Глава 12
"СМЕРТЬ КАЙЗЕРУ!"

     Не знаю, вернется ли еще Пиксель, после того как его последний визит чуть не кончился трагически.
     Сегодня я проделала эксперимент. Сказала: "Телефон!", как это делал доктор Ридпат. И точно, передо мной возникла голограмма... с лицом надзирательницы.
     - Вы зачем вызываете телефон?
     - А что такого?
     - Вам не положено.
     - Кто сказал? Если это правда, почему меня не предупредили? Спорю на пятьдесят октетов, что вы правы, а я нет.
     - А я что говорю?
     - Докажите. Я не стану платить, пока не докажете.
     Озадаченная голова исчезла. Посмотрим, что из этого выйдет.

***

     Мистер Бронсон пришел в то воскресенье в церковь. После службы в толкучке у входа, где прихожане говорили пастору комплименты по поводу проповеди (доктор Дрейпер действительно произнес прекрасную проповедь, если не проявлять критиканства и отнестись к ней с чисто художественной точки зрения), у входа я сказала мистеру Бронсону "Доброе утро".
     - Доброе утро, миссис Смит, мисс Нэнси. Прекрасная погода для марта, не правда ли?
     Я согласилась и представила его остальному племени, которое было в наличии: Кэрол, Брайану младшему, Джорджу. Мэри, Вудро, Ричард оставались дома с дедом - не думаю, чтобы отец хоть раз вошел в церковь после отъезда из Фив, разве что по случаю свадьбы или похорон кого-то из близких. Мэри и Вудро ходили в воскресную школу, но я считала, что для церкви они еще малы.
     Мы поболтали пару минут ни о чем, раскланялись и разошлись. Ни один из нас не подал виду, что эта встреча имеет для нас какое-то значение. Он сгорал от желания ко мне, я - к нему, мы оба об этом знали, но не выдавали себя.
     День за днем продолжался наш роман - без слов, без прикосновений, даже без влюбленных взглядов, на глазах у отца. Отец говорил потом, что он кое-что подозревал - "чуял крысу", но мы с мистером Бронсоном вели себя до того безупречно, что придраться было не к чему. "В конце концов, дорогая, не могу же я осуждать мужчину за то, что он тебя хочет, лишь бы вел себя как следует - мы оба знаем, что ты за штучка - и тебя не могу упрекать за то, что ты это ты, что ж тут поделаешь - лишь бы ты вела себя как леди. По правде говоря, я гордился вами - такую благородную сдержанность вы проявляли. Это нелегко, я знаю".
     Приходя играть в шахматы с отцом, а потом и с Вудро, мистер Бронсон мог видеть меня почти каждый день. Он вызвался быть помощником командира нашего церковного скаутского отряда, привез домой Брайана младшего и Джорджа после скаутского слета в пятницу вечером и договорился с Брайаном младшим, что завтра заедет за ним и поучит его водить машину. (У мистера Бронсона был шикарный "форд-ландолет", сверкающий и красивый.) В следующую субботу мы повезли пятерых старших на пикник - они были так же очарованы мистером Бронсоном, как и я. Кэрол потом созналась мне:
     "Мама, если я надумаю выйти замуж, то хочу такого мужа, как мистер Бронсон".
     Я не стала ей говорить, что чувствую то же самое.
     Через неделю мистер Бронсон повел Вудро на утренник в Ипподром-театр - смотреть знаменитого иллюзиониста Терстона. (Я бы с удовольствием пошла с ними - обожаю магию, но при отце не осмелилась и заикнуться.) Когда мистер Бронсон вернулся с заснувшим у него на руках Вудро, я со спокойной душой пригласила его в дом - отец стоял рядом, и все было вполне законно.
     Мистер Бронсон ни разу во время нашего странного романа не был у нас дома в отсутствие отца.
     Однажды, когда мистер Бронсон привез Брайана младшего с урока вождения, я пригласила его к чаю. Он спросил, дома ли отец, и, узнав, что нет, тут же вспомнил о какой-то важной встрече. Мужчины ведут себя более робко, чем женщины - по крайней мере те, кого я знала.
     Брайан приехал домой в воскресенье первого апреля, а отец в тот же день ненадолго уехал в Сент-Луис - думаю, чтоб повидаться с матерью, хотя он не сказал зачем. Я предпочла бы, чтобы он остался дома, тогда мы с Брайаном могли бы совершить небольшую прогулку в никуда - дед присмотрел бы за выводком, а Нэнси сготовила бы что-нибудь.
     Но я никому об этом не сказала, потому что детям так же хотелось побыть со своим отцом, как мне - затащить его в постель. А потом - у нас ведь больше не было автомобиля. Перед отъездом Брайан продал "Эль Рео Гранде".
     - Мо, - сказал он, - в прошлом году, когда я уезжал в апреле, ехать в Платтбург на машине имело смысл, и "рео" был мне там очень кстати. Но дурак я буду, если вздумаю ехать из Канзас-Сити до штата Нью-Йорк в феврале. В апреле меня и то три раза вытаскивали из грязи - в феврале это было бы невозможно. Кроме того, - добавил Брайни со своей теддирузвельтовской улыбочкой, - я собираюсь купить нам десятиместную машину. Или одиннадцатиместную. Постараемся насчет одиннадцатого?
     Мы постарались насчет одиннадцатого, но выбить чек нам в тот раз не удалось. Брайни уехал в Платтбург на поезде, пообещав, когда вернется, купить самую большую машину, какая есть - на семь пассажиров - и, может быть, на этот раз закрытую? Семиместный "лексингтон-седан", например? Или "мармон"? Или "пирс-эрроу"? Подумай над этим, дорогая.
     Я не слишком задумалась, зная, что, когда придет время, Брайан выберет сам. Но меня радовало, что у нас будет машина побольше.
     Пятиместная тесновата для семьи в десять человек (или в одиннадцать, если получилось).
     Так что, когда Брайан вернулся домой первого апреля семнадцатого года, мы с ним остались дома и занялись любовью в постели. В конце концов совсем не обязательно делать это на траве.

