Приложение. II.
   Записка, составленная в кружке Римского-Корсакова и переданная Николаю II
кн. Голицыным в ноябре 1916 года.
   Так как в настоящее время уже  не  представляется  сомнений  в  том,  что
Государственная Дума при поддержке, так называемых, общественных организаций
вступает  на  явно  революционный  путь,  ближайшим  последствием  чего,  по
возобновлении ее сессии, явится искание ею  содействия  мятежно  настроенных
масс, а затем ряд активных выступлений в сторону государственного, а, весьма
вероятно, и династического переворота, надлежит теперь уже подготовить, а  в
нужный момент незамедлительно  осуществить  ряд  совершенно  определенных  и
решительных мероприятий, клонящихся к подавлению мятежа, а именно:
   I. Назначить на высшие государственные посты министров, главноуправляющих
и на высшие командные тыловые должности по военному  ведомству  (начальников
округов военных генерал -  губернаторов)  лиц,  не  только  известных  своей
издавна засвидетельствованной  и  ничем  непоколебленной  и  незаподозренной
преданностью Единой Царской Самодержавной власти, но и способных  решительно
и без колебаний на борьбу с наступающим мятежом и анархией; в сем  отношении
они должны быть единомышленны и твердо убеждены  в  том,  что  никакая  иная
примирительная  политика  невозможна.  Они  должны,  кроме  того,  клятвенно
засвидетельствовать перед лицом Монарха свою готовность пасть в  предстоящей
борьбе, заранее на сей случай  указать  своих  заместителей,  а  от  Монарха
получить всю полноту власти.
   II. Государственная  Дума  должна  быть  немедленно  Манифестом  Государя
Императора распущена без указания срока нового ее созыва, но с  определенным
упоминанием о предстоящем коренном изменении некоторых статей (86, 87, 111 и
112) Основных Законов и Положений о выборах в Государственный Совет и Думу.
   III. В обеих столицах, а равно в больших городах,  где  возможно  ожидать
особенно острых выступлений  революционной  толпы,  должно  быть  тотчас  же
фактически введено военное положение (а если нужно то и  осадное)  со  всеми
его последствиями до полевых судов включительно.
   IV. Имеющаяся в Петрограде  военная  сила  в  виде  запасных  баталионов,
гвардейских,  пехотных  полков   представляется   вполне   достаточной   для
подавления  мятежа;  однако,  баталионы  эти  должны  быть   заблаговременно
снабжены пулеметами и соответствующей  артиллерией.  В  Москву  должны  быть
отправлены некоторые из этих же баталионов, а в столицы и в крупные  центры,
кроме того, поставлены те из имеющихся запасных каваллерийских  частей,  кои
являются наиболее способными.
   Все  находящиеся  в   отпусках   или   командировках,   либо   числящиеся
эвакуированными офицеры гвардии должны вступить в ряды своих баталионов.
   V. Тотчас же должны быть закрыты все органы левой и революционной  печати
и приняты все меры к усилению правых газет и к немедленному  привлечению  на
сторону  правительства  хотя  бы  одного  из  крупных   умеренных   газетных
предприятий.
   VI. Все заводы, мастерские и предприятия, работающие на  оборону,  должны
быть  милитаризированы  с  перечислением  всех  рабочих,  пользующихся,  так
называемой, отсрочкой в разряд призванных под знамена  и  с  подчинением  их
всем законам военного времени.
   VII. Во все главные и местные комитеты союзов земств и городов, во все их
отделы, а равно во все военнопромышленные комитеты и во все содержимые  сими
учреждениями заведения, мастерские, лазареты, поезда  и  проч.  должны  быть
назначены в тылу правительственные  комиссары,  а  на  фронт  коменданты  из
эвакуированных офицеров для наблюдения за расходованием  отпускаемых  казною
сумм и для совершенного пресечения  революционной  пропаганды  среди  нижних
чинов со стороны личного состава, который  должен  быть  подчинен  указанным
агентам правительства.
   VIII. Всем генерал-губернаторам,  губернаторам  и  представителям  высшей
администрации в  провинции  должно  быть  предоставлено  право  немедленного
собственной властью удаления от должности тех чинов всех рангов и  ведомств,
кои  оказались  бы  участниками  антиправительственных   выступлений,   либо
проявили в сем отношении слабость или растерянность.
   IX. Государственный Совет остается впредь до общего пересмотра основных и
выборных законов и окончания войны, но все исходящие из  него  законопроекты
впредь представляются на Высочайшее благоусмотрение с мнением большинства  и
меньшинства. Самый состав его должен быть обновлен таким  образом,  чтобы  в
числе назначенных  по  Высочайшему  повелению  лиц  не  было  ни  одного  из
участников, так называемого, прогрессивного блока. 1)
   1) Записка без подписи. С.  Белецкий  объясняет,  что  она  составлена  в
кружке Римского-Корсакова во времена Штюрмера, который  не  подал  ее  царю,
боясь, что она не отвечает либеральному настроению его  декларации.  Записка
была вторично отпечатана и передана  Голи-цыну,  который,  в  последние  дни
Штюрмеровского премьерства, передал ее царю от себя.

   Приложение III.
   Объяснительная записка к пункту II предъидущей  записки,  составленной  в
кружке Римсксго-Корсакова.
   Будет ли собрана Государственная  Дума  в  январе,  будет  ли  она  вновь
распущена, будут ли продлены  ее  полномочия  или  назначены  новые  выборы,
положение останется столь  же  нетерпимым  и  столь  же  опасным,  как  и  в
настоящее время, как и в течение всех последних десяти лет. Оно, несомненно,
будет даже ухудшаться с каждым днем, и перед Монархом и правительством будет
стоять все та же трудно разрешимая задача: остановить ли решительными мерами
поступательное движение России в сторону  демократической  республики,  либо
положиться на Волю Божию и спокойно ожидать  государственной  катастрофы.  В
обществе и даже в среде самого правительства последних лет в этом  отношении
существует довольно  прочно  установившееся  убеждение,  что  стоит  Монарху
даровать действительные, настоящие конституционные права и  гарантии,  пойти
навстречу заявленным требованиям об ответственном министерстве, принести  за
Себя или за Своего Наследника присягу на верность конституции, и  тотчас  же
настанут для России светлые дни, все сразу успокоится,  а  умеренные  партии
законодательных учреждений, только к этому  одному  и  стремящиеся,  выведут
государство из этого  тупика,  в  который  оно  поставлено  нерешительной  и
непоследовательной политикой правительства. Такого  рода  мнение  совершенно
ошибочно, и вовсе не по тому одному, как думают некоторые из  представителей
противоположного течения мыслей, что цели этих умеренно-либеральных  партий,
кадетов и октябристов, идут гораздо дальше фактического захвата ими  власти.
Эти партии, быть может, и действительно вполне  искренно  примирились  бы  с
правительством,  ими  поставленным,   и   удовлетворились   бы   достигнутым
результатом своей многолетней борьбы.
   Но дело в том, что сами эти элементы столь  слабы,  столь  разрознены  и,
надо говорить  прямо,  столь  бездарны,  что  торжество  их  было  бы  столь
кратковременно, сколь и непрочно.  Наиболее  сильной  и  деятельной  из  них
является  партия  кадетов,  ведущая  в  поводу  все   остальные;   но   если
приглядеться к ней не в смысле писанных программ, а в  смысле  бытовых  черт
самого ее  существования  и  последовательного  хода  ее  возникновения,  то
придется признать, что эта партия сильна лишь своей слабостью. Нося название
демократической, а сама по себе в составе своем чисто буржуазная, она должна
была, не  имея  собственной  почвы,  принять  навязанные  ей  слева  лозунги
народоправства и отрицания собственности. Имея в составе своем  значительное
число, так называемых, земских деятелей, владельцев земли, кадетская  партия
первым пунктом своей программы  поставила  отчуждение  земли,  окончательное
разорение собственных своих  сочленов;  конечно,  руководители  ее  не  были
искренни в этом случае и к этому вовсе не стремились, весьма охотно выпустив
этот пункт из программы созданного и руководимого ими прогрессивного  блока,
но не является ли это лучшим  доказательством  того,  что  они  не  верят  в
собственное свое самостоятельное существование и ищут сочувствия извне путем
уступок и жертв; без этого сочувствия слева, без этих козырей из  чужой,  не
ихней колоды карт,  кадеты  есть  не  более  как  многочисленное  сообщество
либеральных адвокатов 1), профессоров и чиновников разных ведомств-и  ничего
более.
   1) Слово "адвокатов" вставлено в подлиннике рукой Н. Маклакова

   Еще меньше можно назвать политической партией партию октябристов, в самой
Думе уже расколовшуюся на разные оттенки, партию искусственно  созданную  на
лозунгах Манифеста 17 Октября для многих спорного и ни для кого  не  ясного.
