел в окно. Профес-
  сор  переменил номер на телефоне и вместо того, чтобы позвонить
  буре,  позвонил  в  бюро  пиявок, сказал, что говорит профессор
  кузьмин и что он просит сейчас прислать ему пиявок на дом.
      Положив  трубку на рычажок, опять-таки профессор повернулся
  к столу и тут же испустил вопль. За столом этим сидела в косын-
  ке  сестры  милосердия  женщина  с  сумочкой с надписью на ней:
  "Пиявки".  Вопил  профессор,  вглядевшись в ее рот. Он был муж-
  ской,  кривой,  до  ушей,  с  одним клыком. Глаза у сестры были
  мертвые.
      -  Денежки я приберу, - мужским басом сказала сестра, - не-
  чего  им  тут валяться.- Сгребла птичьей лапой этикетки и стала
  таять в воздухе.
      Прошло  два часа. Профессор кузьмин сидел в спальне на кро-
  вати, причем пиявки висели у него на висках, за ушами и на шее.
  В  ногах  кузьмина  на  шелковом стеганом одеяле сидел седоусый
профессор  буре,  соболезнующе  глядя на кузьмина и утешал его,
что все это вздор. В окне уже была ночь.
     Что  дальше происходило диковинного в москве в эту ночь, мы
не  знаем и доискиваться, конечно не станем, тем более, что на-
стает  пора переходить нам ко второй части этого правдивого по-
вествования. За мной, читатель!

0

9

Часть вторая

  глава 19

  маргарита

      за  мной,  читатель!  Кто сказал тебе, что нет на свете на-
  стоящей,  верной,  вечной  любви?  Да отрежут лгуну его гнусный
  язык!
      За  мной,  мой  читатель, и только за мной, и я покажу тебе
  такую любовь!
      Нет!  Мастер  ошибался,  когда с горечью говорил иванушке в
  больнице  в тот час, когда ночь перевалилась через полночь, что
  она  позабыла  его.  Этого  быть не могло. Она его, конечно, не
  забыла.
      Прежде  всего  откроем тайну, которую мастер не пожелал от-
  крыть  иванушке. Возлюбленную его звали маргаритою николаевной.
  Все,  что  мастер  говорил о ней, было сущей правдой. Он описал
  свою  возлюбленную верно. Она была красива и умна. К этому надо
  добавить  еще  одно  - с уверенностью можно сказать, что многие
  женщины  все, что угодно, отдали бы за то, чтобы променять свою
  жизнь  на  жизнь маргариты николаевны. Бездетная тридцатилетняя
  маргарита была женою очень крупного специалиста, к тому же сде-
  лавшего  важнейшее  открытие  государственного значения. Муж ее
  был  молод,  красив, добр, честен и обожал свою жену. Маргарита
  николаевна со своим мужем вдвоем занимали весь верх прекрасного
  особняка  в саду в одном из переулков близ арбата. Очарователь-
  ное  место! Всякий может в этом убедиться, если пожелает напра-
  виться  в  этот сад. Пусть обратится ко мне, я скажу ему адрес,
  укажу дорогу- особняк еще цел до сих пор.
      Маргарита  николаевна не нуждалась в деньгах. Маргарита ни-
  колаевна могла купить все, что ей понравится. Среди знакомых ее
  мужа  попадались  интересные люди. Маргарита николаевна никогда
  не  прикасалась к примусу. Маргарита николаевна не знала ужасов
  житья  в  совместной квартире. Словом... Она была счастлива? Ни
  одной минуты! С тех пор, как девятнадцатилетней она вышла замуж
  и  попала  в особняк, она не знала счастья. Боги, боги мои! Что
  же  нужно  было  этой  женщине?! Что нужно было этой женщине, в
  глазах  которой  всегда горел какой-то непонятный огонечек, что
  нужно  было  этой  чуть косящей на один глаз ведьме, украсившей
  себя  тогда весною мимозами? Не знаю. Мне неизвестно. Очевидно,
  она  говорила правду, ей нужен был он, мастер, а вовсе не готи-
  ческий  особняк,  и  не  отдельный сад, и не деньги. Она любила
  его,  она  говорила  правду.  Даже  у  меня, правдивого повест-
  вователя,  но постороннего человека, сжимается сердце при мысли
  о  том,  что  испытала маргарита, когда пришла на другой день в
  домик мастера, по счастью, не успев переговорить с мужем, кото-
  рый  не  вернулся в назначенный срок, и узнала, что мастера уже
  нет.
      Она  сделала  все, чтобы разузнать что-нибудь о нем, и, ко-
  нечно, не разузнала ровно ничего. Тогда она вернулась в особняк
  и зажила на прежнем месте.
      -  Да,  да,  да, такая же самая ошибка!- Говорила маргарита
  зимою, сидя у печки и глядя в огонь, - зачем я тогда ночью ушла
  от  него?  Зачем?  Ведь  это  же безумие! Я вернулась на другой
  день, честно, как обещала, но было уже поздно. Да, я вернулась,
  как несчастный левий матвей, слишком поздно!
     Все  эти  слова  были, конечно, нелепы, потому что, в самом
деле:  что  изменилось бы, если бы она в ту ночь осталась у ма-
стера?  Разве она спасла бы его? Смешно!- Воскликнули бы мы, но
мы этого не сделаем перед доведенной до отчаянья женщиной.     
     В  таких  мучениях  прожила маргарита николаевна всю зиму и
дожила  до  весны.  В  тот самый день, когда происходила всякая
нелепая кутерьма, вызванная появлением черного мага в москве, в
пятницу,  когда  был изгнан обратно в киев дядя берлиоза, когда
арестовали  бухгалтера и произошло еще множество других глупей-
ших  и  непонятных  вещей, маргарита проснулась около полудня в
спальне, выходящей фонарем в башню особняка.                   
     Проснувшись,  маргарита не заплакала, как это бывало часто,
потому что проснулась с предчувствием, что сегодня наконец что-
то  произойдет. Ощутив это предчувствие, она стала его подогре-
вать  и растить в своей душе, опасаясь, чтобы оно ее не покину-
ло.                                                           
     - Я верую!- Шептала маргарита торжественно, - я верую! Что-
то  произойдет!  Не может не произойти, потому что за что же, в
самом деле, мне послана пожизненная мука? Сознаюсь в том, что я
лгала  и  обманывала и жила тайной жизнью, скрытой от людей, но
все  же  нельзя  за это наказывать так жестоко. Что-то случится
непременно, потому что не бывает так, чтобы что-нибудь тянулось
вечно. А кроме того, сон мой был вещий, за это я ручаюсь.     
     Так  шептала маргарита николаевна, глядя на пунцовые шторы,
наливающиеся  солнцем,  беспокойно  одеваясь,  расчесывая перед
тройным зеркалом короткие завитые волосы.                     
     Сон,  который  приснился  в  эту ночь маргарите, был дейст-
вительно  необычен. Дело в том, что во время своих зимних муче-
ний она никогда не видела во сне мастера. Ночью он оставлял ее,
и мучилась она только в дневные часы. А тут приснился.         
     Приснилась  неизвестная  маргарите  местность- безнадежная,
унылая,  под пасмурным небом ранней весны. Приснилось это клоч-
коватое  бегущее серенькое небо, а под ним беззвучная стая гра-
чей.  Какой-то корявый мостик. Под ним мутная весенняя речонка,
безрадостные,  нищенские,  полуголые деревья, одинокая осина, а
далее,  - меж деревьев бревенчатое зданьице, не то оно- отдель-
ная кухня, не то баня, не то черт знает что. Неживое все кругом
какое-то  и  до того унылое, что так и тянет повеситься на этой
осине у мостика. Ни дуновения ветерка, ни шевеления облака и ни
живой души. Вот адское место для живого человека!             
     И  вот,  вообразите, распахивается дверь этого бревенчатого
здания,  и  появляется он. Довольно далеко, но он отчетливо ви-
ден.  Оборван он, не разберешь, во что он одет. Волосы всклоко-
чены,  небрит.  Глаза  больные,  встревоженные. Манит ее рукой,
зовет.  Захлебываясь в неживом воздухе, маргарита по кочкам по-
бежала к нему и в это время проснулась.                       
     "Сон  этот  может обозначать только одно из двух, - рассуж-
дала  сама  с собой маргарита николаевна, - если он мертв и по-
манил  меня,  то это значит, что он приходил за мною, и я скоро
умру.  Это очень хорошо, потому что мучениям тогда настанет ко-
нец.  Или  он жив, тогда сон может означать только одно, что он
напоминает  мне  о себе! Он хочет сказать, что мы еще увидимся.
Да, мы увидимся очень скоро."                                 
     Находясь  все  в  том  же возбужденном состоянии, маргарита
оделась и стала внушать себе, что, в сущности, все складывается
очень  удачно,  а такие удачные моменты надо уметь ловить и по-
льзоваться  ими.  Муж  уехал в командировку на целых три дня. В
течение  трех  суток она предоставлена самой себе, никто не по-
мешает  ей думать о чем угодно, мечтать о том, что ей нравится.
Все  пять  комнат  в  верхнем этаже особняка, вся эта квартира,
которой  в москве позавидовали бы десятки тысяч людей, в полном
ее распоряжении.