***

     В ту ночь, когда мы уже утомились, но спать еще не хотелось, я спросила:
     - Когда тебе нужно обратно в Платтбург, любовь моя? - Он так долго не отвечал, что я добавила: - Или это нескромный вопрос? С девяносто седьмого года прошло столько времени, что я позабыла, о чем можно спрашивать, а о чем нет.
     - Спрашивай о чем хочешь, дорогая моя. Кое на что я не могу ответить - или потому, что это секрет, или, еще вероятнее, потому, что лейтенантам не так уж много известно. Но сейчас я тебе отвечу. Не думаю, что вернусь обратно в Платтбург. Даже уверен, что не вернусь, и потому забрал оттуда все, даже зубную щетку.
     Я молчала.
     - Хочешь знать почему?
     - Ты сам скажешь, если захочешь. И если сможешь.
     - Ишь какая покладистая. Ты что, лишена элементарного бабьего любопытства?
     (Нет, не лишена, дорогой мой, - но вытяну из тебя больше, если не буду его проявлять.) - Ну скажи - почему?
     - Так вот, в газетах могут писать что угодно, но так называемая "нота Циммермана" <перехваченная английской разведкой секретная директива статс-секретаря Циммермана германскому посланнику в Мексике, в которой предлагалось начать переговоры с мексиканским правительством о заключении военного союза с Германией против США> - подлинный факт. Нам не удастся больше сохранять свой нейтралитет - и месяца не продержимся. Вопрос вот в чем: будем мы посылать еще войска на мексиканскую границу? Или пошлем армию в Европу? Будем мы ждать, когда Мексика нападет на нас, или сами объявим ей войну? Или сначала объявим войну кайзеру? И если да, то осмелимся ли повернуться к Мексике спиной?
     - Неужели дело настолько плохо?
     - Многое зависит от президента Каррансы. Да, дело труба. Я уже получил мобилизационное предписание. Придет телеграмма - и все, я на службе и отправляюсь на свой мобилизационный пункт... не в Платтбург. - Он потянулся ко мне. - Забудь про войну и подумай обо мне, миссис Мак-Гилликади.
     - Да, Кларенс.
     Пропев куплеты из "Дочки старого Райли", Брайан сказал:
     - Ну что ж, неплохо, миссис Мак. Вы, я вижу, практиковались.
     - Куда там, миленький, отец с меня глаз не спускал. Он считает, что я нехорошая женщина и сплю с другими мужчинами.
     - Вот чепуха! Разве ж ты даешь им уснуть? Да никогда. Я скажу ему.
     - Не трудись - отец составил мнение обо мне, когда мы с тобой еще не встретились. А как там платтбургские девочки? Аппетитные? Шустрые?
     - Зенобия, мне больно в этом признаваться, но... видишь ли... у меня ни одной не было. Ни единой.
     - Но Кларенс!
     - Лапушка, они меня там доконали. Полевые учения, занятия и лекции днем, шесть дней в неделю, и учебные тревоги по воскресеньям. Вечером снова занятия и больше уроков, чем можно одолеть. Валишься спать около полуночи, а в шесть уже подъем. Пощупай мои ребра, как я отощал. Эй! Это не ребро!
     - Да, это вообще не кость. Губерт, я хочу подержать тебя в постели, пока ты не подкормишься и не окрепнешь. Твой рассказ растрогал меня.
     - Да, он трагичен, я знаю. Но что оправдывает тебя? Джастин уж точно предлагал тебе немного развлечься.
     - Милый ты мой, Джастин с Элеанор в самом деле обедали у нас. Но в доме полно детворы, а батюшка изображает из себя филина, так что меня даже и по заднице не потрепали. Лишь несколько галантных непристойностей шепнули мне в зардевшееся ушко.
     - В какое? Надо бы поехать к ним.
     - Но они так далеко живут.
     К ним надо было долго ехать даже на машине, а уж на трамвае и вовсе целую вечность. С Везерелами мы познакомились в нашей новой церкви, Линвудской методистской, когда переехали на бульвар Бентона. Но в тот же год, когда мы еще не стали близкими друзьями, Везерелы переехали в район новой застройки Дж.К.Николса, на юге в окрестностях Загородного клуба, перешли в епископальную церковь поближе к дому, и мы потеряли с ними связь.
     Мы с Брайаном говорили о них - от них обоих хорошо пахло, - но они слишком далеко уехали, чтобы с ними общаться, они были старше нас и определенно состоятельные люди. Все это немного стесняло меня, и я перевела Везерелов в пассив. Потом Брайан снова столкнулся с Джастином, когда тот пытался попасть в Платтбург и сослался на Брайана, как на поручителя, чем мой муж был польщен. Джастина не брали на подготовку из-за поврежденной в детстве ноги - еще не умея ходить, он стал жертвой несчастного случая и хромал, но почти незаметно. Брайан обратился с просьбой о пересмотре решения - ее не удовлетворили, но в итоге Элеанор пригласила нас на обед в январе, за неделю до отъезда Брайана.
     Чудесный большой дом и еще больше детей, чем у нас. Джастин внес в его планировку изящное, но дорогое решение: они с Элеанор занимали не одну только спальню, но весь верхний этаж в одном из крыльев - апартаменты, в которые входили гостиная (отдельная, помимо салона и малой гостиной внизу), огромная спальня с буфетом и винным погребцом и большая туалетная комната. Последняя делилась на ванную, душ и два туалета, а в одном из них находилось устройство, о котором я только слыхала, но до сих пор не видела: биде.
     Элеанор показала мне, как оно действует, и я пришла в восторг. Как раз то, что надо Морин с ее красноречивым запашком. Я так и сказала Элеанор.
     - А по-моему, у тебя восхитительный естественный запах, - серьезно ответила она, - и Джастин тоже так думает.
     - Он тебе сам сказал?
     Элеанор взяла мое лицо в ладони и поцеловала меня легко и нежно мягким ртом - ее язык не коснулся моего, но поцелуй был глубоким.
     - Сказал. И не только это. Дорогая, его так влечет к тебе (да, я знала), и меня тоже. А еще меня влечет к твоему мужу, так всю и пронизывает, когда Брайан рядом. Если бы вы разделяли наши чувства... мы с Джастином были бы рады дать им выход.
     - Ты хочешь, чтобы мы с тобой поменялись?
     - Ну да! Честная мена - не грабеж.
     - Согласна! - не колеблясь ответила я.
     - Вот и хорошо! А с Брайаном ты не хочешь посоветоваться?
     - Нет необходимости. Я знаю. Он готов живьем тебя съесть. - Я тоже взяла в ладони ее лицо и поцеловала в губы. - Как мы это устроим?
     - Как вам удобнее, Морин, милая. Наша гостиная в считанные секунды превращается во вторую спальню, и при ней есть своя туалетная. Так что можем или разбиться на пары, или остаться вчетвером.
     - Мы с Брайни не прячемся друг от друга. Элеанор, я убедилась на опыте, что, если просто раздеться, можно сэкономить время и слова.
     Она вздрогнула.
     - Я тоже убедилась в этом. Но ты, Морин, меня поражаешь. Я тебя знаю уже лет десять. Когда мы еще жили на Саут-Бентон и все ходили в Линвудскую церковь, мы с Джастином говорили о вас, как о возможных партнерах. И я сказала, что в глазах у Брайана есть нечто, внушающее надежду, но способа пробить твою броню я не вижу. Истинная леди, прямо из "Еженедельника Годи для дам". А поскольку такого рода семейные игры всегда обговариваются сначала между женами, мы просто внесли вас в список пропащих.
     Я с усмешкой расстегивала свои крючки и пуговицы.
     - Милая Элеанор, я рассталась с невинностью в четырнадцать лет и с тех пор все никак не уймусь. Брайан это знает и понимает меня и любит такой, какая есть.
     - Прекрасно! А я, голубка, отдала свою вишенку в двадцать мужчине вчетверо старше себя.
     - Стало быть, не Джастину.
     - О Боже, конечно, нет. - Она переступила свои штанишки и осталась в чулках и домашних туфельках. - Я готова.
     - Я тоже. - Я не могла оторвать от нее глаз и жалела, что Брайни не побрил и меня - она была гладенькая, как апельсин. Как будет любить ее Брайни - беленькую, высокую, точеную!
     Через несколько минут Джастин уложил меня на персидский ковер перед огнем в их гостиной, а Элеанор с моим мужем устроились рядом. Она повернула ко мне голову, улыбнулась, взяла меня за руку, и я приняла ее мужа, а она - моего.

