Глава 25
                                                               
                   как прокуратор пытался спасти иуду из кириафа
                                                               
                                                               
                                                               
     тьма,  пришедшая  со средиземного моря, накрыла ненавидимый
прокуратором  город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со
страшной  антониевой  башней, опустилась с неба бездна и залила
крылатых  богов  над  гипподромом,  хасмонейский  дворец с бой-
ницами,  базары,  караван-сараи,  переулки, пруды... Пропал ер-
шалаим-  великий  город, как будто не существовал на свете. Все
пожрала  тьма,  напугавшая  все живое в ершалаиме и его окрест-
ностях.  Страшную  тучу  принесло с моря к концу дня, четырнад-
цатого дня весеннего месяца нисана.                           
     Она  уже навалилась своим брюхом на лысый череп, где палачи
поспешно  кололи  казнимых, она навалилась на храм в ершалаиме,
сползла дымными потоками с холма его и залила нижний город. Она
вливалась  в  окошки и гнала с кривых улиц людей в дома. Она не
спешила отдавать свою влагу и отдавала только свет. Лишь только
дымное  черное варево распарывал огонь, из кромешной тьмы взле-
тала  вверх великая глыба храма со сверкающим чешуйчатым покры-
тием.  Но  он  угасал  во мгновение, и храм погружался в темную
бездну.  Несколько раз он выскакивал из нее и опять проваливал-
ся, и каждый раз этот провал сопровождался грохотом катастрофы.
     Другие трепетные мерцания вызывали из бездны противостоящий
храму  на западном холме дворец ирода великого, и страшные без-
глазые золотые статуи взлетали к черному небу, простирая к нему
руки.  Но  опять прятался небесный огонь, и тяжелые удары грома
загоняли золотых идолов во тьму.                               
      Ливень хлынул неожиданно, и тогда гроза перешла в ураган. В
  том  самом  месте,  где  около полудня, близ мраморной скамьи в
  саду,  беседовали прокуратор и первосвященик, с ударом, похожим
  на  пушечный,  как  трость переломило кипарис. Вместе с водяною
  пылью  и градом на балкон под колонны несло сорванные розы, ли-
  стья магнолий, маленькие сучья и песок. Ураган терзал сад.
      В  это время под колоннами находился только один человек, и
  этот человек был прокуратор.
      Теперь  он не сидел в кресле, а лежал на ложе у низкого не-
  большого стола, уставленного яствами и вином в кувшинах. Другое
  ложе,  пустое, стояло с другой стороны стола. У ног прокуратора
  простиралась  неубранная красная, как бы кровавая, лужа и валя-
  лись  осколки  разбитого кувшина. Слуга, перед грозою накрывший
  для  прокуратора  стол,  почему-то растерялся под его взглядом,
  взволновался  от того, что чем-то не угодил, и прокуратор, рас-
  сердившись, на него, разбил кувшин о мозаичный пол, проговорив:
      почему  в  лицо  не  смотришь, когда подаешь? Разве ты что-
  нибудь украл?
      Черное лицо африканца посерело, в глазах его появился смер-
  тельный  ужас, он задрожал и едва не разбил и второй кувшин, но
  гнев  прокуратора  почему-то улетел так же быстро, как и приле-
  тел.  Африканец кинулся было подбирать осколки и затирать лужу,
  но прокуратор махнул ему рукою, и раб убежал. А лужа осталась.
      Теперь африканец во время урагана притаился возле ниши, где
  помещалась  статуя  белой  нагой женщины со склоненной головой,
  боясь показаться не вовремя на глаза и в то же время опасаясь и
  пропустить момент, когда его может позвать прокуратор.
      Лежащий на ложе в грозовом полумраке прокуратор сам наливал
  себе  вино  в чашу, пил долгими глотками, по временам притраги-
  вался  к  хлебу, крошил его, глотал маленькими кусочками, время
  от времени высасывал устрицы, жевал лимон и пил опять.
      Если бы не рев воды, если бы не удары грома, которые, каза-
  лось,  грозили  расплющить крышу дворца, если бы не стук града,
  молотившего  по ступеням балкона, можно было бы расслышать, что
  прокуратор что-то бормочет, разговаривая сам с собой. И если бы
  нестойкое  трепетание небесного огня превратилось бы в постоян-
  ный  свет,  наблюдатель  мог  бы видеть, что лицо прокуратора с
  воспаленными  последними  бессонницами и вином глазами выражает
  нетерпение,  что прокуратор не только глядит на две белые розы,
  утонувшие в красной луже, но постоянно поворачивает лицо к саду
  навстречу  водяной  пыли  и  песку, что он кого-то ждет, нетер-
  пеливо ждет.
      Прошло  некоторое время, и пелена воды перед глазами проку-
  ратора  стала  редеть. Как ни был яростен ураган, он ослабевал.
  Сучья  больше  не  трещали и не падали. Удары грома и блистания
  становились  реже. Над ершалаимом плыло уже не фиолетовое с бе-
  лой  опушкой покрывало, а обыкновенная серая арьергардная туча.
  Грозу сносило к мертвому морю.
      Теперь  уж можно было расслышать в отдельности и шум дождя,
  и  шум  воды, низвергающейся по желобам и прямо по ступеням той
  лестницы,  по которой прокуратор шел днем для об"Явления приго-
  вора  на  площади. А наконец зазвучал и заглушенный доселе фон-
  тан.  Светлело.  В серой пелене, убегавшей на восток, появились
  синие окна.
      Тут  издали,  прорываясь сквозь стук уже совсем слабенького
  дождика,  донеслись  до  слуха  прокуратора слабые звуки труб и
  стрекотание  нескольких  сот копыт. Услышав это, прокуратор ше-
  вельнулся, и лицо его оживилось. Ала возвращалась с лысой горы,
  судя  по  звуку,  она проходила через ту самую площадь, где был
  об"явлен приговор.
      Наконец  услышал прокуратор и долгожданные шаги, и шлепанье
  на  лестнице,  ведущей к верхней площадке сада перед самым бал-
коном.  Прокуратор вытянул шею, и глаза его заблистали, выражая
радость.                                                       
     Между двух мраморных львов показалась сперва голова в капю-
шоне,  а  затем  и  совершенно мокрый человек в облепившем тело
плаще. Это был тот самый человек, что перед приговором шептался
с  прокуратором в затемненной комнате дворца и который во время
казни сидел на трехногом табурете, играя прутиком.             
     Не  разбирая луж, человек в капюшоне пересек площадку сада,
вступил на мозаичный пол балкона и, подняв руку, сказал высоким
приятным голосом:                                             
     -  прокуратору здравствовать и радоваться.- Пришедший гово-
рил по-латыни.                                                 
     -  Боги!-  Воскликнул пилат, - да ведь на вас нет сухой ни-
тки! Каков ураган? А? Прошу вас немедленно пройти ко мне. Пере-
оденьтесь, сделайте мне одолжение.                             
     Пришедший  откинул  капюшон, обнаружив совершенно мокрую, с
прилипшими  ко  лбу волосами, голову и, выразив на своем бритом
лице  вежливую  улыбку,  стал отказываться переодеться, уверяя,
что дождик не может ему ничем повредить.                       
     -  Не  хочу  слушать,  - ответил пилат, и хлопнул в ладоши.
Этим  он вызвал прячущихся от него слуг и велел им позаботиться
о  пришедшем,  а  затем  немедленно подавать горячее блюдо. Для
того  чтобы  высушить волосы, переодеться, переобуться и вообще
привести  себя в порядок, пришедшему к прокуратору понадобилось
очень  мало  времени,  и  вскоре он появился на балконе в сухих
сандалиях,  в  сухом  багряном  военном плаще и с приглаженными
волосами.                                                     
     В  это время солнце вернулось в ершалаим и, прежде чем уйти
и  утонуть в средиземном море, посылало прощальные лучи ненави-
димому  прокуратором  городу и золотило ступени балкона. Фонтан
совсем  ожил и распелся во всю мочь, голуби выбрались на песок,
гулькали, перепрыгивали через сломанные сучья, клевали что-то в
мокром  песке.  Красная  лужа  была затерта, убраны черепки, на
столе дымилось мясо.                                           
     - Я слушаю приказания прокуратора, - сказал пришедший, под-
ходя к столу.                                                 
     -  Но  ничего  не услышите, пока не сядете к столу и не вы-
пьете вина, - любезно ответил пилат и указал на другое ложе.   
     Пришедший  прилег,  слуга  налил  в его чашу густое красное
вино.  Другой слуга, осторожно наклонясь над плечом пилата, на-
полнил  чашу  прокуратора.  После этого тот жестом удалил обоих
слуг.  Пока пришедший пил и ел, пилат, прихлебывая вино, погля-
дывал  прищуренными глазами на своего гостя. Явившийся к пилату
человек  был  средних  лет, с очень приятным круглым и опрятным
лицом, с мясистым носом. Волосы его были какого-то неопределен-
ного  цвета. Сейчас, высыхая, они светлели. Национальность при-
шельца  было бы трудно установить. Основное, что определяло его
лицо,  это было, пожалуй, выражение добродушия, которое наруша-
ли,  впрочем, глаза, или, вернее, не глаза, а манера пришедшего
глядеть  на  собеседника.  Обычно маленькие глаза свои пришелец
держал под прикрытыми, немного странноватыми, как будто припух-
шими,  веками.  Тогда  в щелочках этих глаз светилось незлобное
лукавство.  Надо  полагать, что гость прокуратора был склонен к
юмору.  Но  по временам, совершенно изгоняя поблескивающий этот
юмор из щелочек, теперешний гость широко открывал веки и взгля-
дывал  на своего собеседника внезапно и в упор, как будто с це-
лью  быстро  разглядеть  какое-то незаметное пятнышко на носу у
собеседника.  Это  продолжалось одно мгновение, после чего веки
опять опускались, суживались щелочки, и в них начинало светить-
ся добродушие и веселый ум.                                   
     Пришедший  не  отказался  и  от второй чаши вина, с видимым
наслаждением  проглотил  несколько устриц, отведал вареных ово-
  щей, с"Ел кусок мяса.
      Насытившись, он похвалил вино:
      - превосходная лоза, прокуратор, но это- не "фалерно"?
      - "Цекуба", Тридцатилетнее, - любезно отозвался прокуратор.
      Гость  приложил руку к сердцу, отказался что-либо еще есть,
  об"явил,  что сыт. Тогда пилат наполнил свою чашу, гость посту-
  пил  так  же.  Оба обедающие отлили немного вина из своих чаш в
  блюдо с мясом и прокуратор произнес негромко, поднимая чашу:
      -  за  нас,  за  тебя, кесарь, отец римлян, самый дорогой и
  лучший из людей!
      После этого допили вино, и африканцы убрали со стола яства,
  оставив на нем фрукты и кувшины. Опять-таки жестом пилат удалил
  слуг и остался со своим гостем один под колоннадой.
      - Итак, - заговорил негромко пилат, - что можете вы сказать
  мне о настроении в этом городе?
      Он  невольно обратил свой взор туда, где за террасами сада,
  внизу,  догорали и колоннады, и плоские кровли, позлащаемые по-
  следними лучами.
      -  Я полагаю, прокуратор, - ответил гость, - что настроение
  в ершалаиме теперь удовлетворительное.
      - Так что можно ручаться, что беспорядки более не угрожают?
      -  Ручаться можно, - ласково поглядывая на прокуратора, от-
  ветил гость, - лишь за одно в мире- за мощь великого кесаря.
      -  Да  пошлют  ему боги долгую жизнь, - тотчас же подхватил
  пилат,  - и всеобщий мир.- Он помолчал и продолжал:- так что вы
  полагаете, что войска теперь можно увести?
      -  Я  полагаю,  что когорта молниеносного может уйти, - от-
  ветил  гость  и  прибавил:- хорошо бы было, если бы на прощание
  она продефилировала по городу.
      -  Очень хорошая мысль, - одобрил прокуратор, - послезавтра
  я  ее отпущу и сам уеду, и- клянусь вам пиром двенадцати богов,
  ларами клянусь- я отдал бы многое, чтобы сделать это сегодня.
      - Прокуратор не любит ершалаима?- Добродушно спросил гость.
      -  Помилосердствуйте,  - улыбаясь, воскликнул прокуратор, -
  нет  более  безнадежного места на земле. Я не говорю уже о при-
  роде!  Я бываю болен всякий раз, как мне приходится сюда приез-
  жать.  Но это еще полгоря. Но эти праздники- маги, чародеи, во-