      Однако, получив свободу на целых три дня, из всей этой рос-
  кошной квартиры маргарита выбрала далеко не самое лучшее место.
  Напившись чаю, она ушла в темную, без окон, комнату, где храни-
  лись  чемоданы и разное старье в двух больших шкафах. Присев на
  корточки, она открыла нижний ящик первого из них и из-под груды
  шелковых  обрезков  достала  то единственно ценное, что имела в
  жизни.  В руках маргариты оказался старый альбом коричневой ко-
  жи,  в  котором  была  фотографическая карточка мастера, книжка
  сберегательной кассы со вкладом в десять тысяч на его имя, рас-
  пластанные  между  листками папиросной бумаги лепестки засохшей
  розы  и  часть  тетради в целый лист, исписанной на машинке и с
  обгоревшим нижним краем.
      Вернувшись  с  этим  богатством к себе в спальню, маргарита
  николаевна  установила  на  трехстворчатом зеркале фотографию и
  просидела  около  часа,  держа на коленях испорченную огнем те-
  традь,  перелистывая  ее и перечитывая то, в чем после сожжения
  не было ни начала, ни конца: "...Тьма, пришедшая со средиземно-
  го  моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли вися-
  чие мосты, соединяющие храм со страшной антониевой башней, опу-
  стилась  с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом,
  хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переул-
  ки, пруды... Пропал ершалаим- великий город, как будто не суще-
  ствовал на свете..."
      Маргарите хотелось читать дальше, но дальше ничего не было,
  кроме угольной бахромы.
      Утирая  слезы, маргарита николаевна оставила тетрадь, локти
  положила  на подзеркальный столик и, отражаясь в зеркале, долго
  сидела, не спуская глаз с фотографии. Потом слезы высохли. Мар-
  гарита  аккуратно сложила свое имущество, и через несколько ми-
  нут  оно было опять погребено под шелковыми тряпками, и со зво-
  ном в темной комнате закрылся замок.
      Маргарита николаевна надевала в передней пальто, чтобы идти
  гулять.  Красавица наташа, ее домработница, осведомилась о том,
  что  сделать  на второе, и, получив ответ, что это безразлично,
  чтобы  развлечь  самое  себя, вступила со своей хозяйкой в раз-
  говор и стала рассказывать бог знает что, вроде того, что вчера
  в  театре фокусник такие фокусы показывал, что все ахнули, всем
  раздавал  по два флакона заграничных духов и чулки бесплатно, а
  потом,  как  сеанс  кончился, публика вышла на улицу, и- хвать-
  все  оказались  голые!  Маргарита николаевна повалилась на стул
  под зеркалом в передней и захохотала.
      -  Наташа!  Ну  как вам не стыдно, - говорила маргарита ни-
  колаевна,  -  вы  грамотная умная девушка; в очередях врут черт
  знает что, а вы повторяете!
      Наташа  залилась  румянцем и с большим жаром возразила, что
  ничего  не  врут  и  что она сегодня сама лично в гастрономе на
  арбате  видела одну гражданку, которая пришла в гастроном в ту-
  флях,  а как стала у кассы платить, туфли у нее с ног исчезли и
  она  осталась в одних чулках. Глаза вылупленные! На пятке дыра.
  А туфли эти волшебные, с того самого сеанса
      - так и пошла?
      -  Так  и  пошла!- Вскрикивала наташа, все более краснея от
  того, что ей не верят, - да, вчера, маргарита николаевна, мили-
  ция человек сто ночью забрала. Гражданки с этого сеанса в одних
  панталонах бежали по тверской.
      - Ну, конечно, это дарья рассказывала, - говорила маргарита
  николаевна,  -  я  давно  уже за ней замечала, что она страшная
  врунья.
      Смешной  разговор  кончился  приятным сюрпризом для наташи.
  Маргарита  николаевна  пошла  в спальню и вышла оттуда, держа в
  руках  пару  чулок  и  флакон одеколона. Сказав наташе, что она
  тоже  хочет  показать  фокус,  маргарита николаевна подарила ей
чулки  и  склянку  и сказала, что просит ее только об одном- не
бегать  в  одних  чулках  по  тверской и не слушать дарью. Рас-
целовавшись, хозяйка и домработница расстались.               
     Откинувшись на удобную, мягкую спинку кресла в троллейбусе,
маргарита  николаевна  ехала  по арбату и то думала о своем, то
прислушивалась  к  тому,  о  чем шепчутся двое граждан, сидящие
впереди нее.                                                   
     А  те,  изредка  оборачиваясь  с опаской, не слышит ли кто,
перешептывались  о  какой-то  ерунде.  Здоровенный, мясистый, с
бойкими  свиными  глазками, сидящий у окна тихо говорил малень-
кому  своему соседу о том, что пришлось гроб закрыть черным по-
крывалом...                                                   
     -  Да  не  может быть, - поражаясь, шептал маленький, - это
что-то неслыханное... А что же желдыбин предпринял?           
     Среди  ровного  гудения троллейбуса слышались слова от око-
шка:                                                           
     - уголовный розыск... Скандал... Ну, прямо мистика!       
     Из  этих  отрывочных  кусочков маргарита николаевна кое-как
составила что-то связное. Граждане шептались о том, что у како-
го-то  покойника,  а  какого- они не называли, сегодня утром из
гроба  украли  голову!  Вот из-за этого этот желдыбин так и во-
лнуется теперь. Все эти, что шепчутся в троллейбусе, тоже имеют
какое-то отношение к обокраденному покойнику.                 
     -  Поспеем ли за цветами заехать?- Беспокоился маленький, -
кремация, ты говоришь, в два?                                 
     Наконец маргарите николаевне надоело слушать эту таинствен-
ную  трепотню  про  украденную из гроба голову, и она обрадова-
лась, что ей пора выходить.                                   
     Через  несколько  минут маргарита николаевна уже сидела под
кремлевской  стеной  на одной из скамеек, поместившись так, что
ей был виден манеж.                                           
     Маргарита  щурилась на яркое солнце, вспоминала свой сегод-
няшний сон, вспоминала, как ровно год, день в день и час в час,
на этой же самой скамье она сидела рядом с ним. И точно так же,
как и тогда, черная сумочка лежала рядом с нею на скамейке. Его
не  было рядом в этот день, но разговаривала мысленно маргарита
николаевна все же с ним: "Если ты сослан, то почему же не даешь
знать о себе? Ведь дают же люди знать. Ты разлюбил меня? Нет, я
почему-то этому не верю. Значит, ты был сослан и умер... Тогда,
прошу  тебя, отпусти меня, дай мне наконец свободу жить, дышать
воздухом".  Маргарита  николаевна отвечала за него: "Ты свобод-
на...  Разве  я держу тебя?" Потом возражала ему: "Нет, что это
за ответ! Нет, ты уйди из моей памяти, тогда я стану свободна".
     Люди  проходили мимо маргариты николаевны. Какой-то мужчина
покосился  на хорошо одетую женщину, привлеченный ее красотою и
одиночеством.  Он кашлянул и присел на кончик той же скамьи, на
которой  сидела  маргарита  николаевна. Набравшись духу, он за-
говорил:                                                       
     - определенно хорошая погода сегодня...                   
     Но  маргарита так мрачно поглядела на него, что он поднялся
и ушел.                                                       
     "Вот и пример, - мысленно говорила маргарита тому, кто вла-
дел  ею,  -  почему,  собственно, я прогнала этого мужчину? Мне
скучно,  а в этом ловеласе нет ничего дурного, разве только что
глупое слово "определенно"? Почему я сижу, как сова, под стеной
одна? Почему я выключена из жизни?"                           
     Она совсем запечалилась и понурилась. Но тут вдруг та самая
утренняя волна ожидания и возбуждения толкнула ее в грудь. "Да,
случится!"  Волна  толкнула  ее вторично, и тут она поняла, что
это  волна звуковая. Сквозь шум города все отчетливее слышались
приближающиеся удары барабана и звуки немного фальшивящих труб.
     Первым  показался  шагом следующий мимо решетки сада конный
  милиционер,  а за ним три пеших. Затем медленно едущий грузовик
  с музыкантами. Далее- медленно двигающаяся похоронная новенькая
  открытая  машина, на ней гроб весь в венках, а по углам площад-
  ки- четыре стоящих человека: трое мужчин, одна женщина. Даже на
  расстоянии  маргарита разглядела, что лица стоящих в похоронной
  машине людей, сопровождающих покойника в последний путь, какие-
  то  странно  растерянные.  В особенности это было заметно в от-
  ношении гражданки, стоявшей в левом крайнем углу автодрог. Тол-
  стые щеки этой гражданки как будто изнутри распирало еще больше
  какою-то  пикантной  тайной,  в заплывших глазах играли двусмы-
  сленные  огоньки. Казалось, что вот-вот еще немного, и граждан-
  ка,  не  вытерпев,  подмигнет на покойника и скажет: "Видали вы
  что-либо  подобное?  Прямо  мистика!" Столь же растерянные лица
  были  и  у  шедших  провожающих,  которые, в количестве человек
  трехсот примерно, медленно шли за похоронной машиной.
      Маргарита  провожала глазами шествие, прислушиваясь к тому,
  как затихает вдали унылый турецкий барабан, выделывающий одно и
  то же "Бумс, бумс, бумс", и думала: "Какие странные похороны...
  И  какая тоска от этого "бумса"! Ах, право, дьяволу бы заложила
  душу,  чтобы  узнать, жив он или нет! Интересно знать, кого это
  хоронят с такими удивительными лицами?"
      -  Берлиоза  михаила александровича, - послышался рядом не-
  сколько носовой мужской голос, - председателя массолита.
      Удивленная  маргарита  николаевна  повернулась и увидела на
  своей скамейке гражданина, который, очевидно, бесшумно подсел в
  то  время, когда маргарита загляделась на процессию и, надо по-
  лагать, в рассеянности вслух задала свой последний вопрос.
      Процессия  тем временем стала приостанавливаться, вероятно,
  задерживаемая впереди светофорами.
      -  Да,  - продолжал неизвестный гражданин, - удивительное у
  них  настроение.  Везут  покойника, а думают только о том, куда
  девалась голова!
      -  Какая  голова?-  Спросила  маргарита,  вглядываясь в не-
  ожиданного соседа. Сосед этот оказался маленького роста, пламе-
  но-рыжий,  с клыком, в крахмальном белье, в полосатом добротном
  костюме,  в лакированных туфлях и с котелком на голове. Галстук
  был  яркий.  Удивительно  было  то, что из кармашка, где обычно
  мужчины носят платочек или самопишущее перо, у этого гражданина
  торчала обглоданная куриная кость.
      -  Да,  изволите ли видеть, - сегодня утром в грибоедовском
  зале голову у покойника стащили из гроба.
      - Как же это может быть?- Невольно спросила маргарита, в то
  же время вспомнив шепот в троллейбусе.
      -  Черт  его знает как!- Развязно ответил рыжий, - я, впро-
  чем, полагаю, что об этом бегемота не худо бы спросить. До ужа-
  са ловко сперли. Такой скандалище ! И, главное, непонятно, кому
  и на что она нужна, эта голова!
      Как  ни  была  занята своим маргарита николаевна, ее все же
  поразили странные враки неизвестного гражданина.
      -  Позвольте!-  Вдруг  воскликнула  она, - какого берлиоза?
  Это, что в газетах сегодня...
      - Как же, как же...
      - Так это, стало быть, литераторы за гробом идут?- Спросила
  маргарита и вдруг оскалилась.
      - Ну, натурально, они!
      - А вы их знаете в лицо?
      - Всех до единого, - ответил рыжий.
      -  Скажите, - заговорила маргарита, и голос ее стал глух, -
  среди них нету критика латунского?
      - Как же его не может быть?- Ответил рыжий, - вон он с краю
  в четвертом ряду.
     - Это блондин-то?- Щурясь, спросила маргарита.             
     - Пепельного цвета... Видите, он глаза вознес к небу.     
     - На патера похож?                                         
     - Во-во!                                                   
     Больше  маргарита ничего не спросила, всматриваясь в латун-
ского.                                                         
     -  А вы, как я вижу, - улыбаясь, заговорил рыжий, - ненави-
дите этого латунского.                                         
     -  Я  еше  кой-кого  ненавижу,  - сквозь зубы ответила мар-
гарита, - но об этом неинтересно говорить.                     
     Процессия  в  это время двинулась дальше, за пешими потяну-
лись большею частью пустые автомобили.                         
     - Да уж, конечно, чего тут интересного, маргарита николаев-
на!                                                           
     Маргарита удивилась:                                       
     - вы меня знаете?                                         
     Вместо ответа рыжий снял котелок и взял его на отлет.     
     "Совершенно разбойничья рожа!"- Подумала маргарита, вгляды-
ваясь в своего уличного собеседника.                           
     - Я вас не знаю, - сухо сказала маргарита.                 
     -  Откуда  ж  вам меня знать! А между тем я к вам послан по
делу.                                                         
     Маргарита побледнела и отшатнулась.                       
     -  С этого прямо и нужно было начинать, - заговорила она, -
а не молоть черт знает что про отрезанную голову! Вы меня хоти-
те арестовать?                                                 
     -  Ничего  подобного,  - воскликнул рыжий, - что это такое:
раз  уж  заговорил, так уж непременно арестовать! Просто есть к
вам дело.                                                     
     - Ничего не понимаю, какое дело?                           
     Рыжий оглянулся и сказал таинственно:                     
     -  меня  прислали,  чтобы  вас сегодня вечером пригласить в
гости.                                                         
     - Что вы бредите, какие гости?                             
     -  К одному очень знатному иностранцу, - значительно сказал
рыжий, прищурив глаз.                                         
     Маргарита очень разгневалась.                             
     -  Новая  порода  появилась: уличный сводник, - поднимаясь,
чтобы уходить, сказала она.                                   
     -  Вот  спасибо за такие поручения!- Обидевшись, воскликнул
рыжий и проворчал в спину уходящей маргарите:- дура!           
     - Мерзавец!- Отозвалась та, оборачиваясь, и тут же услышала
за собой голос рыжего:                                         
     - тьма, пришедшая со средиземного моря, накрыла ненавидимый
прокуратором  город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со
страшной  антониевой  башней... Пропал ершалаим, великий город,
как  будто  не существовал на свете... Так пропадите же вы про-
падом  с  вашей  обгоревшей  тетрадкой  и сушеной розой! Сидите
здесь на скамейке одна и умоляйте его, чтобы он отпустил вас на
свободу, дал дышать воздухом, ушел бы из памяти!               
     Побелев лицом, маргарита вернулась к скамейке. Рыжий глядел
на нее, прищурившись.                                         
     -  Я ничего не понимаю, - тихо заговорила маргарита никола-
евна,  -  про  листки  еще  можно  узнать...  Проникнуть,  под-
смотреть...  Наташа  подкуплена? Да? Но как вы могли узнать мои
мысли?-  Она страдальчески сморщилась и добавила:- скажите мне,
кто вы такой? Из какого вы учреждения?                         
     - Вот скука-то, - проворчал рыжий и заговорил громче:- про-
стите,  ведь я сказал вам, что не из какого я не из учреждения!
Сядьте, пожалуйста.                                           
     Маргарита беспрекословно повиновалась, но все-таки, садясь,
спросила еще раз:                                             
      - кто вы такой?
      - Ну хорошо, зовут меня азазелло, но ведь все равно вам это
  ничего не говорит.
      -  А  вы  мне не скажете, откуда вы узнали про листки и про
  мои мысли?
      - Не скажу, - сухо ответил азазелло.
      - Но вы что-нибудь знаете о нем?- Моляще шепнула маргарита.
      - Ну, скажем, знаю.
      - Молю: скажите только одно, он жив? Не мучьте.
      - Ну, жив, жив, - неохотно отозвался азазелло.
      - Боже!
      -  Пожалуйста,  без  волнений  и вскрикиваний, - нахмурясь,
  сказал азазелло.
      -  Простите,  простите,  -  бормотала  покорная теперь мар-
  гарита,  -  я,  конечно,  рассердилась на вас. Но, согласитесь,
  когда на улице приглашают женщину куда-то в гости... У меня нет
  предрассудков,  я  вас  уверяю,  -  маргарита  невесело  усмех-
  нулась, -  но я никогда не вижу никаких иностранцев, общаться с
  ними  у  меня нет никакой охоты... И кроме того, мой муж... Моя
  драма  в том, что я живу с тем, кого я не люблю, но портить ему
  жизнь  считаю  делом  недостойным.  Я от него ничего не видела,
  кроме добра...
      Азазелло  с  видимой  скукой выслушал эту бессвязную речь и
  сказал сурово:
      - прошу вас минутку помолчать.
      Маргарита покорно замолчала.
      - Я приглашаю вас к иностранцу совершенно безопасному. И ни
  одна душа не будет знать об этом посещении. Вот уж за это я вам
  ручаюсь.
      -  А  зачем  я  ему  понадобилась?- Вкрадчиво спросила мар-
  гарита.
      - Вы об зтом узнаете позже.
      -  Понимаю...  Я  должна  ему отдаться, - сказала маргарита
  задумчиво.
      На это азазелло как-то надменно хмыкнул и ответил так:
      -  любая  женщина  в  мире, могу вас уверить, мечтала бы об
  этом, - рожу азазелло перекосило смешком, - но я разочарую вас,
  этого не будет.
      -  Что  за  иностранец такой?!- В смятении воскликнула мар-
  гарита  так громко, что на нее обернулись проходившие мимо ска-
  мейки, - и какой же мне интерес идти к нему?
      Азазелло наклонился к ней и шепнул многозначительно:
      -  ну, интерес-то очень большой... Вы воспользуетесь случа-
  ем...
      -  Что?-  Воскликнула  маргарита, и глаза ее округлились, -
  если  я  вас  правильно  понимаю, вы намекаете на то, что я там
  могу узнать о нем?
      Азазелло молча кивнул головой.
      -  Еду!-  С силой воскликнула маргарита и ухватила азазелло
  за руку, - еду, куда угодно!
      Азазелло  облегченно отдуваясь, откинулся на спинку скамей-
  ки,  закрыв  спиной крупно вырезанное слово "Нюра", и заговорил
  иронически:
      -  трудный  народ эти женщины!- Он засунул руки в карманы и
  далеко  вперед вытянул ноги, - зачем, например, меня послали по
  этому делу? Пусть бы ездил бегемот, он обаятельный...
      Маргарита заговорила, криво и жалко улыбаясь:
      -  перестаньте  вы меня мистифицировать и мучить вашими за-
  гадками...  Я  ведь  человек несчастный, и вы пользуетесь этим.
  Лезу  в  какую-то  странную  историю, но, клянусь, только из-за
  того, что вы поманили меня словами о нем! У меня кружится голо-
  ва от всех этих непонятностей...
     -  Без драм, без драм, - гримасничая, отозвался азазелло, -
в  мое положение тоже нужно входить. Надавать администратору по
морде, или выставить дядю из дому, или подстрелить кого-нибудь,
или  какой-нибудь  пустяк в этом роде, это моя прямая специаль-
ность,  но  разговаривать с влюбленными женщинами- слуга покор-
ный. Ведь я вас полчаса уже уламываю. Так едете?               
     - Еду, - просто ответила маргарита николаевна.             
     - Тогда потрудитесь получить, - сказал азазелло и, вынув из
кармана  круглую  золотую  коробочку,  протянул ее маргарите со
словами:-  да прячьте же, а то прохожие смотрят. Она вам приго-
дится,  маргарита николаевна. Вы порядочно постарели от горя за
последние полгода. (Маргарита вспыхнула, но ничего не ответила,
а  азазелло продолжал.) Сегодня вечером, ровно в половину деся-
того,  потрудитесь, раздевшись донага, натереть этою мазью лицо
и все тело. Дальше делайте, что хотите, но не отходите от теле-
фона.  В десять я вам позвоню и все, что нужно, скажу. Вам ни о
чем  не  придется заботиться, вас доставят куда нужно, и вам не
причинят никакого беспокойства. Понятно?                       
     Маргарита помолчала, потом ответила:                       
     - понятно. Эта вещь из чистого золота, видно по тяжести. Ну
что  же,  я прекрасно понимаю, что меня подкупают и тянут в ка-
кую-то темную историю, за которую я очень поплачусь.           
     - Это что же такое, - почти зашипел азазелло, - вы опять? 
     - Нет погодите!                                           
     - Отдайте обратно помаду.                                 
     Маргарита крепче зажала в руке коробку и продолжала:       
     -  нет, погодите... Я знаю, на что иду. Но иду на все из-за
него, потому что ни на что в мире больше надежды у меня нет. Но
я  хочу вам сказать, что если вы меня погубите, вам будет стыд-
но!  Да,  стыдно!  Я  погибаю  из-за  любви!- И, стукнув себя в
грудь, маргарита глянула на солнце.                           
     -  Отдайте  обратно,  - в злобе зашипел азазелло, - отдайте
обратно, и к черту все это. Пусть посылают бегемота.           
     -  О нет!- Воскликнула маргарита, поражая проходяших, - со-
гласна  на все, согласна проделать эту комедию с натиранием ма-
зью, согласна идти к черту на куличики. Не отдам!             
     -  Ба!-  Вдруг  заорал азазелло и, вылупив глаза на решетку
сада, стал указывать куда-то пальцем.                         
     Маргарита  повернулась туда, куда указывал азазелло, но ни-
чего особенного не обнаружила. Тогда она обернулась к азазелло,
желая  получить  об"Яснение этому нелепому "ба!", Но давать это
об"яснение  было  некому: таинственный собеседник маргариты ни-
колаевны  исчез.  Маргарита  быстро сунула руку в сумочку, куда
перед этим криком спрятала коробочку, и убедилась, что она там.
Тогда,  ни  о чем не размышляя, маргарита торопливо побежала из
александровского сада вон.                                     
                                                               
                                                               
                                                        Глава 20
                                                               
                                                   крем азазелло
                                                               
                                                               
                                                               
     луна  в  вечернем  чистом небе висела полная, видная сквозь
ветви  клена.  Липы  и  акации разрисовали землю в саду сложным
узором  пятен.  Трехстворчатое  окно в фонаре, открытое, но за-
дернутое  шторой,  светилось  бешеным  электрическим  светом. В
спальне  маргариты николаевны горели все огни и освещали полный
беспорядок в комнате. На кровати на одеяле лежали сорочки, чул-
ки и белье, скомканное же белье валялось просто на полу рядом с
раздавленной  в волнении коробкой папирос. Туфли стояли на ноч-
  ном  столике рядом с недопитой чашкой кофе и пепельницей, в ко-
  торой дымил окурок, на спинке стула висело черное вечернее пла-
  тье.  В  комнате  пахло духами, кроме того, в нее доносился от-
  куда-то запах раскаленного утюга.
      Маргарита  николаевна  сидела перед трюмо в одном купальном
  халате,  наброшенном на голое тело, и в замшевых черных туфлях.
  Золотой  браслет  с часиками лежал перед маргаритой николаевной
  рядом с коробочкой, полученной от азазелло, и маргарита не сво-
  дила  глаз  с  циферблата.  Временами ей начинало казаться, что
  часы  сломались и стрелки не движутся. Но они двигались, хотя и
  очень  медленно, как будто прилипая, и наконец <длинная стрелка
  упала  на  двадцать  девятую минуту десятого>. Сердце маргариты
  страшно  стукнуло,  так что она не смогла даже сразу взяться за
  коробочку.  Справившись с собою, маргарита открыла ее и увидела
  в  коробочке жирный желтоватый крем. Ей показалось, что он пах-
  нет  болотной тиной. Кончиком пальца маргарита выложила неболь-
  шой  мазочек  крема на ладонь, причем сильнее запахло болотными
  травами  и  лесом,  и затем ладонью начала втирать крем в лоб и
  щеки.  Крем  легко мазался, и, как показалось маргарите, тут же
  испарялся.  Сделав несколько втираний, маргарита глянула в зер-
  кало  и  уронила  коробочку  прямо на стекло часов, от чего оно
  покрылось трещинами. Маргарита закрыла глаза, потом глянула еще
  раз и бурно расхохоталась.
      Ощипанные  по  краям  в ниточку пинцетом брови сгустились и
  черными  ровными дугами легли над зазеленевшими глазами. Тонкая
  вертикальная  морщинка,  перерезавшая  переносицу,  появившаяся
  тогда,  в  октябре, когда пропал мастер, бесследно пропала. Ис-
  чезли и желтенькие тени у висков, и две чуть заметные сеточки у
  наружных  углов  глаз. Кожа щек налилась ровным розовым цветом,
  лоб стал бел и чист, а парикмахерская завивка волос развилась.
      На  тридцатилетнюю  маргариту из зеркала глядела от природы
  кудрявая  черноволосая женщина лет двадцати, безудержно хохочу-
  щая, скалящая зубы.
      Нахохотавшись,  маргарита выскочила из халата одним прыжком
  и  широко  зачеркнула легкий жирный крем и сильными мазками на-
  чала  втирать  его  в кожу тела. Оно сейчас же порозовело и за-
  горелось. Затем мгновенно, как будто из мозга выхватили иголку,
  утих  висок, нывший весь вечер после свидания в александровском
  саду, мускулы рук и ног окрепли, а затем тело маргариты потеря-
  ло вес.
      Она  подпрыгнула  и  повисла в воздухе невысоко над ковром,
  потом ее медленно потянуло вниз, и она опустилась.
      -  Ай да крем! Ай да крем!- Закричала маргарита, бросаясь в
  кресло.
      Втирания  изменили  ее  не  только  внешне. Теперь в ней во
  всей, в каждой частице тела, вскипала радость, которую она ощу-
  тила, как пузырьки, колющие все ее тело. Маргарита ощутила себя
  свободной,  свободной  от всего. Кроме того, она поняла со всей
  ясностью,  что  именно случилось то, о чем утром говорило пред-
  чувствие,  и  что она покидает особняк и прежнюю свою жизнь на-
  всегда. Но от этой прежней жизни все же откололась одна мысль о
  том,  что  нужно исполнить только один последний долг перед на-
  чалом  чего-то  нового,  необыкновенного, тянущего ее наверх, в
  воздух. И она, как была нагая, из спальни, то и дело взлетая на
  воздух,  перебежала  в  кабинет мужа и, осветив его, кинулась к
  письменному  столу.  На вырванном из блокнота листе она без по-
  марок быстро и крупно карандашом написала записку:

      "Прости  меня и как можно скорее забудь. Я тебя покидаю на-
  век.  Не  ищи  меня,  это бесполезно. Я стала ведьмой от горя и
  бедствий, поразивших меня. Мне пора. Прощай. Маргарита".
     С совершенно облегченной душой маргарита прилетела в спаль-
ню, и следом за нею туда же вбежала наташа, нагруженная вещами.
И  тотчас все эти вещи, деревянные плечики с платьем, кружевные
платки,  синие  шелковые  туфли  на распялках и поясок- все это
посыпалось на пол, и наташа всплеснула освободившимися руками.
     -  Что, хороша?- Громко крикнула охрипшим голосом маргарита
николаевна.                                                   
     -  Как  же это?- Шептала наташа, пятясь, - как вы это дела-
ете, маргарита николаевна?                                     
     -  Это  крем! Крем, крем, - ответила маргарита, указывая на
сверкающую золотую коробку и поворачиваясь перед зеркалом.     
     Наташа,  забыв  про  валяющееся  на полу мятое платье, под-
бежала  к  трюмо и жадными, загоревшимися глазами уставилась на
остаток  мази.  Губы ее что-то шептали. Она опять повернулась к
маргарите и проговорила с каким-то благоговением:             
     -  кожа-то!  Кожа,  а? Маргарита николаевна, ведь ваша кожа
светится.- Но тут она опомнилась, подбежала к платью, подняла и
стала отряхивать его.                                         
     -  Бросьте!  Бросьте!- Кричала ей маргарита, - к черту его,
все  бросьте!  Впрочем, нет, берите его себе на память. Говорю,
берите на память. Все забирайте, что есть в комнате.           
     Как будто ополоумев, неподвижная наташа некотрое время смо-
трела на маргариту, потом повисла у нее на шее, целуя и крича:
     - атласная! Светится! Атласная! А брови-то, брови!         
     -  Берите  все тряпки, берите духи и волоките к себе в сун-
дук, прячьте, - кричала маргарита, - но драгоценностей не бери-
те, а то вас в краже обвинят.                                 
     Наташа  сгребла в узел, что ей попало под руку, платья, ту-
фли, чулки и белье, и побежала вон из спальни.                 
     В  это время откуда-то с другой стороны переулка, из откры-
того  окна  вырвался  и полетел громовой виртуозный вальс и по-
слышалось пыхтение под"Ехавшей к воротам машины.               
     -  Сейчас позвонит азазелло!- Воскликнула маргарита, слушая
сыплющийся  в  переулке  вальс, - он позвонит! А иностранец бе-
зопасен. Да, теперь я понимаю, что он безопасен!               
     Машина  зашумела,  удаляясь от ворот. Стукнула калитка и на
плитках дорожки послышались шаги.                             
     "Это  николай  иванович,  по  шагам  узнаю, - подумала мар-
гарита, - надо будет сделать на прощание что-то очень смешное и
интересное".                                                   
     Маргарита  рванула штору в сторону и села на подоконник бо-
ком,  охватив  колено  руками.  Лунный свет лизнул ее с правого
бока.  Маргарита  подняла  голову к луне и сделала задумчивое и
поэтическое  лицо.  Шаги стукнули еще раза два и затем внезапно
стихли.  Еще полюбовавшись на луну, вздохнув для приличия, мар-
гарита  повернула  голову в сад и действительно увидела николая
ивановича,  проживающего  в нижнем этаже этого самого особняка.
Луна  ярко  заливала николая ивановича. Он сидел на скамейке, и
по  всему  было видно, что он опустился на нее внезапно. Пенсне
на  его  лице  как-то перекосилось, а свой портфель он сжимал в
руках.                                                         
     -  А,  здравствуйте,  николай  иванович! Все-таки я дама, в
конце  концов!  Ведь это хамство не отвечать, когда с вами раз-
говаривают!                                                   
     Николай  иванович,  видный  в  луне до последней пуговки на
серой  жилетке,  до последнего волоска в светлой бородке клины-
шком,  вдруг усмехнулся дикой усмешкой, поднялся со скамейки и,
очевидно,  не  помня себя от смущения, вместо того, чтобы снять
шляпу,  махнул портфелем в сторону и ноги согнул, как будто со-
бирался пуститься в присядку.                                 
      -  Ах,  какой  вы скучный тип, николай иванович- продолжала
  маргарита,  - вообще вы все мне так надоели, что я выразить вам
  этого  не могу, и так я счастлива, что с вами расстаюсь! Ну вас
  к чертовой матери!
      В  это  время за спиною маргариты в спальне грянул телефон.
  Маргарита  совалась с подоконника и, забыв про николая иванови-
  ча, схватила трубку.
      - Говорит азазелло, - сказали в трубке.
      - Милый, милый азазелло!- Вскричала маргарита.
      - Пора! Вылетайте, - заговорил азазелло в трубке, и по тону
  его  было  слышно,  что  ему приятен искренний, радостный порыв
  маргариты,  -  когда  будете  пролетать над воротами, крикните:
  "невидима!"  Потом полетайте над городом, чтобы попривыкнуть, а
  затем на юг, вон из города, и прямо на реку. Вас ждут!
      Маргарита  повесила трубку, и тут в соседней комнате что-то
  деревянно  заковыляло и стало биться в дверь. Маргарита распах-
  нула  ее,  и  половая  щетка,  щетиной вверх, танцуя, влетела в
  спальню.  Концом  своим  она выбивала дробь на полу, лягалась и
  рвалась  в окно. Маргарита взвизгнула от восторга и вскочила на
  щетку верхом. Тут только у наездницы мелькнула мысль о том, что
  она  в  этой  суматохе забыла одеться. Она галопом подскочила к
  кровати и схватила первое попавшееся, какую-то голубую сорочку.
  Взмахнув  ею,  как штандартом, она вылетела в окно. И вальс над
  садом ударил сильнее.
      С окошка маргарита скользнула вниз и увидела николая ивано-
  вича  на  скамейке. Тот как бы застыл на ней и в полном ошелом-
  лении прислушивался к крикам и грохоту, доносящимся из освещен-
  ной спальни верхних жильцов.
      - Прощайте, николай иванович!- Закричала маргарита, припля-
  сывая перед николаем ивановичем.
      Тот  охнул  и пополз по скамейке, перебирая по ней руками и
  сбив наземь свой портфель.
      -  Прощайте навсегда! Я улетаю, - кричала маргарита, заглу-
  шая вальс. Тут она сообразила, что рубашка ей ни к чему не нуж-
  на,  и, зловеще захохотав, накрыла ею голову николая ивановича.
  Ослепленный  николай  иванович грохнулся со скамейки на кирпичи
  дорожки.
      Маргарита  обернулась, чтобы последний раз глянуть на особ-
  няк,  где так долго она мучилась, и увидела в пылающем огне ис-
  каженное от изумления лицо наташи.
      -  Прощай, наташа!- Прокричала маргарита и вздернула щетку,
  - невидима, невидима, - еще громче крикнула она и между ветвями
  клена,  хлестнувшими  ее  по лицу, перелетев ворота, вылетела в
  переулок. И вслед ей полетел совершенно обезумевший вальс.