***

     В светских салонах Бундока за "Стимулятором" и "Собеседником" часто спорят об идеальном количестве участников для полигамной любви. Одни предпочитают трио всех четырех видов или один из четырех, другие ставят на большие компании, третьи заявляют, что любое почетное число хорошо, а четное не подходит. Я лично продолжаю считать, что с двумя семейными парами, где все любят друг друга, ничто сравниться не может. Ничего не имею против других вариантов - они все мне нравятся. Просто тот, который я назвала, нравится мне больше всех, и уже много лет.
     Попозже Брайан позвонил отцу и сказал, что на улицах гололедица - не подежурит ли дедушка одну ночь в зверинце?

***

     - Почему у тебя такой отсутствующий взгляд? - спросил Брайан, глядя на меня сверху.
     - Думала о твоей любимой девушке.
     - Моя любимая девушка - ты.
     - О любимой блондинке. Об Элеанор.
     - А, само собой.
     - И о твоей любимой старшей дочке.
     - В этой фразе есть какое-то противоречие. Любимая старшая дочка.
     Старшая любимая дочка. Полагаю, что и то и другое относится к Нэнси. Ну и что же?
     - То, о чем не напишешь в письме. Нэнси сделала это.
     - Что сделала? Если речь про того прыщавого парня, то ты, помнится, пришла к выводу, что это произошло еще год назад. Сколько же раз она может прощаться с девственностью?
     - Брайни, Нэнси решила мне открыться, потому что испугалась. А прыщавый мальчишка больше не показывается к нам, потому что не остановился, когда у него порвалась резинка. Вот девочка и сказала все маме. Я промыла ее, мы вместе проверили ее календарь, а через три дня у нее началось, и она перестала бояться. Но мы наконец-то поговорили по-женски. Я прочла ей ускоренный курс дедушки Айры, используя в качестве наглядных пособий гравюры Форберга - слушай, у тебя там точно кость.
     - А ты что думала? Рассказываешь мне о похождениях Нэнси, и полагаешь, что я сохраню мягкость? Пусть Нэнси мне verboten <запрещено (нем.)>, но мечтать-то я хотя бы могу? Если тебе можно мечтать о своем отце, то мне можно мечтать о своей дочке. Переходи к хорошим новостям, голубка.
     - Мерзавец этакий. Развратник. Брайни, не искушай Нэнси, если не имеешь серьезных намерений, иначе она тут же переключится на тебя: она сейчас в неустойчивом состоянии. Теперь хорошие новости. Как мы с тобой и договорились, я рассказала Нэнси о Фонде Говарда, пообещав, что ты тоже с ней поговоришь, как приедешь, и позвонила судье Сперлингу. Он направил меня к одному адвокату у нас в городе, к мистеру Артуру Дж.Чепмену. Ты его знаешь?
     - Слышал о нем. Оказывает услуги корпорациям, в суде не бывает. Очень дорогой.
     - И один из попечителей Фонда Говарда.
     - Я так и понял. Интересно.
     - Я зашла к нему, представилась, и он дал мне список для Нэнси. По нашему району: графство Джексон и Клей и графство Джонсон в Канзасе.
     - Хорошая охота?
     - Ничего себе. В списке значится Джонатан Сперлинг Везерел, сын твоей любимой блондинки.
     - Да будь я краснозадым бабуином!