  лшебники, эти стаи богомольцев... Фанатики, фанатики! Чего сто-
  ил  один  этот  мессия, которого они вдруг стали ожидать в этом
  году!  Каждую минуту только и ждешь, что придется быть свидете-
  лем  неприятнейшего  кровопролития.  Все время тасовать войска,
  читать  доносы  и ябеды, из которых к тому же половина написана
  на  тебя самого! Согласитесь, что это скучно. О, если бы не им-
  ператорская служба!..
      - Да, праздники здесь трудные, - согласился гость.
      -  От  всей души желаю, чтобы они скорее кончились, - энер-
  гично  добавил пилат.- Я получу возможность наконец вернуться в
  кесарию. Верите ли, это бредовое сооружение ирода, - прокуратор
  махнул  рукою вдоль колоннады, так что стало ясно, что он гово-
  рит о дворце, - положительно сводит меня с ума. Я не могу ноче-
  вать в нем. Мир не знал более странной архитектуры. Да, но вер-
  немся  к  делам. Прежде всего, этот проклятый вар-равван вас не
  тревожит?
      Тут  гость и послал свой особенный взгляд в щеку прокурато-
  ра.  Но тот скучающими глазами глядел вдаль, брезгливо сморщив-
  шись  и  созерцая часть города, лежащую у его ног и угасающую в
  предвечерье. Угас и взгляд гостя, и веки его опустились.
      -  Надо  думать,  что вар-равван стал теперь безопасен, как
  ягненок,  -  заговорил  гость,  и морщинки появились на круглом
  лице.- Ему неудобно бунтовать теперь.
      - Слишком знаменит?- Спросил пилат, усмехнувшись.
     - Прокуратор, как всегда, тонко понимает вопрос!           
     -  Но, во всяком случае, - озабоченно заметил прокуратор, и
тонкий, длинный палец с черным камнем перстня поднялся вверх, -
надо будет...                                                 
     -  О, прокуратор может быть уверен в том, что, пока я в иу-
дее,  вар  не  сделает ни шагу без того, чтобы за ним не шли по
пятам.                                                         
     -  Теперь  я спокоен, как, впрочем, и всегда спокоен, когда
вы здесь.                                                     
     - Прокуратор слишком добр!                                 
     - А теперь прошу сообщить мне о казни, - сказал прокуратор.
     - Что именно интересует прокуратора?                       
     - Не было ли со стороны толпы попыток выражения возмущения?
Это главное, конечно.                                         
     - Никаких, - ответил гость.                               
     - Очень хорошо. Вы сами установили, что смерть пришла?     
     - Прокуратор может быть уверен в этом.                     
     -  А скажите... Напиток им давали перед повешением на стол-
бы?                                                           
     -  Да. Но он, - тут гость закрыл глаза, - отказался его вы-
пить.                                                         
     - Кто именно?- Спросил пилат.                             
     -  Простите,  игемон!- Воскликнул гость, - я не назвал? Га-
ноцри.                                                         
     -  Безумец!- Сказал пилат, почему-то гримасничая. Под левым
глазом  у  него  задергалась жилка, - умирать от ожогов солнца!
Зачем  же отказываться от того, что полагается по закону? В ка-
ких выражениях он отказался?                                   
     -  Он  сказал, - опять закрывая глаза, ответил гость, - что
благодарит и не винит за то, что у него отняли жизнь.         
     - Кого?- Глухо спросил пилат.                             
     - Этого он, игемон, не сказал.                             
     -  Не  пытался  ли  он проповедовать что-либо в присутствии
солдат?                                                       
     -  Нет,  игемон, он не был многословен на этот раз. Единст-
венное,  что  он  сказал, это, что в числе человеческих пороков
одним из главных он считает трусость.                         
     - К чему это было сказано?- Услышал гость внезапно треснув-
ший голос.                                                     
     -  Этого  нельзя  было  понять. Он вообще вел себя странно,
как, впрочем, и всегда.                                       
     - В чем странность?                                       
     - Он все время пытался заглянуть в глаза то одному, то дру-
гому  из  окружающих  и все время улыбался какой-то растерянной
улыбкой.                                                       
     - Больше ничего?- Спросил хриплый голос.                   
     - Больше ничего.                                           
     Прокуратор  стукнул  чашей, наливая себе вина. Осушив ее до
самого дна, он заговорил:                                     
     -  дело заключается в следующем: хотя мы и не можем обнару-
жить  -  в  данное время, по крайней мере, - каких-либо его по-
клонников  или  последователей,  тем  не менее ручаться, что их
совсем нет, нельзя.                                           
     Гость внимательно слушал, наклонив голову.                 
     -  И  вот, во избежание каких-нибудь сюрпризов, - продолжал
прокуратор,  - я прошу вас немедленно и без бсякого шума убрать
с  лица земли тела всех трех казненых и похоронить их в тайне и
в тишине, так, чтобы о них больше не было ни слуху ни духу.   
     -  Слушаю,  игемон,  - сказал гость и встал, говоря:- ввиду
сложности  и ответственности дела разрешите мне ехать немедлен-
но.                                                           
     -  Нет,  присядьте еще, - сказал пилат, жестом останавливая
  своего  гостя,  - есть еще два вопроса. Второй - ваши громадные
  заслуги  на  труднейшей  работе  в должности заведующего тайной
  службой  при прокуратре иудеи дают мне приятную возможность до-
  ложить об этом в риме.
      Тут лицо гостя порозовело, он встал и поклонился прокурато-
  ру, говоря:
      - я лишь исполняю свой долг на императорской службе!
      - Но я хотел бы просить вас, - продолжал игемон, - если вам
  предложат  перевод  отсюда  с  повышением, отказаться от него и
  остаться здесь. Мне ни за что не хотелось бы расстаться с вами.
  Пусть вас наградят каким-нибудь иным способом.
      - Я счастлив служить под вашим начальством, игемон.
      -  Мне  это  очень  приятно. Итак, третий вопрос . Касается
  этого, как его... Иуды из кириафа.
      Тут  гость  и  послал прокуратору свой взгляд и тотчас, как
  полагается, угасил его.
      - Говорят, что он, - понижая голос, продолжал прокуратор, -
  деньги  будто  бы  получил за то, что так радушно принял у себя
  этого безумного философа.
      -  Получит,  -  тихонько  поправил  пилата начальник тайной
  службы.
      - А велика ли сумма?
      - Этого никто не может знать, игемон.
      -  Даже  вы?-  Своим  изумлением выражая комплимент, сказал
  игемон.
      -  Увы,  даже  я, - спокойно ответил гость, - но что он по-
  лучит  эти  деньги сегодня вечером, это я знаю. Его сегодня вы-
  зывают во дворец каифы.
      -  Ах, жадный старик из кириафа, - улыбаясь, заметил проку-
  ратор, - ведь он старик?
      -  Прокуратор никогда не ошибается, но на сей раз ошибся, -
  любезно ответил гость, - человек из кириафа - молодой человек.
      - Скажите! Характеристику его вы можете мне дать? Фанатик?
      - О нет, прокуратор.
      - Так. А еще что-нибудь?
      - Очень красив.
      - А еще? Имеет, может быть, какую-нибудь страсть?
      -  Трудно  знать так уж точно всех в этом громадном городе,
  прокуратор...
      - О нет, нет, афраний! Не преуменьшайте своих заслуг!
      -  У него есть одна страсть, прокуратор.- Гость сделал кро-
  хотную паузу.- Страсть к деньгам.
      - А он чем занимается?
      Афраний поднял глаза кверху, подумал и ответил:
      - он работает в меняльной лавке у одного из своих родствен-
  ников.
      -  Ах так, так, так, так.- Тут прокуратор умолк, оглянулся,
  нет  ли  кого  на  балконе, и потом сказал тихо:- так вот в чем
  дело- я получил сегодня сведения о том, что его зарежут сегодня
  ночью.
      Здесь гость не только метнул свой взгляд на прокуратора, но
  даже немного задержал его, а после этого ответил:
      -  вы,  прокуратор,  слишком лестно отзывались обо мне. По-
  моему,  я  не  заслуживаю  вашего доклада. У меня этих сведений
  нет.
      - Вы достойны наивысшей награды, - ответил прокуратор, - но
  сведения такие имеются.
      - Осмелюсь спросить , от кого же эти сведения?
      -  Позвольте  мне пока этого не говорить, тем более что они
  случайны,  темны  и  недостоверны.  Но я обязан предвидеть все.
  Такова моя должность, а пуще всего я обязан верить своему пред-
чувствию,  ибо  никогда оно еще меня не обманывало. Сведения же
заключаются  в  том, что кто-то из тайных друзей га-ноцри, воз-
мущеный  чудовищным  предательством этого менялы, сговаривается
со  своими  сообщниками  убить его сегодня ночью, а деньги, по-
лученные  за  предательство, подбросить первосвященнику с запи-
ской: "Возвращаю проклятые деньги!"
     Больше  своих  неожиданных взглядов начальник тайной службы
на  игемона  не бросал и продолжал слушать его, прищурившись, а
пилат продолжал:                                               
     - вообразите, приятно ли будет первосвященику в праздничную
ночь получить подобный подарок?                               
     - Не только неприятно, - улыбнувшись, ответил гость, - но я
полагаю, прокуратор, что это вызовет очень большой скандал.   
     -  И я сам того же мнения. Вот поэтому я прошу вас заняться
этим делом, то есть принять все меры к охране иуды из кириафа.
     -  Приказание игемона будет исполнено, - заговорил афраний,
-  но  я  должен успокоить игемона: замысел злодеев чрезвычайно
трудновыполним. Ведь подумать только, - гость, говоря, обернул-
ся  и  продолжал:- выследить человека, зарезать, да еще узнать,
сколько  получил, да ухитриться вернуть деньги каифе, и все это
в одну ночь? Сегодня?                                         
     -  И  тем  не  менее его зарежут сегодня, - упрямо повторил
пилат,  -  у  меня  предчувствие, говорю я вам! Не было случая,
чтобы оно меня обмануло, - тут судорога прошла по лицу прокура-
тора, и он коротко потер руки.                                 
     - Слушаю, - покорно отозвался гость, поднялся, выпрямился и
вдруг спросил сурово:- так зарежут, игемон?                   
     -  Да, - ответил пилат, - и вся надежда только на вашу изу-
мляющую всех исполнительность.                                 
     Гость поправил тяжелый пояс под плащом и сказал:           
     - имею честь, желаю здравствовать и радоваться.           
     -  Ах да, - негромко вскричал пилат, - я ведь совсем забыл!
Ведь я вам должен!..                                           
     Гость изумился.                                           
     - Право, прокуратор, вы мне ничего не должны.             
     - Ну как же нет! При в"Езде моем в ершалаим, помните, толпа
нищих...  Я еще хотел швырнуть им деньги, а у меня не было, и я
взял у вас.                                                   
     - О прокуратор, это какя-нибудь безделица!                 
     - И о безделице надлежит помнить.                         
     Тут  пилат  обернулся, поднял плащ, лежащий на кресле сзади
него, вынул из под него кожаный мешок и протянул его гостю. Тот
поклонился, принимая его, и спрятал под плащ.                 
     - Я жду, - заговорил пилат, - доклада о погребении, а также
по  этому делу иуды из кириафа сегодня же ночью, слышите, афра-
ний,  сегодня. Конвою будет дан приказ будить меня, лишь только
вы появитесь. Я жду вас!                                       
     - Имею честь, - сказал начальник тайной службы и, повернув-
шись,  пошел с балкона. Слышно было, как он хрустел, проходя по
мокрому песку площадки, потом послышался стук его сапог по мра-
мору  меж  львов.  Потом срезало его ноги, туловище и, наконец,
пропал  и капюшон. Тут только прокуратор увидел, что солнца уже
нет и пришли сумерки.                                         
     