Слабость ее заключается уже не в том, что она приняла чуждые ей лозунги, а в
том, что их у нее нет вовсе; и не видели ли мы  самых  разительных  примеров
того, как люди, называющие себя октябристами, перебегали из одного лагеря  в
другой, легко и свободно меняя свои убеждения  в  зависимости  от  временных
обстоятельств, колебаний правительственной политики, а еще  чаще  совершенно
личных побуждений. Прав был один из правых ораторов в Думе,  сказавший,  что
стоит сжечь одну помещичью усадьбу, чтобы  превратить  сотню  октябристов  в
правых,  и  достаточно  обойти  наградами  к  6  Декабря  несколько   видных
либеральных чиновников, чтобы сделать из октябристов кадетов.
   Что  же  можно  сказать,  наконец,  о  так  называемом  центре,   или   о
прогрессивных националистах. Возможно ли назвать политической  партией  этих
людей, сегодня довольных начальством и прошедших в Думу по правым спискам за
счет правых партий, а завтра огорченных увольнением князя Щербатова и тотчас
забывших, кто они именно такие. И этот центр и эти либеральные  националисты
не являют ли они столь же убедительный пример того, сколь смешны и  ничтожны
деления русских людей на политические партии. Сколь еще младенческая  страна
Россия  в  политическом  отношении.  Явные  и  наиболее   яркие   антисемиты
юго-западного края прошедшие голосами и грошами  низов,  ненавидящих  евреев
вплоть  до  погромов,  с  непоколебимой  уверенностью  в  легальности  своей
позиции, как  народных  избранников,  подписывают  программу  прогрессивного
блока, где одним из пунктов стоит еврейское равноправие.
   Или   что   можно   сказать   про   украшающих   высшее   Государственное
Законодательное Учреждение сановников,  бывших  министров,  даже  премьеров,
превознесенных милостями Монарха и Им одаренных свыше меры, поставленных  Им
здесь на защиту Его прав и прав Его Наследников,-сановников,  участвующих  в
прогрессивном блоке и подписывающих резолюции,  клонящиеся  к  узурпированию
этих прав, к скомпроментированию Самого Царского Имени?  Что  можно  сказать
про придворных чинов, кичащихся своим  мундиром  и  званием  перед  простыми
смертными и в то же время братающихся с явными и откровенными врагами Своего
Государя? А семидесятилетний сановник, всю долгую  жизнь  на  разных  постах
утверждавший принципы Царского Самодержавия, переходящий к левым  в  верхней
палате из-за неизбрания его правыми в какую-то комиссию?
   Где предел этой политической невоспитанности? Надо признать, что и правые
партии находятся в состоянии летаргии. Обыкновенно  посылаемый  им  упрек  в
бездеятельности и отсутствии программы, едва ли, однако, справедлив,  и  вся
вина их заключается в том, что они сразу и бесповоротно не устранили себя от
участия в  осуществлении  Манифеста  17  Октября,  основанного  на  началах,
совершенно противоречащих их государственному самосознанию.  Что  могли  они
сделать и что сказать, когда с высоты Престола провозглашена была ломка  тех
устоев, которыми держалась Россия до сих  пор  и  без  которых  она,  по  их
мнению, должна погибнуть? Много ли им давала та неопределенность  выражений,
туманность  некоторых  пунктов  основных  законов,   допускавших   некоторую
возможность разноречивых толкований? Правые  сделали  все,  что  могли:  они
содействовали  проведению  в  третью  и  четвертую  Думы   более   умеренных
элементов, они сами не боялись ни травли, ни унижении, но могли ли они  дать
стране политическое воспитание, могли ли сами образовать политическую партию
с определенной программой,-они, люди,  отрицающие  эту  политику,  защитники
Единой Царской Самодержавной Власти? С  ними  сбылось  то,  чего  надо  было
ожидать: в условиях политической борьбы они оказались разбитыми, рассеянными
и не признанными той самой  властью,  которая  только  на  них  одних  могла
опираться.
   Совершенно иное положение партий  левых:  трудовиков,  социал-демократов,
вплоть до социал-революционеров.  Не  смотря  на  совершенную  нелепость  их
настоящих представителей в Думе, не  смотря  даже  на  то,  что  нет  такого
социал-демократа или социал-революционера,  из  которого  за  несколько  сот
рублей нельзя было бы сделать агента охранного отделения, опасность  и  силу
этих партий составляет то, что у них есть идея, есть деньги  и  есть  толпа,
готовая и хорошо организованная. Эта толпа часто  меняет  свои  политические
устремления, с тем же увлечением поет "Боже Царя храни", как и  орет  "Долой
Самодержавие", но  в  ненависти  к  имущим  классам,  в  завистливом  порыве
разделить чужое богатство, в  так  называемой  классовой  борьбе  толпа  эта
крепка  и  постоянна,  она  в  праве  притом  рассчитывать   на   сочувствие
подавляющего большинства крестьянства, которое пойдет за пролетарием  тотчас
же, как революционные вожди укажут им на чужую землю. 1905  и  1906  годы  с
достаточной убедительностью  уже  показали,  что,  яростный  защитник  своей
собственности и такой же консерватор в своем быту,  русский  мужик  делается
самым убежденным социал-демократом с той минуты, когда дело коснется  чужого
добра.
   Итак, при полной,  почти  хаотической,  незрелости  русского  общества  в
политическом отношении объявление действительной конституции  привело  бы  к
тому, что более устойчивые и сильные политические  партии  и  течения,  имея
благоприятную под собою почву  в  самых  конституционных  гарантиях,  тотчас
стали  бы  поглощать  партии  менее  жизненные  и  сильные  и  приобрели  бы
преимущественное влияние на дальнейшие судьбы государства. Можно без всякого
преувеличения сказать,  что  обнародование  такого  акта  сопровождалось  бы
прежде всего, конечно, полным и  окончательным  разгромом  партий  правых  и
постепенным   поглощением   партий   промежуточных:   центра,    либеральных
консерваторов, октябристов  и  прогрессистов  партией  кадетов,  которая  по
началу и получила бы решающее значение.  Но  и  кадетам  грозила  бы  та  же
участь. При выборах в пятую Думу эти последние, бессильные в борьбе с левыми
и тотчас утратившие все свое влияние, если  бы  вздумали  итти  против  них,
оказались бы вытесненными и разбитыми своими же друзьями слева (как и  было,
напр., в некоторых губерниях при выборах во вторую Думу). А затем....  Затем
выступила  бы  революционая  толпа,  коммуна,  гибель.   династии,   погромы
имущественных классов и, наконец, мужик-разбойник.  Можно  бы  итти  в  этих
предсказаниях и дальше  и  после  совершенной  анархии  и  поголовной  резни
увидеть на горизонте будущей России восстановление Самодержавной Царской, но
уже мужичьей власти в лице нового Царя, будь то Пугачев или  Стенька  Разин,
но, понятно, что такие перспективы уже заслоняются  предвидением  вражеского
нашествия и раздела между соседями  самого  Государства  Российского,  коему
уготована была судьба Галиции или Хорватской Руси.
   Поэтому все надежды на  то,  что  с  объявлением  действительной  русской
конституции все успокоится, кажутся  столь  же  наивными,  как  и  наивно  и
утверждение, что, Бог даст, и так все само собой образуется как-нибудь.
   Ничего не может образоваться из неудачно задуманной и еще более  неудачно
осуществленной 10 лет тому назад реформы, и если дальнейшие  по  этому  пути
уступки, завершенные обнародованием конституции, приведут к катастрофе, то и
оставление в этом же положении, как и  в  настоящее  время,  Государственной
Думы  с  периодическим  свидетельствованием  ей  доверия  и   недоверия,   с
признанием неосуществимой возможности правительству работать  с  Думой  и  с
перемежающими эту, будто бы плодотворную работу ее роспусками доведет к тому
же, продлив только срок этой агонии и подорвав в народе веру в силу и правду
Монарха.
   В чем же заключаются недостатки реформы 1906 года? Их  столь  много,  что
скорей можно было бы спросить, в чем заключаются ее достоинства. Но в  числе
этих дефектов по степени неотложности их исправления  и  важности  в  смысле
приносимого Государству вреда необходимо выделить два  основных  капитальных
положения: соблазнительную неясность  и  противоречие  в  основных  законах,
касающихся прерогатив Верховной Самодержавной Власти и прав  законодательных
учреждений, и совершенную несостоятельность положений о выборах в Думу.