***

     - Значит, Айра думает, что этот хлыщ - побочный отпрыск его брата? спросил Брайан немного позже.
     - Да, и ты тоже так подумаешь, когда увидишь его. Дорогой, мы с ним так похожи друг на друга, что можно поклясться, будто мы брат и сестра.
     - И у тебя по его поводу печет в одном месте.
     - Мягко говоря. Прости меня, дорогой.
     - За что прощать? Если бы ты так спокойно относилась к сексу, что не смотрела бы ни на кого, кроме своего бедного, старого, усталого, потрепанного мужа... Ой! - (Я его ущипнула)" - С тобой и наполовину не было бы так здорово в постели. А так вы очень живая женщина, миссис Финкельштейн. Я предпочитаю вас такой, какая вы есть, и в хорошем, и в плохом.
     - Может, свидетельство мне выпишешь?
     - С удовольствием. Будешь показывать его своим клиентам? Дорогуша, я давно уже спустил тебя с поводка, потому что знал тогда и знаю сейчас, что ты никогда не сделаешь ничего во вред нашим детям. Не делала и не сделаешь.
     - Мое досье не так уж безупречно, милый. В случае с преподобным доктором Эзекиелем я действовала глупо и бесшабашно. Я краснею, когда вспоминаю о Нем. - Зек был твоим боевым крещением, любимая. Он до того тебя напугал, что ты больше не рисковала связываться с ему подобными. Кислотной пробой на зрелость адюльтера, любовь моя, служит как раз выбор партнера. Все остальное - естественное следствие твоего выбора. Вот этот Бронсон, который тебе то ли кузен, то ли нет: гордилась бы ты им, если бы он оказался с нами сейчас в постели? Или стыдилась бы его? Была бы ты счастлива? Подходящий он мужик или нет?
     Я мысленно подвергла мистера Бронсона кислотной пробе Брайана.
     - Брайан, я не могу здраво судить о нем. Голова идет кругом, и я ничего не соображаю.
     - Хочешь, я поговорю о нем с дедушкой Айрой? Уж его-то с толку не собьешь.
     - Да, поговори. Только не намекай, что я хочу лечь с ним в постель: отец смутится, скажет "гмм" и уйдет из комнаты. Кроме того, он и сам это знает - я чувствую.
     - Понимаю. Конечно же, Айра ревнует тебя к этому франту, так что эту сторону вопроса я не стану затрагивать.
     - Отец? Ревнует меня? Да что ты!
     - Любимая, ты такая прелесть, что не беда, если ты немного дурочка.
     Айра может ревновать тебя - и ревнует - по той же причине, что и я ревную шалунью Нэнси: потому что не могу ее иметь. Айра хочет тебя сам, но ему нельзя. А мне ревновать тебя нечего, потому что ты моя, и я знаю, что твои сокровища - неисчерпаемое эльдорадо. Тот цветочек между твоих славных ляжек - все равно что рог изобилия: я могу делить его с кем угодно, и он не иссякнет. Но для Айры это сокровище недоступно.
     - Да он мог бы иметь меня, когда только захочет!
     - Ух ты! Ты что, захватила его наконец врасплох?
     - Черта с два. Так он и поддался.
     - Значит, ситуация не изменилась: Айра не тронет тебя по той же причине, по которой я не трону Нэнси - хотя у меня нет железной уверенности, что я столь же благороден, как Айра. Ты лучше скажи Нэнси, чтобы получше прикрывалась и вела себя смирно со своим бедным, старым, хилым папой.
     - Будь я проклята, если скажу, Брайни. Ты единственный мужик на свете, про которого я точно знаю, что он не причинит нашей Нэнси зла. Если она пробьет твою оборону, я ее только похвалю - и авось научусь от нее, как управиться с собственным вредным, твердокаменным родителем.
     - Ладно, рыжая, понюхаю Нэнси, а потом кинусь на тебя. Узнаешь тогда!
     - Ох, испугал. А хочешь посмеяться? Брайан младший захотел посмотреть, и Нэнси ему показала.
     - А чтоб им!
     - Да. Я сохранила хорошую мину: не смеялась и не притворялась шокированной. Брайан младший сказал, что никогда не видел, чем же девочки отличаются от мальчиков. - Чепуха! Все наши ребятишки бегали нагишом друг перед другом - мы их так воспитывали.
     - Но ведь он прав, дорогой. У мальчишек все на виду, а у девочек все внутри и ничего не видно, если только она не ляжет и не даст посмотреть.
     Вот это Нэнси и сделала. Легла, задрала рубашку - она только что вышла из ванной, - раздвинула ноги, развела руками губы и показала брату, откуда дети выходят. Ей, наверно, и самой было приятно - мне было бы, только никто из братьев меня об этом не просил.
     - Женщина, в этой жизни нет такого, что не было бы тебе приятно.
     Я подумала.
     - Пожалуй, что и так, Брайан. Иногда бывает грустно, но вообще-то мне прекрасно живется. Даже мистер Бронсон доставляет мне больше радости, чем грусти... потому что я могу рассказать о нем своему любимому мужу, который за это не перестанет меня любить.
     - Хочешь, я скажу Айре, чтобы снизил бдительность? Чтобы смотрел на тебя сквозь пальцы, как смотрел бы я?
     - Давай подождем, пока ты не дашь оценку мистеру Бронсону. Если ты его одобришь, я мигом скину штанишки. А если нет, буду и дальше разыгрывать весталку. Я тебе уже говорила - у меня голова идет кругом, и я не способна рассуждать. Тут нужно твое трезвое суждение.

***

     Во вторник и "Пост" и "Стар" сообщили, что президент Вильсон обратился к конгрессу с посланием, предлагая объявить, что США и Германская империя находятся в состоянии войны. В среду мы ожидали, что на улице вот-вот закричат "экстренный выпуск" или что зазвонит телефон, но ни того ни другого не случилось. Детей мы отправили в школу, хотя им не хотелось идти, особенно Брайану младшему. Вудро был совершенно невыносим я еле сдерживалась, чтобы не лупить его беспрерывно.
     В четверг вернулся отец, очень взволнованный, они с Брайаном шептались, а я старалась побольше быть с ними, поручив детям все, что возможно. Вудро требовал, чтобы дед - или еще кто-нибудь - поиграл с ним в шахматы, пока дед не перекинул его через колено и не всыпал ему, поставив потом в угол.
     В пятницу объявили войну. Экстренные выпуски появились на нашей улице как раз перед полуднем, и муж тотчас же позвонил своему товарищу, лейтенанту Бозеллу. Тот заехал за ним, и они оба отправились в форт Ливенворт, по месту своего назначения. Брайан не стал дожидаться телеграммы.
     Брайан младший и Джордж пришли домой обедать, проводили отца и в первый раз в жизни опоздали в школу. Нэнси и Кэрол прибежали из своей школы, всего в нескольких кварталах от нас, как раз вовремя, чтобы поцеловать Брайана. Я не стала спрашивать, сбежали они с занятий или школу распустили - это не имело значения.
     Отец отдал честь лейтенанту Бозеллу и Брайану и направился прямо на остановку трамвая, не заходя в дом.
     - Ты знаешь, куда и зачем я иду, - сказал он мне. - Вернусь, когда вернусь.
     Да, я знала. Отец не находил себе места с тех пор, как его признали негодным к военной службе.
     Я сдала все дела Нэнси и легла в постель, второй раз на дню: после завтрака я попросила отца последить за малышами, чтобы мы с Брайаном могли полежать еще - мы оба догадались, что сегодня будет Der Tag <тот самый день (нем.)>. На этот раз я легла в постель лишь для того, чтобы поплакать.
     Около трех я встала. Нэнси подала мне чай с гренкой, и я немного поела. В это время вернулся отец - такой взбешенный, каким мне еще не доводилось его видеть. Объяснять он ничего не стал. Нэнси сказала, что ему звонил мистер Бронсон, и тут отца прорвало.
     Кажется, "трус" было самым мягким словом, которым он обозвал мистера Бронсона, а самым сильным - "немецкий прихвостень". Отец не сквернословил, а просто изливал свою ярость и разочарование.
     Мне просто не верилось. Мистер Бронсон - трус? И сторонник немцев? Но отец высказал в его адрес все до мелочей - видно, тот поразил его в самое сердце. В своем горе - родина в опасности, любимый муж, тайный возлюбленный, и все в один день - мне пришлось напомнить себе, что отцу не менее тяжело. Сын его брата, а может, и его собственный - отец намекал, что и такое возможно - и вдруг...
     Я снова легла поплакать, а потом лежала просто так - с сухими глазами и с тройной болью в сердце. Ко мне постучал отец:
     - Дочка!
     - Да, отец.
     - Мистер Бронсон спрашивает тебя по телефону.
     - Я не хочу с ним говорить! Или нужно?
     - Конечно, нет. Передать ему что-нибудь?
     - Скажи ему, чтобы не звонил. И не приходил сюда. И не разговаривал ни с кем из детей - ни сейчас, ни когда-либо потом.
     - Скажу. И от себя кое-что добавлю. Морин, его наглость меня просто изумляет.