  Глава 26

  погребение

      может быть, эти сумерки и были причиною того, что внешность
  прокуратора  резко изменилась. Он как будто на глазах постарел,
  сгорбился и, кроме того, стал тревожен. Один раз он оглянулся и
  почему-то  вздрогнул, бросив взгляд на пустое кресло, на спинке
  которого  лежал  плащ.  Приближалась праздничная ночь, вечерние
  тени  играли  свою  игру, и, вероятно, усталому прокуратору по-
  мерещилось,  что кто-то сидит в пустом кресле. Допустив малоду-
  шие-  пошевелив  плащ, прокуратор оставил его и забегал по бал-
  кону,  то потирая руки, то подбегая к столу и хватаясь за чашу,
  то  останавливаясь  и  начиная  бессмысленно глядеть на мозаику
  пола, как будто пытаясь прочесть в ней какие-то письмена.
      За  сегодняшний день уже второй раз на него пала тоска. По-
  тирая  висок, в котором от адской утренней боли осталось только
  тупое,  немного ноющее воспоминание, прокуратор все силился по-
  нять,  в  чем  причина  его душевных мучений. И быстро он понял
  это,  но  постарался  обмануть себя. Ему ясно было, что сегодня
  днем  он что-то безвозвратно упустил, и теперь он упущенное хо-
  чет  исправить  какими-то  мелкими и ничтожными, а главное, за-
  поздавшими  действиями.  Обман же самого себя заключался в том,
  что  прокуратор  старался внушить себе, что действия эти, тепе-
  решние, вечерние, не менее важны, чем утренний приговор. Но это
  очень плохо удавалось прокуратору.
      На  одном  из  поворотов он круто остановился и свистнул. В
  ответ  на  этот свист в сумерках загремел низкий лай, и из сада
  выскочил  на  балкон  гигантский  остроухий пес серой шерсти, в
  ошейнике с золочеными бляшками.
      - Банга, банга, - слабо крикнул прокуратор.
      Пес  поднялся  на  задние лапы, а передние опустил на плечи
  своему  хозяину, так что едва не повалил на пол, и лизнул его в
  щеку.  Прокуратор сел в кресло, банга, высунув язык и часто ды-
  ша, улегся у ног хозяина, причем радость в глазах пса означала,
  что кончилась гроза, единственное в мире, чего боялся бесстраш-
  ный  пес,  а также то, что он опять тут, рядом с тем человеком,
  которого любил, уважал и считал самым могучим в мире, повелите-
  лем  всех  людей,  благодаря  которому и самого себя пес считал
  существом привилегированным, высшим и особенным. Но, улегшись у
  ног  и даже не глядя на своего хозяина, а глядя в вечерний сад,
  пес  сразу  понял,  что  хозяина  его постигла беда. Поэтому он
  переменил  позу, поднялся, зашел сбоку и передние лапы и голову
  положил  на  колени  прокуратору, вымазав полы плаща мокрым пе-
  ском.  Вероятно,  действия  банги  должны были означать, что он
  утешает  своего  хозяина  и  несчастье готов встретить вместе с
  ним. Это он пытался выразить и в глазах, скашиваемых к хозяину,
  и  в  насторожившихся  навостренных  ушах. Так оба они, и пес и
  человек, любящие друг друга, встретили праздничную ночь на бал-
  коне.
      В это время гость прокуратора находился в больших хлопотах.
  Покинув  верхнюю  площадку  сада перед балконом, он по лестнице
  спустился на следующую террасу сада, повернул направо и вышел к
  казармам, расположенным на территории дворца. В этих казармах и
  были  расквартированы  те две кентурии, которые пришли вместе с
  прокуратором  на  праздники  в  ершалаим, а также тайная стража
  прокуратора,  командовал которой этот самый гость. Гость провел
  в  казармах  немного времени, не более десяти минут, но по про-
шествии  этих десяти минут со двора выехали три повозки, нагру-
женные  шанцевым  инструментом и бочкой с водою. Повозки сопро-
вождали  пятнадцать  человек в серых плащах, верховые. В сопро-
вождении  их  повозки  выехали с территории дворца через задние
ворота,  взяли на запад, вышли из ворот в городской стене и по-
шли по тропинке сперва на вифлеемскую дорогу, а потом по ней на
север,  дошли  до перекрестка у хевронских ворот и тогда двину-
лись  по  яффской дороге, по которой днем проходила процессия с
осужденными на казнь. В это время было уже темно и на горизонте
показалась луна.                                               
     Вскорости после того как уехали повозки с сопровождающей их
командой, отбыл с территории дворца верхом и гость прокуратора,
переодевшийся в темный поношенный хитон. Гость направился не за
город,  а  в город. Через некоторое время его можно было видеть
под"езжающим  к  крепости  антония, расположенной на севере и в
непосредственной  близости  от великого храма. В крепости гость
пробыл  тоже  очень недолго, а затем след его обнаружился в ни-
жнем  городе, в кривых его и путаных улицах. Сюда гость приехал
уже верхом на муле.                                           
     Хорошо знавший город гость легко разыскал ту улицу, которая
ему  была  нужна. Она носила название греческой, так как на ней
помещалось несколько греческих лавок, в том числе одна, в кото-
рой торговали коврами. Именно у этой лавки гость остановил сво-
его  мула, слез и привязал его к кольцу у ворот. Лавка была уже
заперта.  Гость вошел в калитку, находившуюся рядом со входом в
лавку, и попал в квадратный небольшой дворик, покоем обставлен-
ный сараями. Повернув во дворе за угол, гость оказался у камен-
ной  террасы  жилого дома, увитой плющом, и осмотрелся. И в до-
мике и в сараях было темно, еще не зажигали огня. Гость негром-
ко позвал:                                                     
     - низа!                                                   
     На  зов  этот  заскрипела  дверь, и в вечернем полумраке на
терраске  появилась  молодая женщина без покрывала. Она склони-
лась   над  перилами  терраски,  тревожно  всматриваясь,  желая
узнать, кто пришел. Узнав пришельца, она приветливо заулыбалась
ему, закивала головой, махнула рукой.                         
     - Ты одна?- Негромко по-гречески спросил афраний.         
     -  Одна,  - шепнула женщина на терраске.- Муж утром уехал в
кесарию, - тут женщина оглянулась на дверь и шепотом добавила:-
но служанка дома.- Тут она сделала жест, означающий- "Входите".
Афраний  оглянулся и вступил на каменные ступени. После этого и
женщина и он скрылись внутри домика.                           
     У  этой  женщины афраний пробыл совсем уже недолго, - никак
не  более минут пяти. После этого он покинул дом и террасу, по-
ниже  опустил  капюшон на глаза и вышел на улицу. В домах в это
время уже зажигали светильники, предпраздничная толчея была все
еще  очень  велика,  и афраний на своем муле потерялся в потоке
прохожих и всадников. Дальнейший путь его никому неизвестен.   
     Женщина  же,  которую  афраний назвал низа, оставшись одна,
начала переодеваться, причем очень спешила. Но как ни трудно ей
было  разыскивать  нужные ей вещи в темной комнате, светильника
она не зажигала и служанку не вызывала. Лишь после того как она
была  уже готова и на голове у нее было темное покрывало, в до-
мике послышался ее голос:                                     
     - если меня кто-нибудь спросит, скажи, что я ушла в гости к
энанте.                                                       
     Послышалось ворчание старой служанки в темноте:           
     - к энанте? Ох уж эта энанта! Ведь запретил же муж ходить к
ней! Сводница она, твоя энанта! Вот скажу мужу...             
     -  Ну,  ну, ну, замолчи, - отозвалась низа и, как тень, вы-
скользнула из домика. Сандалии низы простучали по каменным пли-
там  дворика.  Служанка  с  ворчанием закрыла дверь на террасу.
  Низа покинула свой дом.
      В  это  самое  время  из  другого переулка в нижнем городе,
  переулка изломанного, уступами сбегавшего к одному из городских
  прудов,  из  калитки  неприглядного дома, слепой своей стороной
  выходящего  в  переулок, а окнами во двор, вышел молодой, с ак-
  куратно подстриженной бородой человек в белом чистом кефи, нис-
  падавшем  на  плечи,  в новом праздничном голубом таллифе с ки-
  сточками  внизу  и  в новеньких скрипящих сандалиях. Горбоносый
  красавец,  принарядившийся  для  великого праздника, шел бодро,
  обгоняя  прохожих,  спешащих  домой к праздничной трапезе, смо-
  трел,  как  загоралось одно окно за другим. Молодой человек на-
  правлялся  по  дороге,  ведущей  мимо  базара  ко  дворцу  пер-
  восвященика каифы, расположенного у подножия храмового холма.
      Через  некоторое время его можно было видеть входящим в во-
  рота  дворца  каифы.  А  через некоторое время еще - покидающим
  этот двор.
      После  посещения дворца, в котором уже пылали светильники и
  факелы,  в котором шла праздничная суета, молодой человек пошел
  еще бодрее, еще радостнее и заспешил обратно в нижний город. На
  том самом углу, где улица вливалась в базарную площадь, в кипе-
  нии и толчее его обогнала как бы танцующей походкой идущая лег-
  кая  женщина  в черном покрывале, накинутом на самые глаза. Об-
  гоняя  молодого красавца, эта женщина на мгновение откинула по-
  крывало  повыше, метнула в сторону молодого человека взгляд, но
  не только не замедлила шага, а ускорила его, как будто бы пыта-
  ясь скрыться от того, кого она обогнала.
      Молодой  человек  не  только  заметил  эту женщину, нет, он
  узнал ее, а узнав вздрогнул, остановился, в недоумении глядя ей
  в  спину,  и тотчас же пустился ее догонять. Едва не сбив с ног
  какого-то  прохожего с кувшином в руках, молодой человек догнал
  женщину и, тяжело дыша от волнения, окликнул ее:
      - низа!
      Женщина повернулась, прищурилась, причем на лице ее вырази-
  лась холодная досада, и сухо ответила по-гречески:
      -  ах, это ты, иуда? А я тебя не узнала сразу. Впрочем, это
  хорошо.  У  нас  есть  примета, что тот, кого не узнают, станет
  богатым...
      Волнуясь  до  того, что сердце стало прыгать, как птица под
  черным  покрывалом,  иуда спросил прерывающимся шепотом, опаса-
  ясь, чтобы не услышали прохожие:
      - куда же ты идешь, низа?
      -  А  зачем  тебе это знать?- Ответила низа, замедляя шаг и
  надменно глядя на иуду.
      Тогда в голосе иуды послышались какие-то десткие интонации,
  он зашептал растерянно:
      - но как же?.. Ведь мы же условились. Я хотел зайти к тебе.
  Ты сказала, что весь вечер будешь дома...
      -  Ах нет, нет, - ответила низа и капризно выставила вперед
  нижнюю  губу, отчего иуде показалось, что ее лицо, самое краси-
  вое  лицо,  какое он когда-либо видел в жизни, стало еще краси-
  вее,  -  мне  стало  скучно. У вас праздник, а что же прикажешь
  делать  мне?  Сидеть  и слушать, как ты вздыхаешь на террасе? И
  бояться  к  тому  же, что служанка расскажет об этом мужу? Нет,
  нет, и я решила уйти за город слушать соловьев.
      - Как за город?- Спросил растерявшийся иуда, - одна?
      - Конечно, одна, - ответила низа.
      -  Позволь мне сопровождать тебя, - задыхаясь, попросил иу-
  да.  Мысли  его помутились, он забыл про все на свете и смотрел
  молящими  глазами  в голубые, а теперь казавшиеся черными глаза
  низы.
      Низа ничего не ответила и прибавила шагу.
     - Что же ты молчишь, низа?- Жалобно спросил иуда, ровняя по
ней свой шаг.                                                 
     -  А  мне  не  будет скучно с тобой?- Вдруг спросила низа и
остановилась. Тут мысли иуды совсем смешались.                 
     - Ну, хорошо, - смягчилась наконец низа, - пойдем.         
     - А куда, куда?                                           
     - Погоди... Зайдем в этот дворик и условимся, а то я боюсь,
что  кто-нибудь  из  знакомых увидит меня и потом скажут, что я
была с любовником на улице.                                   
     И  тут на базаре не стало низы и иуды. Они шептались в под-
воротне какого-то двора.                                       
     - Иди в масличное имение, - шептала низа, - но ты не иди по
моим  пятам,  а отделись от меня. Я уйду вперед... Когда перей-
дешь поток... Ты знаешь, где грот?                             
     - Знаю, знаю...                                           
     - Пойдешь мимо масличного жома вверх и поворачивай к гроту.
Я буду там. Но только не смей идти сейчас же за мной, имей тер-
пение,  подожди  здесь.-  И  с этими словами низа вышла из под-
воротни, как будто и не говорила с иудой.                     
     Иуда  простоял  некоторое время один, стараясь собрать раз-
бегающиеся  мысли. В числе их была мысль о том, как он об"Яснит
отсутствие  на  праздничной трапезе у родных. Иуда стоял и при-
думывал  какую-то ложь, но в волнении ничего как следует не об-
думал и не приготовил, и его ноги сами без его воли вынесли его
из подворотни вон.                                             
     Теперь  он  изменил свой путь, он не стремился уже в нижний
город,  а  повернулся обратно к дворцу каифы. Теперь иуда плохо
видел  окружающее.  Праздник  уже  вошел в город. Теперь вокруг
иуды  в  окнах не только сверкали огни, но уже слышались славо-
словия.  Последние  опоздавшие гнали осликов, подхлестывали их,
кричали на них. Ноги сами несли иуду, и он не заметил, как мимо
него  пролетели  мшистые  страшные  башни антонищ, он не слышал
трубного  рева в крепости, никакого внимания не обратил на кон-
ный  римский  патруль  с факелом, залившим тревожным светом его
путь.  Пройдя башню, иуда, повернувшись, увидел, что в страшной
высоте  над  храмом зажглись два гигантских пятисвечия. Но и их
иуда  разглядел  смутно, ему показалось, что над ершалаимом за-
светились  десять  невиданных  по  размерам лампад, спорящих со
светом  единственной  лампады, которая все выше поднималать над
ершалаимом,  - лампады луны. Теперь иуде ни до чего не было де-
ла,  он стремился к гефсиманским воротам, он хотел поскорее по-
кинуть город. По временам ему казалось, что впереди него, среди
спин  и  лиц прохожих, мелькает танцующая фигурка, ведет его за
собой.  Но  это  был обман - иуда понимал, что низа значительно
обогнала его. Иуда пробежал мимо меняльных лавок, попал наконец
к  гефсиманским воротам. В них, горя от нетерпения, он все-таки
вынужден  был  задержаться.  В город входили верблюды, вслед за
ними  в"ехал  военный  сирийский патруль, который иуда мысленно
проклял...                                                     
     Но  все  кончается.  Нетерпеливый иуда был уже за городской
стеной.  На  левой  руке у себя иуда увидел маленькое кладбище,
возле  него  несколько  полосатых шатров богомольцев. Пересекши
пыльную дорогу, заливаемую луной, иуда устремился к кедронскому
потоку, с тем чтобы его пересечь . Вода тихо журчала у иуды под
ногами.  Перепрыгивая с камня на камень, он наконец выбрался на
противоположный гефсиманский берег и с великой радостью увидел,
что  дорога над садами здесь пуста. Невдалеке уже виднелись по-
луразрушенные ворота масличного имения.                       
     После  душного города иуду поразил одуряющий запах весенней
ночи.  Из  сада  через ограду выливалась волна запахов миртов и
акаций с гефсиманских полян.                                   
     Ворота  никто не охранял, никого в них не было, и через не-