   Как бы ни хитры были истолкования выражении:  Самодержец,  самое  понятие
это в глазах народа, кроме значения Всемогущего и никем  и  никаким  законом
человеческим, кроме Божьего, не ограниченного  Монарха,  никакого  иного  не
имеет,  а  вычеркнуть  это  слово  из  основных  законов  и  из   ежедневных
молитвословий не решились и составители новелл 1906 г. Между  тем,  ст.  87,
112 и 113 Основных Законов явно умаляют это значение, ставят Царя не  только
в  равноправные  отношения  с  законодательными  учреждениями,  но  как   бы
подчиняют Его Волю усмотрению  этих  последних:  проведенный  по  87  ст.  и
Царским Именем опубликованный закон может быть без всякого его  рассмотрения
отвергнут Думой и Советом и даже просто механически  теряет  свою  силу  сам
собой в том случае, если правительством в определенный срок в Думу внесен не
будет; каждый законопроект, одобренный Думой  и  Советом,  должен  быть,  по
смыслу этих статей, непременно  рассмотрен  и  утвержден  или  не  утвержден
Монархом, законопроект же, внесенный  в  эти  учреждения  от  Имени  Монарха
правительством,   может   быть   вовсе   не   рассмотрен    законодательными
учреждениями, ибо никакого срока им на это  не  положено,  и  судьба  такого
законопроекта  в   дальнейшем   законом   не   предусмотрена   вовсе;   даже
согласительные комиссии этих двух учреждений как будто бы имеют более  прав,
чем сам Монарх, ибо им представлена  возможность  в  случае  разногласий  по
отдельным статьям вырабатывать общие согласительные формулы,  Монарх  же  не
имеет  ни  права,  ни  возможности  утвердить  закона,  хотя  бы  вызванного
совершенной государственной необходимостью, при рассмотрении коего хотя бы в
одной статье его разногласие между двумя палатами осталось бы неустраненным.
Таким образом, Монарх не является во всех таких  случаях  Верховным  Судией,
решителем судьбы важнейших государственных мероприятий, и занимает  какую-то
связанную формальностью, как бы лишь делопроизводственную позицию.
   Этот величайший государственный соблазн должен быть уничтожен и указанные
статьи коренным образом  изменены  в  том  смысле,  что  Монарх,  в  порядке
утверждения рассмотренных палатами законопроектов остается неограниченным  и
никаких в сем отношении обязательств на него законом не возложено.
   Несмотря на  все  пережитое,  а,  быть  может,  благодаря  именно  этому,
формула: "народу мнение, а Царю решение" является единственно приемлемой для
России.
   Столь  же  коренным  образом  должен  быть  решен  вопрос  о  выборах   в
Государственную  Думу.  Печальные  результаты  выборного  закона  и  неудача
поправок его по закону 3 июля 1907 г. объясняется тем, что в  положения  эти
была заложена странная и неисполнимая  идея  смешать  все  классы  населения
Империи в одну общую бесформенную толпу и уже из  этой  толпы  выбрать,  так
сказать, выудить наиболее  способных,  толковых  и  государственно  мыслящих
людей, производя самый этот отбор сложным и неестественным порядком  двух  и
трехстепенных  выборов:  как  будто  бы  предполагалось,  что  надо  сначала
уничтожить существующие бытовые деления общества  и  народа  и  заменить  их
делениями на политические партии, и забывалось, что реальная Россия вовсе не
смешана, что эти бытовые, классовые и сословные грани фактически  существуют
и достаточно еще  крепки,  а  политических  партия  нет  вовсе  или  таковые
находятся еще в зародыше.  Хотели,  будто  бы,  получить  не  действительных
представителей земли русской, а уловить  настроение  разношерстной  толпы  в
лице ее вожаков, эти настроения наиболее ярко  выражающих.  Дворян-помещиков
сметали, вообще, с земледельцами и  духовенством,  купцов  с  чиновниками  и
интелигентами,  крестьян  домохозяев  с  крестьянами  пролетариями  и   даже
казаков, с целью совершенно обезличить эту бытовую группу,  свалили  в  одну
кучу с иногородними и инородцами; а чтобы эта смесь и  вовсе  потеряла  свое
лицо, все эти группы еще раз сметали в губернских собраниях и  только  здесь
разрешили им на предвыборных собраниях, наконец, вновь разделиться,  но  уже
не так, как разделил их тысячелетний быт и  история,  а  так,  как  хотелось
этого незрелой  мысли  политических  авантюристов.  Сначала  надеялись,  что
поддерживать правительство будут  крестьяне,  затем  стали  искать  опоры  у
землевладельцев  и  во  всех  горько  разочаровались,  ибо  вместо  крестьян
получили трудовиков, а вместо помещиков  левых  октябристов-лидеров  партий,
только вчера образовавшихся на  предвыборном  сборище,  людей  в  этот  день
первый раз встретившихся друг с другом.
   На  сельских  сходах  в  небольших  городах   и   в   уездных   собраниях
землевладельцев, эти лидеры проходили более или менее случайно  и  здесь  не
имели еще решающего успеха, а в число выборщиков попадали в большинстве люди
не партийные, и, быть может, действительно заслуживающие всей своей  прежней
деятельностью доверие своих избирателей, но в губернии они решительно теряли
все свои шансы, и у ораторов, лидеров партий, являлись перед ними неоценимые
преимущества,-ни тех, ни других чужие города и уезды  не  знали,  и  видели,
быть может, в глаза в первый раз в  жизни,  но  первые  скромно  молчали,  а
вторые говорили зажигательные речи  и  угадывали  настроение;  созданные  не
бытом  и  даже  не  существующими  еще  политическими  партиями,   а   этими
настроениями  эти  новые  решители  судеб  России  и  в   дальнейшей   своей
деятельности в Государственной Думе подчинялись не местным  интересам  и  не
политическим лозунгам, а именно, настроениям; в первой Думе они олицетворяли
настроение революционной толпы, ошеломленной неудачами  Японской  войны,  во
второй-настроение крестьянских масс, требовавших чужой земли и воли  грабить
чужое имущество, в третьей-настроение испуганных погромами  помещиков,  а  в
четвертой-настроение  этих  же  помещиков  уже  успокоившихся  и  уже  снова
недовольных правительством. Если бы пятая Дума была созвана в 1917  году  по
действующему положению, можно с уверенностью утверждать, что в нее попали бы
те, которые особенно горячо и нервно стали бы  кликушествовать  и  раздувать
всякие легенды и небылицы о Распутине.
   Ясно, что выборы должны быть одностепенные, непосредственные от городских
и  уездных  бытовых  и  сословных  групп.  Иначе  говоря,  каждое  волостное
крестьянское общество, уездное  дворянское  собрание,  собрания  купеческие,
мещанские, уездное духовенство, казачьи станицы, городское  чиновничество  и
т. д. должны выбрать каждое по одному своему представителю и этим  избранием
вся процедура выборов должна быть закончена. Так  как,  очевидно,  в  каждой
губернии  число  таким  образом  избранных  в  кандидаты  будет  значительно
превышать число положенных от каждой из них членов Думы и  из  избранных  от
каждой из перечисленных групп придется призвать лишь  незначительную  часть,
то необходимо установить дальнейший порядок их отбора  и  утверждения,  быть
может, по жребию, а всего лучше по Высочайшему соизволению, подобно тому как
ГОСУДАРЬ  ИМПЕРАТОР  утверждает,  напр.,  одно  из  избранных  в  губернские
предводители дворянства двух лиц; остальные оставались бы кандидатами  и,  в
случае выбытия членов Думы, замещали бы  сих  последних  в  том  же  порядке
утверждения  или  призвания  их  Высочайшей  Волей.  Такой  порядок,   кроме
непосредственности дешевизны, простоты и устранения всех вредных последствий
смешения обывателей, дал бы, кроме того, возможность устранить от участия  в
законодательной деятельности элементы нежелательные и  вредные  без  всякого
права для этих последних какой либо претензии, ибо вполне ясно, что говорить
от имени напр., крестьянства с одинаковым правом может и тот, кто был избран
от Ивановского схода и не утвержден и тот, кто выбран  Петровским  сходом  и
утверждение получил.
   Не входя в дальнейшие подробности указанного порядка, необходимо, однако,
остановиться на одном обстоятельстве, до сего времени совершенно  упускаемом
из вида правительством. Последнее, за исключением лишь слабых попыток времен
Столыпина, не вело в Думе или, верней сказать,  с  Думой  никакой  политики.