***

     Около шести Кэрол принесла мне поднос с едой, и я поела. Потом пришли Джастин и Элеанор, я поплакала на плече у своей сестрички, и они утешили меня. Потом (Не знаю, во сколько, но уже стемнело. В полдевятого? В девять?) внизу поднялся какой-то шум. Отец поднялся ко мне и постучался в дверь.
     - Морин? Мистер Бронсон пришел.
     - Что-о?
     - Можно войти? Я хочу тебе кое-что показать.
     Мне не хотелось его впускать - я еще не подмывалась и боялась, что отец это заметит. Но... мистер Бронсон? Здесь? После всего, что отец ему наговорил?
     - Хорошо, входи.
     Отец протянул мне какой-то листок - это была копия приписного свидетельства, и в ней значилось, что "Бронсон, Теодор" вступил рядовым в Национальную армию Соединенных Штатов. - Отец, это что - какая-то глупая шутка?
     - Нет. Все подлинно. Он записался.
     Я вылезла из кровати.
     - Отец, ты не нальешь мне ванну? Я быстро.
     - Ну конечно. - Он прошел в ванную.
     Я, скинув рубашку, последовала за ним и даже не сознавала, что голая, пока отец не отвел глаз.
     - Попроси Нэнси подать ему что-нибудь. Она еще не легла?
     - Никто еще не лег. Залезай в ванну, дорогая, мы тебя подождем.
     Через пятнадцать минут я спустилась. Глаза у меня, наверно, были красные, но я улыбалась, от меня хорошо пахло, и на мне было мое лучшее платье. Я подошла к гостю и протянула ему руку.
     - Мистер Бронсон! Мы все так гордимся вами!

***

     Не помню толком, что происходило в следующую пару часов. Меня окружал золотой ореол смешанного с горем счастья. Моя родина воюет, муж ушел на войну, но теперь я знаю, что означают слова "лучше смерть, чем позор", и знаю, почему римские матроны говорили: "Со щитом или на щите". Те часы, в которые я верила, что мой дорогой Теодор - не тот, кем я его считала, а трус, отказавшийся защищать свою родину, были самыми длинными, самыми горькими часами в моей жизни.
     Я не могла поверить, что существуют такие низкие люди. Я таких никогда не встречала. Теперь оказалось, что все это было дурной сон, какое-то недоразумение. Где-то я читала, что счастье - это когда отпускает боль. Психологи вообще-то дураки, но в ту ночь я наслаждалась именно таким счастьем. Даже мое телесное желание поутихло, и я перестала на время тревожиться за Брайни - так радовалась, что Теодор оказался таким, каким и должен быть любимый: героем и воином.
     Мои большие девочки старательно пичкали его, а Кэрол завернула ему бутерброд. Отец надавал ему кучу советов - как мужчина мужчине, как старый солдат новобранцу. Старшие мальчики наперебой старались ему услужить, и даже Вудро вел себя почти хорошо. Наконец все поочередно поцеловали мистера Бронсона, даже Брайан младший, который не признавал поцелуев разве что иногда клюнет мать в щеку.
     И все, кроме отца, отправились спать... и настал мой черед.
     Я всегда отличалась таким крепким здоровьем, что неизменно получала в награду Евангелия за аккуратное посещение воскресной школы. И не славно ли, как раз в нужный момент у меня оказалось два Евангелия? Мне не пришлось даже придумывать надпись: то, что я написала мужу, годилось для любой Лукасты, провожающей мужа на войну:

     "Ðядовому Теодору Бронсону,
     Áудь верен себе и родине.
     Ìорин Джонсон Смит,
     6 апреля 1917 года.

     ß протянула Теодору книгу и сказала:
     - Отец?
     (Он знал, чего я хочу - чтобы он оставил нас ненадолго.) - Нет.
     (Черт бы его побрал! Неужели он вправду думает, что я сейчас повалю Теодора на коврик? Когда дети еще не спят и находятся на расстоянии одного лестничного пролета от нас? Что ж, может он и прав.) - Тогда отвернись.
     Я обняла Теодора за шею и поцеловала - крепко, но целомудренно. Потом поняла, что целомудренным поцелуем воина не провожают, прижалась к нему и раскрыла губы. Мой язык коснулся его языка, пообещав ему без слов все, чем я владею.
     - Теодор, берегите себя. И возвращайтесь ко мне."