  Глава 21

  полет

      невидима  и свободна! Невидима и свободна! Пролетев по сво-
  ему  переулку,  маргарита  попала в другой, пересекавший первый
  под прямым углом. Этот заплатанный, заштопанный, кривой и длин-
  ный  переулок  с  покосившейся  дверью нефтелавки, где кружками
  продают  керосин и жидкость от паразитов во флаконах, она пере-
  резала  в  одно мгновение и тут усвоила, что даже будучи совер-
  шенно  свободной и невидимой, все же и в наслаждении нужно быть
  хоть  немного  благоразумней. Только каким-то чудом затормозив-
  шись, она не разбилась насмерть о старый покосившийся фонарь на
  углу.  Увернувшись  от  него,  маргарита покрепче сжала щетку и
полетела  помедленнее,  вглядываясь  в  электрические провода и
вывески, висящие поперек тротуара.                             
     Третий  переулок вел прямо к арбату. Здесь маргарита совер-
шенно  освоилась с управлением щеткой, поняла, что та слушается
малейшего  прикосновения  рук  или ног и что, летя над городом,
нужно  быть  очень  внимательной  и не очень буйствовать. Кроме
того совершенно ясно стало уже в переулке, что прохожие летунью
не  видят.  Никто не задирал головы, не кричал "гляди, гляди!",
Не  шарахался  в сторону, не визжал и не падал в обморок, диким
смехом не хохотал.                                             
     Маргарита летела беззвучно, очень медленно и невысоко, при-
мерно на уровне второго этажа. Но и при медленном лете, у само-
го выхода на ослепительно освещенный арбат, она немного промах-
нулась  и плечом ударилась о какой-то освещенный диск, на кото-
ром  была нарисована стрела. Это рассердило маргариту. Она оса-
дила  послушную  щетку, отлетела в сторону, а потом, бросившись
на  диск  внезапно, концом щетки разбила его вдребезги. Посыпа-
лись с грохотом осколки, прохожие шарахнулись, где-то засвисте-
ли,   а   маргарита,  совершив  этот  ненужный  поступок,  рас-
хохоталась."На  арбате  надо  быть еще поосторожнее, - подумала
маргарита, - тут столько напутано всего, что и не разберешься".
Она принялась нырять между проводами.Под маргаритой плыли крыши
троллейбусов,  автобусов  и легковых машин, а по тротуарам, как
казалось сверху маргарите, плыли реки кепок.От этих рек отлива-
лись  ручейки,  вливались в огненные пасти ночных магазинов."Э,
какое  месиво!-  Сердито  подумала маргарита, - тут повернуться
нельзя".  Она  пересекла  арбат,  поднялась повыше, к четвертым
этажам,  и  мимо  ослепительно сияющих трубок на угловом здании
театра  проплыла в узкий переулок с невысокими домами. Все окна
были  открыты,  и всюду слышалась в окнах радиомузыка. Из любо-
пытства  маргарита  заглянула в одно из них. Увидела кухню. Два
примуса ревели на плите, возле них стояли две женщины с ложками
в руках и переругивались.                                     
     - Свет надо тушить за собой в уборной, вот что я вам скажу,
пелагея  петровна,  -  говорила  та женщина, перед которой была
кастрюля  с какой-то снедью, от которой валил пар, - а то мы на
выселение на вас подадим!                                     
     - Сами вы хороши, -отвечала другая.                       
     -  Обе вы хороши, - звучно сказала маргарита, переваливаясь
через подоконник в кухню. Обе ссорящиеся повернулись на голос и
замерли  с грязными ложками в руках. Маргарита осторожно протя-
нула  руку  между  ними, повернула краны в обоих примусах и по-
тушила  их.  Женщины охнули и открыли рты. Но маргарита уже со-
скучилась в кухне и вылетела в переулок.                       
     В конце его ее внимание привлекла роскошная громада восьми-
этажного, видимо, только что построенного дома. Маргарита пошла
вниз  и,  приземлившись, увидела, что фасад дома выложен черным
мрамором, что двери широкие, что за стеклом их виднеется фураж-
ка  с золотым галуном и пуговицы швейцара и что над дверьми зо-
лотом выведена надпись: "дом драмлита".                       
     Маргарита  щурилась  на  надпись,  соображая,  что бы могло
означать слово "драмлит". Взяв щетку под мышку, маргарита вошла
в под"езд, толкнув дверью удивленного швейцара, и увидела рядом
с  лифтом  на стене черную громадную доску, а на ней выписанные
белыми буквами номера квартир и фамилии жильцов. Венчающая спи-
сок  надпись  "Дом драматурга и литератора" заставила маргариту
испустить  хищный задушенный вопль. Поднявшись в воздух повыше,
она  жадно  начала читаить фамилии: хустов, двубратский, квант,
бескудников, латунский...                                     
     -  Латунский!- Завизжала маргарита.- Латунский! Да ведь это
же он! Это он погубил мастера.                                 
         Швейцар  у дверей, выкатив глаза и даже подпрыгивая от уди-
  вления,  глядел  на  черную  доску, стараясь понять такое чудо:
  почему  это завизжал внезапно список жильцов. А маргарита в это
  время  уже поднималась стремительно вверх по лестнице, повторяя
  в каком-то упоении:
      -  латунский-  восемьдесят  четыре!  Латунский- восемьдесят
  четыре...
      Вот  налево-  82,  направо- 83, еще выше, налево- 84. Вот и
  карточка - "О.Латунский".
      Маргарита  соскочила  со  щетки, и разгоряченные ее подошвы
  приятно  охладила  каменная  площадка. Маргарита позвонила раз,
  другой.  Но  никто  не  открывал.  Маргарита стала сильнее жать
  кнопку  и сама слышала трезвон, который поднялся в квартире ла-
  тунского.  Да,  по  гроб жизни должен быть благодарен покойному
  берлиозу  обитатель  квартиры  N  84 в восьмом этаже за то, что
  председатель массолита попал под трамвай, и за то, что траурное
  заседание назначили как раз на этот вечер. Под счастливой звез-
  дой  родился критик латунский. Она спасла его от встречи с мар-
  гаритой, ставшей ведьмой в эту пятницу!
      Никто  не  открывал.  Тогда во весь мах маргарита понеслась
  вниз,  отсчитывая этажи, долетела донизу, вырвалась на улицу и,
  глядя  вверх,  отсчитала  и проверила этажи снаружи, соображая,
  какие  именно  окна  квартиры  латунского. Несомненно, это были
  пять  темных окон на углу здания, в восьмом этаже. Уверившись в
  этом,  маргарита  поднялась  в воздухе и через несколько секунд
  сквозь  открытое окно входила в неосвещенную комнату, в которой
  серебрилась  только  узенькая полоска от луны. По ней пробежала
  маргарита, нашарила выключатель. Через минуту вся квартира была
  освещена. Щетка стояла в углу. Удостоверившись, что дома никого
  нету,  маргарита  открыла дверь на лестницу и проверила, тут ли
  карточка.  Карточка  была на месте, маргарита попала туда, куда
  нужно было.
      Да,  говорят,  что  и до сих пор критик латунский бледнеет,
  вспоминая  этот  страшный  вечер,  и до сих пор с благоговением
  произносит  имя берлиоза. Совершенно неизвестно, какою темной и
  гнусной  уголовщиной  ознаменовался  бы  этот вечер, - по возв-
  ращении из кухни маргариты в руках у нее оказался тяжелый моло-
  ток.
      Нагая  и  невидимая  летунья сдерживала и уговаривала себя,
  руки  ее тряслись от нетерпения. Внимательно прицелившись, мар-
  гарита  ударила  по клавишам рояля, и по всей квартире пронесся
  первый  жалобный  вой.  Исступленно кричал ни в чем не повинный
  беккеровский кабинетный инструмент. Клавиши на нем провалились,
  костяные  накладки  летели во все стороны. Со звуком револьвер-
  ного  выстрела  лопнула под ударом молотка верхняя полированная
  дека.  Тяжело дыша, маргарита рвала и мяла молотком струны. На-
  конец, уставши, отвалилась, бухнулась в кресло, чтобы отдышать-
  ся.
      В  ванной страшно гудела вода и в кухне тоже. "Кажется, уже
  полилось на пол", - подумала маргарита и добавила вслух:
      - однако рассиживаться нечего.
      Из  кухни в коридор уже бежал поток. Шлепая босыми ногами в
  воде,  маргарита ведрами носила из кухни воду в кабинет критика
  и выливала ее в ящики письменного стола. Потом, разломав молот-
  ком двери шкафа в этом же кабинете, бросилась в спальню. Разбив
  зеркальный  шкаф, она вытащила из него костюм критика и утопила
  в ванне. Полную чернильницу чернил, захваченную в кабинете, она
  вылила  в  пышно  взбитую  двуспальную  кровать в спальне. Раз-
  рушение,  которое она производила, доставляла ей жгучее наслаж-
  дение,  но  при  этом ей все время казалось, что результаты по-
  лучаются  какие-то  мизерные.  Поэтому она стала делать что по-
  пало.  Она била вазоны с фикусами в той комнате, где был рояль.
Не докончив этого возвращалась в спальню и кухонным ножом реза-
ла  простыни,  била  застекленные  фотографии. Усталости она не
чувствовала, и только пот тек по ней ручьями.                 
     В  это время в квартире N 82, под квартирой латунского, до-
мработница  драматурга  кванта  пила чай в кухне, недоумевая по
поводу  того,  что  сверху доносился какой-то грохот, беготня и
звон.  Подняв  голову  к  потолку, она вдруг увидела, что он на
глазах  у  нее меняет свой белый цвет на какой-то мертвенно си-
ний. Пятно расширялось на глазах, и вдруг на нем набухли капли.
Минуты  две  сидела  домработница, дивясь такому явлению, пока,
наконец,  из  потолка не пошел настоящий дождь и не застучал по
полу. Тут она вскочила, подставила под струи таз, что нисколько
не  помогло, так как дождь расширился и стал заливать и газовую
плиту,  и стол с посудой. Тогда, вскрикнув, домработница кванта
побежала из квартиры на лестницу, и тотчас же в квартире латун-
ского начались звонки.                                         
     -  Ну,  зазвонили, пора собираться, - сказала маргарита она
села на щетку, прислушиваясь к тому, как женский голос кричит в
скважину двери:                                               
     -  откройте,  откройте!  Дуся,  открой! У вас, что ли, вода
течет? Нас залило.                                             
     Маргарита  поднялась на метр вверх и ударила по люстре. Две
лампочки  разорвало и во все стороны полетели подвески. Крики в
скважине  прекратились, на лестнице послышался топот. Маргарита
выплыла в окно, оказалась снаружи окна, размахнулась несильно и
молотком  ударила  в  стекло. Оно всхлипнуло, и по облицованной
мрамором  стене  каскадом побежали осколки. Маргарита поехала к
следующему  окну.  Далеко  внизу  забегали люди по тротуару, из
двух  стоявших  у  под"Езда машин одна загудела и от"ехала. По-
кончив  с окнами латунского, маргарита поплыла к соседней квар-
тире.  Удары стали чаще, переулок наполнился звоном и грохотом.
Из  первого  под"Езда  выбежал швейцар, поглядел вверх, немного
поколебался, очевидно, не сообразив сразу, что ему предпринять,
всунул  в  рот свисток и бешено засвистел. С особым азартом под
этот  свист рассадив последнее окно на восьмом этаже, маргарита
спустилась к седьмому и начала крушить стекла в нем.           
     Измученный  долгим бездельем за зеркальными дверями под"ез-
да,  швейцар  вкладывал в свист всю душу, причем точно следовал
за  маргаритой,  как  бы  аккомпанируя  ей. В паузах, когда она
перелетала  от окна к окну, он набирал духу, а при каждом ударе
маргариты, надув щеки, заливался, буравя ночной воздух до само-
го неба.                                                       
     Его  усилия, в соединении с усилиями раз"Яренной маргариты,
дали  большие  результаты.  В доме шла паника. Целые еще стекла
распахивались, в них появлялись головы людей и тотчас же прята-
лись,  открытые же окна, наоборот, закрывались. В противополож-
ных  домах  в окнах на освещенном фоне возникали темные силуэты
людей,  старавшихся  понять, почему без всякой причины лопаются
стекла в новом здании драмлита.                               
     В  переулке  народ  бежал  к дому драмлита, а внутри его по
всем  лестницам топали мечущиеся без всякого толка и смысла лю-
ди.  Домработница  кванта  кричала  бегущим по лестнице, что их
залило,  а  к ней вскоре присоединилась домработница хустова из
квартиры  N  80,  помещавшейся под квартирой кванта. У хустовых
хлынуло  с  потолка и в кухне и в уборной. Наконец, у квантов в
кухне  обрушился  громадный  пласт штукатурки с потолка, разбив
всю  грязную  посуду, после чего пошел уже настоящий ливень: из
клеток  обвисшей  мокрой  драни  хлынуло как из ведра. Тогда на
лестнице  первого  под"езда начались крики. Пролетая мимо пред-
последнего  окна четвертого этажа, маргарита заглянула в него и
увидела человека, в панике напялившего на себя противогаз. Уда-
рив  молотком  в его стекло, маргарита вспугнула его и он исчез
  из комнаты.
      И  неожиданно дикий разгром прекратился. Скользнув к треть-
  ему  этажу,  маргарита заглянула в крайнее окно, завешенное ле-
  гонькой  темной  шторкой.  В комнате горела слабенькая лампочка
  под  потолком.  В  маленькой  кровати  с сеточными боками сидел
  мальчик лет четырех и испуганно вслушивался. Взрослых никого не
  было в комнате. Очевидно, все выбежали из квартиры.
      - Стекла бьют, - проговорил мальчик и позвал:- мама!
      Никто не отозвался, и тогда он сказал:
      - мама, я боюсь.
      Маргарита откинула шторку и влетела в окно.
      - Я боюсь, - повторил мальчик и задрожал.
      -  Не бойся, не бойся, маленький, - сказала маргарита, ста-
  раясь  смягчить  свой  осипший на ветру преступный голос, - это
  мальчишки стекла били.
      - Из рогатки?- Спросил мальчик, переставая дрожать.
      -  Из  рогатки, из рогатки, - подтвердила маргарита, - а ты
  спи !
      - Это ситник, - сказал мальчик, - у него есть рогатка.
      - Ну, конечно, он!
      Мальчик поглядел лукаво куда-то в сторону и спросил:
      - а ты где, тетя ?
      - А меня нету, - сказала маргарита, - я тебе снюсь.
      - Я так и думал, - сказал мальчик.
      -  Ты ложись, - приказала маргарита, - подложи руку под ще-
  ку, а я тебе буду сниться.
      -  Ну, снись, снись, - согласился мальчик и тотчас улегся и
  руку положил под щеку.
      - Я тебе сказку расскажу, - заговорила маргарита и положила
  разгоряченную  руку  на  стриженую голову, - была на свете одна
  тетя.  И  у нее не было детей, и счастья вообще тоже не было. И
  вот  она сперва много плакала, а потом стала злая...- Маргарита
  умолкла, сняла руку- мальчик спал.
      Маргарита тихонько положила молоток на подоконник и вылете-
  ла из окна. Возле дома была кутерьма. По асфальтированному тро-
  туару,  усеянному  битым  стеклом,  бегали и что-то выкрикивали
  люди.  Между ними уже мелькали милиционеры. Внезапно ударил ко-
  локол  и  с арбата в переулок вкатила красная пожарная машина с
  лестницей...
      Но  дальнейшее уже не интересовало маргариту. Прицелившись,
  чтобы не задеть за какой-нибудь провод, она покрепче сжала щет-
  ку и в мгновение оказалась выше злополучного дома. Переулок под
  нею  покосился  набок  и завалился вниз. Вместо него одного под
  ногами у маргариты возникло скопище крыш, под углами перерезан-
  ное  сверкающими дорожками. Все оно неожиданно поехало в сторо-
  ну, и цепочки огней смазались и слились.
      Маргарита  сделала еще один рывок, и тогда все скопище крыш
  провалилось под землю, а вместо него появилось внизу озеро дро-
  жащих  электрических огней, и это озеро внезапно поднялось вер-
  тикально,  а затем появилось над головой у маргариты, а под но-
  гами  блеснула  луна.  Поняв,  что она перевернулась, маргарита
  приняла  нормальное  положение  и,  обернувшись, увидела, что и
  озера уже нет, а что там, сзади за нею, осталось только розовое
  зарево  на  горизонте. И оно исчезло через секунду, и маргарита
  увидела,  что она наедине с летящей над нею слева луною. Волосы
  маргариты  давно  уже  стояли  копной, а лунный свет со свистом
  омывал  ее  тело. По тому, как внизу два ряда редких огней сли-
  лись  в две непрерывные огненные черты, по тому, как быстро они
  пропали сзади, маргарита догадалась, что она летит с чудовищною
  скоростью, и поразилась тому, что она не задыхается.
      По прошествии нескольких секунд далеко внизу, в земной чер-
  ноте,  вспыхнуло новое озеро электрического света и подвалилось
под  ноги летящей, но тут же завертелось винтом и провалилось в
землю. Еще несколько секунд- такое же точно явление.           
     - Города! Города!- Прокричала маргарита.                   
     После  этого  раза  два или три она видела под собой тускло
отсвечивающие  какие-то  сабли,  лежащие в открытых черных фут-
лярах, и сообразила, что это реки.                             
     Повернув голову вверх и налево, летящая любовалась тем, что
луна  несется  под нею как сумасшедшая, обратно в москву и в то
же  время  странным  образом  стоит на месте, так что отчетливо
виден  на  ней какой-то загадочный, темный- не то дракон, не то
конек-горбунок, острой мордой обращенный к покинутому городу. 
     Тут  маргаритой  овладела  мысль,  что по сути дела она зря
столь  иступленно  гонит щетку. Что она лишает себя возможности
что-либо  как следует рассмотреть, как следует упиться полетом.
Ей  что-то подсказывало, что там, куда она летит, ее подождут и
что незачем ей скучать от такой безумной быстроты и высоты.   
     Маргарита  наклонила щетку щетиной вперед, так что хвост ее
поднялся  кверху, и, очень замедлив ход, пошла к самой земле. И
это  скольжение,  как  на  воздушных салазках, вниз принесло ей
наибольшее наслаждение. Земля поднялась к ней, и в бесформенной
до  этого  черной  гуще  ее обозначились ее тайны и прелести во
время  лунной  ночи.  Земля шла к ней, и маргариту уже обдавало
запахом  зеленеющих лесов. Маргарита летела над самыми туманами
росистого  луга,  потом  над  прудом. Под маргаритой хором пели
лягушки,  а  где-то вдали, почему-то очень волнуя сердце, шумел
поезд.  Маргарита вскоре увидела его. Он полз медленно, как гу-
сеница,  сыпя в воздух искры. Обогнав его, маргарита прошла еще
над одним водным зеркалом, в котором проплыла под ногами вторая
луна,  еще более снизилась и пошла, чуть-чуть не задевая ногами
верхушки огромных сосен.                                       
     Тяжкий  шум  вспарываемого  воздуха послышался сзади и стал
настигать марагариту. Постепенно к этому шуму чего-то летещего,
как  снаряд,  присоединился слышимый на много верст женский хо-
хот.  Маргарита  оглянулась и увидела, что ее догоняет какой-то
сложный  темный  предмет. Настигая маргариту, он все более обо-
значался,  стало  видно,  что кто-то летит верхом. А наконец он
совсем обозначился. Замедляя ход, маргариту догнала наташа.   
     Она,  совершенно нагая, с летящими по воздуху растрепанными
волосами, летела верхом на толстом борове, зажимавшем в предних
копытцах  портфель, а задними ожесточенно молотящем воздух. Из-
редка поблескивающее в луне, а потом потухающее пенсне, свалив-
шееся  с  носа,  летело  рядом с боровом на шнуре, а шляпа то и
дело  наезжала  борову  на глаза. Хорошенько всмотревшись, мар-
гарита  узнала в борове николая ивановича, и тогда хохот ее за-
гремел над лесом, смешавшись с хохотом наташи.                 
     -  Наташка!- Пронзительно закричала маргарита, - ты намаза-
лась кремом ?                                                 
     -  Душенька!-  Будя  своими воплями заснувший сосновый лес,
отвечала  наташа,  - королева моя французская, ведь я и ему на-
мазала лысину, и ему!                                         
     -  Принцесса!-  Плаксиво  проорал боров, галопом неся всад-
ницу.                                                         
     -  Душенька!  Маргарита  николаевна!-Кричала  наташа, скача
рядом  с  маргаритой,  -  сознаюсь, взяла крем. Ведь и мы хотим
жить  и  летать!  Прости  меня, повелительница, а я не вернусь,
нипочем  не  вернусь!  Ах,  хорошо, маргарита николаевна! Пред-
ложение  мне  делал,  - наташа стала тыкать пальцем в шею скон-
фуженно  пыхтящего  борова, - предложение! Ты как меня называл,
а?- Кричала она, наклонясь к уху борова.                       
     -  Богиня,  - завывал тот, - не могу я так быстро лететь. Я
бумаги могу важные растерять. Наталья прокофьевна, я протестую.
     -  Да  ну  тебя  к черту с твоими бумагами!- Дерзко хохоча,
  кричала наташа.
      -  Что  вы,  наталья  прокофьевна! Нас услышит кто-нибудь!-
  Моляще орал боров.
      Летя  галопом  рядом  с  маргаритой,  наташа с хохотом рас-
  сказывала  ей  о  том, что произошло в особняке после того, как
  маргарита николаевна улетела через ворота.
      Наташа  созналась  в  том,  что не прикоснувшись более ни к
  каким подаренным вещам, она сбросила с себя одежду и кинулась к
  крему  и немедленно им намазалась. И с нею произошло то же, что
  с  ее хозяйкой. В то время, как наташа, хохоча от радости, упи-
  валась  перед зеркалом своею волшебною красой, дверь открылась,
  и  перед  наташей явился николай иванович. Он был взволнован, в
  руках он держал сорочку маргариты николаевны и собственную свою
  шляпу  и портфель. Увидев наташу, николай иванович обомлел. Не-
  сколько справившись с собою, весь красный, как рак, он об"Явил,
  что счел долгом поднять рубашечку, лично принести ее...
      -  Что  говорил, негодяй!- Визжала и хохотала наташа, - что
  говорил,  на  что  сманивал!  Какие  деньги сулил. Говорил, что
  клавдия  петровна ничего не узнает. Что, скажешь, вру?- Кричала
  наташа борову, и тот только сконфуженно отворачивал морду.
      Расшалившись  в спальне, наташа мазнула кремом николая ива-
  новича  и  сама оторопела от удивления. Лицо почтенного нижнего
  жильца  свело  в  пятачок, а руки и ноги оказались с копытцами.
  Глянув  на себя в зеркало, николай иванович отчаянно и дико за-
  выл, но было уже поздно. Через несколько секунд он, оседланный,
  летел куда-то к черту из москвы, рыдая от горя.
      -  Требую возвращения моего нормального облика!-Вдруг не то
  исступленно,  не  то  моляще прохрипел и захрюкал боров, - я не
  намерен  лететь на незаконное сборище! Маргарита николаевна, вы
  обязаны унять вашу домработницу.
      - Ах, так я теперь тебе домработница? Домработница?- Вскри-
  кивала  наташа,  нащипывая ухо борову, - я была богиня? Ты меня
  как называл?
      -  Венера!-  Плаксиво  отвечал  боров, пролетая над ручьем,
  журчащим  меж  камней,  и  копытцами задевая с шорохом за кусты
  орешника.
      -  Венера!  Венера!- Победно прокричала наташа, подбоченив-
  шись одной рукой, а другую простирая к луне, - маргарита! Коро-
  лева!  Упросите  за  меня,  чтоб меня ведьмой оставили. Вам все
  сделают, вам власть дана!
      И маргарита отозвалась:
      - хорошо, я обещаю!
      -  Спасибо!-  Прокричала  наташа  и вдруг закричала резко и
  как-то  тоскливо:-  гей! Гей! Скорей! Скорей! А ну-ка надбавь!-
  Она  сжала  пятками похудевшие в безумной скачке бока борова, и
  тот  рванул  так,  что опять распорол воздух, и через мгновенье
  наташа  уже была видна впереди, как черная точка, а потом и со-
  всем пропала, и шум ее полета растаял.
      Маргарита  летела  по-прежнему  медленно  в пустынной и не-
  известной  местности,  над холмами, усеянными редкими валунами,
  лежащими  меж отдельных громадных сосен. Маргарита летела и ду-
  мала  о  том, что она, вероятно, где-то очень далеко от москвы.
  Щетка  летела не над верхушками сосен, а уже между их стволами,
  с  одного боку посеребренными луной. Легкая тень летящей сколь-
  зила по земле впереди- теперь луна светила в спину маргарите.
      Маргарита  чувствовала  близость  воды  и догадывалась, что
  цель  близка.  Сосны  разошлись,  и маргарита тихо под"ехала по
  воздуху к меловому обрыву. За этим обрывом внизу, в тени, лежа-
  ла  река.  Туман  висел и цеплялся за кусты внизу вертикального
  обрыва, а противоположный берег был плоский, низменный. На нем,
  под  одинокой  группой  каких-то  раскидистых деревьев, метался
огонечек  от  костра  и  виднелись какие-то движущиеся фигурки.
Маргарите  показалось,  что  оттуда  доносится какая-то зудящая
веселенькая музыка. Далее, сколько хватало глаз, на посеребрен-
ной равнине не виднелось никаких признаков ни жилья, ни людей.
     Маргарита  прыгнула с обрыва вниз и быстро спустилась к во-
де. Вода манила ее после воздушной гонки. Отбросив от себя щет-
ку,  она  разбежалась и прыгнула в воду вниз головой. Легкое ее
тело,  как  стрела,  , вонзилось в воду, и столб воды выбросило
почти  до самой луны. Вода оказалась теплой, как в бане, и, вы-
нырнув из бездны, маргарита вдоволь наплавалась в полном одино-
честве ночью по этой реке.                                     
     Рядом  с  маргаритой никого не было, но немного подальше за
кустами слышались всплески и фырканье, там тоже кто-то купался.
     Маргарита  выбежала  на  берег. Тело ее ныло после купанья.
Усталости  никакой  она  не  ощущала и радостно приплясывала на
влажной  траве.  Вдруг она перестала танцевать и насторожилась.
Фырканье  стало приближаться и из-за ракитовых кустов вылез ка-
кой-то  толстяк  в черном шелковом цилиндре, заломленном на за-
тылок.  Ступни  его ног были в илистой грязи, так что казалось,
будто  купальщик  в черных ботинках. Судя по тому, как он отду-
вался и икал, он был порядочно выпивши, что, впрочем, подтверж-
далось и тем, что река вдруг стала издавать запах коньяку.     
     Увидев маргариту, толстяк стал вглядывться, а потом радост-
но заорал:                                                     
     -  что  такое?  Ее  ли я вижу? Клодина, да ведь это ты, не-
унывающая вдова? И ты здесь?- И тут он полез здороваться.     
     Маргарита отступила и с достоиноством ответила:           
     - пошел ты к чертовой матери. Какая я тебе клодина? Ты смо-
три, с кем разговариваешь, - и, подумав мгновенье, она прибави-
ла  к  своей речи длинное непечатное ругательство. Все это про-
извело на легкомысленного толстяка отрезвляющее действие.     
     -  Ой!-  Тихо воскликнул он и вздрогнул, - простите велико-
душно,  светлая  королева марго! Я обознался. А виноват коньяк,