Политику эту, конечно, надо понимать не в смысле подслуживания к  Думе  или,
так называемого доверия, до сих пор дававшего  столь  печальные  результаты,
ни, тем более, каких  либо  уступок  и  поблажек,  клонящихся  к  укреплению
сознания, что ей, Думе, принадлежит первенствующая  роль  в  государственном
управлении. Однако, и такое положение, при котором собранные с разных концов
земли несколько сот человек оставляются на произвол собственных  страстей  и
интриг, без всякой заботы о том, что из  этого  выйдет,  положение,  которое
существует ныне, является совершенно ненормальным.
   Правительство во что бы то ни стало должно иметь большинство в Думе  и  к
созданию этого большинства должно относиться с величайшей ревностью и притом
без всяких иллюзий и предубеждений. В ближайшем прошлом возможность создания
прогрессивного блока надо  поставить  в  тяжкую  вину  правительству,  ровно
ничего не сделавшему в  предупреждение  его  образования.  Что  сделало  оно
вообще в смысле укрепления и численного увеличения правых партий в Думе, чем
поощряло людей  действительно  преданных  Монарху  и  готовых  защитить  Его
правительство? В лучшем случае выдавало грошовую субсидию внедумским  правым
органам печати, иногда после десятилетней деятельности, многолетней голгофы,
предлагало место Акмолинского виде-губернатора и, если  не  выражало  явного
пренебрежения к правому крылу Думы, то, во всяком случае, проявляло  к  нему
значительную  долю  равнодушия,  тем  самым  как  бы  наперед   предупреждая
колеблющихся, что ждать  каких  либо  поощрений  им  нечего.  Чем  старались
удержать на правых скамьях таких господ, как напр., Савенко? Ровно ничем,  и
скорей поощряло их переход на лево, в то время когда  их  можно  было  брать
голыми руками. Надо говорить откровенно: помыслы  и  действия  правительства
были  слишком  чисты,  нелицеприятны  и  нисколько  не  соответствовали   ни
нравственному уровню, ни стремлениям той среды, с которой  оно  имело  дело;
все его руководители, даже сами вышедшие из рядов правых партий,  стремились
только убедить, уговорить Думу, переспорить ее и вовсе не заботились о  том,
чтобы  собрать,  если  нужно,  создать  и  укрепить   за   собой   послушное
большинство. Кроме бесцельных и скучнейших раутов с приглашением  нескольких
сот человек без всякого разбора, никаких попыток в сем отношении сделано  не
было, а в грозную  силу  общественности  правительство  верило  больше,  чем
верила она сама себе, и вовсе не хотело понять, что никакой общественности в
России нет, а есть лишь  в  разных  видах  чиновники  способные  и  удачные,
получающие соответствующие награды и содержание от казны, и  есть  чиновники
менее способные и неудачливые, от казны содержание не получающие, но к нему,
равно как и к денежным и иным наградам, ревнивые не менее первых.
   В распоряжении Председателя Совета Министров должно состоять особое лицо,
особая и притом серьёзно поставленная организация и крупный специальный фонд
для ведения внутренней политики в самой Думе с единственной целью создания и
поддержания прочного и постоянного большинства благоприятного правительству.

   Приложение IV.
   Письмо Н. А. Маклакова Николаю II во второй половине декабря 1916 года.
   Заключенного в крепости Николая Маклакова.
   Согласно предложению Вашего Превосходительства вчера  22-го  Августа  мне
сделанному, я воспроизвожу здесь, поскольку мне позволяет  это  моя  память,
письмо мое к Государю Императору, посланное мною в Царское  Село  19-го  или
20-го Декабря 1916 года.
   Я просил  Его  Величество  извинить  меня  за  причиняемое  письмом  моим
беспокойство, но высказывал ту мысль,  что  сложность  и  небывалая  острота
минуты обязывает  всякого  верноподданного  высказать  своему  Государю  всю
правду положения. Я счел своим долгом, потому, сказать то, что я вижу и  то,
что предчувствую. Я указал, что направление занятий Государственной  Думы  и
характер произносимых там с  самого  начала  ноября  месяца  речей  в  конец
расшатывают остатки уважения  к  правительственной  власти  и  не  могут  не
отозваться пагубно на настроении армии, читающей подробные  отчеты  газет  о
заседаниях Думы. Различные общественные  организации,  учреждения  и  группы
повсеместно и открыто  присоединяются  к  решительным  постановлениям  Думы.
Заседания     Государственного     Совета,     объединенного      дворянства
знаменательно-тревожны. Наконец, обращает на себя особое, внимание  открытая
в Москве подписка на  образование  фонда  для  стипендии  имени  Кн.  Ф.  Ф.
Юсупова. Все  это  свидетельствует  о  том,  что  волна  недовольства  резко
подымается и широко разливается по России,  а  продовольственные  неурядицы,
очень  волнующие  жизнь  городов  и   деревни,   подготовляют   для   общего
недовольства  исключительно  благоприятную  почву,   которою   не   преминут
воспользоваться враги существующего строя. Здесь,  в  столице,  уже  начался
штурм власти, и, несомненно, признаки анархии уже показались.  Они  угрожают
всему строю нашему, угрожают и самой династии. А без монархии, которой  наша
родина на протяжении  долгих  веков  неизменно  росла,  крепла,  ширилась  и
венчалась, Россия останется как купол без креста.  Наступили,  я  убежден  в
этом глубоко, решающие дни. Трудно остановить  близкую  беду,  но,  думается
мне, еще возможно. Для этого надо верить в себя, в  непреклонную  законность
своих  прав.  Надо  перестать  правительству  расслаблять  себя  внутренними
раздорами и борьбой в своем  собственном  центре,  тогда  когда  все  кругом
шатается. Оно должно быть однородно и единодушно, оно должно знать куда  оно
идет и итти неуклонно, спокойно и решительно восстанавливая  разваливающийся
порядок. Для успеха этого дела, мне кажется,  необходимо  было  бы  отложить
возобновление занятий Думы при настоящих условиях, на более отдаленный срок:
необходимо было бы тем временем, направить все силы власти везде  по  России
на всяческое и быстрое упорядочение продовольственного дела, как на основную
задачу данной минуты; было бы необходимо остановить и ввести в рамки  закона
деятельность  общественных  учреждений  все  смелее  и  ярче  выступающих  в
открытое море чистой, широкой политики; необходимо было  бы  так  или  иначе
оказать действительное влияние на деятельность тех общественных организаций,
которые, составляя живую связь между тылом и фронтом и, работая  в  области,
вызывающей, по самому существу своих  задач,  общее  сочувствие,  планомерно
преследуют в то же время ярко проявленные цели борьбы с властью и  бесспорно
обозначающиеся и уже едва скрываемые намерения,  изменения  государственного
строя. Вот и все письмо. Думаю, что передаю его содержание  очень  близко  к
подлиннику, хотя не поручусь за их полную  тождественность,  так  как  после
этого я писал еще  письмо  и  проект  Манифеста,  и  в  памяти  не  осталось
отчетливых следов всех этих документов в их подробностях.  Кончил  я  письмо
извинением за смелость моего обращения и надеждой на то, что оправдает  меня
серьезность положения, которое замалчивать перед Государем не позволяет  мне
моя преданность Ему. 23 Августа 1917 года.
   Ник. Маклаков.

   Приложение V.
   Совещание членов прогрессивного блока с А. Д. Протопоповым, устроенное на
квартире М. В. Родзянко.
   19 октября 1916 года.
   Присутствовали: И. И. Дмитрюков, Д. П. Капнист,  П.  Н.  Милюков,  Савич,
Сверчков, Стемпковский, Чихачев, Шингарев, Н. Д. Крупенский, Шульгин, Б.  А.
Энгельгардт.
   По приезде Протопопов обратился с  просьбой  побеседовать  запросто,  под
условием, чтобы ничто не вышло из этой комнаты. Милюков заявил на  это,  что
пора секретов прошла и что он не может дать  требуемого  обещания,  так  как
должен будет обо всем, что здесь будет происходить доложить фракции.
   А. Д. Протопопов. В таком случае я ничего не могу говорить  и  извиняюсь,
что потревожил председателя Гос. Думы и Вас, господа. Что же произошло,  что
Вы не хотите беседовать по товарищески?
   Милюков (вскакивая с места, подходя к креслу П-ва, повышенным  тоном):-Вы
хотите знать, что произошло? Я Вам скажу:-Человек, который служит вместе  со
Штюрмером, при котором освобожден Сухомлинов, которого  вся  страна  считает
предателем,  освобожден  Манасевич-Мануйлов;  человек,  который   преследует
печать и общественные организации не может быть  нашим  товарищем.  Говорят,
при том, об участии Распутина и Вашем назначении.
   Протопопов.-Я  отвечу  по  пунктам:  что  касается  Сухомлинова,  он   не
освобожден, а изменена лишь мера пресечения.
