Посвящается Джону С. Арвайну
Глава 1
- Что тут у вас за чертовщина? - громко спросил Уайти Ардмор.
Никто не обратил внимания ни на его слова, ни на само его появление.
- Заткнитесь, мы слушаем, - сказал человек, сидевший у телеприемника, и увеличил громкость.
По комнате разнесся голос диктора: "Вашингтон полностью уничтожен еще до того, как его успело покинуть правительство. Манхэттен лежит в руинах и теперь."
Раздался щелчок - человек выключил приемник и сказал:
- Вот и все. Соединенным Штатам крышка. - И добавил: - Сигарета у кого-нибудь найдется?
Не получив ответа, он протолкался через кучку людей, столпившихся вокруг приемника, подошел к столу, вокруг которого лежало с десяток неподвижных тел, и принялся шарить у них по карманам. Это было не просто трупное окоченение уже началось, но в конце концов он нашел полупустую пачку, достал сигарету и закурил.
- Скажите мне кто-нибудь, что тут у вас за чертовщина, или нет? повторил Ардмор. - Что случилось?
Человек с сигаретой оглядел его с головы до ног. - Кто вы такой?
- Майор Ардмор из разведки. А вы кто такой?
- Полковник Кэлхун, из исследовательского отдела.
- Очень хорошо, полковник. У меня срочный приказ для вашего командира.
Распорядитесь, пожалуйста, чтобы кто-нибудь доложил ему, что я здесь, и проводил меня.
В голосе его звучало скрытое раздражение.
Кэлхун покачал головой.
- Не могу. Он мертв. Казалось, это сообщение доставило ему какое-то извращенное удовольствие.
- Что?
- Ну да, мертв. И другие тоже. Перед вами, майор, все, что осталось от личного состава Цитадели. Точнее говоря - раз уж это что-то вроде официального рапорта, - от лаборатории специальных исследований Министерства обороны.
Он криво улыбнулся, окинув взглядом горстку людей, стоящих в комнате.
Ардмору понадобилось несколько секунд, чтобы освоиться с неожиданным поворотом событий. Потом он спросил:
- Паназиаты?
- Нет. Не паназиаты. Насколько мне известно, противник о существовании Цитадели не подозревает. Нет, это мы сами устроили. Один эксперимент прошел слишком удачно. Доктор Ледбеттер занимался поисками средства.
- Это неважно, полковник. К кому теперь перешло командование? Я должен передать приказ.
- Командование? Помилуйте, мы еще не успели с этим разобраться.
Минутку. - Он обвел глазами комнату. - Хм-м-м. Из тех, кто здесь, старший по званию я, а больше никого не осталось. Похоже, теперь я командир.
- А строевых офицеров у вас нет?
- Нет. Только специалисты. Значит, я и есть командир. Можете докладывать.
Ардмор оглядел полдюжины людей, стоявших в комнате. Они с вялым интересом следили за разговором. Как сказать им то, что он должен передать?
Положение изменилось - может быть. теперь приказ не стоит передавать вообще?
- Мне было приказано, - произнес он, тщательно подбирая слова, сообщить вашему генералу, что он выведен из подчинения вышестоящему командованию. Ему предписано принимать решения самостоятельно и продолжать боевые действия против сил вторжения по собственному усмотрению. Видите ли, - продолжал он, - когда я двенадцать часов назад покидал Вашингтон, мы уже знали, что разбиты. Кроме интеллектуальных ресурсов, собранных в Цитадели, у нас не осталось почти никаких резервов. - Понятно, - кивнул Кэлхун. - Несуществующее правительство послало приказ несуществующей лаборатории. Нуль плюс нуль равняется нулю. Смешно если бы только знать, когда смеяться.
- Полковник!
- Да?
- Вы получили приказ. Как вы намерены его выполнять?
- Выполнять? А что тут можно сделать, черт возьми? Шесть человек против четырехсот миллионов! - И он добавил: - Чтобы все было по форме, как полагается у военных, мне, наверное, надо бы отдать приказ об увольнении из армии Соединенных Штатов всех, кто еще остался, и проводить их в отставку. А самому, должно быть, совершить харакири. Да вы что, не понимаете? Здесь все, что осталось от Соединенных Штатов. Да и это осталось только потому, что паназиаты нас не нашли.
Ардмор облизнул губы.
- Я, очевидно, недостаточно ясно передал приказ. Вам приказано принять командование и продолжать боевые действия!
- Чем?
Ардмор смерил Кэлхуна взглядом.
- Пожалуй, это решать не вам. Ввиду изменившейся обстановки, согласно уставу, я как старший по званию строевой офицер принимаю командование над этим подразделением армии Соединенных Штатов. Пауза продолжалась около двадцати ударов сердца. Потом Кэлхун поднялся и сделал вид, что расправляет сутулые плечи.
- Вы совершенно правы, сэр. Ждем ваших распоряжений.
"Они ждут распоряжений, - подумал Ардмор. - Быстрее шевели мозгами, Ардмор, болван ты этакий. Сам впутался в историю - что теперь будешь делать? Конечно, Кэлхун был прав, когда спросил: "Чем?". Но нельзя же спокойно стоять и смотреть, как у тебя на глазах разваливаются остатки армии! Надо им что-то сказать - чтобы держались, пока мне не придет в голову что-нибудь получше. Надо выиграть время, приятель!"
- Мне кажется, нужно сначала выяснить ситуацию, Полковник, будьте добры, соберите оставшийся личный состав - ну, скажем, за этим большим столом. Так будет удобнее всего.
- Будет сделано, сэр.
Услышав приказ, все подошли к, столу.
- Грэхем! И вы - как ваша фамилия? Томас, кажется? Вы двое перенесите куда-нибудь тело капитана Мак-Алистера. Положите его пока в коридоре.
Все пришло в движение. Пока убирали труп, а оставшиеся в живых размещались за столом, впечатление нереальности происходящего понемногу рассеивалось, и люди начали приходить в себя. Ардмор уже более уверенно обернулся к Кэлхуну:
- Познакомьте меня, пожалуйста, с присутствующими. Я хочу знать, кто они и чем занимаются. Ну и, конечно, имена и фамилии.
Горстка людей численностью с небольшой патруль. Жалкие остатки армии.
Он ожидал найти здесь, в надежном, никому не известном подземном укрытии в Скалистых горах, самое блестящее созвездие научных талантов, какое только удавалось кому-нибудь собрать для решения определенной задачи. Даже после разгрома регулярной армии Соединенных Штатов были все основания надеяться, что двести с лишним выдающихся ученых, спрятанные в тайном убежище, о самом существовании которого противник не догадывается, и обеспеченные всем современным научным оборудованием, сумеют изобрести и привести в действие какое-нибудь новое оружие, которое со временем позволит изгнать из страны паназиатов. Поэтому его и послали передать генералу, который командовал этой группой, приказ действовать самостоятельно, никому не подчиняясь. Но что могут сделать полдюжины людей?
Да и какие полдюжины! Доктор Лоуэлл Кэлхун, например - математик, призванный из университета и произведенный в полковники. Доктор Рэндол Брукс - биолог и биохимик, получивший звание майора. Правда, на Ардмора он произвел хорошее впечатление - спокойный, сдержанный, по-видимому, с сильным и уравновешенным характером. От него будет толк, к его советам надо прислушиваться.
Роберта Уилки Ардмор окрестил про себя юнцом. Он был молод, а из-за своей щенячьей неуклюжести и растрепанной шевелюры выглядел еще моложе.
Занимался он, как выяснилось, радиацией и смежными областями физики, слишком мудреными для неспециалиста, и судить о том, насколько хорошо он разбирается в своей науке, Ардмор не мог. Возможно, он и гений, хотя по виду этого не скажешь.