0

10

будь  он  проклят!-  Толстяк  опустился на одно колено, цилиндр
отнес в сторону, сделал поклон и залопотал, мешая русские фразы
с французскими, какой-то вздор про кровавую свадьбу своего дру-
га  в  париже  гессара, и про коньяк, и про то, что он подавлен
грустной ошибкой.
     -  Ты бы брюки надел, сукин сын, - сказала, смягчаясь, мар-
гарита.                                                       
     Толстяк радостно осклабился, видя, что маргарита не сердит-
ся,  и  восторженно сообщил, что оказался без брюк в данный мо-
мент  лишь  потому, что по рассеянности оставил их на реке ени-
сее,  где  купался  перед  тем, но что он сейчас же летит туда,
благо  это  рукой  подать, и затем, поручив себя расположению и
покровительству,  начал  отступать задом и отступал до тех пор,
пока  не  поскользнулся  и навзничь не упал в воду. Но и падая,
сохранил  на  окаймленном  небольшими  бакенбардами лице улыбку
восторга и преданности.                                       
     Маргарита  же пронзительно свистнула и, оседлав подлетевшую
щетку,  перенеслась  над  рекой  на противоположный берег. Тень
меловой горы сюда не доставала, и весь берег заливала луна.   
     Лишь  только  маргарита коснулась влажной травы, музыка над
вербами  ударила сильнее и веселее взлетел сноп искр из костра.
Под  ветвями верб, усеянными нежными, пушистыми сережками, вид-
ными в луне, сидели в два ряда толстомордые лягушки и, раздува-
ясь  как  резиновые,  играли  на  деревянных дудочках бравурный
марш. Светящиеся гнилушки висели на ивовых прутиках перед музы-
кантами,  освещая  ноты,  на  лягушачьих мордах играл мятущийся
свет от костра.                                               
     Марш  игрался  в честь маргариты. Прием ей оказан был самый
торжественный.  Прозрачные  русалки остановили свой хоровод над
  рекою и замахали маргарите водорослями, и над пустынным зелено-
  ватым  берегом  простонали далеко слышные их приветствия. Нагие
  ведьмы,  выскочив  из-за верб, выстроились в ряд и стали присе-
  дать  и кланяться придворными поклонами. Кто-то козлоногий под-
  летел  и  припал к руке, раскинул на траве шелк, осведомляясь о
  том, хорошо ли купалась королева, предложил лечь и отдохнуть.
      Маргарита  так и сделала. Козлоногий поднес ей бокал с шам-
  панским,  она  выпила его, и сердце ее сразу согрелось. Осведо-
  мившись  о  том, где наташа, она получила ответ, что наташа уже
  выкупалась  и  полетела на своем борове вперед, в москву, чтобы
  предупредить  о том, что маргарита скоро будет, и помочь приго-
  товить для нее наряд.
      Короткое  пребывание  маргариты  под вербами ознаменовалось
  одним  эпизодом.  В воздухе раздался свист, и черное тело, явно
  промахнувшись,  обрушилось  в  воду.  Через несколько мгновений
  перед  маргаритой  предстал тот самый толстяк-бакенбардист, что
  так неудачно представился на том берегу. Он успел, по-видимому,
  смотаться на енисей, ибо был во фрачном наряде, но мокр с голо-
  вы до ног. Коньяк подвел его вторично: высаживаясь, он все-таки
  угодил в воду. Но улыбки своей он не утратил и в этом печальном
  случае, и был смеющеюся маргаритой допущен к руке.
      Затем  все стали собираться. Русалки доплясали свой танец в
  лунном  свете  и растаяли в нем. Козлоногий почтительно осведо-
  мился  у  маргариты, на чем она прибыла на реку; узнав, что она
  явилась верхом на щетке, сказал:
      -  о, зачем же, это неудобно, - мигом соорудил из двух суч-
  ков  какой-то подозрительный телефон и потребовал у кого-то сию
  же  минуту прислать машину, что и исполнилось, действительно, в
  одну  минуту.  На  остров  обрушилась  буланая открытая машина,
  только  на шоферском месте сидел не обычного вида шофер, а чер-
  ный  длинноносый грач в клеенчатой фуражке и в перчатках с рас-
  трубами.  Островок  опустел. В лунном пылании растворились уле-
  тевшие ведьмы. Костер догорал, и угли затягивало седой золой.
      Бакенбардист  и  козлоногий подсадили маргариту, и она опу-
  стилась  на  широкое  заднее сиденье. Машина взвыла, прыгнула и
  поднялась почти к самой луне, остров пропал, пропала река, мар-
  гарита понеслась в москву.