Глава 14
ЧЕРНЫЙ ВТОРНИК

     Мир как миф. При всей моей любви к Хильде, при всей любви к Джубалу и при всем уважении к его аналитическому гению теория "мир как миф" ничего не объясняет.
     Как сказал бы доктор Уилл Дюран, эта гипотеза неудовлетворительна. Я училась философии у доктора Дюрана в двадцатом - двадцать первом годах, вскоре после того, как он расстался с католической церковью, стал агностиком и социалистом и вступил в брак - а все из-за того, что спутался с четырнадцатилетней девчонкой вдвое моложе себя.
     Доктор Дюран, должно быть, разочаровал миссис Гранди - он женился на своей подсудной любви и прожил с ней до самой своей смерти, до девяноста с лишним лет, без намека на какой-либо скандал. Миссис Гранди, наверно, говорила себе, что порой не стоит подслушивать у замочных скважин.
     Потеря для церкви обернулась приобретением для мира. Неспособность страстного молодого учителя держать руки подальше от хорошенькой, способной и скороспелой ученицы подарила нескольким университетам величайшего историка и философа, а Морин познакомила с метафизикой - самое мое волнующее интеллектуальное приключение, с тех пор как отец познакомил меня с профессором Томасом Генри Гексли.
     Профессор Гексли открыл мне, что теология не дает ни на что ответов, поскольку является беспредметной наукой.
     Беспредметной? Да, в ней нет содержания - одна только розовая подслащенная водичка. "Тео" значит "Бог", а "логия" - "слово"; все слова, оканчивающиеся на "логия", означают "учение", "наука", или "знание" о чем-то, что названо в первой части слова. Например, гиппология, астрология, проктология, эсхатология, скатология и так далее. Но прежде чем изучать предмет, надо определить для начала, о чем идет речь. С гиппологией все просто; лошадь все видели. Проктология тоже не проблема задницу тоже все видели. А если вас так строго воспитали, что вы ее ни разу не видели, пойдите в свой муниципалитет - их там полно. Но вот предмет, обозначенный символом "тео", - дело тонкое.
     "Бог", "боги"... видели ли вы когда-нибудь Бога? Если да, то когда и где, какого Она была роста и сколько весила? Какого цвета у Нее кожа? Есть ли у Нее пупок, и если да, то почему? Есть ли у Нее груди? Для какой цели?
     Имеются ли у Нее органы деторождения и выделения?
     (Если кто-то полагает, что я издеваюсь над Богом в образе мужчины, или кто там по чьему образу создан, пусть продолжает по своему вкусу.) Согласна, что у наиболее прогрессивных служителей Божьих идея антропоморфического Бога давно уже вышла из моды, но это не приближает нас к смыслу понятия "Бог". Давайте спросим фундаменталистов, ведь епископалиане не допустят Бога в его храм, пока он не начистит обувь и не подстрижет свою ужасную бороду... а унитарии и вовсе не пускают.
     Итак, послушаем фундаменталистов: "Бог есть Творец. Он создал мир.
     Если мир существует, следовательно, он был создан, а стало быть, есть и Создатель. Этого Создателя мы называем Богом. Падем же ниц и поклонимся Ему, ибо Он всемогущ и труды Его говорят о Его могуществе".
     Будьте добры, пригласите сюда доктора С.И.Хайакаву, а если он занят любого студента, у которого больше тройки по логике. Мне нужен кто-нибудь, кто объяснил бы, почему тавтологическое рассуждение ошибочно и как абстрактные понятия логически привязываются к конкретным. Что такое конкретное понятие? Это словесное обозначение какого-либо предмета - ну, скажем, "кот", или "лодка", или "коньки", на которые можно указать и согласиться, что, когда говорят "лодка", имеется в виду не мохнатое четвероногое, способное втягивать когти.
     Со словесным обозначением "Бог" так не получится, ибо указать не на что. И тавтология тут не поможет. Когда указывают на что-то другое (на реальный мир) и утверждают, что у него должен быть создатель, и этот создатель должен обладать такими-то и такими-то качествами - это не что иное, как бездоказательное суждение. Вы показали на конкретную вещь, на реальный мир, и утверждаете, что у этой вещи должен быть "Создатель"? Кто это вам сказал? Имя и адрес? А кто сказал ему? Утверждать, что нечто конкретное было создано из ничего - даже не из пустоты - кем-то, кого вы показать не можете, не значит прийти к философскому или вообще какому-либо выводу. Так, звук пустой - "рассказанная полоумная повесть, шумна, и яростна, и ничего не значит" <Шекспир, "Макбет">.
     Иезуиты учатся молотьподобнуючушьчетырнадцатьлет.
     Фундаменталистские проповедники на Юге обучаются этому в гораздо более короткий срок. Но все равно это чушь.

***

     Вы уж простите меня. Попытки определить, что такое "Бог", могут довести человека до крапивницы. В отличие от теологии, у метафизики есть предмет - реальный мир, который можно осязать, пробовать на вкус и видеть - мир ухоженных дорог, красивых мужчин, железнодорожных билетов, лающих собак, войн и воскресной пастилы. Однако в метафизике ответов тоже нет одни вопросы.
     Зато какие чудесные вопросы!
     Был ли этот мир создан? Если да, то когда, кем и зачем?
     Каким образом сознание (человеческое "я") связано с реальным миром?
     Что происходит с этим "я", когда тело, которое я ношу, прекращает действовать, умирает, разлагается и его едят черви?
     Почему я здесь? Откуда взялась и куда иду?
     Почему здесь вы? Здесь ли вы? Есть ли вы вообще? Или я совсем одна?
     И много еще.
     В метафизике каждая из этих идей называется длинным словом, но вам они ни к чему: для вопросов, на которые нет ответов, сойдут и короткие английские слова.
     Люди, которые заявляют, будто знают ответы на эти вопросы, - это мошенники, выманивающие у вас денежки. Без всяких исключений. А если вы уличите их в обмане, осмелитесь сказать вслух, что король голый, они по возможности линчуют вас, причем из лучших побуждений.
     Со мной сейчас именно это и происходит. Я распустила язык, не разобравшись в устройстве здешнего общества, а теперь меня повесят (надеюсь, всего лишь повесят) за тяжкое преступление - святотатство.
     Мне следовало быть умнее. Со мной уже был случай в Сан-Франциско: не думая никого этим задеть, я заметила, что, по всем имеющимся данным, Иисус был голубой.
     И на меня ополчились сразу две группы населения: а) голубые, б) нормальные. Насилу я убралась из города.
     Как я хочу, чтобы Пиксель вернулся.

***

     В понедельник мы поженили нашу Нэнси с Джонатаном Везерелом. Невеста прятала под белым одеянием эмбрион величиной с орех, открывающий ей доступ в Фонд Говарда, мать невесты глупо ухмылялась, вспоминая, чем занималась на неделе, а мать жениха отличали более спокойная улыбка и отсутствующий взгляд, проистекающие от аналогичной (хотя и не идентичной) деятельности.
     Мне стоило многих хлопот подложить Элеанор Везерел под сержанта Теодора. Я знала, что им будет хорошо - мой муж говорит, что Элеанор матрасная плясунья мирового класса, - но старалась не только ради ее блага. Элеанор - все равно что пробный камень и при сексуальном сношении, en rapport, сразу чувствует малейшую фальшь.
     Вернемся на два дня назад. В среду мой зверинец прибыл из цирка в шесть ноль-пять, а в шесть тридцать мы устроили пикник на заднем дворе, уложившись в этот срок благодаря тому, что Кэрол приготовила обед еще утром. На закате Брайан зажег садовые фонарики, и молодежь стала играть в крикет, а мы, старшие - Брайан, отец, Теодор и я - сидели на качелях и разговаривали.
     Разговор шел о способности женщин к оплодотворению: Брайан хотел, чтобы отец послушал мнение капитана Лонга на этот счет.