Вот и все ученые. Оставалось еще трое. Герман Шир, техник-сержант, до войны - механик и слесарь-инструментальщик, взятый в армию из исследовательского отдела компании "Эдисон Траст", где собирал точные приборы. О его специальности и квалификации свидетельствовали загорелые, сильные руки с тонкими пальцами, а глядя на его решительное лицо в глубоких морщинах и тяжелую челюсть, Ардмор решил, что такого человека хорошо иметь рядом в трудную минуту. Этот будет полезен.
Эдвард Грэхэм, рядовой первого разряда, повар офицерской столовой.
Тотальная война заставила его оставить профессию художника-оформителя и проявить другой свой талант - кулинарный. Ардмор не мог себе представить, для чего он может пригодиться; впрочем, готовить все равно кому-то придется.
И, наконец, помощник Грэхэма рядовой Джефф Томас. Никто не знал, кем он был раньше.
- Он как-то забрел к нам, - объяснил Кэлхун, - вот и пришлось считать его призванным и оставить здесь, чтобы не раскрыл нашего расположения.
Знакомясь со своими новыми подчиненными, Ардмор все время напряженно думал о том, что же им сказать. Он знал, что сейчас требуется, какой-нибудь старый трюк, несколько слов, которые взбодрили бы людей, как укол сильнодействующего лекарства, и подняли их угасший боевой дух. Он верил в такие вещи, потому что сам до войны занимался рекламой, пока его не призвали. Вспомнив об этом, он подумал: "Стоит ли говорить, что он такой же непрофессионал, как и все остальные, и только случайно попал в строевые офицеры? Нет, это не разумно: сейчас нужно чтобы они полагались на него, как полагаются новобранцы на ветеранов".
Томас был последним в списке, и Кэлхун умолк.
"Твоя очередь, приятель, и смотри не оплошай!"
- Мы должны будем продолжать выполнение нашего боевого задания в течение неопределенного времени. Я хочу напомнить вам, что мы несем ответственность за это не перед высшим командованием, которое погибло в Вашингтоне, а перед народом Соединенных Штатов согласно Конституции.
Конституцию никто не может взять в плен или уничтожить - это не просто клочок бумаги, а обязательство, которое взял на себя весь американский народ. И только американский народ может освободить нас от этого обязательства.
Так ли это на самом деле? Он не знал, потому что не был юристом; но он знал, что именно в это им сейчас нужно поверить. Он повернулся к Кэлхуну.
- Полковник Кэлхун, теперь прошу вас привести меня к присяге в качестве командира этого подразделения армии соединенных Штатов. Я думаю, всем нам следует подтвердить свою присягу, - добавил он.
В полупустой комнате глухо зазвучал хор голосов: "Я торжественно клянусь выполнять свой долг соблюдать и защищать Конституцию Соединенных Штатов от всех ее врагов, внутренних и внешних!"
- И да поможет мне Бог!
- И да поможет нам Бог!
Ардмор с удивлением обнаружил, что к концу этого представления, которое он сам же и устроил, у него по щекам потекли слезы. Он видел, что слезы показались и на глазах у Кэлхуна. Может быть, это все-таки было не просто представление?
- Полковник Кэлхун, за вами, конечно, остается научное руководство. Вы после меня старший, но все административные обязанности я возьму на себя, чтобы они не мешали вашей исследовательской работе. Майор Брукс и капитан Уилки будут подчиняться вам. Шир!
- Есть, сэр!
- Будете находиться в распоряжении полковника Кэлхуна. Если он не сможет полностью вас загрузить, я дам вам дополнительные поручения позже.
Грэхем!
- Есть, сэр!
- Будете продолжать выполнять свои обязанности. Кроме того, вы назначаетесь ответственным за питание, снабжение и вообще за всю интендантскую часть. Доложите мне сегодня, немного позже, о наличии продуктов и их состоянии. Томас будет подчиняться вам, но в случае надобности любой из исследователей может вызвать его себе в помощь.
Возможно, из-за этого иногда придется обедать немного позже обычного, но тут ничего не поделаешь.
- Есть, сэр.
- Мы с вами и Томасом будем заниматься всем, что не имеет прямого отношения к исследовательской работе, а кроме этого помогать ученым, чем можем, когда нужно. Я подчеркиваю, полковник, что это и относится и ко мне, - сказал он, обращаясь к Кэлхуну. - Если в любой момент вам понадобится лишняя пара рук, хоть и неквалифицированных, прошу сообщить мне.
- Хорошо, майор.
Грэхем, вам с Томасом придется убрать трупы во всем здании, пока они еще не тронулись, - скажем, завтра к вечеру. Поместите их в какую-нибудь ненужную комнату и загерметизируйте ее. Шир покажет вам как. - Он взглянул на часы. - Два часа. Когда у вас был обед?
- Сегодня, сегодня обеда не было.
- Очень хорошо. Грэхем, приготовьте кофе и бутерброды и подайте сюда через двадцать минут.
- Хорошо, сэр. Пошли, Джефф.
- Иду.
Когда они вышли, Ардмор снова повернулся к Кэлхуну.
- А пока, полковник, давайте пойдем в лабораторию, где началась катастрофа. Я все-таки хочу знать, что тут у вас случилось.
Двое других ученых и Шир стояли в нерешительности, пока он кивком не пригласил их следовать за собой.
- Вы говорите, что ничего особенного не произошло - ни взрыва, ни выброса газа - и все же они умерли?
Они стояли около последней установки доктора Ледбеттера. Тело погибшего ученого все еще лежало там, где он упал. Ардмор отвел глаза и попытался понять устройство установки. Выглядела она не такой уж сложной, но ничего знакомого ему не напоминала.
- Нет, ничего не было. Только маленькое голубое пламя - оно показалось на мгновение сразу после того, как Ледбеттер включил вон тот рубильник.
Кэлхун осторожно показал на рубильник, стараясь до него не дотронуться.
Обычный пружинный самовыключающийся рубильник. Сейчас он был выключен.
- Я внезапно почувствовал головокружение. Когда оно прошло, я увидел, что Ледбеттер упал, и подошел к нему, но уже ничего не мог сделать. Он был мертв, хотя никаких повреждений на теле не было.
- А я потерял сознание, - вмешался Уилки. - Может быть, и я бы не остался в живых, если бы Шир не сделал мне искусственное дыхание.
- Вы были здесь? - спросил Ардмор.
- Нет, в радиационной лаборатории, в другом конце здания. Мой руководитель погиб.
Ардмор нахмурился и подвинул к себе стул, стоявший у стены. Не успел он сесть, как какая-то маленькая серая тень стремительно пробежала по полу и скрылась за открытой дверью. "Крыса", - подумал он и хотел продолжать расспросы. Но доктор Брукс в изумлении посмотрел ей вслед и выбежал за дверь со словами:
- Подождите минуту, я сейчас!
- Не понимаю, что это с ним такое, - сказал Ардмор, ни к кому не обращаясь. Может быть, напряжение, вызванное последними событиями, оказалось чрезмерным даже для сдержанного биолога?
Меньше чем через минуту Брукс вернулся так же неожиданно, как и выскочил из комнаты. Задыхаясь от быстрого бега, он с трудом выговорил:
- Майор Ардмор! Доктор Кэлхун! Джентльмены! - Он остановился и перевел дыхание. - Мои белые мыши живы!
- Да? Ну и что?
- Неужели вы не понимаете? Это крайне важный факт, может быть, даже решающий. Ни одно животное в биологической лаборатории не пострадало!
Неужели вы не понимаете?
- Да, но... Ах, вот что, кажется, я... Значит, крыса осталась жива, и ваши мыши не пострадали, а люди, которые были рядом, погибли?
- Конечно! Конечно! - радостно подтвердил Брукс.