   Милюков (перебивая его). Он сидит у себя  дома  под  домашним  арестом  и
просит о снятии его.
   Протопопов.-Да, печать от меня не зависит. Она в военном ведомстве. Но  я
ездил к Хабалову и освободил "Речь" от предварительной цензуры. О  Распутине
я хотел бы ответить, но это секрет, а я здесь должен говорит  "для  печати".
П. Н. закрывает мне рот, чтобы я не мог объясниться с товарищами. Я  мог  бы
ожидать после нашей совместной поездки  за-границу,  что,  по  крайне  мере,
сердце заговорит и смягчит отношения; но, невидимому,  я  ошибался.  Что  же
делать. Я хотел столковаться, но если этого нельзя и ко  мне  так  враждебно
относятся; я принужден буду пойти один.
   Шингарев.-Прежде, чем  товарищески  беседовать,  нужно  выяснить  вопрос,
можем ли мы еще быть товарищами. Мы не знаем, каким  образом  Вы  назначены.
Слухи указывают на участие в  этом  деле  Распутина;  затем  Вы  вступили  в
М-ство, главой которого является Штюрмер-человек с  определенной  репутацией
предателя. И Вы не только не отгородились от него,  но  напротив,  из  Ваших
интервью мы знаем, что вы заявили, что ваша программа  Штюрмера,  и  что  он
будет развивать вашу программу  с  кафедры  Гос.  Думы.  В  Ваше  назначение
освобожден другой предатель, Сухомлинов, и вы заняли место человека, который
удален  за  то,  что  не  захотел  этого  сделать.  При  вас  же  освобожден
Ман.-Мануйлов, личный секретарь  Штюрмера,  о  котором  ходят  самые  темные
слухи. И, наконец, в происходящих теперь рабочих волнениях  ваше  М-ство  по
слухам, действует, как прежде, путем  провокации,  пуская  в  рабочую  среду
возможные слухи. Вы явились к  нам  не  в  скромном  сюртуке,  а  в  мундире
жандармского ведомства. Вот обо всем этом мы желали бы слышать от Вас прежде
чем определить каковы должны быть наши отношения.
   Протопопов.-Я пришел сюда с целью побеседовать с Вами. А теперь  выходит,
что я присутствую здесь в качестве подсудимого. Притом, вы  можете  говорить
все, что вам угодно, тогда как мне, П. Н. зажал рот  своим  заявлением,  что
то, что я скажу, появится завтра в печати.  При  этих  условиях  я  не  могу
говорить многих интимных вещей, которые опровергли бы те слухи,  которым  вы
напрасно поверили. Напр., Распутина я видел несколько лет  тому  назад,  при
обстановке, совершенно далекой от  нынешней.  Я  личный  кандидат  государя,
которого я теперь узнал ближе и полюбил; но я не могу говорить  об  интимной
стороне этого дела. В Департамент полиции я взял человека мне  известного  и
чистого. Я допрашивал чиновника этого Деп-та  Васильева  об  их  приемах;  я
спросил его  строго:  Ну,  а  еще  что  есть  у  вас?"  Он  отвечал:  ,;Есть
сотрудники".-"А еще?"- Он бледнел  и  краснел,  потом  встал  предо  мной  и
сказал: "что больше ничего нет". Провокации у нас  теперь  нет  (голоса:  "А
роль Курлова  при  Столыпине?")  Курлова  обвиняют  напрасно.  (Милюков:  "А
записка Новицкого?"). Ну, вот, вы верите разным запискам. Столыпин  убит  не
по его вине. Курдов до убийства его был уже назначен сенатором.  Об  этом  у
меня в  столе  есть  бумаги.  Столыпин  говорил  мне,  что  ездил  со  своим
начальником охраны потому, что тогда  чувствовал  себя  безопаснее.  Что  же
делать, если оказалось, что много белых мышей и ни одной белой лошади. Много
доказательств мошенничества-и ни одной измены.
   Шульгин.-Мы все действительно, прежде всего, должны решить вопрос о наших
отношениях. Мы все осуждали Вас, и я  осуждал  публично,  и  считаю  поэтому
своим долгом повторить это осуждение в вашем присутствии. Предупреждаю,  что
доставлю вам несколько тяжелых минут. Мы не знали как думать: или вы мученик
если шли "туда" с целью что нибудь сделать, при явной невозможности  сделать
что бы то ни было в этой среде. Или вы честолюбец, если вы просто  увлеклись
блестящим положением, не скрывая от себя, что вы сделать ничего не можете. В
какое, в самом деле, положение вы себя поставили.  Были  люди,  которые  вас
любили, и были многие, которые вас уважали.  Теперь.....  ваш  кредит  очень
низко пал. Вы отрезали себя  от  своих  единственных  людей,  которые  могли
поддержать вас "там". Этот разговор, который  мы  ведем  теперь,  надо  было
вести тогда до того, как вы  приняли  власть.  При  этих  условиях  понятно,
почему П. Н. не считает возможным сделать секрета из нашей беседы. Завтра ж,
когда общество узнает, что мы беседовали с вами, оно может предположить, что
мы с вами вошли в заговор и мы вас не поддержим,  а  себя  погубим;  подобно
вам. Я допускаю еще возможность секрета, если бы сегодня мы  ни  к  чему  не
пришли. Тогда так и можно сказать: говорили, но ни до чего не  договорились.
Но, если мы на чем нибудь согласимся, то тогда уже мы обязаны будем сообщить
обществу, почему мы нашли возможным согласиться.
   Протопопов (раздраженно): Если здесь говорят, что меня больше не уважают,
то на это ответ может быть дан не в обществе, а лицом к лицу с пистолетом  в
руках. Что касается отношения ко мне общества, сужу о нем  по  моим  большим
приемам. Туда приходят множество обездоленных и страдающих, и никто  еще  не
уходил без облегчения. Это  общество  меня  ценит.  За  вашей  поддержкой  я
пришел, но ее не нахожу. Что же делать-я пойду дальше  один.  Ведь  меня  ни
разу даже не пригласили в блок. Я там ни разу не был.  (Милюков:  "Это  ваша
вина").  Я  исполняю  желания  моего  Государя:  я  всегда  признавал   себя
монархистом. Вы хотите потрясений, перемены режима-но этого вы не добьетесь,
тогда как я понемногу, кое что могу сделать.  (Стемпковский:  "Теперь  такое
положение, что именно вредно сделать кое что"'). Это недолго-уйти.  Но  кому
передать власть. Я вижу только одного твердого человека-это Трепов. Для меня
мое положение может быть убийственно, но я буду делать, что могу. Отчего  вы
даже Хвостова встретили лучше, чем встречаете меня?
   Милюков.-Я извиняюсь перед товарищами за  повышенный  тон  моего  первого
выступления. Может быть это, действительно, был крик сердца, последний крик.
Я  должен  признать,  что  у  нас,  Ал.  Дм.,  установились,  действительно,
дружеские  отношения  во  время  нашей  общей  поездки,  которые  не  давали
основания думать, что Протопопов поступит так, как он  поступил.  Но  теперь
положение другое.  Сердце  теперь  должно  замолчать.  Мы  здесь  не  добрые
знакомые, а лица с определенным общественным  положением:  А.  Д.  для  меня
теперь  министр.  А  я-  представитель  определенной  партии,  привыкшей   к
политической ответственности. Я собственно не говорил, что то,  что  сообщит
А. Д., завтра попадет в печать, но если бы даже печать захотела сообщить  об
этом, ведь имеются циркуляры о том, чтобы ничего не писать  о  министре  вн.
дел.
   Протопопов.-Это меня не касается. Я об этом не знаю. Я, напротив, просил,
чтобы не мешали говорить обо мне, что угодно. Общество 1914 года  пользуется
возмутительным правом шельмовать, кого  хочет,  и  взвело  на  меня  гнусное
обвинение, несправедливость которого должна быть особенно ясна тем,  кто  со
мной ездит. Однако "Речь" ни слова не обмолвилась в мою защиту. Но я простил
ее нападение на меня. Я выхлопотал освобождение  "Речи"  от  предварительной
цензуры. Говорил ли вам Иос.Вл., что благодаря мне "Речь" освобождена?