***

     Но сначала я должна рассказать, что прошлой ночью, во вторник, когда весь дом уснул, пришла к отцу и заявила, что хочу сообщить ему страшную тайну. И повторила странные вещи, которые сказал сержант Теодор во время того дурацкого и неожиданного посещения Электрик-парка: будто бы он капитан Лазарус Лонг, говардовец из будущего.
     Несмотря на предупреждение о страшной тайне, отец оставил дверь приоткрытой. К нам постучалась Нэнси, и мы впустили ее. Она присела к деду на кровать с другой стороны, лицом ко мне, и сосредоточенно слушала мой рассказ.
     - Мне сдается, ты ему поверила, Морин, - и про путешествие во времени, и про корабль, летающий в эфире, и про все прочее.
     - Отец, он знает дату рождения Вудро. Это ты ему сказал?
     - Нет - я же знаю твою политику на этот счет.
     - И дату твоего рождения знает тоже - не только год, но число и месяц. Ты говорил ему?
     - Нет, но это не секрет - можно найти во всех моих документах.
     - Откуда ему взять твои документы? И дату рождения матери он знает год, число и месяц.
     - Это труднее, но тоже возможно. Дочка, он же сам сказал, что любой человек, имеющий доступ к архивам Фонда в Толидо, может найти эти сведения.
     - Почему тогда он знает, когда родился Вудро, а когда Нэнси - не знает? Отец, он прибыл сюда, имея сведения о всех своих предках - так он говорит, - то есть о Вудро и его родословной, но когда родились братья и сестры Вудро, не знает.
     - Ну, если он действительно получил доступ к архивам судьи Сперлинга, он мог запомнить как раз эти даты, чтобы было чем подкрепить свою историю.
     Самое интересное, что он сказал, что война кончится 11 ноября этого года.
     На мой взгляд, она должна кончиться еще летом - причем Британии придется худо, Франции еще хуже, а нас ждет унижение... но может затянуться до лета следующего, девятнадцатого года - тогда победят союзники, но непомерно дорогой ценой. Если окажется, что дата, предсказанная Тедом, - 11 ноября 1918 года - верна, я поверю ему и во всем остальном.
     - А я ему и так верю, - сказала вдруг Нэнси.
     - Почему, Нэнси? - спросил отец.
     - А помнишь, дедушка - да нет, тебя не было. Это случилось в тот день, год назад, когда объявили войну. Папа поцеловал нас всех и ушел. А ты, дедушка, ушел следом за папой...
     Отец кивнул.
     - Да, я помню, - сказала я.
     - А ты, мама, пошла прилечь. Тут позвонил дядя Тед. Да, я знаю, он звонил потом еще раз, и ты, дедушка, с ним говорил. Ты нехорошо говорил с ним...
     - Да, Нэнси, и жалею об этом.
     - Ну, это было недоразумение, все мы об этом знаем. Но в первый раз он позвонил примерно за час до вашего разговора. Я была расстроена и, наверно, плакала - дядя Тед понял и сказал, чтобы я не волновалась за папу, потому что он, дядя Тед, провидец и умеет предсказывать будущее.
     Сказал, что папа вернется домой. И я вдруг перестала тревожиться и с тех пор больше так не волновалась. Потому что знала - то, что он сказал, правда. Дядя Тед в самом деле знает будущее... потому что сам из будущего.
     - Ну как, отец?
     - Откуда мне знать, Морин? - Отец глубоко задумался. - Думаю, нам следует остановиться на том - по принципу бритвы Оккама <по принципу средневекового философа Оккама для объяснения явлений должна выбираться наиболее простая гипотеза>, - что сам Тед, во всяком случае, в свою историю верит. При этом, конечно, не исключено, что у него не все дома.
     - Дедушка! Ты же знаешь, что дядя Тед не сумасшедший!
     - Пожалуй - но его история совершенно сумасшедшая. Нэнси, я пытаюсь подойти к ней рационально. Не ругай деда - я делаю, что могу. В худшем случае через пять месяцев все станет ясно. 11-е ноября. Конечно, это слабое утешение, Морин, но немного смягчает подлый номер, который выкинул с вами Вудро. Надо было отлупить его там же, на месте.
     - Не ночью же в лесу, папа, не такого малыша. А теперь уже поздно.
     Нэнси, помнишь то место, куда сержант Теодор возил нас всех на пикник? Мы были там.
     Нэнси разинула рот.
     - И Вуди с вами? Так вы не... - и она поперхнулась. Отец принял мину, словно при игре в покер. Я посмотрела с одного на другую.
     - Ах вы, милые! Я с каждым из вас поделилась своими планами, но ни одному не сказала, что кто-то еще посвящен. Да, Нэнси, я, как и сказала тебе, ехала туда с определенной целью: проводить Теодора на войну наилучшим образом, если он мне позволит. И он уж было позволил, но тут выяснилось, что на заднем сиденье прятался Вудро.
     - Вот ужас!
     - Еще бы не ужас. Так что мы быстренько отправились оттуда в Электрик-парк, и больше остаться наедине нам не удалось.
     - Ой, бедная мама! - Нэнси перегнулась через дедовы ноги, обхватила мою голову руками и закудахтала надо мной - в точности как я над ней, когда ей бывало плохо. Потом она выпрямилась.
     - Мама, ты должна это сделать прямо сейчас!
     - Здесь, когда в доме полно детей? Что ты, дорогая, - нет, нет!
     - Я тебя посторожу! Дедушка, как по-твоему - можно?
     Отец молчал, и я повторила:
     - Нет, дорогая, нет. Слишком опасно.
     - Мама, - ответила она, - если ты боишься, то я - нет. Дедушка знает, что я беременна, да, дедушка? Иначе не собиралась бы замуж. И я знаю, что сказал бы Джонатан. - Она соскользнула на самый край кровати. - Сейчас я пойду вниз и провожу дядю Теда на войну. А завтра скажу про это Джонатану.
     Мама, Джонатан просил передать тебе кое-что. Но я передам тебе это, когда опять поднимусь наверх.
     - Не задерживайся слишком долго, - вяло сказала я. - Мальчишки встают в полпятого - смотри не попадись им.
     - Я буду осторожна. Пока.
     - Нэнси! - остановил ее дед. - А ну-ка сядь. Ты посягаешь на права своей матери.
     - Но, дедушка...
     - Тихо! Вниз пойдет Морин - завершить то, что начала. Как и следует.
     Я покараулю, дочка. А Нэнси может мне помочь, если хочет. Но помни свой же совет и не задерживайся слишком долго. Если ты к трем не поднимешься наверх, я спущусь и постучу вам в дверь.
     - Мама, а почему бы нам не пойти вдвоем? - взмолилась Нэнси. - Спорю, что дяде Теду это понравится!
     - Я тоже спорю, что понравится, - проворчал отец, - но сегодня он этого не получит. Хочешь проводить солдата - прекрасно. Но не сегодня, и сначала посоветуйся с Джонатаном. Теперь марш в постель, а ты, Морин, ступай вниз к Теду.
     Я наклонилась к нему, поцеловала и слезла с кровати.
     - Иди, Нэнси, - сказал отец, - первая вахта моя.
     Она выпятила губу.
     - Нет уж, дедушка, я останусь тут и буду тебе надоедать.
     Я прошла через веранду в свою комнату и оттуда спустилась вниз босиком и завернувшись в покрывало, не посмотрев, выгнал отец Нэнси или нет. Если ей удалось приручить деда, что мне, вдвое старше ее, не удалось, я не хотела этого знать. Не теперь. Теперь я думала о Теодоре... да так успешно, что в тот миг, когда тихо открыла дверь в свою швейную комнату, была в наивысшей готовности.
     Как ни тихо я двигалась, он услышал меня и принял в объятия, только я закрыла дверь. Я обняла его в ответ, потом стряхнула с себя покрывало и снова приникла к нему - наконец-то оказавшись нагая в его объятиях.