- Хм-м-м... Нечто такое, что запросто убивает две сотни людей сквозь скалу и металл, но не трогает мышей и им подобных? Никогда не слышал о силе, которая могла бы убить человека и оставить в живых мышь. - Ардмор кивнул в сторону установки. - Похоже, эта штука может оказаться нам полезной, Кэлхун.
- Может, - согласился Кэлхун. - Если только мы научимся ею управлять.
- А у вас есть на этот счет сомнения?
- Ну, мы ведь не знаем, как она убивает, не имеем представления, почему она оставила в живых нас шестерых, и не понимаем, по какой причине не пострадали животные.
- Так. Что ж, по-видимому, дело именно в этом. - Ардмор еще раз взглянул на нехитрую, но такую загадочную установку. - Доктор, я не хотел бы с самого начала вмешиваться в ваши дела, но прошу вас не включать этот рубильник, не поставив предварительно в известность меня.
Он покосился на неподвижное тело Ледбеттера на полу и поспешно отвел глаза.
За кофе с бутербродами они продолжали обсуждать положение.
- Значит, никто толком не знает, чего добивался Ледбеттер?
- В общем, да, - подтверди Кэлхун. - Я помогал ему по части математики, но он же был гений, и наши ограниченные умы только приводили его в раздражение. Будь жив Эйнштейн, они еще могли бы поговорить на равных, но со всеми нами он разговаривал только о том, в чем ему была нужна помощь, или о частных задачах, которые собирался кому-то поручить.
- Значит, вы не знаете, чего именно он хотел добиться?
- Пожалуй, можно сказать - и да и нет. Вы знакомы с общей теорией поля?
- Боже упаси, конечно, нет!
- Ну, тогда нам будет трудновато с вами объясняться, майор Ардмор.
Доктор Ледбеттер изучал теоретически возможные дополнительные спектры.
- Дополнительные спектры?
- Ну да. Видите ли, за последние полтора столетия главные успехи физики были достигнуты в изучении всего спектра электромагнитных излучений: свет, радиоволны, рентгеновские лучи.
- Да, да, это я знаю, но что за дополнительные спектры?
- Это я и пытаюсь вам объяснить, - сказал Кэлхун с оттенком раздражения в голосе. - Из общей теории поля следует, что могут существовать по меньшей мере еще три типа спектров. Видите ли, мы знаем, что в пространстве существуют три типа энергетических полей: электрическое, магнитное и поле тяготения, или гравитационное. Свет, рентгеновские лучи и им подобные излучения - часть электромагнитного спектра. Но из теории следует, что возможны и другие аналогичные спектры: магнитогравитационные, электрогравитационные и, наконец, трехфазный спектр, объединяющий электрическое, магнитное и гравитационное поля. Каждый из них должен представлять собой совершенно новый тип спектра, а изучение его - новую область науки. Если они действительно существуют, то, вероятно, обладают столь же характерными свойствами, что и электромагнитный спектр, но совершенно иными. Однако мы не располагаем приборами, которые могли бы регистрировать такие излучения, и даже не можем сказать, существуют ли они вообще.
- Знаете, я в этих делах, конечно, мало что понимаю, - заметил Ардмор, слегка нахмурившись, - и не могу с вами спорить, но мне кажется, что это похоже на поиски чего-то такого, чего вовсе не существует. Я считал, что эта лаборатория занимается одним - разработкой оружия, которое могло бы противостоять вихревым лучам и атомным ракетам паназиатов. Меня немного удивляет, что человек, которого вы, видимо, считали самым выдающимся здесь ученым, пытался обнаружить нечто такое, в существовании чего он вообще не был уверен и свойства чего совершенно неизвестны. По-моему, это странно.
Кэлхун ничего не ответил, а только бросил на него высокомерный взгляд и ехидно усмехнулся. Ардмор понял, что сказал что-то не то, и почувствовал, как краснеет.
- Ну да, - поспешно сказал он, - я вижу, что не прав: что бы там ни обнаружил Ледбеттер, оно прикончило две сотни человек. Значит, это потенциальное оружие, - но ведь он не просто шел на ощупь в темноте?
- Не совсем, - ответил Кэлхун и продолжал, явно стараясь выбирать слова попроще: - Те самые теоретические соображения, из которых следует возможность существования дополнительных спектров, позволяют с достаточной вероятностью представить себе в общем виде их свойства. Я знаю, что сначала Ледбеттер занимался тем, что искал способы генерировать лучи, способные притягивать или отталкивать, - это из области магнитогравитационного спектра. Но в последние две недели он выглядел очень возбужденным и круто изменил направление работы. Он был не слишком разговорчив, и я могу судить только по тем расчетам, которые для него делал. Тем не менее, - Кэлхун достал из внутреннего кармана толстый растрепанный блокнот, - он вел подробный журнал своих экспериментов. Вероятно, мы сможем проследить за ходом его работ и догадаться, в чем состояла гипотеза, из которой он исходил.
Уилки, сидевший рядом с Кэлхуном, возбужденно спросил, подавшись к нему:
- Где вы это нашли, доктор?
- На столе у него в лаборатории. Если бы вы там посмотрели, могли бы найти это и сами.
Не обратив на колкость внимания, Уилки впился глазами в записи, сделанные в блокноте.
- Так это же формула излучения.
- Ну конечно. Или я, по-вашему, настолько глуп, что этого не вижу?
- Но она неправильная!
- По-вашему, может быть, и неправильная, но будьте уверены, что доктор Ледбеттер не ошибался.
Они пустились в спор, в котором Ардмор ничего не мог понять; через некоторое время, воспользовавшись паузой, он вмешался:
- Минутку, джентльмены! Я вижу, вы уже готовы приступить к работе. Что касается меня, то я теперь знаю достаточно на первое время. Насколько я понимаю, ваша ближайшая задача - проследить ход мысли доктора Ледбеттера и выяснить, для чего служит его установка, - так, чтобы при этом уцелеть самим. Правильно?
- В общем, да, - осторожно согласился Кэлхун.
- Что ж, в таком случае приступайте. И держите меня в курсе дела, когда сочтете это удобным. - Он встал, остальные последовали его примеру.
- Да, еще одно. Я вот о чем подумал. Не знаю, насколько это важно, но мне это пришло в голову потому, что доктор Брукс придает такое большое значение истории с мышами и крысами. - Он начал загибать пальцы. - Множество людей погибли на месте. Доктор Уилки потерял сознание и чуть не умер. Доктор Кэлхун почувствовал только легкое головокружение. А все прочие, кто остался в живых, видимо, вообще ничего не ощутили, в то время как их товарищей постигла загадочная смерть. Не кажется ли вам, что это тоже полезные данные?
Он с нетерпением ждал ответа, опасаясь, что ученые сочтут его слова нелепыми или тривиальными.
Кэлхун собрался ответить, но его опередил доктор Брукс:
- Ну конечно! Как же я об этом не подумал? Должно быть, у меня в голове все перепуталось. Получается градиент - закономерное различие в действии этого неизвестного фактора. - Он на мгновение умолк. - Я прошу у вас разрешения, майор, обследовать трупы наших покойных коллег и попытаться выяснить, чем они отличались от тех, кто остался в живых. Особенно от тех, на кого неизвестный фактор подействовал сильнее всего .
И он задумчиво уставился на Уилки.
- Ну уж нет! - возразил тот. - Я вам не морская свинка. Ничего не выйдет!
Ардмор не знал, всерьез он это сказал или в шутку, но решил положить конец спору - Детали я предоставляю вам, джентльмены. Но помните - ни в коем случае не рискуйте, не предупредив меня.
- Вы слышали, Брукси? - откликнулся Уилки.