  сколько минут иуда уже бежал под таинственной тенью развесистых
  громадных  маслин.  Дорога  вела в гору, иуда подымался, тяжело
  дыша,  по  временам  попадая  из тьмы в узорчатые лунные ковры,
  напоминавшие  ему  те  ковры,  что он видел в лавке у ревнивого
  мужа низы. Через некоторое время мелькнул на левой руке у иуды,
  на  поляне,  масличный  жом  с тяжелым каменным колесом и груда
  каких-то  бочек.  В  саду никого не было. Работы закончились на
  закате.  В  саду  не было ни души, и теперь над иудой гремели и
  заливались хоры соловьев.
      Цель  иуды была близка. Он знал, что направо в темноте сей-
  час  начнет  слышать  тихий  шепот падающей в гроте воды. Так и
  случилось, он услыхал его. Становилось прохладнее.
      Тогда он замедлил шаг и негромко крикнул:
      - низа!
      Но  вместо низы, отлепившись от толстого ствола маслины, на
  дорогу  выпрыгнула мужская коренастая фигура, и что-то блеснуло
  у нее в руке и тотчас потухло.
      Иуда шарахнулся назад и слабо вскрикнул:
      - ах!
      Второй человек преградил ему путь.
      Первый, что был впереди, спросил иуду:
      -  сколько  получил  сейчас?  Говори, если хочешь сохранить
  жизнь!
      Надежда вспыхнула в сердце иуды. Он отчаянно вскричал:
      -  тридцать  тетрадрахм!  Тридцать тетрадрахм! Все, что по-
  лучил, с собою. Вот деньги! Берите, но отдайте жизнь!
      Человек  спереди мгновенно выхватил из рук иуды кошель. И в
  тот  же  миг за спиной у иуды взлетел нож, как молния, и ударил
  влюбленного  под лопатку. Иуду швырнуло вперед, и руки со скрю-
  ченными  пальцами он выбросил в воздух. Передний человек поймал
  иуду на свой нож и по рукоять всадил его в сердце иуды.
      -  Ни... За...- Не своим, высоким и чистым молодым голосом,
  а  голосом  низким  и  укоризненным проговорил иуда и больше не
  издал  ни одного звука. Тело его так сильно ударилось об землю,
  что она загудела.
      Тогда  третья фигура появилась на дороге. Этот третий был в
  плаще с капюшоном.
      -  Не  медлите,  - приказал третий. Убийцы быстро упаковали
  кошель  вместе  с запиской, поданной третьим, в кожу и перекре-
  стили  ее  веревкой.  Второй засунул сверток за пазуху, и затем
  оба  убийцы бросились с дороги в стороны, и тьма их с"Ела между
  маслинами.  Третий же присел на корточки возле убитого и загля-
  нул  ему в лицо. В тени оно представилось смотрящему белым, как
  мел,  и каким-то одухотворенно красивым. Через несколько секунд
  никого  из  живых  на дороге не было. Бездыханное тело лежало с
  раскинутыми  руками..  Левая  ступня попала в лунное пятно, так
  что отчетливо был виден каждый ремешок сандалии.
      Весь гефсиманский сад в это время гремел соловьиным пением.
  Куда  направились двое зарезавших иуду, не знает никто, но путь
  третьего  человека  в  капюшоне  известен.  Покинув дорожку, он
  устремился  в  чащу  масличных  деревьев,  пробираясь к югу. Он
  перелез  через  ограду  сада  вдалеке от главных ворот, в южном
  углу  его,  там, где вывалились верхние камни кладки. Вскоре он
  был  на  берегу кедрона. Тогда он вошел в воду и пробирался не-
  которое  время по воде, пока не увидел вдали силуэты двух лоша-
  дей  и  человека  возле них. Лошади также стояли в потоке. Вода
  струилась,  омывая  их  копыта. Коновод сел на одну из лошадей,
  человек в капюшоне вскочилна другую, и медленно они оба пошли в
  потоке, и слышно было, как хрустели камни под копытами лошадей.
  Потом всадники выехали из воды, выбрались на ершалаимский берег
  и пошли шагом под стеною города. Тут коновод отделился, ускакал
вперед  и  скрылся  из глаз, а человек в капюшоне остановил ло-
шадь,  слез с нее на пустынной дороге, снял свой плащ, вывернул
его  наизнанку,  вынул  из-под плаща плоский шлем без оперения,
надел его. Теперь на лошадь вскочил человек в военной хламиде и
с коротким мечом на бедре. Он тронул поводья, и горячая кавале-
рийская  лошадь  пошла  рысью, потряхивая всадника. Теперь путь
был недалек. Всадник под"езжал к южным воротам ершалаима.     
     Под аркою ворот танцевало и прыгало беспокойное пламя факе-
лов.  Караульные солдаты из второй кентурии молниеносного леги-
она  сидели  на каменных скамьях, играя в кости. Увидев в"Езжа-
ющего  военного, солдаты вскочили с мест, военный махнул им ру-
кой и в"ехал в город.                                         
     Город  был  залит праздничными огнями. Во всех окнах играло
пламя светильников, и отовсюду, сливаясь в нестройный хор, зву-
чали  славословия. Изредка заглядывая в окна, выходящие на ули-
цу,  всадник мог видеть людей за праздничным столом, на котором
лежало  мясо  козленка, стояли чаши с вином меж блюд с горькими
травами.  Насвистывая какую-то тихую песенку, всадник неспешной
рысью  пробирался  по  улицам нижнего города, направляясь к ан-
тониевой  башне, изредка поглядывая на нигде не виданные в мире
пятисвечия,  пылающие  над  храмом, или на луну, которая висела
еще выше пятисвечий.                                           
     Дворец  ирода  великого не принимал никакого участия в тор-
жестве  пасхальной  ночи. В подсобных покоях дворца, обращенных
на  юг,  где разместились офицеры римской когорты и легат леги-
она,  светились  огни,  там  чувствовалось  какое-то движение и
жизнь,  передняя же часть, парадная, где был единственный и не-
вольный  жилец дворца - прокуратор, - вся она, со своими колон-
надами  и золотыми статуями, как будто ослепла под ярчайшей лу-
ной. Тут, внутри дворца, господствовали мрак и тишина. И внутрь
прокуратор,  как  и  говорил афранию, уйти не пожелал. Он велел
постель приготовить на балконе, там же, где обедал, а утром вел
допрос.  Прокуратор  лег  на приготовленное ложе, но сон не по-
желал  прийти к нему. Оголенная луна висела высоко в чистом не-
бе,  и прокуратор не сводил с нее глаз в течении нескольких ча-
сов.                                                           
     Примерно в полночь сон наконец сжалился над игемоном. Судо-
рожно  зевнув,  прокуратор  растегнул и сбросил плащ, снял опо-
ясывающий  рубаху ремень с широким стальным ножом в ножнах, по-
ложил  его  в  кресло  у ложа, снял сандалии и вытянулся. Банга
тотчас поднялся к нему на постель и лег рядом, голова к голове,
и прокуратор, положив собаке руку на шею, закрыл наконец глаза.
Только тогда заснул и пес.                                     
     Ложе  было  в полутьме, закрываемое от луны колонной, но от
ступеней крыльца тянулась к постели лунная лента. И лишь только
прокуратор  потерял  связь с тем, что было вокруг него в дейст-
вительности,  он немедленно тронулся по светящейся дороге и по-
шел  по  ней  вверх  прямо к луне. Он даже рассмеялся во сне от
счастья,  до того все сложилось прекрасно и неповторимо на про-
зрачной голубой дороге. Он шел в сопровождении банга, а рядом с
ним  шел бродячий философ. Они спорили о чем-то очень сложном и
важном, причем ни один из них не мог победить другого. Они ни в
чем не сходились друг с другом, и от этого их спор был особенно
интересен  и нескончаем. Само собой разумеется, что сегодняшняя
казнь  оказалась чистейшим недоразумением- ведь вот же философ,
выдумавший  столь  невероятно  нелепую вещь вроде того, что все
люди  добрые, шел рядом, следовательно, он был жив. И, конечно,
совершенно  ужасно было бы даже помыслить о том, что такого че-
ловека  можно  казнить.  Казни не было! Не было! Вот в чем пре-
лесть этого путешествия вверх по лестнице луны.               
     Свободного  времени  было столько, сколько надобно, а гроза
будет  только  к  вечеру, и трусость, несомненно, один из самых
  страшных  пороков.  Так говорил иешуа га-ноцри. Нет, философ, я
  тебе возражаю: это самый страшный порок.
      Вот, например, не струсил же теперешний прокуратор иудеи, а
  бывший  трибун  в  легионе, тогда, в долине дев, когда яростные
  германцы  чуть не загрызли крысобоя-великана. Но, помилуйте ме-
  ня,  философ!  Неужели вы, при вашем уме, допускаете мысль, что
  из-за  человека,  совершившего  преступление против кесаря, по-
  губит свою карьеру прокуратор иудеи?
      - Да, да, - стонал и всхлипывал во сне пилат.
      Разумеется,  погубит.  Утром  бы  еще не погубил, а теперь,
  ночью,  взвесив все, согласен погубить. Он пойдет на все, чтобы
  спасти  от  казни  решительно  ни в чем не виноватого безумного
  мечтателя и врача!
      -  Мы теперь будем всегда вместе, - говорил ему во сне обо-
  рванный  философ-бродяга,  неизвестно каким образом вставший на
  дороге всадника с золотым копьем.- Раз один- то, значит, тут же
  и другой! Помянут меня, - сейчас же помянут и тебя! Меня - под-
  кидыша,  сына  неизвестных родителей, и тебя- сына короля-звез-
  дочета и дочери мельника, красавицы пилы.
      - Да, уж ты не забудь, помяни меня, сына звездочета, - про-
  сил  во сне пилат. И, заручившись во сне кивком идущего рядом с
  ним  нищего  из эн-сарида, жестокий прокуратор иудеи от радости
  плакал и смеялся во сне.
      Все  это  хорошо,  но тем ужаснее было пробуждение игемона.
  Банга  зарычал  на  луну, и скользкая, как бы укатанная маслом,
  голубая дорога перед прокуратором провалилась. Он открыл глаза,
  и  первое, что вспомнил, это что казнь была. Первое, что сделал
  прокуратор,  это привычным жестом вцепился в ошейник банги, по-
  том больными глазами стал искать луну и увидел, что она немного
  отошла в сторону и посеребрилась. Ее свет перебивал неприятный,
  беспокойный  свет,  играющий на балконе перед самыми глазами. В
  руках  у кентуриона крысобоя пылал и коптил факел. Держащий его
  со страхом и злобой косился на сташного зверя, приготовившегося
  к прыжку.
      -  Не трогать, банга, - сказал прокуратор больным голосом и
  кашлянул. Заслонясь от пламени рукою, он продолжал:- и ночью, и
  при  луне  мне нет покоя. О, боги! У вас тоже плохая должность,
  марк. Солдат вы калечите...
      В  величайшем  изумлении  марк глядел на прокуратора, и тот
  опомнился.  Чтобы  загладить  напрасные слова, произнесенные со
  сна, прокуратор сказал:
      -  не  обижайтесь,  кентурион, мое положение, повторяю, еще
  хуже. Что вам надо?
      - К вам начальник тайной стражи, - спокойно сообщил марк.
      -  Зовите, зовите, - прочищая горло кашлем, приказал проку-
  ратор  и стал босыми ногами нашаривать сандалии. Пламя заиграло
  на  колонах,  застучали калиги кентуриона по мозаике. Кентурион
  вышел в сад.
      -  И  при  луне  мне нет покоя, - скрипнув зубами, сам себе
  сказал прокуратор.
      На балконе вместо кентуриона появился человек в капюшоне.
      -  Банга, не трогать, - тихо сказал прокуратор и сдавил за-
  тылок пса.
      Прежде чем начать говорить, афраний, по своему обыкновению,
  огляделся и ушел в тень и, убедившись, что, кроме банги, лишних
  на балконе нет, тихо сказал:
      -  прошу отдать меня под суд, прокуратор. Вы оказались пра-
  вы. Я не сумел уберечь иуду из кириафа, его зарезали. Прошу суд
  и отставку.
      Афранию  показалось,  что на него глядят четыре глаза - со-
  бачьи и волчьи.
     Афраний  вынул  из-под хламиды заскорузлый от крови кошель,
запечатанный двумя печатями.                                   
     -  Вот  этот  мешок с деньгами подбросили убийцы в дом пер-
восвященника. Кровь на этом мешке- кровь иуды из кириафа.     
     -  Сколько там, интересно?- Спросил пилат, наклоняясь к ме-
шку.                                                           
     - Тридцать тетрадрахм.                                     
     Прокуратор усмехнулся и сказал:                           
     - мало.                                                   
     Афраний молчал.                                           
     - Где убитый?                                             
     -  Этого я не знаю, - со спокойным достоинством ответил че-
ловек,  никогда не расстававшийся со своим капюшоном, - сегодня
утром начнем розыск.                                           
     Прокуратор  вздрогнул, оставил ремень сандалии, который ни-
как не застегивался.                                           
     - Но вы наверное знаете, что он убит?                     
     На это прокуратор получил сухой ответ:                     
     -  я, прокуратор, пятнадцать лет на работе в иудее. Я начал
службу  при  валерии  грате. Мне не обязательно видеть труп для
того,  чтобы сказать, что человек убит, и вот я вам докладываю,
что тот, кого именовали иуда из города кириафа, несколько часов
тому назад зарезан.                                           
     -  Простите меня, афраний, - ответил пилат, - я еще не про-
снулся  как  следует, отчего и сказал это. Я сплю плохо, - про-
куратор усмехнулся, - и все время вижу во сне лунный луч. Итак,
я  хотел  бы знать ваши предположения по этому делу. Где вы со-
бираетесь его искать? Садитесь, начальник тайной службы.       
     Афраний  поклонился,  пододвинул кресло поближе к кровати и
сел, брякнув мечом.                                           
     - Я собираюсь искать его недалеко от масличного жома в геф-
симанском саду.                                               
     - Так, так. А почему именно там?                           
     -  Игемон,  по  моим соображениям, иуда убит не в самом ер-
шалаиме и не где-нибудь далеко от него. Он убит под ершалаимом.
     - Считаю вас одним из выдающихся знатоков своего дела. Я не
знаю,  впрочем,  как обстоит дело в риме, но в колониях равного
вам нет. Об"Ясните, почему?                                   
     -  Ни  в  коем случае не допускаю мысли, - говорил негромко
афраний,  -  о том, чтобы иуда дался в руки каким-нибудь подоз-
рительным  людям  в  черте  города. На улице не зарежешь тайно.
Значит, его должны были заманить куда-нибудь в подвал. Но служ-
ба  уже  искала его в нижнем городе и, несомненно, нашла бы. Но
его нет в городе, за это вам ручаюсь, если бы его убили вдалеке
от  города,  этот пакет с деньгами не мог бы быть подброшен так
скоро. Он убит вблизи города. Его сумели выманить за город.   
     - Не постигаю, каким образом это можно было сделать.       
     -  Да, прокуратор, это самый трудный вопрос во всем деле, и
я даже не знаю, удастся ли мне его разрешить.                 
     -  Действительно,  загадочно!  В праздничный вечер верующий
уходит неизвестно зачем за город, покинув пасхальную трапезу, и
там  погибает.  Кто  и  чем мог его выманить? Не сделала ли это
женщина? - Вдруг вдохновенно спросил прокуратор.               
     Афраний отвечал спокойно и веско:                         
     -  ни в коем случае, прокуратор. Эта возможность совершенно
исключена. Надлежит рассуждать логически. Кто был заинтересован
в  гибели иуды? Какие-то бродячие фантазеры, какой-то кружок, в
котором  прежде  всего  не было никаких женщин. Чтобы жениться,
прокуратор,  требуются деньги, чтобы произвести на свет челове-
ка,  нужны  они  же, но чтобы зарезать человека при помощи жен-
щины,  нужны очень большие деньги, и ни у каких бродяг их нету.
Женщины  не было в этом деле, прокуратор. Более того скажу, та-