Глава 22

  при свечах

      ровное  гуденье  машины,  летящей  высоко  над землей, уба-
  юкивало  маргариту,  а  лунный свет ее приятно согревал. Закрыв
  глаза,  она отдала лицо ветру и думала с какой-то грустью о по-
  кинутом  ею  неизвестном  береге  реки, которую, как она чувст-
  вовала,  она  никогда  более  не увидит. После всех волшебств и
  чудес сегодняшнего вечера она уже догадывалась, к кому именно в
  гости  ее везут, но это не пугало ее. Надежда на то, что там ей
  удастся  добиться  возвращения  своего счастья, сделала ее бес-
  страшной. Впрочем, долго мечтать в машине об этом счастье ей не
  пришлось. Грач ли хорошо знал свое дело, машина ли была хороша,
  но  только вскоре маргарита, открыв глаза, увидела под собой не
  лесную  тьму,  а дрожащее озеро московских огней. Черная птица-
  шофер  на лету отвинтил правое переднее колесо, а затем посадил
  машину  на каком-то совершенно безлюдном кладбище в районе дра-
  гомилова.  Высадив  ни  о  чем  не спрашивающую маргариту возле
  одного  из  надгробий вместе с ее щеткой, грач запустил машину,
  направив  ее  прямо в овраг за кладбищем. В него она с грохотом
обрушилась  и  в нем погибла. Грач почтительно козырнул, сел на
колесо верхом и улетел.                                       
     Тотчас  из-за  одного  из памятников показался черный плащ.
Клык сверкнул при луне, и маргарита узнала азазелло. Тот жестом
пригласил  маргариту сесть на щетку, сам вскочил на длинную ра-
пиру, оба взвились и никем не замеченные через несколько секунд
высадились около дома N 302-бис на садовой улице.             
     Когда  под  мышкой  неся щетку и рапиру, спутники проходили
подворотню, маргарита заметила томящегося в ней человека в кеп-
ке  и  высоких  сапогах,  вероятно кого-то поджидавшего. Как ни
легки были шаги азазелло и маргариты, одинокий человек их услы-
хал и беспокойно дернулся, не понимая, кто их производит.     
     Второго,  до  удивительности  похожего на первого, человека
встретили  у  шестого под"Езда. И опять повторилась та же исто-
рия.  Шаги...  Человек беспокойно оглянулся и нахмурился. Когда
дверь открылась и закрылась, кинулся вслед за невидимыми входя-
щими, заглянул в под"езд, но ничего, конечно, не увидел.       
     Третий,  точная копия второго, а стало быть, и первого, де-
журил  на площадке третьего этажа. Он курил крепкие папиросы, и
маргарита  раскашлялась,  проходя мимо него. Курящий, как будто
его кольнули, вскочил со скамейки, на которой сидел, начал бес-
покойно оглядываться, подошел к перилам, глянул вниз. Маргарита
со  своим  провожатым  в это время уже была у дверей квартиры N
50. Звонить не стали, азазелло бесшумно открыл дверь своим клю-
чом.                                                           
     Первое,  что поразило маргариту, это та тьма, в которую они
попали.  Ничего  не  было  видно, как в подземелье, и маргарита
невольно  уцепиась  за  плащ азазелло, опасаясь споткнуться. Но
тут  вдалеке  и вверху замигал огонек какой-то лампадки и начал
приближаться.  Азазелло  на  ходу  вынул из-под мышки маргариты
щетку, и та исчезла без всякого стука в темноте. Тут стали под-
ниматься  по  каким-то  широким ступеням, и маргарите стало ка-
заться,  что  им  конца  не  будет. Ее поражало, как в передней
обыкновенной московской квартиры может поместиться необыкновен-
ная невидимая, но хорошо ощущаемая бесконечная лестница. Но тут
под"Ем  кончился,  и  маргарита  поняла, что стоит на площадке.
Огонек  приблизился  вплотную,  и  маргарита увидела освещенное
лицо  мужчины,  длинного  и черного, держащего в руке эту самую
лампадку.  Те,  кто  имели уже несчастие в эти дни попасться на
его  дороге,  даже при слабом свете язычка в лампадке, конечно,
тотчас же узнали бы его. Это был коровьев, он же фагот.       
     Правда,  внешность  коровьева  весьма  изменилась. Мигающий
огонек  отражался  не  в  треснувшем пенсне, которое давно пора
было  бы  выбросить  на помойку, а в монокле, правда, тоже тре-
снувшем.  Усишки  на  наглом  лице были подвиты и напомажены, а
чернота  коровьева  об"яснялась очень просто- он был во фрачном
наряде. Белела только его грудь.                               
     Маг,  регент, чародей, переводчик или черт его знает кто он
на  самом деле- словом, коровьев- раскланялся и, широко проведя
лампадой по воздуху, пригласил маргариту следовать за ним. Аза-
зелло исчез.                                                   
     "Удивительно  странный вечер, - думала маргарита, - я всего
ожидала,  но только не этого ! Электричество, что ли, у них по-
тухло  ? Но самое поразительное- размеры этого помещения. Каким
образом  все  это может втиснуться в московскую квартиру ? Про-
сто-напросто никак не может".                                 
     Как  ни  мало давала свету коровьевская лампадка, маргарита
поняла,  что она находится в совершенно необ"Ятном зале, да еще
с колоннадой, темной и по первому впечатлению бесконечной. Воз-
ле какого-то диванчика коровьев остановился, поставил свою лам-
падку  на  какую-то  тумбу, жестом предложил маргарите сесть, а
сам поместился подле в живописной позе- облокотившись на тумбу.
      -  Разрешите мне представиться вам, - заскрипел коровьев, -
  коровьев.  Вас  удивляет, что нет света ? Экономия, как вы, ко-
  нечно, подумали ? Ни-ни-ни. Пусть первый попавшийся палач, хотя
  бы  один  из  тех,  которые  сегодня, немного позже будут иметь
  честь  приложиться  к  вашему колену, на этой же тумбе оттяпает
  мне  голову,  если  это  не  так.  Просто мессир не любит элек-
  трического  света,  и  мы дадим его в самый последний момент. И
  тогда,  поверьте, недостатка в нем не будет. Даже, пожалуй, хо-
  рошо было бы, если б его было поменьше.
      Коровьев  понравился  маргарите,  и  трескучая его болтовня
  подействовала на нее успокоительно.
      -  Нет,  - ответииа маргарита, - более всего меня поражает,
  где все это помещается.- Она повела рукой, подчеркивая при этом
  необ"ятность зала.
      Коровьев  сладко  ухмыльнулся,  отчего  тени шевельнулись в
  складках у его носа.
      -  Самое  несложное из всего!- Ответил он.- Тем, кто хорошо
  знаком с пятым измерением, ничего не стоит раздвинуть помещение
  до желательных пределов. Скажу вам более, уважаемая госпожа, до
  черт  знает каких пределов! Я, впрочем, - продолжал болтать ко-
  ровьев,  -  знавал  людей, не имевших никакого представления не
  только  о  пятом измерении, но и вообще ни о чем не имевших ни-
  какого представления и тем не менее проделывавших чудеса в смы-
  сле расширения своего помещения. Так, например, один горожанин,
  мне  рассказывали,  получив  трехкомнатную квартиру на земляном
  валу,  без  всякого пятого измерения и прочих вещей, от которых
  ум заходит за разум, мгновенно превратил ее в четырехкомнатную,
  разделив одну из комнат пополам перегородкой.
      Засим  эту  он  обменял  на две отдельных квартиры в разных
  районах москвы- одну в три и другую в две комнаты. Согласитесь,
  что их стало пять. Трехкомнатную он обменял на две отдельных по
  две  комнаты  и стал обладателем, как вы сами видите, шести ко-
  мнат, правда, рассеянных в полном беспорядке по всей москве. Он
  уже собирался произвести последний и самый блистательный вольт,
  поместив  в газете об"Явление, что меняет шесть комнат в разных
  районах москвы на одну пятикомнатную квартиру на земляном валу,
  как  его деятельность, по независящим от него причинам, прекра-
  тилась.  Возможно,  что он сейчас и имеет какую-нибудь комнату,
  но только, смею вас уверить, что не в москве. Вот-с, каков про-
  ныра, а вы изволите толковать про пятое измерение.
      Маргарита, хоть и не толковала вовсе про пятое измерение, а
  толковал о нем сам коровьев, весело рассмеялась, прослушав рас-
  сказ о похождениях квартирного проныры. Коровьев же продолжал:
      - но к делу, к делу, маргарита николаевна. Вы женщина весь-
  ма умная и, конечно, уже догадались о том, кто наш хозяин.
      Сердце маргариты стукнуло, и она кивнула головой.
      -  Ну,  вот-с, вот-с, - говорил коровьев, - мы враги всяких
  недомолвок и таинственностей. Ежегодно мессир дает один бал. Он
  называется  весенним  балом  полнолуния, или балом ста королей.
  Народу!-  Тут  коровьев ухватился за щеку, как будто у него за-
  болел  зуб, - впрочем, я надеюсь, вы сами в этом убедитесь. Так
  вот-с: мессир холост, как вы, конечно, сами понимаете. Но нужна
  хозяйка,  - коровьев развел руками, - согласитесь сами, без хо-
  зяйки...
      Маргарита  слушала коровьева, стараясь не проронить ни сло-
  ва,  под сердцем у нее было холодно, надежда на счастье кружила
  ее голову.
      - Установилась традиция, - говорил далее коровьев, - хозяй-
  ка  бала должна непременно носить имя маргариты, - во-первых, а
  во-вторых, она должна быть местной уроженкой. А мы, как изволи-
  те  видеть,  путешествуем  и в данное время находимся в москве.
  Сто  двадцать  одну маргариту обнаружили мы в москве, и, верите
ли, - тут коровьев с отчаянием хлопнул себя по ляжке, - ни одна
не подходит. И, наконец, счастливая судьба...                 
     Коровьев  выразительно  ухмыльнулся, наклоняя стан, и опять
похолодело сердце у маргариты.                                 
     -  Короче!-  Вскричал коровьев, - совсем коротко: вы не от-
кажетесь принять на себя эту обязанность?                     
     - Не откажусь, - твердо ответила маргарита.               
     -  Кончено!-  Сказал  коровьев и, подняв лампаду, добавил:-
прошу за мной.                                                 
     Они  пошли  между  колоннами и наконец выбрались в какой-то
другой  зал, в котором почему-то сильно пахло лимоном, где слы-
шались какие-то шорохи и где что-то задело маргариту по голове.
Она вздрогнула.                                               
     -  Не  пугайтесь,  -  сладко успокоил коровьев, - беря мар-
гариту  под руку, - бальные ухищрения бегемота, ничего более. И
вообще  я позволю себе смелость посоветовать вам, маргарита ни-
колаевна, никогда и ничего не бояться. Это неразумно. Бал будет
пышный,  не  стану  скрывать от вас этого. Мы увидим лиц, об"ем
власти  которых  в свое время был чрезвычайно велик. Но, право,
как  подумаешь о том, насколько микроскопически малы их возмож-
ности  по  сравнению  с возможностями того, в чьей свите я имею
честь состоять, становится смешно и, даже я бы сказал, грустно.
Да и притом вы сами - королевской крови.                       
     -  Почему  королевской крови?- Испуганно шепнула маргарита,
прижимаясь к коровьеву.                                       
     -  Ах, королева, - игриво трещал коровьев, - вопросы крови-
самые  сложные  вопросы в мире! И если бы расспросить некоторых
прабабушек и в особенности тех из них, что пользовались репута-
цией  смиренниц,  удивительнейшие тайны открылись бы, уважаемая
маргарита  николаевна.  Я  ничуть  не  погрешу, если, говоря об
этом,  упомяну  о причудливо тасуемой колоде карт. Есть вещи, в
которых совершенно недействительны ни сословные перегородки, ни
даже  границы между государствами. Намекну: одна из французских
королев,  жившая в шестнадцатом веке, надо полагать, очень изу-
милась бы, если бы кто-нибудь сказал ей, что ее прелестную пра-
прапраправнучку  я по прошествии многих лет буду вести под руку
в москве по бальным залам. Но мы пришли!                       
     Тут  коровьев  задул  свою лампаду, и она пропала у него из
рук, и маргарита увидела лежащую на полу перед нею полоску све-
та под какой-то темной дверью. И в эту дверь коровьев тихо сту-
кнул. Тут маргарита взволновалась настолько, что у нее застуча-
ли зубы и по спине прошел озноб. Дверь раскрылась. Комната ока-
залась  очень небольшой. Маргарита увидела широкую дубовую кро-
вать  со  смятыми и скомканными грязными простынями и подушкою.
Перед  кроватью стоял дубовый на резных ножках стол, на котором
помещался  канделябр с гнездами в виде когтистых птичьих лап. В
этих  семи  золотых  лапах горели толстые восковые свечи. Кроме
этого,  на  столике  была  большая шахматная доска с фигурками,
необыкновенно искусно сделанными. На маленьком вытертом коврике
стояла  низенькая скамеечка. Был еще один стол с какой-то золо-
той  чашей  и другим канделябром, ветви которого были сделаны в
виде змей. В комнате пахло серой и смолой, тени от светильников
перекрещивались на полу.                                       
     Среди  присутствующих  маргарита сразу узнала азазелло, те-
перь  уже одетого во фрак и стоящего у спинки кровати. Принаря-
дившийся  азазелло  уже  не  походил на того разбойника, в виде
которого являлся маргарите в александровском саду, и поклонился
он маргарите чрезвычайно галантно.                             
     Нагая  ведьма,  та  самая гелла, что так смущала почтенного
буфетчика  варьете,  и, увы, та самая, которую, к великому сча-
стью,  вспугнул петух в ночь знаменитого сеанса, сидела на ков-
рике  на  полу  у кровати, помешивая в кастрюле что-то, от чего
  валил серный пар.
      Кроме  этих,  был еще в комнате сидящий на высоком табурете
  перед шахматным столиком громаднейший черный котище, держащий в
  правой лапе шахматного коня.
      Гелла  приподнялась и поклонилась маргарите. То же сделал и
  кот, соскочивши с табурета, шаркая правой задней лапой, он уро-
  нил коня и полез за ним под кровать.
      Все  это замирающая от страха маргарита разглядела в ковар-
  ных  тенях  от  свечей кое-как. Взор ее притягивала постель, на
  которой  сидел  тот, кого еще совсем недавно бедный иван на па-
  триарших  прудах убеждал в том, что дьявола не существует. Этот
  несуществующий и сидел на кровати.
      Два  глаза  уперлись маргарите в лицо. Правый с золотою ис-
  крой  на  дне,  сверлящий любого до дна души, и левый- пустой и
  черный,  вроде  как  узкое  игольное ухо, как выход в бездонный
  колодец  всякой тьмы и теней. Лицо воланда было скошено на сто-
  рону,  правый угол рта оттянут книзу, на высоком облысевшем лбу
  были  прорезаны  глубокие  параллельные  острым бровям морщины.
  Кожу на лице воланда как будто бы навеки сжег загар.
      Воланд широко растянулся на постели, был одет в одну ночную
  рубашку,  грязную и заплатанную на левом плече. Одну голую ногу
  он  поджал  под  себя, другую вытянул на скамеечку. Колено этой
  темной ноги и натирала какою-то дымящеюся мазью гелла.
      Еще  разглядела маргарита на раскрытой безволосой груди во-
  ланда  искусно из темного камня вырезанного жука на золотой це-
  почке  и  с какими-то письменами на спинке. Рядом с воландом на
  постели, на тяжелом постаменте, стоял странный, как будто живой
  и освещенный с одного бока солнцем глобус.
      Несколько  секунд  длилось  молчание.  "Он изучает меня", -
  подумала  маргарита и усилием воли постаралась сдержать дрожь в
  ногах.
      Наконец воланд заговорил, улыбнувшись, отчего его искристый
  глаз как бы вспыхнул:
      -  приветствую  вас, королева, и прошу меня извинить за мой
  домашний наряд.
      Голос  воланда был так низок, что на некоторых словах давал
  оттяжку в хрип.
      Воланд  снял с постели длинную шпагу, наклонившись, пошеве-
  лил ею под кроватью и сказал:
      - вылезай! Партия отменяется. Прибыла гостья.
      - Ни в каком случае...- Начала маргарита.
      - Мессир...- Дохнул коровьев в ухо.
      - Ни в каком случае, мессир, - справившись с собой тихо, но
  ясно ответила маргарита и, улыбнувшись, добавила:- я умоляю вас
  не прерывать партии. Я полагаю, что шахматные журналы заплатили
  бы недурные деньги, если б имели возможность ее напечатать.
      Азазелло тихо и одобрительно крякнул, а воланд, внимательно
  поглядев на маргариту, заметил как бы про себя:
      - да, прав коровьев! Как причудливо тасуется колода! Кровь!
      Он протянул руку и поманил к себе маргариту. Та подошла, не
  чувствуя  пола  под босыми ногами. Воланд положил свою тяжелую,
  как  будто  каменную , и в то же время горячую, как огонь, руку
  на плечо маргариты, дернул ее к себе и посадил на кровать рядом
  с собою.
      -  Ну,  уж  если вы так очаровательно любезны, - проговорил
  он,  - а я другого ничего и не ожидал, так будем без церемоний,
  -  он  опять  наклонился к краю кровати и крикнул:- долго будет
  продолжаться этот балаган под кроватью? Вылезай, окаянный ганс!
      - Коня не могу найти, - задушенным и фальшивым голосом ото-
  звался  из-под  кровати  кот,  - ускакал куда-то, а вместо него
  какая-то лягушка попадается.
     - Не воображаешь ли ты, что находишься на ярмарочной площа-
ди?-  Притворяясь рассерженным, спрашивал воланд, - никакой ля-
гушки не было под кроватью! Оставь эти дешевые фокусы для варь-
ете.  Если  ты сейчас же не появишься, мы будем считать, что ты
сдался, проклятый дезертир.                                   
     -  Ни  за  что, мессир!- Заорал кот и в ту же секунду вылез
из-под кровати, держа в лапе коня.                             
     - Рекомендую вам...- Начал было воланд и сам себя перебил:-
нет, я видеть не могу этого шута горохового. Посмотрите, во что
он себя превратил под кроватью.                               
     Стоящий  на задних лапах и выпачканный пылью кот тем време-
нем  раскланивался  перед маргаритой. Теперь на шее у кота ока-
зался  белый фрачный галстук бантиком, а на груди перламутровый
дамский бинокль на ремешке. Кроме того, усы у кота были позоло-
чены.                                                         
     -  Ну  что же это такое!- Воскликнул воланд, - зачем ты по-
золотил усы? И на кой черт тебе нужен галстух, если на тебе нет
штанов?                                                       
     -  Штаны коту не полагаются, мессир, - с большим достоинст-
вом  отвечал  кот, - уж не прикажете ли вы мне надеть и сапоги?
Кот  в сапогах бывает только в сказках, мессир. Но видели ли вы
когда-либо  кого-нибудь на балу без галстуха? Я не намерен ока-
заться  в комическом положении и рисковать тем, что меня вытол-
кают в шею! Каждый украшает себя, чем может. Считайте, что ска-
занное относится и к биноклю, мессир!                         
     - Но усы?..                                               
     -  Не понимаю, - сухо возражал кот, - почему, бреясь сегод-
ня, азазелло и коровьев могли посыпать себя белой пудрой, и чем
она  лучше  золотой? Я напудрил усы, вот и все! Другой разговор
был  бы,  если  б  я побрился! Бритый кот- это действительно уж
безобразие,  тысячу раз согласен признать это. Но вообще, - тут
голос  кота  обидчиво  дрогнул,  - я вижу, что ко мне применяют
кое-какие  придирки,  - и вижу, что передо мною стоит серьезная
проблема,  быть  ли  мне  вообще на балу? Что вы скажете мне на
это, мессир?                                                   
     И  кот  от обиды так раздулся, что казалось, еще секунда, и
он лопнет.                                                     
     -  Ах, мошенник, мошенник, - качая головой, говорил воланд,
-  каждый  раз,  как партия его в безнадежном положении, он на-
чинает  заговаривать  зубы, подобно самому последнему шарлатану
на мосту. Садись немедленно и прекрати эту словесную пачкотню.
     -  Я сяду, - ответил кот, садясь, - но возражу относительно
последнего.  Речи  мои  представляют отнюдь не пачкотню, как вы
изволите  выражаться в присутствии дамы, а вереницу прочно увя-
занных  силлогизмов,  которые  оценили  бы по достоинству такие
знатоки,  как секст эмпирик, марциан капелла, а то, чего добро-
го, и сам аристотель.                                         
     - Шах королю, - сказал воланд.                             
     -  Пожалуйста, пожалуйста, - отозвался кот и стал в бинокль
смотреть на доску.                                             
     -  Итак,  - обратился к маргарите воланд, - рекомендую вам,
донна, мою свиту. Этот валяющий дурака- кот бегемот. С азазелло
и  коровьевым вы уже познакомились, служанку мою геллу рекомен-
дую.  Расторопна, понятлива, и нет такой услуги, которую она не
сумела бы оказать.                                             
     Красавица гелла улыбалась, обратив к маргарите свои с зеле-
нью глаза, не переставая зачерпывать пригоршней мазь и наклады-
вать ее на колено.                                             
     - Ну, вот и все, - закончил воланд и поморщился, когда гел-
ла особенно сильно сжала его колено, - общество, как вы видите,
небольшое,  смешанное и бесхитростное.- Он умолк и стал повора-
чивать  перед  собою  свой глобус, сделанный столь искусно, что
  синие  океаны  на  нем шевелились, а шапка на полюсе лежала как
  настоящая, ледяная и снежная.
      На доске тем временем происходило смятение. Совершенно рас-
  строенный  король  в белой мантии топтался в клетке, в отчаянии
  вздымая  руки.  Три белых пешки-ландскнехты с алебардами расте-
  рянно  глядели на офицера, размахивающего шпагой и указывающего
  вперед, где в смежных клетках, белой и черной, виднелись черные
  всадники  воланда  на двух горячих, роющих копытами клетки, ко-
  нях.
      Маргариту  чрезвычайно  заинтересовало  и  поразило то, что
  шахматные фигурки были живые.
      Кот,  отставив  от  глаз бинокль, тихонько подпихнул своего
  короля в спину. Тот в отчаянии закрыл лицо руками.
      - Плоховато дельце, дорогой бегемот, - тихо сказал коровьев
  ядовитым голосом.
      - Положение серьезное, но отнюдь не безнадежное, - отозвал-
  ся  бегемот,  - больше того: я вполне уверен в конечной победе.
  Стоит только хорошенько проанализировать положение.
      Этот анализ он начал производить довольно странным образом,
  именно стал кроить какие-то рожи и подмигивать своему королю.
      - Ничего не помогает, - заметил коровьев.
      -  Ай!-  Вскричал  бегемот,  -  попугаи разлетелсь, что я и
  предсказывал!
      Действительно,  где-то  вдали послышался шум многочисленных
  крыльев. Коровьев и азазелло бросились вон.
      -  А,  черт  вас возьми с вашими бальными затеями!- Буркнул
  воланд, не отрываясь от своего глобуса.
      Лишь  только коровьев и азазелло скрылись, мигание бегемота
  приняло усиленные размеры. Белый король наконец догадался, чего
  от  него хотят, вдруг стащил с себя мантию, бросил ее на клетку
  и  убежал с доски. Офицер брошенное королевское одеяние накинул
  на себя и занял место короля. Коровьев и азазелло вернулись.
      - Враки, как и всегда, - ворчал азазелло, косясь на бегемо-
  та.
      - Мне послышалось, - ответил кот.
      -  Ну,  что же, долго это будет продолжаться, - спросил во-
  ланд, - шах королю.
      -  Я,  вероятно, ослышался, мой мэтр, - ответил кот, - шаха
  королю нет и быть не может.
      - Повторяю, шах королю.
      -  Мессир,  - тревожно-фальшивым голосом отзвался кот, - вы
  переутомились: нет шаха королю.
      -  Король  на клетке г-два, - не глядя на доску, сказал во-
  ланд.
      -  Мессир,  я в ужасе, - завыл кот, изображая ужас на своей
  морде, - на этой клетке нет короля.
      - Что такое?- В недоумении спросил воланд и стал глядеть на
  доску,  где стоявший на королевской клетке офицер отворачивался
  и закрывался рукой.
      - Ах ты подлец, - задумчиво сказал воланд.
      - Мессир, я вновь обращаюсь к логике, - заговорил кот, при-
  жимая лапы к груди, - если игрок об"Являет шах королю, а короля
  между  тем уже и в помине нет на доске, шах признается недейст-
  вительным.
      - Ты сдаешься или нет?- Прокричал страшным голосом воланд.
      - Разрешите подумать, - смиренно ответил кот, положил локти
  на  стол, уткнул уши в лапы и стал думать. Думал он долго и на-
  конец сказал:- сдаюсь.
      - Убить упрямую тварь, - шепнул азазелло.
      -  Да,  сдаюсь, - сказал кот, - но сдаюсь исключительно по-
  тому,  что не могу играть в атмосфере травли со стороны завист-
  ников! Он поднялся, и шахматные фигурки полезли в ящик.
     - Гелла, пора, - сказал воланд, - и гелла исчезла из комна-
ты.- Нога разболелась, а тут этот бал, - продолжал воланд.     
     - Позвольте мне, - тихо попросила маргарита.               
     Воланд  пристально поглядел на нее и пододвинул к ней коле-
но.                                                           
     Горячая,  как  лава,  жижа  обжигала руки, но маргарита, не
морщась, стараясь не причинять боли, втирала ее в колено.     
     -  Приближенные  утверждают,  что  это ревматизм, - говорил
воланд,  не спуская глаз с маргариты, - но я сильно подозреваю,
что  эта  боль  в колене оставлена мне на память одной очарова-
тельной ведьмой, с которой я близко познакомился в тысяча пять-
сот семьдесят первом году в брокенских горах, на чертовой кафе-
дре.                                                           
     - Ах, может ли это быть!- Сказала маргарита.               
     -  Вздор!  Лет  через  триста это пройдет. Мне посоветовали
множество  лекарств,  но я по старинке придерживаюсь бабушкиных
средств. Поразительные травы оставила в наследство поганая ста-
рушка,  моя бабушка! Кстати, скажите, а вы не страдаете ли чем-
нибудь? Быть может, у вас есть какая-нибудь печаль, отравляющая
душу, тоска?                                                   
     -  Нет,  мессир,  ничего  этого нет, - ответила умница мар-
гарита, - а теперь, когда я у вас, я чувствую себя совсем хоро-
шо.                                                           
     -  Кровь-  великое  дело, - неизвестно к чему весело сказал
воланд и прибавил:- я вижу, что вас интересует мой глобус.     
     - О да, я никогда не видела такой вещицы.                 
     -  Хорошая вещица. Я, откровенно говоря, не люблю последних
новостей  по радио. Сообщают о них всегда какие-то девушки, не-
внятно произносящие названия мест. Кроме того, каждая третья из
них немного косноязычна, как будто нарочно таких подбирают. Мой
глобус  гораздо  удобнее, тем более что события мне нужно знать
точно.  Вот,  например,  видите  этот кусок земли, бок которого
моет  океан?  Смотрите,  вот  он наливается огнем. Там началась
война. Если вы приблизите глаза, вы увидите и детали.
     Маргарита  наклонилась  к  глобусу и увидела, что квадратик
земли  расшширился,  многокрасочно расписался и превратился как
бы  в  рельефную  карту. А затем она увидела и ленточку реки, и
какое-то селение возле нее. Домик, который был размером в горо-
шину,  разросся  и  стал как спичечная коробка. Внезапно и без-
звучно крыша этого дома взлетела наверх вместе с клубом черного
дыма,  а  стенки рухнули, так что от двухэтажной коробки ничего
не  осталось,  кроме  кучечки, от которой валил черный дым. Еще
приблизив  свой  глаз,  маргарита  разглядела маленькую женскую
фигурку,  лежащую  на земле, а возле нее в луже крови разметав-
шего руки маленького ребенка.                                 
     -  Вот  и все, - улыбаясь, сказал воланд, - он не успел на-
грешить. Работа абадонны безукоризненна.                       
     -  Я  не хотела бы быть на той стороне, против которой этот
абадонна, - сказала маргарита, - на чьей он стороне?           
     -  Чем  дальше я говорю с вами, - любезно отозвался воланд,
тем  больше  убеждаюсь в том, что вы очень умны. Я успокою вас.
Он  на редкость беспристрастен и равно сочувствует обеим сража-
ющимся сторонам. Вследствие этого и результаты для обеих сторон
бывают  всегда одинаковы. Абадонна, - негромко позвал воланд, и
тут  из  стены появилась фигура какого-то худого человека в те-
мных  очках.  Эти  очки  почему-то произвели на маргариту такое
сильное  впечатление,  что  она,  тихонько вскрикнув, уткнулась
лицом  в  ногу воланда.- Да перестаньте, - крикнул воланд, - до
чего нервозны современные люди.- Он с размаху шлепнул маргариту
по  спине, так что по ее телу прошел звон.- Ведь видите же, что
он  в очках. Кроме того, никогда не было случая, да и не будет,
чтобы  абадонна  появился  перед кем-либо преждевременно. Да и,
  наконец,  я  здесь.  Вы у меня в гостях! Я просто хотел вам по-
  казать.
      Абадонна стоял неподвижно.
      -  А  можно,  чтобы он снял очки на секунду?- Спросила мар-
  гарита, прижимаясь к воланду и вздрагивая, но уже от любопытст-
  ва.
      -  А  вот  этого  нельзя, - серьезно сказал воланд и махнул
  рукой  абадонне,  и того не стало.- Что ты хочешь сказать, аза-
  зелло?
      -  Мессир,  - ответил азазелло, - разрешите мне сказать.- У
  нас двое посторонних: красавица, которая хнычет и умоляет, что-
  бы  ее  оставили при госпоже, и кроме того, с ней, прошу проще-
  ния, ее боров.
      - Странно ведут себя красавицы, - заметил воланд.
      - Это наташа, наташа, - воскликнула маргарита.
      - Ну, оставить при госпоже. А борова к поварам!
      -  Зарезать?-  Испуганно  крикнула  маргарита, - помилуйте,
  мессир,  это николай иванович, нижний жилец. Тут недоразумение,
  она, видите ли, мазнула его кремом...
      - Помилуйте!- Сказал воланд, - на кой черт и кто станет его
  резать? Пусть посидит вместе с поварами, вот и все! Не могу же,
  согласитесь, я его пустить в бальный зал!
      -  Да уж...- Добавил азазелло и доложил:- полночь приближа-
  ется, мессир.
      -  А,  хорошо.-  Воланд обратился к маргарите:- итак, прошу
  вас!  Заранее  благодарю вас. Не теряйтесь и ничего не бойтесь.
  Ничего  не  пейте  кроме  воды,  а то вы разомлеете и вам будет
  трудно. Пора!
      Маргарита  поднялась с коврика, и тогда в дверях возник ко-
  ровьев.