   Милюков.-Нет, этого он не говорил. (Протопопов "как не  говорил?")  Но  я
полагал, что нет надобности  в  особом  ходатайстве  министра,  чтобы  снять
несправедливо наложенную кару. Извиняюсь за это  отступление,  но  я  должен
пояснить товарищам, что "Речь" была наказана за нарушение циркуляра, который
она не успела получить по вине ведомства, не имевшего в  своем  распоряжении
автомобиля. (Протопопов: "Нет, мне докладывали, что  за  статью,  в  которой
"Речь" неуважительно отозвалась о похоронах убитого офицера"). Как бы то  ни
было, это частность. Я возвращаюсь к своей главной  нити.  Я  не  говорил  о
сообщениях в печати, которая, при всей недостаточности цензурного  аппарата,
(Протопопов:-   "Не   извращайте   моих   слов.   Цензура,    действительно,
невежественна и нелепа. Она пропускает то, что  не  надо,  а  невинные  вещи
запрещает. Я теперь добился,  чтобы  пропустили  воззвание  Рабочей  Группы,
очень полезное, которое она все-таки запретила")...  достаточно  гарантирует
положение,  когда  речь  идет  о  таких  вещах,  как  слова   Государя   или
государственные тайны. Я  говорил  о  том,  что  раз  наше  совещание  имеет
политическое значение, то я  не  могу  молчать  о  нем  перед  политическими
друзьями (Протопопов:- "Дайте слово, что в  печати  ничего  не  будет").  Во
Франции 4о-5о, и я никак не могу дать обещание за всех их. Я  могу,  однако,
сказать, что по обычному  правилу,  мы  не  сообщаем  того,  что  составляет
государственную тайну.  И  А.  Д.  достаточно  сказать,  что  именно  в  его
сообщениях имеет такой характер, чтобы оградить себя от  распространения.  Я
перехожу к другому. Почему наша встреча имеет политическое значение и почему
назначение А. Д. не  похоже  на  назначение  Хвостова.  Хвостов,  во-первых,
принадлежит  к  политической  партии,  которая   вообще   не   считается   с
общественным мнением; а А. Д. вступил во власть не как известная личность, а
как  член  определенных  политических  сочетаний.  На  него  падал,  отблеск
политического  значения  той  партии,  к  которой  он  принадлежит,  и  того
большинства, к которому его причисляли. Его считали членом блока.
   Протопопов. - Как товарищ председателя Гос. Думы, я  считал  долгом  быть
беспартийным и потому не могу считать себя членом блока.
   Д. П. Капнист. Выражает недоумение по поводу такого  отношения  А.  Д.  к
фракции.
   Милюков - Я очень рад этому разъяснению, так как оно значительно упрощает
объяснение вступления вашего в м-ство. В этом винили блок;
   теперь, после вашего разъяснения, блок может на это ссылаться. Но,  кроме
того,  вы  были  товарищем  Председателя  Думы,  т.  е.  своего  рода  лицом
представительным.  И  в  этом  качестве  стали  известны   заграницей,   как
председатель нашей делегации.
   Протопопов.-Что же, я уронил; достоинство делегации?
   Милюков.-Нет, там. не уронили, а уронили здесь. Так  как  из  всех  ваших
выступлений там., вовсе не вытекало то, что вы сделали здесь.
   Протопопов.-Вы не знаете, с каким  сочувствием  отнеслись  за-границей  к
моему назначению. Я получил приветствия Грея, Дешанеля и т. д.
   Милюков.-Вы получили их, не как А. Д., а как человек, на  которого  падал
отблеск, как человек репрезентативный.  Что  касается  сведений  иностранной
прессы, то мы знаем, как она информируется. И должен сказать, я сам  получил
впервые сведения о политическом  значении  вашего  назначения  тогда,  когда
прочел телеграмму вашего агентства в Париже.  В  ней  говорилось,  что  ваше
назначение принято сочувственно парламентскими кругами (как  оно  принято  в
действительности-вы  теперь  видите)  и  что  надо  надеяться  после   этого
назначения, что Дума примирительно отнесется к Штюрмеру.
   Между прочим, вы заграницей тоже говорили, что вы монархист. Но там я  не
обратил внимания на это заявление. Мы все, ведь, монархисты. И казалось, что
нет надобности этого подчеркивать. Но, когда здесь  выкопали  это  место  из
ваших заграничных речей и стали восхвалять  вас,  как  монархиста,  в  таких
газетах, как "Русское Знамя" и  "Земщина",-  тогда  я  задался  вопросом,  с
которым и обращаюсь к вам: "В каком смысле вы монархист? В том ли,  в  каком
вас хвалят за это "Русское Знамя" и "Земщина", т. е. в смысле неограниченной
монархии, или же вы  остаетесь  сторонником  конституционной  монархии?"  Но
тогда зачем было подчеркивать свой монархизм?  Я  хотел  бы,  чтобы  вы  нам
объяснили эту двусмысленность.
   Протопопов.-Да, я всегда был монархистом. А теперь я узнал лично  царя  и
полюбил его. Не знаю, за что, но и он полюбил меня. (Капнист. Не  волнуйтесь
А. Д.). Да, вам хорошо сидеть там, на вашем кресле, а каково мне на моем.  У
вас есть графский титул и хорошее состояние, есть  связи,  а  я  начал  свою
карьеру скромным студентом и давал уроки по 5о  коп.  за  урок.  Я  не  имею
ничего, кроме личной поддержки Государя, но с этой  поддержкой  я  пойду  до
конца, как бы вы ко мне ни относились.
   Милюков.-Я еще  не  кончил.  Я  начал  объяснять  вам,  почему  мы  иначе
отнеслись к Хвостову, чем к вам. Я  сказал,  что  вы  были  представительным
человеком, и, как сказал уже Шульгин, мы  должны  нести  ответственность  за
вас, тогда как Хвостов был человек чужой, но далее есть  и  другая  разница.
Когда был назначен Хвостов, терпение народа еще не окончательно  истощилось,
и мы считали нужным сдерживаться. Варун-Секрет тогда позвал меня  на  тайное
совещание с Волконским и Хвостовым, и Хвостов  сказал  мне,  что  созыв  или
несозыв Думы будет зависеть от того,  будем  ли  мы  говорить  о  Распутине.
(Протопопов:-" Вот видите о чем он Вас просил").  Я  отвечал,  что  не  могу
поручиться за других, но для меня Распутин не самый главный  государственный
вопрос, и что я буду говорить о вопросах, более  важных.  Тогда  я  сохранил
секрет этого совещания. Теперь положение совершенно другое.  После  сентября
прошлого года в Думе есть  большинство,  которого  не  было  при  вступлении
Хвостова, и у большинства этого есть свое определенное мнение. Правительство
поступило наоборот, и мы дошли теперь до момента, когда  терпение  в  стране
окончательно  истощено  и  доверие  до  конца  использовано.  Теперь   нужны
чрезвычайные     средства,      чтобы      внушить      народу      доверие.
(Протопопов:-"Ответственное министерство. Ну,  а  этого  вы  не  добьетесь".
Голоса: "Нет, министерство доверия!"). И в  такой  то  момент  вы,  человек,
удостоенный доверием Думы, вступаете в  кабинет  Штюрмера.  В  такой  момент
поддерживать  недоразумение,  которое   может   вызвать   ваше   назначение,
невозможно. И вот почему мы  теперь  и  не  можем  более  допустить  никаких
секретов  и  недоговоренности,  а  должны  занять  относительно  вас  вполне
определенное положение. Между прочим, в ваших  словах  мне  послышались  две
угрозы: одна относительно  "Речи",  а  другая-относительно  Гос.  Думы.  Что
означает ваше выражение, что вы будете действовать один. Значит ли это,  что
вы не созовете Думы, как об этом говорят в публике?
   Протопопов:-Я  не  злопамятен  и  не  мстителен.  Что  касается  несозыва
Думы-это просто россказни.
   Милюков:-По моим  сведениям,  которые  я  считаю  достоверными,  об  этом
говорили несколько министров.
   Протопопов:-Во всяком случае, я в их числе не находился.
   Милюков:-Находились, Ал. Дм. (Голоса: "Да.  Были  слухи  именно  о  вашем
мнении по этому поводу").
   Протопопов:-Нет, так далеко я не иду. Я сам член Думы и привык работать с
Думой. Я был и останусь другом Думы.  В  вашем  отношении  ко  мне,  П.  Н.,
говорит разум, но нет голоса  сердца.  Ваша  супруга  отнеслась  бы  ко  мне
совершенно иначе. Вот как  я  к  вам  отношусь.  Хотите,  я  легализую  вашу
партию?
   Милюков:-При чем тут моя супруга. О моем сердце я уже говорил и повторяю,
что мы здесь встречаемся только, как политические деятели.
   Шингарев:-А. Д. назвал себя монархистом и говорил о своей любви  к  царю.
Но кроме царя есть Родина.  Если  царь  ошибается  и  идет  неверным  путем,
опасным для Родины, то обязанность монархиста, любящего  царя,  сказать  ему
это. Сказал ли это А. Д.? Этого мы не знаем. А из его образа действий  и  из
высказываемых им взглядов можно заключить противопо-ложное.