В тот вечер Ардмор заставил себя улечься в постель исключительно из чувства долга - спать ему совершенно не хотелось Его непосредственная задача была выполнена он собрал осколки группы, которая называлась "Цитадель", и соорудил из них некое подобие действующей организации Он слишком устал, чтобы размышлять о том, будет ли толк от ее действий, но во всяком случае она действовала. Он внес новый смысл в их жизнь и, взяв на себя груз руководства и ответственности, дал им возможность перекладывать на его плечи свои заботы. Может быть, это позволит им сохранить рассудок в обезумевшем мире?
Каким будет этот обезумевший новый мир? Мир, где превосходство западной культуры перестало быть само собой разумеющимся, где звездно-полосатый флаг уже больше не развивался над каждым общественным зданием?
Тут ему в голову пришла еще одна мысль. Чтобы их деятельность хотя бы внешне была похожа на ведение войны, нужно будет завести какую-то разведывательную службу. До сих пор он был озабочен одним - чтобы они снова взялись за работу, но завтра придется об этом подумать "Завтра и подумаю", - сказал он себе, но начал думать об этом сразу же.
Служба разведки им необходима не меньше, чем новое секретное оружие.
Даже больше: какое бы фантастически мощное оружие ни удалось создать, продолжая исследования доктора Ледбеттера, оно не принесет пользы, если не знать, где и когда его применить, чтобы поразить противника в самое уязвимое место. До нелепости слабая военная разведка всегда была отличительной чертой Соединенных Штатов. Самая могучая нация планеты неизменно начинала свои войны вслепую, как великан с завязанными глазами. Взять хотя бы то, что произошло сейчас: атомные бомбы Паназии были ничуть не мощнее, но американцев захватили врасплох, и ни одной своей они даже сбросить не успели. Сколько их было? Где-то Ардмор слышал, что тысяча. Точной цифры он не знал, но паназиаты ее, безусловно, знали. Они знали, сколько в Соединенных Штатах бомб, где они хранятся. И войну они выиграли не с помощью своего секретного оружия, а благодаря своей разведке. Впрочем, секретное оружие Паназии тоже оказалось вполне эффективным - особенно из-за того, что оно было действительно секретным. Так называемая разведка армии Соединенных Штатов потерпела очередную неудачу.
"Ну что же, Уайти Ардмор, теперь все в твоих руках! Можешь организовать любую разведывательную службу, какую только твоей душе угодно, - для этого у тебя есть трое близоруких кабинетных ученых, пожилой техник-сержант, двое рядовых из кухонного наряда и ты сам. Критиковать легко, - но если ты такой умный, почему тогда ты не богатый?"
Он встал, подумав, что надо принять снотворное, но вместо этого выпил стакан теплой воды и снова лег. "Предположим, что мы создадим действительно новое мощное оружие. Эта штука, которую придумал Ледбеттер, выглядит многообещающей, если только мы научимся с обращаться. Ну и что? Один человек не может управлять летающим крейсером - он даже не сумеет поднять его в воздух. А шесть человек не смогут одержать над вверх над целой империей, даже если обуть их в семимильные сапоги и вооружить каждого лучом смерти. Как там говорил Архимед? Дайте мне рычаг достаточной длины и точку опоры, и я переверну землю. Ну и где у нас точка опоры? Оружие - не оружие, если нет армии, которая может привести его в действие".
Он погрузился в беспокойный сон, и ему приснилось, будто он болтается на конце длиннейшего рычага и не может ничего сделать, потому что опорой для рычага служит пустота. То он сам был Архимедом, то Архимед оказывался рядом и принимался издеваться над ним, скривив в злобной гримасе раскосое азиатское лицо.
Глава 2
В следующие две недели на долю Ардмора выпало множество разнообразных хлопот, и времени у него хватало только на самые необходимые дела. Было решено исходить из того, что их группа - фактически военная организация, а значит, не исключено, что в один прекрасный день им предстоит дать отчет в своих действиях гражданским властям. Из этого следовало, что Ардмор должен был выполнять - или, по крайней мере, создавать видимость, что выполняет все законы и положения, касающиеся документации, денежной отчетности, материального учета и прочего в том же духе. Про себя он считал все это пустой и бессмысленной тратой времени; однако, занимаясь рекламой, он стал психологом-самоучкой и интуитивно понимал, что человек живет символами. В этот момент эти символы существования властей имели решающее значение.
Поэтому он, изучив должностные инструкции покойного начальника финансового отдела, тщательно подсчитал, сколько жалования причиталось каждому из погибших на момент смерти и сколько следует выплатить его наследникам "дензнаками, имеющими хождение на территории Соединенных Штатов", хотя и подумал при этом не без грусти: "Интересно, что эта формула может означать теперь?" Вся эта бумажная канитель была не под силу ему одному. Ардмор выяснил, что Джефф Томас, которого он назначил помощником повара, хорошо печатает на машинке и обладает некоторыми способностями к арифметике, и приспособил его к этой работе. В результате Грэхем обнаружил, что ему приходится трудиться за двоих, и попытался выразить недовольство, но Ардмор решил, что это ему только полезно: без блох собака скучает.
Необходимо было добиться, чтобы каждый из его подчиненных к вечеру валился с ног от усталости.
Томас пригодился и для другой цели. Ардмор, с его легко возбудимым характером, постоянно нуждался в собеседнике. Томас оказался человеком неглупым и многое понимающим, и их беседы понемногу становились все откровеннее. Конечно, командиру не полагается откровенничать с рядовым, однако Ардмор инстинктивно чувствовал, что Томас не обманет его доверия, а психологическая разрядка была ему необходима.
Но вскоре Кэлхун заставил Ардмора отвлечься от мелких повседневных дел и заняться более серьезной проблемой. Он явился, чтобы попросить разрешения включить установку Ледбеттера, немного переделанную с учетом их последних предположений, но при этом задал еще один нелегкий вопрос:
- Майор Ардмор, не можете ли вы мне объяснить, как вы намерены использовать "эффект Ледбеттера"?
Этого Ардмор не знал и вместо ответа спросил:
- А разве вы уже настолько продвинулись, что такой вопрос возник?
Тогда не объясните ли вы мне, что у вас получается?
- Это будет несколько затруднительно, - ответил Кэлхун слегка покровительственным тоном, - поскольку я не смогу пользоваться языком математики, на котором, вообще говоря, только и можно выразить.
- Ну что вы, полковник! - перебил его Ардмор, стараясь скрыть свое раздражение в присутствии рядового Томаса. - Скажите мне просто, в состоянии вы убить этой штукой человека или нет, и можете ли заранее решить, кого именно.
- Это слишком упрощенная постановка вопроса, - возразил Кэлхун. Тем не менее мы полагаем, что новая установка будет действовать направленно.
Результаты, полученные доктором Бруксом, позволили ему предположить, что существует асимметрическое соотношение между действием установки и живым объектом, на который оно направлено, - что некое свойство, присущее данной жизненной форме, определяет как степень воздействия на нее, так и сам характер такого воздействия. Другими словами, воздействие есть функция всех факторов, включая особенности данной жизненной формы, а также параметров самого воздействия, так что.
- Полегче, полегче, полковник. Что все это означает применительно к оружию?
- Это означает, что можно направить установку на двух человек и решить, кого из них она убьет, - при условии, что мы научимся ею управлять, - раздраженно ответил Кэлхун. - Во всяком случае, мы так полагаем. Уилки вызвался выступить в качестве контроля, а объектом будут мыши.
Ардмор дал разрешение на эксперимент, поставив условие, что все предосторожности будут соблюдены. Кэлхун ушел, и он снова принялся размышлять над тем, что же делать с этим оружием, если оно все-таки будет создано. Для этого нужна информация, которой он не располагал. "Черт возьми, разведка просто необходима - нужно же знать, что происходит снаружи!