Глава 28

  последние похождения коровьева и бегемота

      были  ли эти силуэты или они только померещились пораженным
  страхом  жильцам  злосчастного дома на садовой, конечно, с точ-
  ностью  сказать нельзя. Если они были, куда они непосредственно
  отправились, также не знает никто. Где они разделились, мы так-
  же  не  можем сказать, но мы знаем, что примерно через четверть
  часа  после начала пожара на садовой, у зеркальных дверей торг-
  сина на смоленском рынке появился длинный гражданин в клетчатом
  костюме и с ним черный крупный кот.
      Ловко  извиваясь  среди прохожих, гражданин открыл наружную
  дверь магазина. Но тут маленький, костлявый и крайне недоброже-
  лательный швейцар преградил ему путь и раздраженно сказал:
      - с котами нельзя.
      -  Я  извиняюсь, - задребезжал длинный и приложил узловатую
  руку  к уху, как тугоухий, - с котами, вы говорите? А где же вы
  видите кота?
      Швейцар  выпучил глаза, и было от чего: никакого кота у ног
  гражданина уже не оказалось, а из-за плеча его вместо этого уже
  высовывался  и порывался в магазин толстяк в рваной кепке, дей-
  ствительно,  немного  смахивающий рожей на кота. В руках у тол-
  стяка имелся примус.
      Эта  парочка посетителей почему-то не понравилась швейцару-
  мизантропу.
      - У нас только на валюту, - прохрипел он, раздраженно глядя
  из-под лохматых, как бы молью из"еденных сивых бровей.
      -  Дорогой мой, задребезжал длинный, сверкая глазом из раз-
  битого  пенсне,  - а откуда вам известно, что у меня ее нет? Вы
  судите  по  костюму?  Никогда  не делайте этого, драгоценнейший
  страж!  Вы  можете ошибиться, и притом весьма крупно. Перечтите
  еще раз хотя бы историю знаменитого калифа гарун-аль-рашида. Но
  в  данном  случае,  откидывая эту историю временно в сторону, я
  хочу  сказать  вам, что я нажалуюсь на вас заведующему и порас-
  скажу  ему  о  вас таких вещей, что не пришлось бы вам покинуть
  ваш пост между сверкающими зеркальными дверями.
      -  У  меня,  может быть, полный примус валюты, - запальчиво
  встрял  в разговор и котообразный толстяк, так и прущий в мага-
  зин.  Сзади  уже  напирала  и сердилась публика. С ненавистью и
  сомнением  глядя на диковинную парочку, швейцар посторонился, и
  наши знакомые, коровьев и бегемот, очутились в магазине.
     Здесь  они первым долгом осмотрелись, и затем звонким голо-
сом, слышным решительно во всех углах, коровьев об"Явил:       
     - прекрасный магазин! Очень, очень хороший магазин!       
     Публика  от  прилавков  обернулась и почему-то с изумлением
поглядела  на говорившего, хотя хвалить магазин у того были все
основания.                                                     
     Сотни  штук ситцу богатейших расцветок виднелись в полочных
клетках. За ними громоздились миткали и шифоны и сукна фрачные.
В  перспективу  уходили  целые  штабеля коробок с обувью, и не-
сколько  гражданок  сидели на низеньких стульчиках, имея правую
ногу  в  старой, потрепанной туфле, а левую- в новой сверкающей
лодочке,  которой  они  и  топали озабоченно в коврик. Где-то в
глубине за углом пели и играли патефоны.                       
     Но,  минуя все эти прелести, коровьев и бегемот направились
прямо  к  стыку  гастрономического  и  кондитерского отделений.
Здесь  было  очень просторно, гражданки в платочках и беретиках
не напирали на прилавки, как в ситцевом отделении.             
     Низенький, совершенно квадратный человек, бритый до синевы,
в  роговых  очках, в новенькой шляпе, не измятой и без подтеков
на  ленте, в сиреневом пальто и лайковых рыжих перчатках, стоял
у прилавка и что-то повелительно мычал. Продавец в чистом белом
халате и синей шапочке обслуживал сиреневого клиента. Острейшим
ножом, очень похожим на нож, украденный левием матвеем, он сни-
мал  с жирной плачущей розовой лососины ее похожую на змеиную с
серебристым отливом шкуру.                                     
     И это отделение великолепно, - торжественно признал коровь-
ев,  -  и  иностранец  симпатичный, - он благожелательно указал
пальцем на сиреневую спину.                                   
     -  Нет, фагот, нет, - задумчиво ответил бегемот, - ты, дру-
жочек,  ошибаешься.  В  лице  сиреневого джентльмена чего-то не
хватает, по-моему.                                             
     Сиреневая  спина вздрогнула, но, вероятно, случайно, ибо не
мог  же иностранец понять то, что говорили по-русски коровьев и
его спутник.                                                   
     - Кароши?- Строго спрашивал сиреневый покупатель.         
     -  Мировая,  -  отвечал продавец, кокетливо ковыряя острием
ножа под шкурой.                                               
     - Кароши люблю, плохой- нет, - сурово говорил иностранец. 
     - Как же!- Восторженно отвечал продавец.                   
     Тут  наши  знакомые  отошли от иностранца с его лососиной к
краю кондитерского прилавка.                                   
     -  Жарко  сегодня, - обратился коровьев к молоденькой, кра-
снощекой  продавщице  и  не  получил  от нее никакого ответа на
это.- Почем мандарины?- Осведомился тогда у нее коровьев.     
     - Тридцать копеек кило, - ответила продавщица.             
     -  Все кусается, - вздохнув, заметил коровьев, - эх, эх...-
Он  немного  еще  подумал  и пригласил своего спутника:- кушай,
бегемот.                                                       
     Толстяк  взял  свой  примус под мышку, овладел верхним ман-
дарином  в  пирамиде и, тут же со шкурой сожравши его, принялся
за второй.                                                     
     Продавщицу обуял смертельный ужас.                         
     - Вы с ума сошли!- Вскричала она, теряя свой румянец, - чек
подавайте! Чек!- И она уронила конфетные щипцы.               
     - Душенька, милочка, красавица, - засипел коровьев, перева-
ливаясь через прилавок и подмигивая продавщице, - не при валюте
мы сегодня... Ну что ты поделаешь! Ну, клянусь вам, в следующий
же  раз, и уж никак не позже понедельника, отдадим все чистога-
ном. Мы здесь недалеко, на садовой, где пожар.                 
     Бегемот,  проглотив  третий  мандарин,  сунул лапу в хитрое
сооружение  из шоколадных плиток, выдернул одну нижнюю, отчего,
конечно, все рухнуло, и проглотил ее вместе с золотой оберткой.
      Продавцы за рыбным прилавком как окаменели со своими ножами
  в руках, сиреневый иностранец повернулся к грабителям, и тут же
  обнаружилось,  что  бегемот не прав, у сиреневого не не хватало
  чего-то  в лице, а, наоборот, скорее было лишнее - висящие щеки
  и бегающие глаза.
      Совершенно пожелтев, продавщица тоскливо прокричала на весь
  магазин:
      - палосич! Палосич!
      Публика  из  ситцевого  отделения  повалила на этот крик, а
  бегемот отошел от кондитерских соблазнов и запустил лапу в боч-
  ку  с  надписью:  "сельдь керченская отборная", Вытащил парочку
  селедок и проглотил их, выплюнув хвосты.
      -  Палосич!-  Повторился  отчаянный  крик за прилавком кон-
  дитерского,  а за рыбным прилавком гаркнул продавец в эспаньол-
  ке:
      - ты что это делаешь, гад?!
      Павел  иосифович уже спешил к месту действия. Это был пред-
  ставительный  мужчина  в  белом  чистом халате, как хирург, и с
  карандашом,  торчащим  из кармана. Павел иосифович, видимо, был
  опытным  человеком.  Увидев во рту у бегемота хвост третьей се-
  ледки,  он  вмиг  оценил  положение, все решительно понял и, не
  вступая  ни  в какие пререкания с нахалами, махнул вдаль рукой,
  скомандовав:
      - свисти!
      На  угол смоленского из зеркальных дверей вылетел швейцар и
  залился  зловещим  свистом.  Публика стала окружать негодяев, и
  тогда в дело вступил коровьев.
      - Граждане!- Вибрирующим тонким голосом прокричал он, - что
  же  это  делается?  Ась? Позвольте вас об этом спросить! Бедный
  человек,  -  коровьев  подпустил дрожи в свой голос и указал на
  бегемота,  немедленно скроившего плаксивую физиономию, - бедный
  человек  целый  день починяет примуса; он проголодался... А от-
  куда же ему взять валюту?
      Павел  иосифович, обычно сдержанный и спокойный, крикнул на
  это сурово:
      - ты это брось!- И махнул вдаль уже нетерпеливо. Тогда тре-
  ли у дверей загремели повеселее. Но коровьев, не смущаясь всту-
  плением павла иосифовича, продолжал:
      -  откуда?- Задаю я всем вопрос! Он истомлен голодом и жаж-
  дой!  Ему  жарко. Ну, взял на пробу горемыка мандарин. И вся то
  цена  этому  мандарину  три  копейки. И вот они уж свистят, как
  соловьи весной в лесу, тревожат милицию, отрывают ее от дела. А
  ему  можно ? А ?- И тут коровьев указал на сиреневого толстяка,
  отчего  у  того на лице выразилась сильнейшая тревога, - кто он
  такой?  А?  Откуда  он  приехал? Зачем? Скучали мы, что ли, без
  него? Приглашали мы его, что ли? Конечно, - саркастически кривя
  рот,  во  весь голос орал бывший регент, - он, видите ли, в па-
  радном  сиреневом костюме, от лососины весь распух, он весь на-
  бит валютой, а нашему-то, нашему-то?! Горько мне! Горько! Горь-
  ко!- Завыл коровьев, как шафер на старинной свадьбе.
      Вся  эта  глупейшая,  бестактная  и,  вероятно, политически
  вредная вещь заставила гневно содрогаться павла иосифовича, но,
  как  это ни странно, по глазам столпившейся публики видно было,
  что  в очень многих людях она вызвала сочувствие! А когда беге-
  мот, приложив грязный продранный рукав к глазу, воскликнул тра-
  гически:
      -  спасибо, верный друг, заступился за пострадавшего!- Про-
  изошло  чудо. Приличнейший тихий старичок, одетый бедно, но чи-
  стенько,  покупавший три миндальных пирожных в кондитерском от-
  делении,  вдруг преобразился. Глаза его сверкнули боевым огнем,
  он побагровел, швырнул кулечек с пирожными на пол и крикнул:
     - правда!- Детски тонким голосом. Затем он выхватил поднос,
сбросив  с  него  остатки  погубленной бегемотом шоколадной эй-
фелевой  башни,  взмахнул  им,  левой рукой сорвал с иностранца
шляпу,  а правой с размаху ударил подносом плашмя иностранца по
плешивой  голове.  Прокатился  такой звук, какой бывает когда с
грузовика  сбрасывают на землю листовое железо. Толстяк, белея,
повалился навзничь и сел в кадку с керченской сельдью, выбив из
нее фонтан селедочного рассола. Тут же стряслось и второе чудо.
Сиреневый,  провалившись  в кадку, на чистом русском языке, без
признаков какого-либо акцента вскричал:                       
     - убивают! Милицию! Меня бандиты убивают!- Очевидно, вслед-
ствие  потрясения,  внезапно овладев до тех пор неизвестным ему
языком.                                                       
     Тогда  прекратился  свист швейцара, и в толпах взвонованных
покупателей  замелькали, приближаясь, два милицейских шлема. Но
коварный  бегемот,  как из шайки в бане окатывают лавку, окатил
из  примуса  кондитерский  прилавок бензином, и он вспыхнул сам
собой.  Пламя ударило кверху и побежало вдоль прилавка, пожирая
красивые  бумажные  ленты на корзинках с фруктами. Продавщицы с
визгом  кинулись  бежать  из-за прилавка, и лишь только они вы-
скочили  из-за  него, вспыхнули полотняные шторы на окнах и на-
полу  загорелся  бензин.  Публика, сразу подняв отчаянный крик,
шарахнулась  из кондитерского назад, смяв более ненужного павла
иосифовича,  из-за рыбного гуськом со своими отточенными ножами
рысью  побежали к дверям черного хода продавцы. Сиреневый граж-
данин, выдравшись из кадки, весь в селедочной жиже, перевалился
через  семгу  на прилавке и последовал за ними. Зазвенели и по-
сыпались  стекла в выходных зеркальных дверях, выдавленные спа-
сающимеся  людьми, и оба негодяя- и коровьев, и обжора бегемот-
куда-то  девались, а куда- нельзя было понять. Потом уж очевид-
цы,  присутствующие при начале пожара в торгсине на смоленском,
рассказывали,  что будто бы оба хулигана взлетели вверх под по-
толок  и  там будто бы лопнули оба, как воздушные детские шары.
Это,  конечно, сомнительно, чтобы дело было именно так, но чего
не знаем, того не знаем.                                       
     Но знаем, что ровно через минуту после происшествия на смо-
ленскоми бегемот и коровьев уже оказались на тротуаре бульвара,
как раз напротив дома грибоедовской тетки. Коровьев остановился
у решетки и заговорил:                                         
     -  ба!  Да  ведь  это  писательский дом. Знаешь, бегемот, я
очень  много  хорошего  и  лестного слышал про этот дом. Обрати
внимание,  мой друг, на этот дом! Приятно думать о том, что под
этой крышей скрывается и вызревает целая бездна талантов.     
     -  Как  ананасы в оранжереях, - сказал бегемот и, чтобы по-
лучше  полюбоваться на кремовый дом с колоннами, влез на бетон-
ное основание чугунной решетки.                               
     - Совершенно верно, - согласился со своим неразлучным спут-
ником  коровьев,  -  и сладкая жуть подкатывает к сердцу, когда
думаешь  о том, что в этом доме сейчас поспевает автор "дон ки-
хота", Или "фауста", Или, черт меня побери, "мертвых душ"! А? 
     - Страшно подумать, - подтвердил бегемот.                 
     - Да, - продолжал коровьев, - удивительных вещей можно ожи-
дать  в парниках этого дома, об"единившего под своей крышей не-
сколько  тысяч  подвижников,  решивших  отдать  беззаветно свою
жизнь  на  служение  мельпомене,  полигимнии  и талии. Ты пред-
ставляешь  себе,  какой поднимется шум, когда кто-нибудь из них
для  начала преподнесет читающей публике "Ревизора" или, на са-
мый худой конец "Евгения онегина"!                             
     - И очень просто.- Опять-таки подтвердил бегемот.         
     -  Да,  - продолжал коровьев и озабоченно поднял палец- но!
Но,  говорю  я и повторяю это- но! Если на эти нежные тепличные
растения  не нападет какой-нибудь микроорганизм, не подточит их
  в  корне, если они не загниют! А это бывает с ананасами! Ой-ой-
  ой, как бывает!
      -  Кстати,  -  осведомился бегемот, просовывая свою круглую
  голову через дыру в решетке, - что это они делают на веранде?
      -  Обедают, - об"Яснил коровьев, - добавлю к этому, дорогой
  мой,  что здесь очень недурной и недорогой ресторан. А я, между
  тем,  как  и  всякий  турист перед дальнейшим путешествием, ис-
  пытываю желание закусить и выпить большую ледяную кружку пива.
      -  И  я  тоже, - ответил бегемот, и оба негодяя зашагали по
  асфальтовой дорожке под липами прямо к веранде не чуявшего вины
  ресторана.
      Бледная  и  скучающая гражданка в белых носочках и белом же
  беретике с хвостиком сидела на венском стуле у входа на веранду
  с  угла,  там,  где в зелени трельяжа было устроено входное от-
  верстие.  Перед  нею  на  простом кухонном столе лежала толстая
  конторского  типа  книга,  в  которую гражданка, неизвестно для
  каких причин, записывала входящих в ресторан. Этой именно граж-
  данкой и были остановлены коровьев и бегемот.
      -  Ваши  удостоверения?- Она с удивлением глядела на пенсне
  коровьева, а также на примус бегемота, и на разорванный бегемо-
  тов локоть.
      - Приношу вам тысячу извинений, какие удостоверения?- Спро-
  сил коровьев удивляясь.
      - Вы писатели?- В свою очередь, спросила гражданка.
      - Безусловно, - с достоинством ответил коровьев.
      - Ваши удостоверения?- Повторила гражданка.
      - Прелесть моя...- Начал нежно коровьев.
      - Я не прелесть, - перебила его гражданка.
      -  О, как это жалко, - разочарованно сказал коровьев и про-
  должал:- ну, что ж, если вам не угодно быть прелестью, что было
  бы  весьма приятно, можете не быть ею. Так вот, чтобы убедиться
  в том, что достоевский- писатель, неужели же нужно спрашивать у
  него удостоверение? Да возьмите вы любых пять страниц из любого
  его  романа, и без всякого удостоверения вы убедитесь, что име-
  ете  дело с писателем. Да я полагаю, что у него и удостоверения
  никакого не было! Как ты думаешь?- Обратился коровьев к бегемо-
  ту.
      -  Пари  держу, что не было, - ответил тот, ставя примус на
  стол рядом с книгой и вытирая пот рукою на закопченном лбу.
      - Вы не достоевский, - сказала гражданка, сбиваемая с толку
  коровьевым.
      - Ну, почем знать, почем знать, - ответил тот.
      - Достоевский умер, - сказала гражданка, но как-то не очень
  уверенно.
      -  Протестую,  -  горячо  воскликнул бегемот. - Достоевский
  бессмертен!
      - Ваши удостоверения, граждане, - сказала гражданка.
      -  Помилуйте,  это,  в  конце концов, смешно, - не сдавался
  коровьев,  -  вовсе  не удостоверением определяется писатель, а
  тем, что он пишет! Почем вы знаете, какие замыслы роятся у меня
  в голове? Или в этой голове?- И он указал на голову бегемота, с
  которой тот тотчас снял кепку, как бы для того, чтобы гражданка
  могла получше осмотреть ее.
      - Пропустите, граждане, - уже нервничая, сказала она.
      Коровьев и бегемот посторонились пропустили какого-то писа-
  теля  в сером костюме, в летней без галстука белой рубашке, во-
  ротник  которой  широко лежал на воротнике пиджака, и с газетой
  под мышкой. Писатель приветливо кивнул, на ходу поставил в под-
  ставленной ему книге какую-то закорючку и проследовал на веран-
  ду.
      -  Увы,  не  нам, не нам, - грустно заговорил коровьев, - а
  ему  достанется  эта  ледяная кружка пива, о которой мы, бедные
  скитальцы,  так  мечтали с тобой, положение наше печально и за-
труднительно, и я не знаю, как быть.
     Бегемот  только  горько развел руками и надел кепку на кру-
глую  голову, поросшую густым волосом, очень похожим на кошачью
шерсть.  И в этот момент негромкий, но властный голос прозвучал
над головой гражданки:
     - пропустите, софья павловна.
     Гражданка  с  книгой  изумилась: в зелени трельяжа возникла
белая фрачная грудь и клинообразная борода флибустьера. Он при-
ветливо  глядел  на  двух сомнительных оборванцев и, даже более
того,  делал им пригласительные жесты. Авторитет арчибальда ар-
чибальдовича  был вещью, серьезно ощутимой в ресторане, которым
он заведовал, и софья павловна покорно спросила у коровьева:
     - как ваша вамилия?
     -  Панаев,  -  вежливо  ответил тот. Гражданка записала эту
фамилию и подняла вопросительный взор на бегемота.
     -  Скабичевский, - пропищал тот, почему-то указывая на свой
примус.  Софья  павловна записала и это и пододвинула книгу по-
сетителям,  чтобы они расписались в ней. Коровьев против панаев
написал  "скабичевский", А бегемот против скабичевского написал
"панаев".  Арчибальд  арчибальдович,  совершенно  поражая софью
павловну,  обольстительно улыбаясь, повел гостей к лучшему сто-
лику  в  противоположном  конце веранды, туда, где лежала самая
густая  тень,  к столику, возле которого весело играло солнце в
одном  из прорезов трельяжной зелени. Софья же павловна, моргая
от  изумления,  долго  изучала  странные  записи, сделанные не-
ожиданными посетителями в книге.
     Официантов  арчибальд  арчибальдович  удивил  не менее, чем
дорогих  гостей. Ах, умен был арчибальд арчибальдович! А уж на-
блюдателен,  пожалуй,  не менее, чем и сами писатели. Арчибальд
арчибальдович  знал  о сеансе в варьете, и о многих других про-
исшествиях  этих  дней, слышал, но, в противоположность другим,
мимо  ушей  не  пропустил ни слова "клетчатый", Ни слова "кот".
Арчибальд  арчибальдович сразу догадался, кто его посетители. А
догадавшись,  натурально, ссориться с ними не стал. А вот софья
павловна  хороша!  Ведь  это надо же выдумать- преграждать этим
двум путь на веранду! А впрочем, что с нее спрашивать.
    Надменно  тыча  ложечкой в раскисающее сливочное мороженое,
петракова  недовольными глазами глядела, как столик перед двумя
одетыми  какими-то  шутами  гороховыми как бы по волшебству об-
растает  яствами. До блеска вымытые салатные листья уже торчали
из вазы со свежей икрой... Миг, и появилось на специально подо-
двинутом отдельном столике запотевшее серебряное ведерко...
    Лишь убедившись, что все сделано по чести, лишь тогда, ког-
да  в  руках официантов прилетела закрытая сковорода, в которой
что-то  ворчало, арчибальд арчибальдович позволил себе покинуть
двух загадочных посетителей, да и то предварительно шепнув им:
    - извините! На минутку! Лично пригляжу за филейчиками.
    Он отлетел от столика и скрылся во внутреннем ходе рестора-
на.  Если бы какой-нибудь наблюдатель мог проследить дальнейшие
действия арчибальда арчибальдовича, они, несомненно, показались
бы ему несколько загадочными.
    Шеф  отправился вовсе не на кухню наблюдать за филейчиками,
а  в  кладовую ресторана. Он открыл ее своим ключом, закрылся в
ней, вынул из ларя со льдом, осторожно, чтобы не запачкать ман-
жет,  два увесистых балыка, запаковал их в газетную бумагу, ак-
де,  целясь  в  голову коровьеву и бегемоту. Оба обстреливаемые
сейчас  же  растаяли  в воздухе, а из примуса ударил столб огня
прямо в тент. Как бы зияющая пасть с черными краями появилась в
тенте  и  стала  расползаться  во все стороны. Огонь, проскочив
сквозь  нее, поднялся до самой крыши грибоедовского дома. Лежа-
щие  на  окне второго этажа папки с бумагами в комнате редакции
вдруг  вспыхнули,  а за ними схватило штору, и тут огонь, гудя,
как  будто кто-то его раздувал, столбами пошел внутрь теткиного
дома.
     Через  несколько  секунд по асфальтовым дорожкам, ведущим к
чугунной  решетке  бульвара,  откуда  в среду вечером пришел не
понятый  никем первый вестник несчастья иванушка, теперь бежали
недообедавшие писатели, официанты, софья павловна, боба, петра-
кова, петраков.
     Заблаговременно  вышедший через боковой ход, никуда не убе-
гая  и  никуда  не  спеша, как капитан, который обязан покинуть
горящий бриг последним, стоял спокойный арчибальд арчибальдович
в легком пальто на шелковой подкладке, с двумя балыковыми брев-
нами под мышкой.