   Протопопов:-Я мог бы сообщить то, что  я  говорил  царю,  и  то,  что  он
говорил мне. (Обращаясь к Родзянко: "неправда ли, Мих. Вл., и вы не  считали
возможным нам  сообщить".  Родзянко:-"У  меня  имеются  все  мои  доклады").
Протопопов:-Что касается моих слов, то П. Н. говорит, ведь, что все,  что  я
скажу, завтра же будет известно в печати. (Голоса: Он этого не говорил"),
   Милюков:-Поверьте, что о докладах государю ни один опытный газетчик  даже
не  попробует  напечатать,  ибо  это  наверное  не  пройдет  через  цензуру.
(Ефремов:-Я присоединяюсь к заявлению, что это свидание  не  носит  частного
характера. Меня пригласил сюда председ. Гос. Думы, как  лидера  определенной
партии, для того, чтобы выслушать то, что имеет сказать Министр Вн.  Д.  Обо
всех политических суждениях, которые будут иметь место в вашем совещании,  я
сочту своей обязанностью непременно доложить своей фракции). Кроме  того,  я
хотел сказать, по поводу заявления Ал. Дм., что ему не  кому  передать  свою
должность, что в настоящее время дело не в  лицах.  Какое  угодно  "твердое"
лицо, если пойдет в кабинет без  программы  и  без  общественной  поддержки,
ничего сделать не сможет. Положение слишком серьезно,  чтобы  справляться  с
ним путем личных перемен. Нужна не перемена лиц, а перемена системы.
   Родзянко:-В последних словах Пав. Ник.  заключается  глубокая  истина.  Я
совершенно согласен с тем, что нужна перемена режима, и  могу  вас  уверить,
Ал. Дм., что то, что  вы  здесь  выслушали,  составляет  общее  мнение  всех
присутствующих членов Думы, без исключения, и ни в ком не вызовет возражений
Нет никого здесь, кто бы думал иначе.
   Протопопов переходит после этого к обсуждению продовольственного вопроса,
открывает  портфель  и  вынимает  оттуда  две  бумаги:  записку  на  четырех
страницах, написанную В. В. Ковалевским о положении продовольственного дела,
и свой проект, внесенный в Совет  Министров.  Затем  он  говорит:  "Государь
сказал мне, что хочет видеть во главе продовольственного дела лично меня.  В
последний раз он спросил меня: "Уверены ли вы, что вы с этим делом  сладите?
Имеется  ли  для  этого  достаточно  сил  в  вашем  ведомстве"?  Я  ответил:
(закатывает глаза к небу): "Я употреблю все мои усилия, чтобы вывести страну
из  тяжелого  положения".  А  положение  вот   какое:-(читает   по   записке
Ковалевского, прибавляя почти на каждой фразе: "Это  государственная  тайна.
Милюков неоднократно отвечает: "Это общеизвестно". "Все  это  мы  слышали  в
бюджетной комиссии". "Это было напечатано два дня тому назад в газетах").
   Протопопов развивает свою теорию свободного почина, читает проект. И.  И.
Капнист (член особого совещания по  продовольственному  делу)  "рассказывает
Протопопову, как Совещание и министерство  земледелия,  нехотя  и  упираясь,
пришло к принудительным мерам, как теперь уже  поздно  и  невозможно  менять
систему, как опасно производить любительские эксперименты. Он указывает, что
худший элемент в  составе  персонала,  обслуживающего  продовольствие,  суть
губернаторы и чиновники министерства внутренних дел, что их надо  удалить  и
тогда останется опытный и хороший  персонал.  Земство  же  нельзя  принудить
работать на министерство.
   Доходит очередь до Милюкова. Но тут Протопопов объявляет, что уже поздно:
он устал и не может долее участвовать в прениях. Все встают с мест.  Милюков
говорит, обращаясь лично к Протопопову:
   "Все это  надо  было  сказать  в  бюджетной  комиссии.  Если  бы  вы  там
присутствовали сами при подробных объяснениях ведомств, то  поняли  бы,  что
шпаргалка, составленная  для  вас  Ковалевским,  есть  просто  односторонний
обвинительный акт с надерганными тенденциозно фактами.
   И.И. Капнист подходит к Протопопову и убеждающим тоном говорит:  "Ал.Дм.,
откажитесь  от  вашего  поста.  Милюков:  "Вы  ведете  на  гибель   Россию".
Протопопов: "Я сам земец, и земства пойдут со мной". Голоса: "Не пойдут, Ал.
Дм.". После нескольких минут общего разговора по кружкам,  раздаются  голоса
"Ал. Дм. "идите спать". Шингарев: "Я могу вам на прощанье  дать  медицинский
совет: "Ложитесь спать и отдохните". Протопопов уходя и прощаясь:
   "Господа, я сделал опыт соглашения и, к  сожалению,  неудачный.  Это  моя
последняя попытка. Что же делать".
   Раньше в разговоре А.  Д.  объяснял,  что  он  получил  право  до  января
переводить губернаторов на пенсию в 5ооо р., а вице-губернаторов-на 3ооо.

   Приложение VI.
   Последний всеподданнейший доклад М. В. Родзянко.
   (10 Февраля 1917 года)
   14-го  февраля  предстоит  возобновление  занятий  Государственной  Думы,
поэтому  позвольте  мне,  Государь,  высказать  мои  соображения   о   линии
возможного ее поведения и мотивировать его.
   Одиннадцать лет существования  Государственной  Думы  и  одиннадцать  лет
непрерывной  борьбы  между  правительством  и  теми,  кто  отстаивает  новый
конституционный строй.
   В  первый  период  русской  жизни   при   новом   строе   бюрократическое
правительство  имело  значительное  количество  сторонников.  В   то   время
правительство поддержанное значительным большинством, имело основание своего
критического отношения к Государственной Думе первого и второго созывов, так
как разногласие между правительством и  народными  представителями  касалось
коренных вопросов и, кроме того, со стороны народного представительства было
предъявлено   требование   ответственного   министерства,   как   следствия,
вытекающего из манифеста 17 октября.
   Необходимо, тем не менее, отметить, что этот лозунг раздался после  того,
как  правительство  выступило  в   Государственной   Думе   с   ответом   на
всеподданнейший адрес в агрессивном тоне.
   Далека от этих стремлений была Государственная Дума  третьего  созыва,  и
еще менее заслуживает этого упрека Государственная  Дума  нынешнего  созыва,
которую война заставила отказаться от всяких партийных лозунгов и  программ.
Ее единственной целью было  объединение  всех  сил  для  успешной  борьбы  с
врагом.
   В это же время  правительство  испугалось  этого  могучего  общественного
порыва, видя в нем стремление к захвату власти  и,  в  целях  предотвращения
этого, не только не постаралось использовать этот  общественный  подъем,  но
всячески стремилось погасить его.
   Этим  способом,  который  имел  свои  реальные  последствия,   в   смысле
расстройства нашего тыла,  правительство  с  каждым  днем  утрачивало  своих
сторонников и в настоящее время оно  насчитывает  их  отдельными  единицами.
Образовалось два лагеря-на одной стороне правительство и на  другой  стороне
страна.
   Война показала, что без участия народа страной править нельзя.
   В тягчайшее время наших военных испытаний (отход наших войск из  Галиции)
пришлось  прибегнуть  к  содействию  народных  представителей.  Дума  сумела
поддержать  бодрость  духа  и  возбудить  общественную  самодеятельность  до
степени тех результатов, которые достигнуты в деле снабжения армии.
   Эта  заслуга  Государственной  Думы  была  учтена  страной,  эту  заслугу
почувствовала  и  оценила  армия,  которая  и  в   настоящее   время   чутко
прислушивается ко всему, что происходит у нас в тылу.
   Мы подходим к последнему акту мировой трагедии в сознании, что счастливый
конец для нас может быть достигнут лишь при условии самого тесного  единения
власти с народом во всех областях  государственной  жизни.  К  сожалению,  в
настоящее время этого нет, и без коренного изменения всей системы управления
быть не может. Это убеждение не только нас, членов Государственной Думы,  но
в настоящее время это  убеждение  и  всей  мыслящей  России,  ибо  недоверие
правительства к общественным силам, ревнивое и недоброжелательное  отношение
к ним и умышленные  препятствия,  чинимые  в  их  энергичной  патриотической
работе, естественно не могут вселить в стране доверие к такому правительству
и служить залогом счастливого окончания войны.
   Россия объята тревогой, эта тревога не только естественна, но и  является
совершенно необходимой. Она вылилась в многочисленных резолюциях,  известных
уже Вашему Величеству. К вам неоднократно доносилась мольба о том, что  надо
спасать отечество, которое находится в  опасности  исключительно  вследствие
коренного  разногласия  между  народом  и  правительством  и  взаимного   их
непонимания друг друга.