Об ученых, конечно, речи быть не может. Шир тоже отпадает: без его помощи ученым не обойтись. Грэхем? Нет. Готовит он хорошо, но характер у него слишком нервный, взбалмошный, неуравновешенный - кто-кто, а он в шпионы не годится. Остается только сам Ардмор. Его этому обучали - ему и идти в разведку".
- Да нет, нельзя вам это делать, - услышал он голос Томаса.
- Что-что?
Он понял, что, сам того не заметив, начал разговаривать сам с собой это случалось, когда он оказывался в одиночестве или в обществе Томаса, молчаливое присутствие которого ничуть не мешало его размышлениям.
- Вы не можете бросить свою часть, сэр. Я уже не говорю, что это не положено по уставу. Но разрешите мне сказать, сэр, - тогда все, что вы до сих пор сделали, тут же развалится.
- Почему? Меня не будет всего несколько дней.
- Видите ли, сэр, может быть, несколько дней оно и продержится, хотя я не уверен. Кто останется за командира, пока вас не будет?
- Полковник Кэлхун, конечно.
- Ах вот что. Ну еще бы!
Поднятые брови и ироничная интонация Томаса свидетельствовали о том, что только субординация не позволяет высказать свое истинное мнение.
Ардмор понимал, что Томас прав. Он убедился, что во всем помимо своей науки Кэлхун - не кто иной как самовлюбленный, надутый, склочный старый осел. Ему уже приходилось улаживать недоразумения, вызванные высокомерием профессора. Шир согласился работать с Кэлхуном только после того, как Ардмор долго беседовал, успокаивая его и взывая к его чувству долга. Ему вспомнилось, как он когда-то работал пресс-секретарем у одной известной и весьма популярной проповедницы. Должность называлась "распорядитель по связям с общественностью", но две трети времени уходило у него на то, чтобы разбираться в скандалах, вызванных сварливым характером святоши.
- И потом вы же не можете гарантировать, что вернетесь через несколько дней, - настаивал Томас. - Это дело очень опасное. Если вас убьют, заменить вас здесь будет некому.
- Да нет, вы преувеличиваете, Томас. Незаменимых людей не бывает.
- Не время сейчас вам скромничать, сэр. Может быть, вообще оно и верно, только не в этом случае, вы же понимаете. Выбирать особо не из кого, а вы единственный, между прочим, кому согласен подчиняться доктор Кэлхун.
Потому что вы умеете с ним ладить, а он не умеет ладить ни с кем.
- Ну, знаете, Томас.
Томас промолчал, и через некоторое время Ардмор продолжал:
- Хорошо, допустим, что вы правы. Но мне нужны разведданные. А откуда они у меня возьмутся, если я сам за ними не отправлюсь?
Томас немного помедлил, потом тихо сказал:
- Я мог бы попробовать.
- Вы?
Ардмор взглянул на Томаса. "А почему, в самом деле, я о нем не подумал? Может быть, потому, что на вид он не из тех, кому поручают такие дела? И еще потому, что он рядовой: если задание рискованное и требует самостоятельных действий, его не положено поручать рядовому. И все-таки..."
- А вам когда-нибудь приходилось заниматься чем-то в этом роде?
- Нет, не приходилось. Но у меня всякое бывало в жизни, и очень может быть, что у меня не плохо получится.
- Ах да, Шир мне кое-что о вас говорил. До того как попасть в армию, вы же, кажется, были бродягой?
- Нет, не бродягой, - мягко поправил его Томас. Я был хобо.
- Простите, а разве есть разница?
- Бродяга - это попрошайка, поразит, человек, который не желает работать. Хобо - это странствующий поденщик, которому свобода дороже, чем обеспеченность. Он зарабатывает себе на жизнь, но не хочет быть привязанным к одному месту.
- А, понимаю. Хм-м-м... Да, очень может быть, что вы годитесь в разведчики. Чтобы вести такую жизнь, наверное, нужна изрядная смекалка и большая изворотливость. Но погодите, Томас. До сих пор я о вас всерьез не задумывался, а ведь мне необходимо побольше о вас знать, чтобы доверить вам такое задание. Ведь по вашему поведению не скажешь, что вы были хобо.
- А как должен вести себя хобо?
- Что-что? Ну ладно, неважно. Но вы должны рассказать кое-что о себе.
Как получилось, что вы стали хобо?
Ардмор видел, что ему впервые удалось вызвать на откровенность этого обычно замкнутого человека. Томас долго колебался, потом ответил:
- Должно быть, все дело в том, что мне не нравилось быть адвокатом.
- Что?
- Ну да. Вот как это получилось. Из адвокатов я перешел в социальное страхование. Когда я там работал, мне пришла в голову мысль написать статью о рабочих-мигрантах, и я решил, чтобы получше изучить предмет, испытать на себе условия, в которых живут эти люди.
- А, понимаю. И в тот момент, когда вы занимались сбором материала, вас загребли в армию.
- Нет, нет, - возразил Томас. - К этому времени я жил так уже лет десять, даже больше. Я не стал возвращаться. Видите ли, мне такая жизнь понравилась.
Вскоре все было готово. Никакого снаряжения Томас брать не стал только попросил выдать ему одежду, в которой он был, когда забрел в Цитадель. Ардмор предложил взять спальный мешок, но Томас об этом и слышать не хотел.
- Это совсем другой тип, - объяснил он. - Я не из тех, кто таскается с котомкой: они грязнули, ни один уважающий себя хобо с ними дела иметь не станет. Меня нужно только как следует накормить и дать с собой немного денег. Задание, которое он получил, было не слишком определенным.
- Для меня важно все, что вы сможете увидеть или услышать, - сказал Ардмор. - Как можно больше передвигайтесь. Постарайтесь вернуться не позже, чем через неделю, - если вас не будет дольше, я буду считать, что вас убили или взяли в плен, и придется придумывать что-нибудь еще. Используйте любую возможность, чтобы наладить постоянное поступление к нам информации. Я не могу посоветовать вам ничего конкретного, но прошу вас постоянно об этом помнить. Теперь о том, что нас интересует. Все и вся про паназиатов: как они вооружены, как работает их полиция на оккупированной территории, где находятся штабы и особенно главное командование. Может быть, вам удастся хотя бы приблизительно прикинуть, сколько их и как они размещаются. Работы хватит на год, не меньше, но все равно возвращайтесь через неделю.
Ардмор показал Томасу, как открывается снаружи один из входов в Цитадель: два такта из "Янки Дудль" - и в скале, которая на первый взгляд казалась сплошной, появляется дверь. Ничего особо хитрого, но азиаты вряд ли до этого додумаются.
В конце концов Ардмор попрощался с Томасом и пожелал ему удачи. При этом он обнаружил, что Томас припас для него еще один сюрприз: пожимая ему руку, он сделал это особенным образом - так, как положено члену студенческой организации, к которой принадлежал и Ардмор! Массивная дверь за ним давно уже закрылась, а Ардмор еще долго стоял, погруженный в размышления.
Обернувшись, он увидел позади себя Кэлхуна. У него почему-то появилось такое ощущение, будто его поймали на краже варенья.
- Здравствуйте, доктор, - быстро сказал он.
- Здравствуйте, майор, - медленно произнес Кэлхун. - Могу ли я спросить, что тут происходит?
- Конечно. Я только что послал лейтенанта Томаса в разведку.
- Лейтенанта?
- Исполняющего обязанности лейтенанта. Мне пришлось поручить ему задание, которое не соответствует его прежнему званию, и я счел нужным его повысить.