                                                        Глава 29

                           судьба мастера и маргариты определена

     на  закате  солнца  высоко  над городом на каменной террасе
одного  из самых красивых зданий в москве, здания, построенного
около  полутораста лет назад, находились двое: воланд и азазел-
ло.  Они  не были видны снизу, с улицы, так как их закрывала от
ненужных  взоров балюстрада с гипсовыми вазами и гипсовыми цве-
тами. Но им город был виден почти до самых краев.
     Воланд  сидел  на  складном  табурете, одетый в черную свою
сутану.  Его  длинная  широкая  шпага была воткнута между двумя
рассекшимися  плитами  террасы  вертикально, так что получились
солнечные  часы.  Тень  шпаги  медленно и неуклонно удлинялась,
подползая  к черным туфлям на ногах сатаны. Положив острый под-
бородок  на  кулак,  скорчившись на табурете и поджав одну ногу
под  себя,  воланд  не  отрываясь смотрел на необ"ятное сборище
дворцов,  гигантских  домов и маленьких, обреченных на слом ла-
чуг.  Азазелло,  расставшись  со  своим современным нарядом, то
есть  пиджаком,  котелком, лакированными туфлями, одетый, как и
воланд,  в черное, неподвижно стоял невдалеке от своего повели-
теля, так же как и он не спуская глаз с города.

     Воланд заговорил:
     - какой интересный город, не правда ли?
     Азазелло шевельнулся и ответил почтительно:
     - мессир, мне больше нравится рим!
     - Да, это дело вкуса, - ответил воланд.
     Через некоторое время опять раздался его голос:

    но  тут  что-то  заставило  воланда отвернуться от города и
обратить свое внимание на круглую башню, которая была у него за
спиною  на  крыше.  Из стены ее вышел оборванный, выпачканный в
глине  мрачный  человек в хитоне, в самодельных сандалиях, чер-
нобородый.
    - Ба!- Воскликнул воланд, с насмешкой глядя на вошедшего, -
менее  всего можно было ожидать тебя здесь! Ты с чем пожаловал,
незваный, но предвиденный гость?
    - Я к тебе, дух зла и повелитель теней, - ответил вошедший,
исподлобья недружелюбно глядя на воланда.
    -  Если ты ко мне, то почему же ты не поздоровался со мной,
бывший сборщик податей?- Заговорил воланд сурово.
    -  Потому  что  я не хочу, чтобы ты здравствовал, - ответил
дерзко вошедший.
    - Но тебе придется примириться с этим, - возразил воланд, и
усмешка  искривила  его  рот, - не успел ты появиться на крыше,
как  уже  сразу отвесил нелепость, и я тебе скажу, в чем она- в
твоих  интонациях.  Ты произнес свои слова так, как будто ты не
признаешь  теней, а также и зла. Не будешь ли ты так добр поду-
мать над вопросом: что бы делало твое добро, если бы не сущест-
вовало  зла,  и  как  бы выглядела земля, если бы с нее исчезли
тени?  Ведь  тени  получаются от предметов и людей. Вот тень от
моей  шпаги.  Но бывают тени от деревьев и от живых существ. Не
хочешь  ли  ты ободрать весь земной шар, снеся с него прочь все
деревья  и  все  живое  из-за твоей фантазии наслаждаться голым
светом? Ты глуп.
    - Я не буду с тобою спорить, старый софист, - ответил левий
матвей.
    - Ты и не можешь со мной спорить, по той причине, о которой
я  уже  упомянул,  -  ты глуп, - ответил воланд и спросил:- ну,
говори кратко, не утомляя меня, зачем появился?
    - Он прислал меня.
    - Что же он велел передать тебе, раб?
    - Я не раб, - все более озлобляясь, ответил левий матвей, -
я его ученик.
    -  Мы  говорим с тобой на разных языках, как всегда, - ото-
звался  воланд,  -  но  вещи, о которых мы говорим, от этого не
меняются. Итак...
    -  Он прочитал сочинение мастера, - заговорил левий матвей,
-  и  просит тебя, чтобы ты взял с собою мастера и наградил его
покоем. Неужели это трудно тебе сделать, дух зла?
    -  Мне ничего не трудно сделать, - ответил воланд, - и тебе
это  хорошо  известно.-  Он помолчал и добавил:- а что же вы не
берете его к себе, в свет?
    -  Он не заслужил света, он заслужил покой, - печальным го-
лосом проговорил левий.
    -  Передай, что будет сделано, - ответил воланд и прибавил,
причем глаз его вспыхнул: -и покинь меня немедленно.
    -  Он просит, чтобы ту, которая любила и страдала из-за не-
го,  вы  взяли бы тоже, - в первый раз моляще обратился левий к
воланду.
       - Без тебя бы мы никак не догадались об этом. Уходи.       
     Левий  матвей  после  этого исчез, а воланд подозвал к себе
азазелло и приказал ему:                                       
     - лети к ним и все устрой.                                 
     Азазелло  покинул террасу, и воланд остался один. Но одино-
чество  его  не было продолжительным. Послышался на плитах тер-
расы стук шагов и оживленные голоса, и перед воландом предстали
коровьев  и  бегемот. Но теперь примуса при толстяке не было, а
нагружен  он был другими предметами. Так, под мышкой у него на-
ходился  небольшой  ландшафтик  в  золотой раме, через руку был
перекинут  поварской,  наполовину  обгоревший халат, а в другой
руке  он держал цельную семгу в шкуре и с хвостом. От коровьева
и  бегемота несло гарью, рожа бегемота была в саже, а кепка на-
половину обгорела.                                             
     -  Салют, мессир, - прокричала неугомонная парочка, и беге-
мот замахал семгой.                                           
     - Очень хороши, - сказал воланд.                           
     -  Мессир,  вообразите,  -  закричал возбужденно и радостно
бегемот, - меня за мародера приняли!                           
     -  Судя  по  принесенным тобою предметам, - ответил воланд,
поглядывая на ландшафтик, - ты и есть мародер.                 
     - Верите ли мессир, - задушевным голосом начал бегемот.   
     - Нет, не верю, - коротко ответил воланд.                 
     -  Мессир,  клянусь, я делал героические попытки спасти все
что, было можно, и вот все что удалось отстоять.
     -  Ты лучше скажи, отчего грибоедов загорелся?- Спросил во-
ланд.  Оба, и коровьев и бегемот, развели руками, подняли глаза
к небу, а бегемот вскричал:                                   
     - не постигаю! Сидели мирно, совершенно тихо, закусывали...
     -  И  вдруг-  трах,  трах!- Подхватил коровьев, - выстрелы!
Обезумев  от страха, мы с бегемотом кинулись бежать на бульвар,
преследователи за нами, мы кинулись к тимирязеву!             
     -  Но  чувство долга, - вступил бегемот, - побороло наш по-
стыдный страх, и мы вернулись!                                 
     -  Ах,  вы  вернулись?-Сказал  воланд, - ну, конечно, тогда
здание сгорело дотла.                                         
     -  Дотла!- Горестно подтвердил коровьев, - то есть букваль-
но, мессир, дотла, как вы изволили метко выразиться. Одни голо-
вешки!                                                         
     - Я устремился, - рассказывал бегемот, - в зал заседаний, -
это  который  с  колоннами, мессир, - рассчитывая вытащить что-
нибудь  ценное.  Ах,  мессир, моя жена, если б она у меня была,
двадцать  раз рисковала остаться вдовой! Но, к счастью, мессир,
я не женат, и скажу вам прямо- счастлив, что не женат. Ах, мес-
сир, можно ли променять холостую свободу на тягостное ярмо!   
     - Опять началась какая-то чушь, - заметил воланд.         
     -  Слушаю  и продолжаю, - ответил кот, - да-с, вот ландшаф-
тик. Более ничего невозможно было унести из зала, пламя ударило
мне в лицо. Я пробежал в кладовку, спас семгу. Я побежал в кух-
ню,  спас халат. Я считаю, мессир, что я сделал все, что мог, и
не  понимаю,  чем  об"Ясняется  скептическое выражение на вашем
лице.                                                         
     -  А  что  делал  коровьев  в то время, когда ты мародерст-
вовал?- Спросил воланд.                                       
     -  Я помогал пожарным, мессир, - ответил коровьев, указывая
на разорванные брюки.                                         
     - Ах, если так, то, конечно, придется строить новое здание.
     - Оно будет построено, мессир, - отозвался коровьев, - смею
уверить вас в этом.                                           
     -  Ну,  что ж, остается пожелать, чтобы оно было лучше пре-
жнего, - заметил воланд.                                       
         - Так и будет, мессир, - сказал коровьев.
      - Уж вы мне верьте, - добавил кот, - я форменный пророк.
      -  Во всяком случае, мы явились, мессир, - докладывал коро-
  вьев, - и ждем ваших распоряжений.
      Воланд  поднялся  с своего табурета, подошел к балюстраде и
  долго  молча,  один,  повернувшись спиной к своей свите, глядел
  вдаль. Потом он отошел от края, опять опустился на свой табурет
  и сказал:
      -  распоряжений никаких не будет- вы исполнили все, что мо-
  гли,  и  более в ваших услугах я пока не нуждаюсь. Можете отды-
  хать.  Сейчас  придет гроза, последняя гроза, она довершит все,
  что нужно довершить, и мы тронемся в путь.
      -  Очень  хорошо,  мессир,  - ответили оба гаера и скрылись
  где-то  за круглой центральной башней, расположенной в середине
  террасы.  Гроза,  о  которой  говорил воланд, уже скоплялась на
  горизонте.  Черная  туча  поднялась на западе и до половины от-
  резала  солнце.  Потом  она накрыла его целиком. На террасе по-
  свежело.  Еще через некоторое время стало темно. Эта тьма, при-
  шедшая  с запада, накрыла громадный город. Исчезли мосты, двор-
  цы.  Все пропало, как будто этого никогда не было на свете. Че-
  рез  все небо пробежала одна огненная нитка. Потом город потряс
  удар.  Он  повторился,  и  началась гроза. Воланд перестал быть
  видим во мгле.