  Глава 23

  великий бал у сатаны

      полночь  приближалась,  пришлось  спешить. Маргарита смутно
  видела  что-нибудь.  Запомнились  свечи  и самоцветный какой-то
  бассейн.  Когда  маргарита стала на дно этого бассейна, гелла и
  помогающая ей наташа окатили маргариту какой-то горячей, густой
  и  красной жидкостью. Маргарита ощутила соленый вкус на губах и
  поняла,  что ее моют кровью. Кровавая мантия сменилась другою -
  густой, прозрачной, розоватой, и у маргариты закружилась голова
  от  розового масла. Потом маргариту бросили на хрустальное ложе
  и  до блеска стали растирать какими-то большими зелеными листь-
  ями.  Тут ворвался кот и стал помогать. Он уселся на корточки у
  ног маргариты и стал натирать ей ступни с таким видом, как буд-
  то  чистил сапоги на улице. Маргарита не помнит, кто сшил ей из
  лепестков  бледной  розы  туфли, и как эти туфли сами собой за-
  стегнулись золотыми пряжками. Какая-то сила вздернула маргариту
  и  поставила перед зеркалом, и в волосах у нее блеснул королев-
  ский  алмазный  венец.  Откуда-то  явился коровьев и повесил на
  грудь  маргариты  тяжелое  в  овальной раме изображение черного
  пуделя  на  тяжелой  цепи. Это украшение чрезвычайно обременило
  королеву. Цепь сейчас же стала натирать шею, изображение тянуло
  ее согнуться. Но кое-что вознаградило маргариту за те неудобст-
  ва,  которые  ей  причиняла цепь с черным пуделем. Это - та по-
  чтительность, с которою стали относиться к ней коровьев и беге-
  мот.
     -  Ничего,  ничего, ничего!- Бормотал коровьев у дверей ко-
мнаты  с  бассейном,  -  ничего не поделаешь, надо, надо, надо.
Разрешите,  королева,  вам  дать  последний совет. Среди гостей
будут  различные, ох, очень различные, но никому, королева мар-
го, никакого преимущества! Если кто-нибудь и не понравится... Я
понимаю,  что  вы,  конечно, не выразите этого на своем лице...
Нет,  нет,  нельзя  подумать  об этом! Заметит, заметит в то же
мнгновение.  Нужно  полюбить  его, полюбить, королева. Сторицей
будет  вознаграждена  за это хозяйка бала! И еще: не пропустить
никого.  Хоть  улыбочку,  если  не будет времени бросить слово,
хоть  малюсенький поворот головы. Все, что угодно, но только не
невнимание. От этого они захиреют...                           
     Тут  маргарита в сопровождении коровьева и бегемота шагнула
из бассейной в полную темноту.                                 
     - Я, я, - шептал кот, - я дам сигнал!                     
     - Давай!- Ответил в темноте коровьев.                     
     - Бал!- Пронзительно визгнул кот, и тотчас маргарита вскри-
кнула и на несколько секунд закрыла глаза. Бал упал на нее сра-
зу  в  виде  света, вместе с ним - звука и запаха. Уносимая под
руку  коровьевым,  маргарита  увидела  себя в тропическом лесу.
Красногрудые зеленохвостые попугаи цеплялись за лианы, переска-
кивали  по  ним и оглушительно кричали:"я восхищен!" Но лес бы-
стро  кончился,  и его банная духота тотчас сменилась прохладою
бального  зала с колоннами из какого-то желтоватого искрящегося
камня. Этот зал, так же, как и лес, был совершенно пуст, и лишь
у  колонн  неподвижно  стояли обнаженные негры в серебряных по-
вязках  на  головах.  Лица  их стали грязно-бурыми от волнения,
когда  в  зал  влетела маргарита со своею свитой, в которой от-
куда-то взялся азазелло. Тут коровьев выпустил руку маргариты и
шепнул:                                                       
     - прямо на тюльпаны!                                       
     Невысокая стена белых тюльпанов выросла перед маргаритой, а
за  нею  она увидела бесчисленные огни в колпачках и перед ними
белые  груди  и черные плечи фрачников. Тогда маргарита поняла,
откуда  шел  бальный звук. На нее обрушился рев труб, а вырвав-
шийся  из-под  него  взмыв  скрипок окатил ее тело, как кровью.
Оркестр человек в полтораста играл полонез.                   
     Возвышавшийся перед оркестром человек во фраке, увидев мар-
гариту,  побледнел, заулыбался, и вдруг взмахом рук поднял весь
оркестр.  Ни  на  мгновение  не прерывая музыки, оркестр, стоя,
окатывал маргариту звуками. Человек над оркестром отвернулся от
него  и  поклонился  низко, широко разбросив руки, и маргарита,
улыбаясь, помахала ему рукой.                                 
     - Нет, мало, мало, - зашептал коровьев, - он не будет спать
всю ночь. Крикните ему: "приветствую вас, король вальсов!"     
     Маргарита  крикнула  это  и  подивилась тому, что ее голос,
полный  как  колокол,  покрыл  вой оркестра. Человек от счастья
вздрогнул  и  левую руку приложил к груди, правой продолжая ма-
хать оркестру белым жезлом.                                   
     -  Мало, мало, - шептал коровьев, - глядите налево, на пер-
вые  скрипки,  и  кивните  так,  чтобы каждый думал, что вы его
узнали  в  отдельности.  Здесь только мировые знаменитости. Вот
этому, за первым пультом- это вьетан. Так, очень хорошо. Теперь
дальше.                                                       
     - Кто дирижер?- Отлетая, спросила маргарита.               
     -  Иоганн  штраус, - закричал кот, - и пусть меня повесят в
тропическом саду на лиане, если на каком-нибудь балу когда-либо
играл  такой  оркестр. Я приглашал его! И, заметьте, ни один не
заболел и ни один не отказался.                               
     В  следующем  зале  не было колонн, вместо них стояли стены
красных, розовых, молочно-белых роз с одной стороны, а с другой
-  стена японских махровых камелий. Между этими стенами уже би-
  ли,  шипя,  фонтаны, и шампанское вскипало пузырями в трех бас-
  сейнах,  из которых был первый - прозрачно-фиолетовый, второй -
  рубиновый,  третий  -  хрустальный.  Возле них метались негры в
  алых  повязках, серебряными черпаками наполняя из бассейна пло-
  ские  чаши. В розовой стене оказался пролом, и в нем на эстраде
  кипятился  человек в красном с ласточкиным хвостом фраке. Перед
  ним  гремел  нестерпимо громко джаз. Лишь только дирижер увидел
  маргариту, он согнулся перед нею так, что руками коснулся пола,
  потом выпрямился и пронзительно закричал:
      - аллилуйя!
      Он  хлопнул  себя по коленке раз, потом накрест по другой -
  два,  вырвал  из  рук  крайнего музыканта тарелку, ударил ею по
  колонне.
      Улетая,  маргарита  видела только, что виртуоз-джазбандист,
  борясь  с полонезом, который дул маргарите в спину, бьет по го-
  ловам  джазбандистов своей тарелкой и те приседают в комическом
  ужасе.
      Наконец вылетели на площадку, где, как поняла маргарита, ее
  во  тьме встречал коровьев с лампадкой. Теперь на этой площадке
  глаза  слепли  от  света,  льющегося из хрустальных виноградных
  гроздьев.  Маргариту  установили  на место, и под левой рукой у
  нее оказалась низкая аметистовая колонка.
      - Руку можно будет положить на нее, если станет очень труд-
  но, - шептал коровьев.
      Какой-то  чернокожий  подкинул под ноги маргарите подушку с
  вышитым на ней золотым пуделем, и на нее она, повинуясь чьим-то
  рукам,  поставила, согнув в колене, свою правую ногу. Маргарита
  попробовала  оглядеться. Коровьев и азазелло стояли возле нее в
  парадных  позах.  Рядом  с  азазелло  - еще трое молодых людей,
  смутно  чем-то  напомнивших  маргарите  абадонну. В спину веяло
  холодом. Оглянувшись, маргарита увидела, что из мраморной стены
  бьет шипящее вино и стекает в ледяной бассейн. У левой ноги она
  чувствовала что-то теплое и мохнатое. Это был бегемот.
      Маргарита была в высоте, и из-под ног ее вниз уходила гран-
  диозная  лестница,  крытая ковром. Внизу, так далеко, как будто
  бы  маргарита  смотрела обратным способом в бинокль, она видела
  громаднейшую  швейцарскую  с  необ"ятным  камином, в холодную и
  черную пасть которого мог свободно в"Ехать пятитонный грузовик.
  Швейцарская  и  лестница, до боли в глазах залитая светом, были
  пусты.  Трубы теперь доносились до маргариты издалека. Так про-
  стояли неподвижно около минуты.
      - Где же гости?- Спрсила маргарита у коровьева.
      - Будут, королева, сейчас будут. В них недостатка не будет.
  И,  право,  я предпочел бы рубить дрова, вместо того чтобы при-
  нимать их здесь на площадке.
      -  Что  рубить  дрова,  - подхватил словоохотливый кот, - я
  хотел  бы  служить кондуктором в трамвае, а уж хуже этой работы
  нет ничего на свете.
      -  Все должно быть готово заранее, королева, - об"яснял ко-
  ровьев,  поблескивая  взглядом сквозь испорченный монокль.- Ни-
  чего  не может быть гаже, чем когда приехавший первым гость мы-
  кается,  не  зная,  что  ему предпринять, а его законная мегера
  шепотом  пилит  его  за то, что они приехали раньше всех. Такие
  балы надо выбрасывать на помойку, королева.
      - Определенно на помойку, - подтвердил кот.
      - До полуночи не более десяти секунд, - добавил коровьев, -
  сейчас начнется.
      Эти  десять  секунд  показались маргарите чрезвычайно длин-
  ными.  По-видимому,  они  истекли  уже,  и ровно ничего не про-
  изошло.  Но тут вдруг что-то грохнуло внизу в громадном камине,
  и из него выскочила виселица с болтающимся на ней полурассыпав-
  шимся  прахом. Этот прах сорвался с веревки, ударился об пол, и
из  него выскочил черноволосый красавец во фраке и в лакирован-
ных  туфлях.  Из  камина  выбежал полуистлевший небольшой гроб,
крышка его отскочила, и из него вывалился другой прах. Красавец
галантно  подскочил  к нему и подал руку калачиком, второй прах
сложился  в нагую вертлявую женщину в черных туфельках и с чер-
ными  перьями  на голове, и тогда оба, и мужчина и женщина, за-
спешили вверх по лестниице.                                   
     -  Первые!- Воскликнул коровьев, - господин жак с супругой.
Рекомендую вам, королева, один из интересных мужчин! Убежденный
фальшивомонетчик,  государственный  изменник, но очень недурной
алхимик. Прославился тем, - шепнул на ухо маргарите коровьев, -
что  отравил королевскую любовницу. А ведь это не с каждым слу-
чается! Посмотрите, как красив!                               
     Побледневшая маргарита, раскрыв рот, глядела вниз и видела,
как  исчезают  в каком-то боковом ходу швейцарской и виселица и
гроб.                                                         
     -  Я  в  восхищении,  - заорал прямо в лицо поднявшемуся по
лестнице господину жаку кот.                                   
     В это время внизу из камина появился безголовый, с оторван-
ною  рукою  скелет,  ударился  оземь и превратился в мужчину во
фраке.                                                         
     Супруга  господина жака уже становилась перед маргаритою на
одно колено и, бледная от волнения, целовала колено маргариты.
     - Королева, - бормотала супруга господина жака.           
     - Королева в восхищении, - кричал коровьев.               
     - Королева...- Тихо сказал красавец, господин жак.         
     - Мы в восхищении, - завывал кот.                         
     Молодые люди, спутники азазелло, улыбаясь безжизненными, но
приветливыми  улыбками, уже теснили господина жака с супругою в
сторону,  к  чашам с шампанским, которые негры держали в руках.
По лестнице поднимался вверх бегом одинокий фрачник.           
     -  Граф  роберт, - шепнул маргарите коровьев, - по-прежнему
интересен.  Обратите  внимание,  как смешно, королева- обратный
случай: этот был любовником королевы и отравил свою жену.     
     - Мы рады, граф, - вскричал бегемот.                       
     Из  камина подряд один за другим вывалились, лопаясь и рас-
падаясь, три гроба, затем кто-то в черной мантии, которого сле-
дующий  выбежавший  из черной пасти ударил в спину ножом. Внизу
послышался сдавленный крик. Из камина выбежал почти совсем раз-
ложившийся  труп. Маргарита зажмурилась, и чья-то рука поднесла
к  ее носу флакон с белой солью. Маргаритее показалось, что это
рука  наташи.  Лестница стала заполняться. Теперь уже на каждой
ступеньке  оказались, издали казавшиеся совершенно одинаковыми,
фрачники  и  нагие  женщины  с ними, отличавшиеся друг от друга
только цветом перьев на головах и туфель.                     
     К  маргарите  приближалась,  ковыляя, в странном деревянном
сапоге  на левой ноге, дама с монашески опущенными глазами, ху-
денькая,  скромная  и  почему-то  с широкой зеленой повязкой на
шее.                                                           
     - Какая зеленая?- Машинально спросила маргарита.           
     -  Очаровательнейшая и солиднейшая дама, - шептал коровьев,
-  рекомендую  вам:  госпожа тофана, была чрезвычайно популярна
среди  молодых  очаровательных  неаполитанок, а также жительниц
палермо,  и  в особенности среди тех, которым надоели их мужья.
Ведь бывает же так, королева, чтобы надоел муж.               
     -  Да,  -  глухо ответила маргарита, в то же время улыбаясь
двум  фрачникам,  которые  один за другим склонялись перед нею,
целуя колено и руку.                                           
     -  Ну вот, - ухитрялся шептать коровьев маргарите и в то же
время  кричать кому-то:- герцог, бокал шампанского! Я восхищен!
Да,  так  вот-с, госпожа тофана входила в положение этих бедных
женщин  и  продавала им какую-то воду в пузырьках. Жена вливала
  эту  воду  в суп супругу, тот его с"Едал, благодарил за ласку и
  чувствовал  себя превосходно. Правда, через несколько часов ему
  начинало  очень  сильно  хотеться  пить, затем он ложился в по-
  стель, и через день прекрасная неаполитанка, накормившая своего
  мужа супом, была свободна, как весенний ветер.
      -  А что это у нее на ноге?- Спрашивала маргарита, не уста-
  вая подавать руку гостям, обогнавшим ковыляющую госпожу тофану,
  - и зачем эта зелень на шее? Блеклая шея?
      -  Я в восхищении, князь!- Кричал коровьев и в это же время
  шептал маргарите:- прекрасная шея, но с ней неприятность случи-
  лась  в  тюрьме.  На ноге у нее, королева, испанский сапожок, а
  лента  вот  отчего:  когда  тюремщики узнали, что около пятисот
  неудачно  выбранных  мужей покинули неаполь и палермо навсегда,
  они сгоряча удавили госпожу тофану в тюрьме.
      -  Как я счастлива, черная королева, что мне выпала высокая
  честь,  монашески шептала тофана, пытаясь опуститься на колено.
  Испанский  сапог  мешал  ей.  Коровьев и бегемот помогли тофане
  подняться.
      -  Я рада, - ответила ей маргарита, и в то же время подавая
  руку другим.
      Теперь  по лестнице снизу вверх поднимался поток. Маргарита
  перестала  видеть то, что делается в швейцарской. Она механиче-
  ски поднимала и опускала руку и, однообразно скалясь, улыбалась
  гостям.  В воздухе на площадке уже стоял гул, из покинутых мар-
  гаритой бальных зал, как море, слышалась музыка.
      -  А  вот  это - скучная женщина, - уже не шептал, а громко
  говорил  коровьев,  зная,  что  в  гуле голосов его уже не рас-
  слышат,  -  обожает балы, все мечтает пожаловаться на свой пла-
  ток.
      Маргарита  поймала взглядом среди подымавшихся ту, на кото-
  рую  указывал  коровьев. Это была молодая женщина лет двадцати,
  необыкновенного  по  красоте сложения, но с какими-то беспокой-
  ными и назойливыми глазами.
      - Какой платок?- Спросила маргарита.
      -  К  ней  камеристка  приставлена, - пояснил коровьев, - и