   Мы видим, как  во  время  войны  перестроилась  власть  соответственно  с
требованиями  момента  у  наших  союзников,  и  каких  огромных  результатов
достигли они этой мерой. Что же и это время делаем мы? В то время,  как  вся
Россия сумела сплотиться воедино, отбросив в сторону все  свои  разногласия,
правительство в своей среде не сумело даже  сплотиться,  а  единение  страны
вселило даже  в  него  страх.  Оно  не  только  не  изменило  своих  методов
управления, но и вспомнило  свою  старую,  уже  давно  отжившую  систему.  С
прежней  силой  возобновились  аресты,  высылки,  притеснения  печати.   Под
подозрением находятся даже те элементы, на которые раньше  всегда  опиралось
правительство, под подозрением вся Россия.
   Создавшееся единение правительство стремится разрушить. Запрещая  деловые
съезды всевозможных общественных организаций,  правительство  вместе  с  тем
разрешает съезды, так называемых,  монархических  организаций,  очевидно,  с
специальною целью возбудить партийный раздор.
   Неужели же этими мерами можно достигнуть благополучного конца? Неужели же
эти  меры  могут  изменить  настроение  и  успокоить   тревогу?   Меры   эти
оскорбительны и являются нечем иным, как вызовом обществу, а, следовательно,
и результаты их будут совершенно обратные.  Раздражения,  внесенные  в  слои
населения, будут усугубляться по мере  того,  как  самые  меры,  принимаемые
правительством  в  этом  отношении,  становятся  все  более  крутыми.   Этим
правительство окончательно подрывает свой авторитет.
   Этого авторитета у правительственной власти уже нет,  и  бюрократическому
правительству не удастся его более приобрести после печального и  неудачного
опыта  править  страной  в  тяжелые  годины  ее   существования,   не   умея
приспособляться ни к нуждам, ни к настроению страны.
   Я с горечью должен отметить, что тревога эта передалась и нашим союзникам
после  того,  как   делегации   имели   возможность   воочию   убедиться   в
справедливости причин, вызывающих нашу тревогу.
   Чувствуя  возможность   приближения   окончания   войны,   тревога   наша
усиливается, так как мы сознаем, что  в  момент  мирных  переговоров  страна
может быть сильна в своих требованиях только при том условии,  когда  у  нее
будет правительство, опирающееся на народное доверие. Без этого  условия  на
этой конференции наш голос будет слабый, и мы не сможем пожать  тех  плодов,
которые достойны будут принесенных нами жертв.
   Эта наша тревога усугубляется еще тем, что расстройство тыла угрожает нам
возможностью  беспорядков  на  почве  продовольственной  разрухи,   которые,
конечно, нельзя будет прекратить силою оружия.
   Уже многое  испорчено  в  корне  и  непоправимо,  если  бы  даже  к  делу
управления были привлечены гении. Но, тем не менее, смена лиц  и  не  только
лиц, а и  всей  системы  управления,  является  совершенно  настоятельной  и
неотложной мерой.
   Хотя, как я указал;  новые  лица  не  смогут  много  исправить  и  многое
наладить, но, тем не менее, вера населения в них даст уверенность,  что  все
возможное в этом отношении делается, и  эта  вера  будет  стимулом  к  более
терпеливому отношению к тем тягостям жизни, в значительной доле коих повинно
правительство последних лет.
   Переходя к предстоящим работам Государственной Думы, если они будут иметь
место при прежних условиях, мы должны  обратить  внимание  на  ту  программу
работ, которую в этом отношении намечает правительство.
   Все вопросы, связанные с войной, оно разрешает самостоятельно. Что же оно
вносит в Думу?  Оно  заваливает  ее  бессистемно  законопроектами,  имеющими
отдаленное значение для мирного времени.
   В предвидении возможности резкой критики своих  действий,  правительство,
устами Председателя Совета  Министров,  обращается  к  Председателю  Думы  с
заявлением  о  том,  что  мы  должны  употребить  героические  усилия,  дабы
сохранить спокойствие. Разве эти слова не свидетельствуют сами по себе,  что
условия нашей жизни не таковы, чтобы можно было  соблюсти  это  спокойствие?
Рекомендуя нам употребить героические усилия, в свою очередь,  правительство
не желает употребить да же малейших усилий  для  того,  чтобы  сделать  нашу
работу спокойной.
   Государственная Дума высказывала уже не раз свое отношение к моменту и от
этого отступить не может.
   К сожалению, с тех пор  не  только  ничто  не  изменилось  к  лучшему,  а
наоборот.  Правительство  все  ширит  пропасть  между   собой   и   народным
представительством. Министры всячески устраняют возможность узнать  Государю
истинную правду. Разве не характерно в  этом  отношении  поведение  военного
министра, который даже отказал доложить  Вашему  Величеству  просьбу  членов
Особого Совещания? Разве возможна общая работа с министром  Внутренних  Дел,
которого товарищ его по делегации уличает в преднамеренной лжи и который  не
находит нужным так или иначе оправдаться? Разве возможна совместная работа с
этим министром, который в опьянении своей  властью  распространяет  слухи  о
том, что им помимо Думы будут разрешены и  еврейский,  и  аграрный  вопросы,
который,   в   то   время   когда   посредством    рабочих    депутатов    в
Военно-Промышленном Комитете  удается  сдерживать  на  фабриках  и  заводах,
работающих  на  дело  обороны,  волнения,  опубликовывает  правительственное
сообщение, в котором опорочивает всю их  деятельность,  весьма  полезную,  и
указывает на то, что  эта  деятельность  была  направлена  исключительно  на
создание революции. Он грозит нашу тревогу подавить пулеметами, он  усиленно
прибегает к арестам и высылкам, он, как никогда, стеснил печать. Если такого
рода цензура будет применена и к  стенографическим  отчетам  Государственной
Думы, то это, несомненно, снова породит те  же  уродливые  явления,  которые
имели   место   ранее.   Будут   появляться   апокрифические   речи   членов
Государственной Думы возмутительного содержания,  что  уже  имело  место,  и
раздаваться  чьей-то  невидимой  рукой  в  население  и  в  армию,  подрывая
авторитет законодательного учреждения,  этого  единственно  сдерживающего  в
настоящий момент центра.
   Государственной Думе грозят роспуском, но ведь она в настоящее  время  по
своей умеренности и настроениям далеко отстала от страны. При таких условиях
роспуск Думы не может успокоить страну, а если в это время, не дай Бог,  нас
постигнет, хотя бы частичная, военная неудача,  то  кто  же  тогда  поднимет
бодрость духа народа?
   Кроме того страна должна быть уверена, что во время  мирной  конференции,
правительство должно иметь опору  в  народном  представительстве.  Изменение
состава народных представителей к этому времени, при  полной  неизвестности,
какие  результаты  может  дать  эта  мера,  представляется  крайне  опасным.
Поэтому, необходимо немедля  же  разрешить  вопрос  о  продлении  полномочий
нынешнего состава Государственной Думы вне зависимости от ее  действий,  ибо
самое условие, которое ставится правительством о том, что  полномочия  могут
быть продлены лишь в случае  сохранения  спокойствия  Государственной  Думы,
является  само  по  себе  оскорбительным,  так  как  оно   доказывает,   что
правительство не только не нуждается, но даже не  интересуется  правдивым  и
искренним мнением страны. Такую меру продления  полномочий  на  время  войны
признали естественной и необходимой наши союзники.
   Колебания же принятия такой меры нашего правительства, равным образом как
и отсрочка принятия этой меры, порождает  убеждение,  что  именно  в  момент
мирных  переговоров  правительство  не  желает  быть  связанным  с  народным
представительством. Это, конечно, вселяет еще большую  тревогу,  ибо  страна
окончательно потеряла веру в нынешнее правительство. При всех этих условиях,
никакие героические усилия, о которых говорил Председатель Совета Министров,
предпринимаемые  Председателем  Государственной  Думы,  не  могут  заставить
Государственную Думу итти по указке правительства, и едва  ли  Председатель,
принимая с своей стороны для этого какие либо меры,  был  бы  прав  и  перед
народным представительством, и перед страной. Государственная Дума  потеряла
бы доверие к себе страны и тогда, по всему вероятию,  страна,  изнемогая  от
тягот жизни, в виду создавшихся неурядиц в управлении, не могла бы стать  на
защиту своих законных прав. Этого допустить никак нельзя, это надо  всячески
предотвратить и это составляет нашу основную задачу.
   Председатель Государственной Думы
   Михаил Родзянко.
   10 Февраля 1917 г.