  Глава 30

  пора! Пора!

      -  Ты  знаешь, - говорила маргарита, - как раз когда ты за-
  снул вчера ночью, я читала про тьму, которая пришла со средизе-
  много моря... И эти идолы, ах, золотые идолы. Они почему-то мне
  все время не дают покоя. Ты чувствуешь, как свежеет?
      -  Все это хорошо и мило, - отвечал мастер, куря и разбивая
  рукой  дым, - и эти идолы, бог с ними, но что дальше получится,
  уж решительно непонятно!
      Разговор  этот шел на закате солнца, как раз тогда, когда к
  воланду  явился  левий  матвей  на террасе. Окошко подвала было
  открыто,  и  если бы кто-нибудь заглянул в него, он удивился бы
  тому,  насколько странно выглядят разговаривающие. На маргарите
  прямо  на  голое  тело  был накинут черный плащ, а мастер был в
  своем  больничном белье. Происходило это от того, что маргарите
  решительно  нечего  было  надеть,  так  как все вещи остались в
  особняке,  и хоть этот особняк был очень недалеко, конечно, не-
  чего  было и толковать о том, чтобы пойти туда и взять там свои
  вещи. А мастер, у которого все костюмы нашли в шкафу, как будто
  мастер  никуда и не уезжал, просто не желал одеваться, развивая
  перед  маргаритой  ту  мысль, что вот-вот начнется какая-то со-
  вершеннейшая  чепуха.  Правда,  он был выбрит впервые, считая с
  той осенней ночи (в клинике бородку ему подстригали машинкой).
      Комната также имела очень странный вид, и что-нибудь понять
  в  хаосе ее было очень трудно. На ковре лежали рукописи, они же
  были  и  на диване. Валялась какая-то книжка горбом в кресле. А
  на  круглом  столе  был накрыт обед, и среди закусок стояло не-
  сколько  бутылок. Откуда взялись все эти явства и напитки, было
  неизвестно  и маргарите и мастеру. Проснувшись, они все застали
  уже на столе.
      Проспав  до субботнего заката, и мастер, и его подруга чув-
  ствовали  себя совершенно окрепшими, и только одно давало знать
  о  вчерашних  приключениях. У обоих немного ныл левый висок. Со
стороны  же  психики изменения в обоих произошли очень большие,
как  убедился бы всякий, кто мог подслушать разговор в подваль-
ной  квартире.  Но подслушать было решительно некому. Дворик-то
этот  был  тем  и хорош, что всегда был пуст. С каждым днем все
сильнее  зеленеющие липы и ветла за окном источали весенний за-
пах, и начинающийся ветерок заносил его в подвал.             
     -  Фу  ты черт, - неожиданно воскликнул мастер, - ведь это,
подумать только, - он затушил окурок в пепельнице и сжал голову
руками,  -  нет, послушай, ты же умный человек и сумасшедшей не
была. Ты серьезно уверена в том, что мы вчера были у сатаны?   
     - Совершенно серьезно, - ответила маргарита.               
     -  Конечно, конечно, - иронически заметил мастер, - теперь,
стало  быть,  налицо  вместо  одного сумасшедшего двое! И муж и
жена.-  Он воздел руки к небу и закричал:- нет, это черт знает,
что такое, черт, черт, черт!                                   
     Вместо  ответа  маргарита  обрушилась на диван, захохотала,
заболтала босыми ногами и потом уж вскричала:                 
     -  ой,  не могу! Ой, не могу! Ты посмотри только, на что ты
похож!                                                         
     Отхохотавшись,  пока  мастер сердито поддергивал больничные
кальсоны, маргарита стала серьезной.                           
     -  Ты  сейчас  невольно  сказал правду, - заговорила она, -
черт  знает, что такое, и черт, поверь мне, все устроит!- Глаза
ее вдруг загорелись, она вскочила, затанцевала на месте и стала
вскрикивать:-  как  я  счастлива, как я счастлива, как я счаст-
лива,  что вступила с ним в сделку! О, дьявол, дьявол! Придется
вам,  мой  милый,  жить  с ведьмой.- После этого она кинулась к
мастеру,  обхватила его шею и стала его целовать в губы, в нос,
в щеки. Вихры неприглаженных черных волос прыгали на мастере, и
щеки и лоб его разгорались под поцелуями.                     
     - А ты действительно стала похожей на ведьму.             
     - А я этого и не отрицаю, - ответила маргарита, - я ведьма,
и очень этим довольна!                                         
     -  Ну,  хорошо, - оветил мастер, - ведьма так ведьма. Очень
славно  и  роскошно!  Меня,  стало быть, похитили из лечебницы!
Тоже  очень  мило.  Вернули сюда, допустим и это... Предположим
даже,  что нас не хватятся, но скажи ты мне ради всего святого,
чем  и как мы будем жить? Говоря это, я забочусь о тебе, поверь
мне.                                                           
     В  этот  момент в оконце показались тупоносые ботинки и ни-
жняя  часть брюк в жилочку. Затем эти брюки согнулись в колене,
и дневной свет заслонил чей-то увесистый зад.                 
     - Алоизий, ты дома?- Спросил голос где-то вверху над брюка-
ми, за окном.                                                 
     - Вот, начинается, - сказал мастер.                       
     - Алоизий?- Спросила маргарита, подходя ближе к окну, - его
арестовали вчера. А кто его спрашивает? Как ваша фамилия?     
     В  то же мгновение колени и зад пропали, и слышно было, как
стукнула  калитка, после чего все пришло в норму. Маргарита по-
валилась  на диван и захохотала так, что слезы покатились у нее
из  глаз.  Но  когда она утихла, лицо ее сильнейшим образом из-
менилось,  она заговорила серьезно и, говоря, сползла с дивана,
подползла к коленям мастера и, глядя ему в глаза, стала гладить
голову.                                                       
     -  Как ты страдал, как ты страдал, мой бедный! Об этом знаю
только  я  одна.  Смотри, у тебя седые волосы в голове и вечная
складка  у губ. Мой единственный, мой милый, не думай ни о чем.
Тебе  слишком  много пришлось думать, и теперь буду думать я за
тебя!  И  я  ручаюсь  тебе, ручаюсь, что все будет ослепительно
хорошо.                                                       
     - Я ничего и не боюсь, марго, - вдруг ответил мастер и под-
нял  голову  и показался ей таким, каким был, когда сочинял то,
  чего  никогда не видел, но о чем наверно знал, что оно было.- И
  не  боюсь  потому, что я все уже испытал. Меня слишком пугали и
  ничем  более напугать не могут. Но мне жалко тебя, марго, вот в
  чем  фокус,  вот  почему  я твержу об одном и том же. Опомнись!
  Зачем тебе ломать свою жизнь с больным и нищим? Вернись к себе!
  Жалею тебя, потому это и говорю.
      -  Ах,  ты,  ты, - качая растрепанной головой, шептала мар-
  гарита,  - ах, ты, маловерный, несчастный человек. Я из-за тебя
  всю  ночь  вчера  тряслась нагая, я потеряла свою природу и за-
  менила  ее новой, несколько месяцев я сидела в темной каморке и
  думала  только  про одно- про грозу над ершалаимом, я выплакала
  все  глаза, а теперь, когда обрушилось счастье, ты меня гонишь?
  Ну что ж, я уйду, я уйду, но знай, что ты жестокий человек! Они
  опустошили тебе душу!
      Горькая  нежность поднялась к сердцу мастера, и, неизвестно
  почему,  он заплакал, уткнувшись в волосы маргариты. Та, плача,
  шептала ему, и пальцы ее прыгали на висках мастера.
      - Да, нити, нити, на моих глазах покрывается снегом голова,
  ах, моя, моя много страдавшая голова. Смотри, какие у тебя гла-
  за!  В  них пустыня... А плечи, плечи с бременем... Искалечили,
  искалечили,  - речь маргариты становилась бессвязной, маргарита
  содрагалась от плача.
      Тогда мастер вытер глаза, поднял с колен маргариту, встал и
  сам и твердо сказал:
      -  довольно! Ты меня пристыдила. Я никогда больше не допущу
  малодушия  и  не вернусь к этому вопросу, будь покойна. Я знаю,
  что  мы оба жертвы своей душевной болезни, которую, быть может,
  я передал тебе... Ну что же, вместе и понесем ее.
      Маргарита приблизила губы к уху мастера и прошептала:
      -  клянусь тебе своею жизнью, клянусь угаданным тобою сыном
  звездочета, все будет хорошо.
      -  Ну,  и  ладно, ладно, - отозвался мастер и, засмеявшись,
  добавил:-  конечно,  когда  люди совершенно ограблены, как мы с
  тобой,  они  ищут спасения у потусторонней силы! Ну, что ж, со-
  гласен искать там.
      - Ну вот, ну вот, теперь ты прежний, ты смеешься, - отвеча-
  ла  маргарита,  -  и  ну тебя к черту с твоими учеными словами.
  Потустороннее или не потустороннее- не все ли это равно? Я хочу
  есть.
      И она потащила за руку мастера к столу.
      - Я не уверен, что эта еда не провалится сейчас сквозь зем-
  лю  или  не  улетит в окно, - ответил тот, совершенно успокоив-
  шись.
      - Она не улетит!
      И в этот самый момент в оконце послышался носовой голос:
      - мир вам.
      Мастер  вздрогнул,  а  привыкшая уже к необыкновенному мар-
  гарита вскричала:
      -  да  это  азазелло! Ах, как это мило, как это хорошо!- И,
  шепнув  мастеру:- вот видишь, видишь, нас не оставляют!- Броси-
  лась открывать.
      - Ты хоть запахнись, - крикнул ей вслед мастер.
      -  Плевала  я  на это, - ответила маргарита уже из коридор-
  чика.
      И  вот  уже  азазелло раскланивался, здоровался с мастером,
  сверкал ему своим кривым глазом, а маргарита восклицала:
      -  ах,  как  я рада! Я никогда не была так рада в жизни! Но
  простите, азазелло, я голая!
      Азазелло  просил  не  беспокоиться, уверял, что он видел не
  только  голых женщин, но даже женщин с начисто содранной кожей,
  охотно  подсел  к столу, предварительно поставив в угол у печки
  какой-то сверток в темной парче.
     Маргарита  налила  азазелло коньяку, и он охотно выпил его.
Мастер,  не  спуская с него глаз, изредка под столом щипал себе
кисть  левой  руки. Но щипки эти не помогали. Азазелло не раст-
ворялся  в  воздухе,  да, сказать по правде, в этом не было ни-
какой  необходимости.  Ничего  страшного в рыжеватом маленького
роста человеке не было, разве только вот глаз с бельмом, но это
бывает  и  без  всякого  колдовства, разве что одежда не совсем
обыкновенная-  какая-то  ряса или плащ- опять-таки, если строго
вдуматься,  и  это  попадается. Коньяк он тоже ловко пил, как и
все добрые люди, целыми стопками и не закусывая. От этого само-
го коньяку у мастера зашумело в голове, и он стал думать:     
     "нет, маргарита права! Конечно, передо мной сидит посланник
дьявола.  Ведь  я же сам не далее как ночью позавчера доказывал
ивану  о  том,  что тот встретил на патриарших именно сатану, а
теперь  почему-то испугался этой мысли и начал что-то болтать о
гипнотизерах и галлюцинациях. Какие тут к черту гипнотизеры!" 
     Он  стал присматриваться к азазелло и убедился в том, что в
глазах  у  него  виднеется что-то принужденное, какая-то мысль,
которую  тот до поры до времени не выкладывает. "Он не просто с
визитом, а появился он с каким-то поручением", - Думал мастер.
     Наблюдательность его ему не изменила.                     
     Выпив  третью  стопку  коньяку, который на азазелло не про-
изводил никакого действия, визитер заговорил так:             
     - а уютный подвальчик, черт меня возьми! Один только вопрос
возникает, чего в нем делать, в этом подвальчике?             
     -  Про  то  же самое я и говорю, - засмеявшись, ответил ма-
стер.                                                         
     - Зачем вы меня тревожите, азазелло?- Спросила маргарита, -
как-нибудь!                                                   
     -  Что  вы,  что вы, - вскричал азазелло, - я и в мыслях не
имел  вас  тревожить.  Я  и сам говорю- как-нибудь. Да! Чуть не
забыл,  мессир передавал вам привет, а также велел сказать, что
приглашает вас сделать с ним небольшую прогулку, если, конечно,