Кэлхуна, по-видимому, не удовлетворило это объяснение, и он тем же слегка ироническим тоном спросил:
- Я полагаю, вы отдаете себе отчет в том, насколько рискованно посылать кого бы то ни было за пределы Цитадели? Это подвергает опасности нас всех. Я несколько удивлен, что вы приняли такое решение, не посоветовавшись с остальными.
- Если вы так считаете, мне очень жаль, полковник, - ответил Ардмор примирительно. - Но мне так или иначе приходится постоянно принимать решения, а в нашем положении важнее всего, чтобы ничто не отвлекало вас от вашей ответственейшей работы. Эксперимент уже закончен? - поспешно продолжал он.
- Да.
- Ну и как?
- Результат положительный. Мыши сдохли.
- А Уилки?
- О, он, разумеется, невредим. Как я и предполагал.
Джефферсон Томас, обладатель диплома с отличием Калифорнийского университета и диплома Гарвардского института права, по роду занятий хобо, затем рядовой и помощник повара, а ныне исполняющий обязанности лейтенанта разведки армии Соединенных Штатов, провел первую ночь вне Цитадели, дрожа от холода на груде сосновых веток там, где его застала темнота. Ранним утром он заметил поблизости какую-то ферму. Там его накормили, но постарались как можно скорее выпроводить.
- Того и гляди сюда явится кто-нибудь из этих язычников и начнет совать нос куда не надо, - извиняющимся тоном сказал хозяин. - Я не хочу, чтобы меня арестовали за укрывательство беженцев - на мне жена и дети.
Тем не менее он проводил Томаса до большой дороги, не умолкая ни на минуту: природная общительность превозмогла даже осторожность.
- Один Бог знает, что ждет моих ребятишек, когда они вырастут. Иногда по ночам мне приходит в голову, не лучше ли одним махом положить конец всем их горестям. Джесси - это моя хозяйка - говорит, что грех об этом даже думать, что надо положиться на волю Господа, рано или поздно он о нас вспомнит. Может быть, и так, - только я знаю одно: не улыбается мне растить ребенка для того, чтобы потом им помыкали эти обезьяны. - Он сплюнул. - Не по-американски это.
- А что полагается за укрывательство беженцев? Фермер удивленно посмотрел на него.
- Да где ты был все это время, приятель?
- В горах. Я еще ни одного сукина сына и в глаза не видел.
- Увидишь. Погоди, значит, у тебя нет номера, верно? Так ты лучше получи номер. Хотя нет, ничего у тебя не выйдет - как только объявишься, тут же загремишь в трудовой лагерь.
- Номер?
- Регистрационный номер. Вот такой. Он достал из кармана запечатанную в прозрачный пластик карточку и показал Томасу. На карточке были приклеены не очень четкая, но в общем похожая фотография фермера, его отпечатки пальцев и напечатаны адрес, профессия, семейное положение и прочие данные, а вверху стоял многозначный номер, разделенный черточками на несколько частей.
Фермер ткнул в него корявым пальцем.
- Вот эта первая часть - мой номер. Он означает, что ихний император разрешает мне оставаться в живых, дышать воздухом и ходить по земле, - с горечью сказал он. - Вторая часть - это серия, она означает, где я живу и чем занимаюсь. Если вздумаю уехать из нашего округа, я буду обязан ее поменять. А если захочу поехать в какой-нибудь другой город, не в тот, куда мне предписано ездить за покупками, я обязан получить специальный разовый пропуск. Как по-твоему, можно так жить?
- Я бы не смог, - согласился Томас. - Ну что ж, пожалуй, мне пора отправляться, пока вы из-за меня не попали в беду. Спасибо за завтрак.
- Не за что. Сейчас помочь другому американцу - одно удовольствие.
Томас быстро зашагал по дороге, чтобы добрый фермер не заметил, как сильно на него подействовало то, что он услышал. Знать, что Соединенные Штаты потерпели поражение, - это одно, а увидеть воочию регистрационную карточку - совсем другое. Рассказ фермера глубоко потряс его свободолюбивую душу, Первые два-три дня он передвигался осторожно, держась подальше от городов, пока не освоился с новыми порядками и не научился вести себя так, чтобы не вызывать подозрений. По крайней мере в один большой город он должен был проникнуть - нужно было почитать объявления на стенах, найти случай поболтать с людьми, профессия которых позволяла им разъезжать по стране.
Если бы речь шла только о его личной безопасности, он был готов пойти на это, даже без всякой регистрационной карточки, но он отчетливо помнил, как Ардмор снова и снова говорил: "Самая важная ваша задача - вернуться назад!
Не стройте из себя героя. Не рискуйте без особой надобности, и самое главное - возвращайтесь!" Так что с этим придется подождать.
По ночам Томас бродил по окрестностям городов, избегая встреч с патрулями, как раньше - с железнодорожными полицейскими. На вторую ночь он обнаружил то, что искал, - пристанище бродяг. Оно находилось там, где он и рассчитывал его найти по своему прежнему опыту. Тем не менее он чуть было его не проглядел: костра там не оказалось, а вместо него была убогая печурка, кое-как сооруженная из железной бочки, и снаружи огня почти не было видно.
Вокруг печурки сидели люди. Томас уселся, не говоря ни слова, как требовал обычай, и дал себя как следует разглядеть.
Скоро какой-то унылый голос произнес:
- Да это же Джентльмен Джефф! Ну ты даешь, Джефф, - напугал меня до смерти. Я думал, это какой-нибудь плоскомордый. Что поделываешь, Джефф?
- Да так, ничего особенного. Прячусь.
- Все мы нынче прячемся, - сказал голос. - Куда ни плюнь, везде эти косоглазые.
- И он разразился длинной цепочкой проклятий, затрагивающих родителей паназиатов и такие их личные качества, с которыми он вряд ли имел случай сталкиваться.
- Кончай, Моу, - повелительно сказал другой голос. - Какие новости, Джефф?
- К сожалению, не знаю, - вежливо ответил Джефф. - Я был в горах уклонялся от призыва и ловил себе рыбу.
- Надо было тебе там и оставаться. Сейчас везде стало совсем плохо.
Никто не решается взять человека на работу, если он не зарегистрирован. Все время только и смотришь, как бы не угодить в трудовой лагерь. По сравнению с этим та облава, когда повсюду гонялись за красными, - просто пикник.
- Расскажите мне про трудовые лагеря, - попросил Джефф. - Может быть, я рискну туда попроситься, если совсем оголодаю.
- Ты себе не представляешь, что это такое. Меня туда никакой голод не загонит. - Голос ненадолго умолк, как будто его обладатель погрузился в невеселые размышления. - Ты знал Кида из Сиэтла?
- Кажется, знал. Такой маленький, с косым глазом, на все руки мастер?
- Он самый. Так вот, он пробыл в лагере с неделю, а потом вышел оттуда. Как вышел, он и сам не знал: ему все мозги отшибли. Я видел его в ту ночь, когда он помер. Весь был в язвах - должно быть, заражение крови. Он помолчал и задумчиво добавил: - А уж воняло от него.
Томас был бы рад перевести разговор на другую тему, но нужно было разузнать как можно больше.
- А кого посылают в эти лагеря?
- Всякого, кто не работает там, где ему велено. Мальчишек, начиная с четырнадцати лет. Всех, кто уцелел из военных, после того как мы накрылись.
Каждого, кого поймают без регистрационной карточки.
- Это еще не все, - добавил Моу. - Ты бы видел, что они делают с женщинами, которые остались без работы. Тут мне только вчера одна кое-что рассказала - отличная тетка, между прочим, поесть мне дала. У нее была племянница, учительница в школе, а плоскомордые все американские школы прикрыли, и никакие учителя им не нужны. Так они ее зарегистрировали, а потом.
- Кончай, Моу. Слишком много болтаешь.