  тридцать  лет  кладет  ей на ночь на столик носовой платок. Как
  она  проснется,  так  он уже тут. Она уж и сжигала его в печи и
  топила его в реке, но ничего не помогает.
      -  Какой платок?- Шептала маргарита, поднимая и опуская ру-
  ку.
      - С синей каемочкой платок. Дело в том, что, когда она слу-
  жила в кафе, хозяин как-то ее зазвал в кладовую, а через девять
  месяцев  она родила мальчика, унесла его в лес и засунула ему в
  рот  платок, а потом закопала мальчика в земле. На суде она го-
  ворила, что ей нечем кормить ребенка.
      - А где же хозяин этого кафе?- Спросила маргарита.
      -  Королева,  -  вдруг заскрипел снизу кот, - разрешите мне
  спросить вас: при чем же здесь хозяин? Ведь он не душил младен-
  ца в лесу!
      Маргарита,  не  переставая улыбаться и качать правой рукой,
  острые ногти левой запустила в бегемотово ухо и зашептала ему:
      - если ты, сволочь, еще раз позволишь себе впутаться в раз-
  говор...
      Бегемот как-то не по-бальному вспискнул и захрипел:
      - королева... Ухо вспухнет... Зачем же портить бал вспухшим
  ухом?..  Я  говорил юридически... С юридической точки... Молчу,
  молчу... Считайте, что я не кот, рыба, только оставьте ухо.
      Маргарита выпустила ухо, и назойливые, мрачные глаза оказа-
  лись перед ней.
      - Я счастлива, королева-хозяйка, быть приглашенной на вели-
  кий бал полнолуния.
     -  А  я,  - ответила ей маргарита, - рада вас видеть. Очень
рада. Любите ли вы шампанское?                                 
     - Что вы изволите делать, королева?!- Отчаянно, но беззвуч-
но вскричал на ухо маргарите коровьев, - получится затор!     
     -  Я  люблю,  - моляще говорила женщина и вдруг механически
стала  повторять:- фрида, фрида, фрида! Меня зовут фрида, о ко-
ролева!                                                       
     -  Так  вы  напейтесь  сегодня пьяной, фрида, и ни о чем не
думайте, - сказала маргарита.                                 
     Фрида протянула обе руки к маргарите, но коровьев и бегемот
очень ловко подхватили ее под руки, и ее затерло в толпе.     
     Теперь снизу уже стеною шел народ, как бы штурмуя площадку,
на  которой  стояла  маргарита.  Голые женские тела поднимались
между  фрачными мужчинами. На маргариту наплывали их смуглые, и
белые,  и цвета кофейного зерна, и вовсе черные тела. В волосах
рыжих,  черных,  каштановых,  светлых, как лен, - в ливне света
играли и плясали, рассыпали искры драгоценные камни. И как буд-
то кто-то окропил штурмующую колонну мужчин капельками света, -
с  грудей  брызгали  светом  бриллиантовые запонки. Теперь мар-
гарита  ежесекундно  ощущала прикосновение губ к колену, ежесе-
кундно  вытягивала  вперед  руку для поцелуя, лицо ее стянуло в
неподвижную маску привета.                                     
     -  Я  в  восхищении,  - монотонно пел коровьев, - мы в вос-
хищении, королева в восхищении.                               
     - Королева в восхищении, - гнусил за спиною азазелло.     
     - Я восхищен, - вскрикивал кот.                           
     -  Маркиза, - бормотал коровьев, - отравила отца, двух бра-
тьев  и  двух  сестер  из-за наследства! Королева в восхищении!
Госпожа  минкина,  ах,  как  хороша! Немного нервозна. Зачем же
было жечь горничной лицо щипцами для завивки! Конечно, при этих
условиях зарежут! Королева в восхищении! Королева, секунду вни-
мания:  император  рудольф,  чародей  и алхимик. Еще алхимик, -
повешен.  Ах, вот и она! Ах, какой чудесный публичный дом был у
нее  в страсбурге! Мы в восхищении! Московская портниха, мы все
ее  любим  за  неистощимую фантазию, держала ателье и придумала
страшно  смешную  штуку:  провертела две круглые дырочки в сте-
не...                                                         
     - А дамы не знали?- Спросила маргарита.                   
     -  Все  до одной знали, королева, - отвечал коровьев, - я в
восхищении.  Этот  двадцатилетний мальчуган с детства отличался
странными  фантазиями, мечтатель и чудак. Его полюбила одна де-
вушка, а он взял и продал ее в публичный дом.                 
     Снизу  текла  река. Конца этой реке не было видно. Источник
ее,  громадный камин, продолжал ее питать. Так прошел час и по-
шел  второй час. Тут маргарита стала замечать, что цепь ее сде-
лалась  тяжелее, чем была. Что-то странное произошло и с рукой.
Теперь  перед  тем,  как поднять ее, маргарите приходилось мор-
щиться.  Интересные замечания коровьева перестали занимать мар-
гариту.  И  раскосые  монгольские  глаза, и лица белые и черные
сделались безразличными, но временами сливались, а воздух между
ними почему-то начинал дрожать и струиться. Острая боль, как от
иглы,  вдруг  пронзила  правую руку маргариты, и, стиснув зубы,
она положила локоть на тумбу. Какой-то шорох, как бы крыльев по
стенам, доносился теперь сзади из залы, и было понятно, что там
танцуют  неслыханные  полчища гостей, и маргарите казалось, что
даже  массивные  мраморные, мозаичные и хрустальные полы в этом
диковинном зале ритмично пульсируют.                           
     Ни  гай кесарь калигула, ни мессалина уже не заинтересовали
маргариту,  как  не заинтересовал ни один из королей, герцогов,
кавалеров,  самоубийц,  отравительниц,  висельников  и сводниц,
тюремщиков  и  шулеров, палачей, доносчиков, изменников, безум-
цев,  сыщиков,  растлителей.  Все  их имена спутались в голове,
  лица  слепились  в одну громадную лепешку, и только одно сидело
  мучительно  в  памяти  лицо, окаймленное действительно огненной
  бородой,  лицо  малюты  скуратова.  Ноги маргариты подгибались,
  каждую  минуту  она  боялась  заплакать. Наихудшие страдания ей
  причиняло  правое  колено, которое целовали. Оно распухло, кожа
  на  нем посинела, несмотря на то, что несколько раз рука наташи
  появлялась  возле  этого  колена с губкой и чем-то душистым об-
  тирала  его.  В  конце третьего часа маргарита глянула вниз со-
  вершенно безнадежными глазами и радостно дрогнула: поток гостей
  редел.
      -  Законы бального с"езда одинаковы, королева, - шептал ко-
  ровьев,  -  сейчас волна начнет спадать. Клянусь, что мы терпим
  последние  минуты. Вот группа брокенских гуляк. Они всегда при-
  езжают  последними.  Ну да, это они. Два пьяных вампира... Все?
  Ах нет, вот еще один. Нет, двое!
      По лестнице подымались двое последних гостей.
      -  Да  это  кто-то  новенький,  -  говорил коровьев, щурясь
  сквозь стеклышко, - ах да, да. Как-то раз азазелло навестил его
  и  за коньяком нашептал ему совет, как избавиться от одного че-
  ловека, разоблачений которого он чрезвычайно опасался. И вот он
  велел  своему  знакомому,  находящемуся  от него в зависимости,
  обрызгать стены кабинета ядом.
      - Как его зовут?- Спросила маргарита.
      -  А,  право, я сам еще не знаю, - ответил коровьев, - надо
  спросить у азазелло.
      - А кто это с ним?
      -  А  вот этот самый исполнительный его подчиненный. Я вос-
  хищен! - Прокричал коровьев последним двум.
      Лестница  опустела.  Из осторожности подождали еще немного.
  Но из камина более никто не выходил.
      Через  секунду,  не  понимая,  как это случилось, маргарита
  оказалась в той же комнате с бассейном и там, сразу заплакав от
  боли в руке и ноге, повалилась прямо на пол. Но гелла и наташа,
  утешая ее, опять повлекли ее под кровавый душ, опять размяли ее
  тело, и маргарита вновь ожила.
      -  Еще, еще, королева марго, - шептал появившийся рядом ко-
  ровьев,  -  надо облететь залы, чтобы почтенные гости не чувст-
  вовали себя брошенными.
      И  маргарита  вновь  вылетела  из  комнаты  с бассейном. На
  эстраде за тюльпанами, где играл оркестр короля вальсов, теперь
  бесновался  обезьяний  джаз. Громадная, в лохматых бакенбардах,
  горилла  с  трубой  в руке, тяжело приплясывая, дирижировала. В
  один  ряд сидели орангутанги, дули в блестящие трубы. На плечах
  у  них поместились веселые шимпанзе с гармониями. Два гамадрила
  в  гривах,  похожих на львиные, играли на роялях, и этих роялей
  не было слышно в громе и писке и буханьях саксофонов, скрипок и
  барабанов в лапах гиббонов, мандрилов и мартышек. На зеркальном
  полу  несчитанное количество пар, словно слившись, поражая лов-
  костью и чистотой движений, вертясь в одном направлении, стеною
  шло,  угрожая  все смести на своем пути. Живые атласные бабочки
  ныряли  над  танцующими полчищами, с потолков сыпались цветы. В
  капителях  колонн, когда погасало электричество, загорались ми-
  риады светляков, а в воздухе плыли болотные огни.
      Потом  маргарита оказалась в чудовищном по размерам бассей-
  не, окаймленном колоннадой. Гигантский черный нептун выбрасывал
  из  пасти  широкую  розовыю  струю. Одуряющий запах шампанского
  подымался  из бассейна. Здесь господствовало непринужденное ве-
  селье.  Дамы,  смеясь, сбрасывали туфли, отдавали сумочки своим
  кавалерам или неграм, бегающим с простынями в руках, и с криком
  ласточкой бросались в бассейн. Пенные столбы взбрасывало вверх.
  Хрустальное дно бассейна горело нижним светом, пробивавшим тол-
  щу  вина, и в нем видны были серебристые плавающие тела. Выска-
кивли  из  бассейна совершенно пьяными. Хохот звенел под колон-
нами и гремел, как в бане.                                     
     Во  всей  этой  кутерьме запомнилось одно совершенно пьяное
женское  лицо  с  бессмысленными, но и в бессмысленности умоля-
ющими  глазами, и вспомнилось одно слово - "Фрида"! Голова мар-
гариты  начала  кружиться от запаха вина, и она уже хотела ухо-
дить,  как кот устроил в бассейне номер, задержавший маргариту.
Бегемот наколдовал чего-то у пасти нептуна, и тотчас с шипением
и  грохотом  волнующаяся  масса шампанского ушла из бассейна, а
нептун  стал  извергать  не играющую, не пенящуюся волну темно-
желтого цвета. Дамы с визгом и воплем:                         
     -  коньяк!-  Кинулись  от  краев бассейна за колонны. Через
несколько  секунд  бассейн был полон, и кот, трижды перевернув-
шись  в воздухе, обрушился в колыхающийся коньяк. Вылез он, от-
фыркиваясь,  с  раскисшим  галстуком, потеряв позолоту с усов и
свой  бинокль.  Примеру  бегемота  решилась  последовать только
одна,  та  самая  затейница-портниха  и ее кавалер, неизвестный
молодой мулат. Оба они бросились в коньяк, но тут коровьев под-
хватил маргариту под руку, и они покинули купальщиков.         
     Маргарите  показалось, что она пролетела где-то, где видела
в  громадных  каменных прудах горы устриц. Потом она летала над
стеклянным полом с горящими под ним адскими топками и мечущими-
ся  между  ними дьявольскими белыми поварами. Потом где-то она,
уже  переставая что-либо соображать, видела темные подвалы, где
горели  какие-то  светильники,  где девушки подавали шипящее на
раскаленных углях мясо, где пили из больших кружек за ее здоро-
вье.  Потом она видела белых медведей, игравших на гармониках и
пляшущих камаринского на эстраде. Фокусника-саламандру, не сго-
равшего в камине... И во второй раз силы ее стали иссякать.   
     -  Последний выход, - прошептал ей озабоченно коровьев, - и
мы свободны.                                                   
     Она  в  сопровождении  коровьева  опять оказалась в бальном
зале,  но  теперь  в нем не танцевали, и гости несметной толпой
теснились  между  колоннами,  оставив  свободной середину зала.
Маргарита  не  помнила,  кто  помог ей подняться на возвышение,
появившееся посередине этого свободного пространства зала. Ког-
да  она  взошла на него, она, к удивлению своему, услышала, как
где-то  бьет  полночь, которая давным-давно, по ее счету, исте-
кла.  С  последним  ударом  неизвестно откуда слышавшихся часов
молчание  упало  на толпы гостей. Тогда маргарита опять увидела
воланда. Он шел в окружении абадонны, азазелло и еще нескольких
похожих  на абадонну, черных и молодых. Маргарита теперь увиде-
ла,  что напротив ее возвышения было приготовлено другое возвы-
шение  для  воланда.  Но он им не воспользовался. Поразило мар-
гариту  то,  что воланд вышел в этот последний великий выход на
балу как раз в том самом виде, в каком был в спальне. Все та же
грязная  заплатанная  сорочка висела на его плечах, ноги были в
стоптанных  ночных  туфлях. Воланд был со шпагой, но этой обна-
женной шпагой он пользовался как тростью, опираясь на нее. При-
храмывая,  воланд остановился возле своего возвышения, и сейчас
же азазелло оказался перед ним с блюдом в руках, и на этом блю-
де  маргарита  увидела  отрезанную  голову  человека с выбитыми
передними зубами. Продолжала стоять полнейшая тишина, и ее пре-
рвал  только  один  раз далеко послышавшийся, непонятный в этих
условиях звонок, как бывает с парадного хода.                 
     - Михаил александрович, - негромко обратился воланд к голо-
ве,  и  тогда веки убитого приподнялись, и на мертвом лице мар-
гарита,  содрогнувшись, увидела живые, полные мысли и страдания
глаза.-  Все  сбылось, не правда ли?- Продолжал воланд, глядя в
глаза  головы,  - голова отрезана женщиной, заседание не состо-
ялось, и живу я в вашей квартире. Это факт. А факт- самая упря-
мая  в  мире  вещь.  Но  теперь нас интересует дальнейшее, а не
  этот,  уже  свершившийся факт. Вы всегда были горячим проповед-
  ником той теории, что по отрезании головы жизнь в человеке пре-
  кращается,  он превращается в золу и уходит в небытие. Мне при-
  ятно сообщить вам, в присутствии моих гостей, хотя они и служат
  доказательством  совсем другой теории, о том, что ваша теория и
  солидна  и  остроумна. Впрочем, ведь все теории стоят одна дру-
  гой.  Есть  среди  них  и такая, согласно которой каждому будет
  дано  по  его вере. Да сбудется же это! Вы уходите в небытие, а
  мне  радостно будет из чаши, в которую вы превращаетесь, выпить
  за бытие.- Воланд поднял шпагу. Тут же покровы головы потемнели
  и  с"Ежились, потом отвалились кусками, глаза исчезли, и вскоре
  маргарита  увидела на блюде желтоватый, с изумрудными глазами и
  жемчужными  зубами,  на  золотой ноге, череп. Крышка черепа от-
  кинулась на шарнире.
      -  Сию секунду, мессир, - сказал коровьев, заметив вопроси-
  тельный  взгляд  воланда, - он предстанет перед вами. Я слышу в
  этой  гробовой тишине, как скрипят его лакированные туфли и как
  звенит бокал, который он поставил на стол, последний раз в этой
  жизни выпив шампанское. Да вот и он.
      Направляясь  к воланду, вступал в зал новый одинокий гость.
  Внешне  он  ничем  не отличался от многочисленных остальных го-
  стей-мужчин,  кроме одного: гостя буквально шатало от волнения,
  что  было видно даже издали. На его щеках горели пятна, и глаза
  бегали  в полной тревоге. Гость был ошарашен, и это было вполне
  естественно:  его поразило все, и главным образом, конечно, на-
  ряд воланда.
      Однако встречен был гость отменно ласково.
      -  А,  милейший барон майгель, - приветливо улыбаясь, обра-
  тился  воланд  к  гостю,  у которого глаза вылезали на лоб, - я
  счастлив  рекомендовать вам, - обратился воланд к гостям, - по-
  чтеннейшего  барона майгеля, служащего зрелищной комиссии в до-
  лжности ознакомителя иностранцев с достопримечательностями сто-
  лицы.

0


Вы здесь » ВДОХНОВЕНИЕ » Булгаков Михаил » "Мастер и Маргарита"