вы пожелаете. Так что же вы на это скажете?                   
     Маргарита под столом толкнула ногою мастера.               
     - С большим удовольствием, - ответил мастер, изучая азазел-
ло, а тот продолжал:                                           
     -  мы  надеемся, что и маргарита николаевна не откажется от
этого?                                                         
     -  Я-то  уж  наверное  не  откажусь, - сказала маргарита, и
опять ее нога проехалась по ноге мастера.                     
     -  Чудеснейшая  вещь!- Воскликнул азазелло, - вот это и лю-
блю. Раз-два и готово! Не то, что тогда в александровском саду.
     - Ах, не напоминайте мне, азазелло! Я была глупа тогда. Да,
впрочем,  меня и нельзя строго винить за это- ведь не каждый же
день встречаешься с нечистой силой!                           
     -  Еще  бы,  - подтверждал азазелло, - если бы каждый день,
это было бы приятно!                                           
     -  Мне и самой нравится быстрота, - говорила маргарита воз-
бужденно,  -  нравится  быстрота и нагота. Как из маузера- раз!
Ах,  как он стреляет, - вскричала маргарита, обращаясь к масте-
ру, - семерка под подушкой, и любое очко...- Маргарита начинала
пьянеть, отчего глаза у нее разгорелись.                       
     - И опять-таки забыл, - прокричал азазелло, хлопнув себя по
лбу, - совсем замотался. Ведь мессир прислал вам подарок, - тут
он  отнесся  именно  к мастеру, - бутылку вина. Прошу заметить,
что это то самое вино, которое пил прокуратор иудеи. Фалернское
вино.                                                         
     Вполне естественно, что такая редкость вызвала большое вни-
мание  и  маргариты  и мастера. Азазелло извлек из куска темной
гробовой  парчи  совершенно заплесневевший кувшин. Вино нюхали,
налили  в стаканы, глядели сквозь него на исчезающий перед гро-
  зою свет в окне. Видели, как все окрашивается в цвет крови.
      -  Здоровье  воланда!- Воскликнула маргарита, поднимая свой
  стакан.
      Все трое приложились к стаканам и сделали по большому глот-
  ку.  Тотчас предгрозовой свет начал гаснуть в глазах у мастера,
  дыхание у него перехватило, он почувствовал, что настает конец.
  Он еще видел, как смертельно побледневшая маргарита, беспомощно
  простирая  к нему руки, роняет голову на стол, а потом сползает
  на пол.
      -  Отравитель,  - успел еще крикнуть мастер. Он хотел схва-
  тить  нож со стола, чтобы ударить азазелло им, но рука его бес-
  помощно соскользнула со скатерти, все окружавшее мастера в под-
  вале окрасилось в черный цвет, а потом и вовсе пропало. Он упал
  навзничь  и, падая, рассек себе кожу на виске об угол доски бю-
  ро.
      Когда отравленные затихли, азазелло начал действовать. Пер-
  вым  делом он бросился в окно и через несколько мгновений был в
  особняке,  в котором жила маргарита николаевна. Всегда точный и
  аккуратный  азазелло  хотел  проверить,  все ли исполненно, как
  нужно.  И  все оказалось в порядке. Азазелло видел как мрачная,
  ожидающая возвращения мужа женщина вышла из своей спальни, вне-
  запно побледнела, схватилась за сердце и, крикнув беспомощно:
      -  наташа!  Кто-нибудь... Ко мне!- Упала на пол в гостиной,
  не дойдя до кабинета.
      -  Все в порядке, - сказал азазелло. Через мгновение он был
  возле  поверженных любовников. Маргарита лежала, уткнувшись ли-
  цом в коврик. Своими железными руками азазелло повернул ее, как
  куклу,  лицом  к себе и вгляделся в нее. На его глазах лицо от-
  равленной  менялось. Даже в наступавших грозовых сумерках видно
  было,  как  исчезало  ее временное ведьмино косоглазие и жесто-
  кость  и  буйность черт. Лицо лицо покойной посветлело и, нако-
  нец,  смягчилось, и оскал ее стал не хищным, а просто женствен-
  ным страдальческим оскалом. Тогда азазелло разжал ее белые зубы
  и  влил  в  рот несколько капель того самого вина, которым ее и
  отравил. Маргарита вздохнула, стала подниматься без помощи аза-
  зелло, села и слабо спросила:
      - за что, азазелло, за что? Что вы сделали со мною?
      Она увидела лежащего мастера, содрогнулась и прошептала:
      - этого я не ожидала... Убийца!
      -  Да нет же, нет, - ответил азазелло, - сейчас он встанет.
  Ах, зачем вы так нервны!
      Маргарита  поверила ему сразу, настолько убедителен был го-
  лос  рыжего  демона. Маргарита вскочила, сильная и живая, и по-
  могла напоить лежащего вином. Открыв глаза, тот глянул мрачно и
  с ненавистью повторил последнее слово:
      - отравитель...
      -  Ах! Оскорбленье является обычной наградой за хорошую ра-
  боту,  -  ответил азазелло, - неужели вы слепы? Но прозрейте же
  скорей.
      Тут  мастер  поднялся,  огляделся  взором живым и светлым и
  спросил:
      - что же означает это новое?
      -  Оно  означает,  -  ответил азазелло, - что вам пора. Уже
  гремит гроза, вы слышите? Темнеет. Кони роют землю, содрогается
  маленький сад. Прощайтесь с подвалом, прощайтесь скорее.
      - А, понимаю, - сказал мастер, озираясь, - вы нас убили, мы
  мертвы. Ах, как это умно! Как это вовремя! Теперь я понял все.
      - Ах, помилуйте, - ответил азазелло, - вас ли я слышу? Ведь
  ваша  подруга называет вас мастером, ведь вы мыслите, как же вы
  можете  быть  мертвы? Разве для того, чтобы считать себя живым,
  нужно непременно сидеть в подвале, имея на себе рубашку и боль-
  ничные кальсоны? Это смешно!
     -  Я  понял  все,  что вы говорили, - вскричал мастер, - не
продолжайте! Вы тысячу раз правы.                             
     -  Великий воланд, - стала вторить ему маргарита, - великий
воланд!  Он  выдумал гораздо лучше, чем я. Но только роман, ро-
ман,  -  вскричала она мастеру, - роман возьми с собою, куда бы
ты ни летел.                                                   
     - Не надо, - ответил мастер, - я помню его наизусть.       
     -  Но ты ни слова... Ни слова из него не забудешь?- Спраши-
вала  маргарита,  прижимаясь к любовнику и вытирая кровь на его
рассеченном виске.                                             
     -  Не  беспокойся!  Я  теперь ничего и никогда не забуду, -
ответил тот.                                                   
     -  Тогда огонь!- Вскричал азазелло, - огонь, с которого все
началось и которым мы все заканчиваем.                         
     -  Огонь!-  Страшно  прокричала маргарита. Оконце в подвале
лопнуло, ветром сбило штору в сторону. В небе прогремело весело
и  кратко. Азазелло сунул руку с когтями в печку, вытащил дымя-
щуюся  головню  и  поджег скатерть на столе. Потом поджег пачку
старых  газет на диване, а за нею рукопись и занавеску на окне.
Мастер, уже опьяненный будущей скачкой, выбросил с полки какую-
то  книгу  на стол, вспушил ее листы в горящей скатерти и книга
вспыхнула веселым огнем.                                       
     - Гори, гори, прежняя жизнь!                               
     - Гори, страдание!- Кричала маргарита.                     
     Комната уже колыхалась в багровых столбах, и вместе с дымом
выбежали  из двери трое, поднялись по каменной лестнице вверх и
оказались  во дворике. Первое, что они увидели там, это сидящую
на  земле  кухарку застройщика: возле нее валялся рассыпавшийся
картофель  и  несколько пучков луку. Состояние кухарки было по-
нятно.  Трое черных коней стояли у сарая, вздрагивали, взрывали
копытами  землю.  Маргарита  вскочила  первая, за нею азазелло,
последним  мастер.  Кухарка,  застонав, хотела поднять руку для
крестного знаменья, но азазелло грозно закричал с седла:       
     - отрежу руку!- Он свистнул, и кони, ломая ветви лип, взви-
лись  и вонзились в черную тучу. Тотчас из окошечка подвала по-
валил дым. Снизу донесся слабый, жалкий крик кухарки:         
     - горим!..                                                 
     Кони уже неслись над крышами москвы.                       
     -  Я хочу попрощаться с городом, - прокричал мастер азазел-
ло,  который скакал вперели. Гром с"ел окончание фразы мастера.
Азазелло кивнул головою и пустил своего коня галопом. Навстречу
летящим стремительно летела туча, но еще не брызгала дождем.   
     Они  летели  над  бульваром, видели, как фигурки людей раз-
бегаются,  прячась от дождя. Падали первые капли. Они пролетели
над  дымом-  всем,  что  осталось от грибоедова. Они летели над
городом, который уже заливала темнота. Над ними вспыхивали мол-
нии. Потом крыши сменились зеленью. Тогда только хлынул дождь и
превратил летящих в три огромных пузыря в воде.               
     Маргарите было уже знакомо ощущение полета, а мастеру- нет,
и он подивился тому, как быстро они оказались у цели, у того, с
кем  он  хотел попрощаться, потому что больше ему не с кем было
прощаться.  Он  узнал сразу в пелене дождя здание клиники стра-
винского,  реку и очень хорошо изученный им бор на другом бере-
гу. Они снизились в роще на поляне, недалеко от клиники.       
     -  Я  подожду  вас здесь, - прокричал азазелло, сложив руку
щитком,  то  освещаясь  молниями, то пропадая в серой пелене, -
прощайтесь, но скорее.                                         
     Мастер  и  маргарита соскочили с седел и полетели, мелькая,
как  водяные  тени,  через клинический сад. Еще через мгновение
мастер  привычной  рукой  отодвигал балконную решетку в комнате
N 117-й,  маргарита следовала за ним. Они вошли к иванушке, не-
видимые  и  незамеченные,  во время грохота и воя грозы. Мастер
  остановился возле кровати.
      Иванушка  лежал  неподвижно,  как и тогда, когда первый раз
  наблюдал грозу в доме своего отдохновения. Но он не плакал, как
  в  тот  раз.  Когда  он всмотрелся как следует в темный силуэт,
  ворвавшийся  к  нему с балкона, он приподнялся, протянул руки и
  сказал радостно:
      - а, это вы! А я все жду, жду вас. Вот и вы, мой сосед.
      На это мастер ответил:
      -  я здесь! Но вашим соседом я, к сожалению, больше быть не
  могу.  Я  улетаю  навсегда и пришел к вам лишь с тем, чтобы по-
  прощаться.
      -  Я это знал, я догадался, - тихо ответил иван и спросил:-
  вы встретили его?
      -  Да,  - сказал мастер, - я пришел попрощаться с вами, по-
  тому  что  вы  были единственным человеком, с которым я говорил
  последнее время.
      Иванушка просветлел и сказал:
      - это хорошо, что вы сюда залетели. Я ведь слово свое сдер-
  жу, стишков больше писать не буду. Меня другое теперь интересу-
  ет,  -  иванушка улыбнулся и безумными глазами поглядел куда-то
  мимо  мастера, - я другое хочу написать. Я тут пока лежал, зна-
  ете ли, очень многое понял.
      Мастер  взволновался от этих слов и заговорил, присаживаясь
  на край иванушкиной постели:
      -  а  вот  это хорошо, это хорошо. Вы о нем продолжение на-
  пишите!
      Иванушкины глаза вспыхнули.
      -  А  вы  сами не будете разве?- Тут он поник головой и за-
  думчиво  добавил:-  ах да... Что же это я спрашиваю, - иванушка
  покосился в пол, посмотрел испуганно.
      -  Да,  - сказал мастер, и голос его показался иванушке не-
  знакомым  и глухим, - я уже больше не буду писать о нем. Я буду
  занят другим.
      Шум грозы прорезал дальний свист.
      - Вы слышите?- Спросил мастер.