Сведения, которые удавалось раздобыть Томасу, были отрывочными и бессвязными, тем более что ему редко представлялся случай задать прямые вопросы о том, что его действительно интересовало. Тем не менее у него понемногу складывалась картина систематического и планомерного порабощения нации, беспомощной, парализованной, неспособной защищаться, со средствами общения, целиком попавшими в руки завоевателей.
Повсюду он видел растущее возмущение, яростную решимость восстать против тирании, но все такие попытки были разрозненными, несогласованными, а люди, в сущности, безоружными. Вспыхивавшие время от времени мятежи оказывались столь же безрезультатными, как суета муравьев в разрушенном муравейнике. Да, паназиата тоже можно убить, и находились люди, готовые стрелять в каждого из них, кто попадался навстречу, невзирая на неизбежность собственной гибели. Но им связывала руки еще большая неизбежность жестокого возмездия, направленного против их соотечественников. В таком же положении оказались евреи в Германии, перед тем как разразилась война: дело было не в личном мужестве, а в том, что за каждое выступление против угнетателей приходилось немыслимо дорогой ценой расплачиваться другим - мужчинам, женщинам, детям.
Но страдания, которые он видел и о которых слышал, были ничто по сравнению со слухами о предполагавшемся истреблении самой американской культуры. Школы был закрыты. Печатать на английском языке не разрешалось ни единого слова. Можно было предвидеть, что всего поколение спустя письменность будет утрачена и английский язык останется лишь устным говором бесправных рабов, которые никогда не смогут восстать уже только потому, что будут лишены единого средства общения.
Даже приблизительно оценить численность азиатов, находившихся на территории Соединенных штатов, было невозможно. Говорили, что на западное побережье каждый день прибывают транспорты с тысячами чиновников, по большей части ветеранов присоединения Индии. Трудно было сказать, будут ли они включены в состав оккупационной армии, которая захватила страну и теперь поддерживала в ней порядок, но было очевидно, что они заменят тех мелких служащих из числа белых, которые еще помогали оккупационной администрации под дулом пистолета. Когда эти белые служащие будут устранены, организовать сопротивление станет еще труднее.
В одном из пристанищ, где собирались бродяги, Томасу удалось найти человека, который помог ему проникнуть в город.
Этот человек по прозвищу Петух, строго говоря, не принадлежал к числу бродяг, он только скрывался среди них, оплачивая приют мастерством своих рук. Старый анархист, он претворял в жизнь собственные убеждения, изготовляя без ведома государственного казначейства очень похожие банкноты. Кое-кто утверждал, что он получил свое прозвище от имени - Питер, другие были убеждены, что дело в пристрастии, которое он питал к бумажным пятеркам:
"Делать мельче - не стоит того, а крупнее - опасно".
По просьбе бродяг он сделал для Томаса регистрационную карточку.
- Самое главное тут, сынок - это номер? - говорил он Томасу, наблюдавшему, как он работает. -Из тех азиатов, с кем тебе придется иметь дело, английского практически никто не знает, так что мы можем написать что угодно. Даже "Вот дом, который построил Джек" - и то сойдет. То же самое и с фотографией: для них все белые на одно лицо.
Он достал из своего чемоданчика пачку фотографий и начал их перебирать, близоруко щурясь сквозь толстые очки.
- Вот, выбери сам, какая больше на тебя похожа, ее мы и приклеим. А теперь номер.
Обычно руки у него тряслись, как у паралитика, но когда он брался за дело, движения его становились точными и уверенными. Цифры, которые он выводил тушью на карточке, почти не отличались от печатных. Это было тем более удивительно, что работал он в самых первобытных условиях, без всяких точных инструментов и приспособлений. Томас понял, почему шедевры старика доставляли столько хлопот банковским кассирам.
- Готово! - объявил он наконец. - Я написал тебе такой номер серии, как будто ты зарегистрировался сразу после вторжения, а личный номер дает тебе право разъезжать по всей стране. Там еще написано, что ты негоден для тяжелой работы и тебе разрешено заниматься мелочной торговлей или побираться. Для них это одно и то же.
- Большое спасибо, - сказал Томас. - М-м-м... Сколько я вам за это должен?
Петух посмотрел на него так, как будто он сказал что-то неприличное.
- Нечего об этом говорить, сынок. Деньги - зло, из-за них люди становятся рабами.
- Прошу прощения, сэр, - от всей души извинился Томас. - Тем не менее я бы хотел как-нибудь вас отблагодарить.
- Вот это другое дело. Помогай своим братьям, когда сможешь, и тебе помогут в случае нужды.
Рассуждения старого анархиста казались Томасу путаными, бестолковыми и негодными для практического применения, но он подолгу с ним беседовал: старик знал о паназиатах больше, чем все, с кем приходилось ему встречаться до сих пор. По-видимому, Петух ничуть их не боялся и был уверен, что всегда перехитрит кого угодно. Вторжение произвело на него, казалось, меньшее впечатление, чем на остальных. В сущности, оно не произвело на него вообще никакого впечатления - не похоже было, чтобы он испытывал горечь или ненависть к поработителям. Сначала Томасу не верилось, что этот добрый человек может проявлять такое равнодушие, но понемногу он понял, что старый анархист считал незаконными любые власти, что для него все люди действительно братья, а различия между ними - всего лишь количественные. В глазах Петуха паназиатов не за что было ненавидеть: они просто заблуждались больше других и заслуживали всего лишь жалости.
Такого олимпийского безразличия Томас не разделял. Для него паназиаты были людьми, которые угнетают и истребляют его когда-то свободный народ.
"Хороший паназиат - мертвый паназиат, - говорил он себе, - и так будет до тех пор, пока последний из них не окажется по ту сторону Тихого океана. А если в Азии их слишком много, пусть позаботятся о сокращении рождаемости". И все-таки спокойное беспристрастие Петуха во многом помогло Томасу разобраться в положении.
- Ты ошибаешься, если думаешь, что паназиаты плохие, - говорил Петух.
- Они не плохие, они просто другие. Все их высокомерие - от комплекса расовой неполноценности. Это такая коллективная паранойя, из-за которой они постоянно убеждают самих себя, что желтый ничуть не хуже белого, а куда лучше, и стараются доказать это на нашем примере. Запомни, сынок, больше всего на свете они хотят, чтобы к ним проявляли уважение.
- Но откуда у них этот комплекс неполноценности? Мы же не имели с ними дела на протяжении двух поколений - со времени Закона о необщении.
- Неужели, по-твоему, это достаточный срок, чтобы все изгладилось из расовой памяти? Ведь корни-то уходят в девятнадцатый век. Помнишь, как двум японским начальникам пришлось совершить почетное самоубийство, чтобы стереть с себя позор, когда коммодор Перри заставил японцев открыть страну для иностранцев? Сейчас за эти две смерти мы расплачиваемся жизнями тысяч американских чиновников. - Но паназиаты - это же не японцы.
- Да, но и не китайцы тоже. Это смешанная раса, сильная, гордая и плодовитая. Американцы считают, что у них сочетаются недостатки обеих рас и нет их достоинств. А по-моему, они просто люди, которые впали в ту же самую ошибку, - решили, что государство выше личности. Как только ты поймешь, что - и тут он пустился в бесконечные рассуждения, представлявшие собой причудливую смесь взглядов Руссо, Рокера, Торо и многих других в том же роде и показавшиеся Томасу любопытными, но неубедительными.
Тем не менее споры с Петухом помогли Томасу лучше понять, что представляет собой противник, о котором американский народ из-за Закона о необщении почти ничего не знал. Томас лишь с трудом припоминал самые главные исторические вехи.
В то время, когда был принят Закон о необщении, он всего-навсего юридически закрепил фактическое положение дел. Советизация Азии уже давно куда успешнее, чем любое решение Конгресса США, положила конец присутствию в Азии иностранцев, и американцев - в первую очередь. Томас никак не мог понять, какие туманные соображения заставили членов Конгресса счесть, будто принятие закона, всего лишь подтверждающего то, что уже сделали комиссары, способно поднять авторитет и достоинство Соединенных Штатов - это была какая-то страусинная политика. Должно быть, они решили, что закрыв глаза на существование Красной Азии будет дешевле, чем вести с ней войну.
Более полувека такая политика, казалось, оправдывала себя: войны не было. Сторонники этой меры доказывали, что даже Советской России не так просто будет проглотить Китай и что пока она будет его переваривать, Соединенным Штатам война не грозит. В этом они были правы, - но в результате принятия Закона о необщении мы повернулись к ним спиной и не заметили, как Китай переварил Россию. Америка оказалась лицом к лицу с системой, еще более чуждой западному образу мыслей, чем даже советская, на смену которой она пришла.
Пользуясь поддельной регистрационной карточкой и советами Петуха насчет того, как должен вести себя раб, Томас наконец осмелился проникнуть в один городок поменьше. Там искусство Петуха почти сразу же подверглось испытанию.
На углу Томас остановился прочитать наклеенное на стену объявление. Это оказался приказ всем американцам ежедневно в восемь вечера находиться у телевизионных приемников, чтобы не пропустить распоряжений властей, которые могут их касаться. Ничего нового тут не было: приказ был издан несколько дней назад, и о нем Томас уже слышал. Он собирался уже идти дальше, когда почувствовал режущую боль от сильного удара по спине. Он круто повернулся и увидел перед собой паназиата в зеленой форме гражданской администрации с гибкой тростью в руках.
- С дороги! - он говорил по-английски, но как-то нараспев, с интонациями, совершенно не похожими на привычное американское произношение.
Томас сразу же сошел с тротуара на мостовую ("Они любят, когда ты смотришь на них снизу вверх, а они на тебя сверху вниз", - говорил Петух.) и сложил руки вместе, как положено. Склонив голову, он сказал:
- Господин приказывает, его слуга подчиняется.
- Так-то лучше, - удовлетворенно сказал азиат. - Покажи карточку.
Хотя он говорил довольно отчетливо, Томас не сразу его понял - может быть, потому, что впервые оказался в роли раба и никак не ожидал, что это так на него подействует. Он с трудом сдерживал ярость.
Трость с размаху опустилось не его лицо.
- Покажи карточку!
Томас достал свою регистрационную карточку. Пока азиат ее разглядывал, Томас успел до некоторой степени взять себя в руки. В этот момент ему было все равно, признают ли карточку подлинной или нет: в случае чего он просто бы разорвал бы этого типа на кусочки голыми руками. Однако все обошлось.
Азиат нехотя протянул ему карточку и зашагал прочь, не зная, что был на волоске от смерти.
В городе Томас не узнал почти ничего такого, чего не слышал бы от бродяг раньше. Он смог только прикинуть, какую часть населения составляют завоеватели, и своими глазами убедиться, что школы закрыты, а газеты исчезли. Он с интересом отметил, что службы в церквях все еще продолжаются, хотя все прочие собрания белых людей в сколько-нибудь значительном количестве запрещены.
Но больше всего его потрясли мертвые, ничего не выражающие лица людей и молчаливые дети. Он решил, что с этих пор будет ночевать только в пристанищах бродяг, за пределами городов. В одном из пристанищ Томас встретил старого приятеля. Фрэнк Рузвельт Митсуи был настоящий американец, гораздо даже больше американец, чем английский аристократ Джордж Вашингтон. Его дед привез жену, наполовину китаянку, наполовину полинезийку, из Гонолулу в Лос-Анджелес, где завел питомник и растил там цветы, кустарники и желтокожих детишек, которые не говорили ни по-китайски, ни по-полинезийски и ничуть об этом не горевали.
Отец Фрэнка встретился с его матерью Телмой Вонг - белой, но с примесью китайской крови, - в Интернациональном клубе Университета Южной Калифорнии.
Он увез ее в Импириэл-Вэлли и купил ей уютное ранчо. Джефф Томас на протяжении трех сезонов нанимался к Фрэнку Митсуи убирать салат и дыни и знал его как хорошего хозяина. Он почти подружился со своим работодателем уж очень ему нравилась орава смуглых ребятишек, которые для Фрэнка были важнее любого урожая. Тем не менее, увидев в пристанище плоское желтое лицо, Томас весь ощетинился и даже не сразу узнал старого приятеля.
Оба чувствовали себя неловко. Хотя Томас прекрасно знал Фрэнка, он сначала не мог заставить себя довериться человеку восточного происхождения.
Только глаза Фрэнка в конце концов его убедили: в них он прочел страдание, еще более жестокое, чем в глазах белых людей, - страдание, которое не покинуло их и тогда, когда Фрэнк, улыбнувшись, пожал ему руку.
- Вот не ожидал, Фрэнк, - брякнул Джефф, не подумав. - Оказывается и ты здесь? Я думал, уж тебе-то поладить с новым режимом будет легко.
Фрэнк Митсуи грустно посмотрел на него и, казалось, не знал, что ответить.
- Что ты несешь, Джефф? - вмешался кто-то из бродяг. - Не знаешь, что ли, что они делают с такими вроде Фрэнка?
- Нет, не знаю.
- Так вот, слушай. Ты скрываешься. Если тебя сцапают, - попадешь в лагерь. Фрэнк тоже скрывается. Но, если сцапают его, ему крышка - без всяких разговоров. Пристрелят на месте.
- Да? А что ты сделал, Фрэнк? Митсуи печально покачал головой.
- Ничего он не сделал, - продолжал бродяга. - Американоазиаты ихней империи не нужны. Они таких ликвидируют.
Все оказалось очень просто. Жившие на тихоокеанском побережье японцы, китайцы и им подобные не подходили под схему, в которой было место только для господ и рабов. Особенно это относилось к людям смешанной расы. Они угрожали стабильности системы. следуя своей холодной логике, завоеватели вылавливали их и уничтожали.
- Когда я добрался до дома, - рассказывал Фрэнк Томасу, - все были мертвы. Все. Моя маленькая Шерли, малыш, Джимми, крошка - и Алиса тоже.
Он закрыл лицо руками. Алиса была его жена. Томас помнил эту смуглую, крепкую женщину в комбинезоне и соломенной шляпе, которая очень мало говорила, но много улыбалась.
- Сначала я хотел покончить с собой, - продолжал Митсуи, немного успокоившись. - Потом передумал. Два дня прятался в канаве, потом ушел в горы. Там какие-то белые чуть не убили меня, прежде чем я убедил их, что я на их стороне.
Томас мог представить себе, как это было и не знал, что сказать. Фрэнку не повезло вдвойне, надеяться ему не на что.
- А что ты думаешь делать теперь, Фрэнк?
Томас увидел, как лицо его осветила вновь обретенная воля к жизни.
- Потому-то я и не позволил себе умереть! По десять за каждого, - он один за другим загнул четыре пальца. - По десять за каждого из ребятишек и двадцать за Алису. Потом, еще может быть, десять за себя, а там можно и умирать.
- Хм... Ну и как, получается?
- Пока тринадцать. Дело идет медленно - приходится действовать только наверняка, чтобы меня не убили раньше, чем я с ними не рассчитаюсь.
Томас долго размышлял, как воспользоваться тем, что он узнал, для достижения собственных целей. Такая непоколебимая решимость могла оказаться полезной, если направить ее в нужную сторону. Но только несколько часов спустя он снова подошел к Митсуи и тихо сказал:
- А не хотел бы ты увеличить свою норму? Не по десять, а по тысячи за каждого - и две тысячи за Алису.