***

     Все это неизбежно привело к тому, что в среду, после пикника на заднем дворе, я сидела на качелях с Теодором, Брайаном и отцом, слушая, как спорят отец с Теодором, а наша молодежь играла в крокет. По просьбе Брайана Теодор вновь изложил свою теорию о том, когда может и когда не может забеременеть самка гомо сапиенс.
     С оплодотворения они переключились на акушерство и начали осыпать друг друга безграмотной латынью, не сошедшись относительно того, что лучше всего применять при каком-то родовом осложнении. Чем больше они расходились во мнениях, тем вежливее друг с другом становились. Своего мнения у меня не было - о родовых осложнениях я знаю только из книг, а сама рожаю почти так же, как курица несет яйца: ойкну разок - и готово.
     Брайни наконец прервал спор к некоторому моему облегчению. Мне не хотелось даже и слушать об ужасах, которые бывают при неправильном течении родов. - Все это очень интересно, но можно мне спросить, Айра, - есть у Теда медицинское образование или нет? Извини, Тед.
     - Не за что, Брайан. Я знаю, что моя история звучит невероятно, потому-то и не люблю ее рассказывать.
     - Брайан, ты разве не слышишь, что последние полчаса я обращаюсь к Теду "доктор"? А злит меня - или, точнее, угнетает - то, что Тед знает о медицине столько, сколько мне и не снилось. И все-таки от этих лекарских разговоров мне захотелось снова вернуться к практике.
     Теодор прочистил горло в точности как отец.
     - Мррф, доктор Джонсон...
     - Да, доктор?
     - Я думаю, мои более обширные познания в терапии - вернее, мои познания в более обширной терапии - раздражают вас еще и потому, что вы считаете меня человеком моложе себя. Но я, как уже говорил, только выгляжу моложе. На самом деле я старше вас.
     - Сколько же вам лет?
     - Я отказался ответить на такой же вопрос миссис Смит.
     - Теодор! Меня зовут Морин. (Сил нет с этим человеком!) - У маленьких кувшинчиков большие ушки, - спокойно ответил Теодор. Доктор Джонсон, терапию моего времени не труднее изучить, чем вашу; она даже проще, поскольку в ней меньше эмпирического, и она базируется на разработанной до мелочей, тщательно проверенной теории. Опираясь на эту логически верную теорию, вы могли бы очень скоро усвоить все новые достижения и быстро перейти к клинической практике под руководством наставника. Вам это было бы нетрудно.
     - Черт возьми, сэр, но у меня никогда не будет такой возможности!
     - Я вам ее предлагаю, доктор. Мои сестры будут ждать меня на условленном месте в Аризоне 2 августа 1926 года, через восемь лет. Если вы пожелаете, я буду счастлив взять вас с собой в свое время и на свою планету, где вы сможете заняться терапией - проблем не будет: я там председатель правления медицинской школы. А потом вы сможете остаться на Терциусе или вернуться на Землю, если захотите - в то же время и место, из которого отправились, но с пополненным образованием, омоложенным и с обновленным желанием жить - таков побочный, но прекрасный эффект омоложения.
     Лицо отца приняло странное отрешенное выражение, и он прошептал:
     "...берет Его диавол на весьма высокую гору, и показывает Ему все царства мира..."
     - "...и славу их", - закончил Теодор. - Матфей, глава четвертая, стих восьмой. Но я не диавол, доктор, и не предлагаю вам ни бегства, ни власти, только свое гостеприимство, после того как пользовался вашим, да еще возможность освежить ваши знания. И совсем не обязательно решать сегодня у нас еще восемь лет впереди. Можете отложить решение до последней минуты.
     На "Доре" - это мой корабль - места хватит.
     Я положила руку отцу на плечо.
     - Отец, ты помнишь 1893 год? Врач, обучавший отца медицине, пояснила я Теду, - не верил в существование микробов, а вот отец после многих лет практики отправился в Северо-Западный университет поучиться современной бактериологии, асептике и тому подобным вещам. Отец, сейчас тебе предлагают то же самое - и какая невероятная возможность! Отец согласен, Теодор, - просто он иногда не любит признаваться в том, чего ему хочется.
     - Не суйся не в свое дело, Морин. Тед сказал, у меня есть восемь лет на размышление.
     - Кэрол не надо думать восемь лет. И мне тоже! Если Брайни разрешит и если Теодор вправду может доставить меня обратно в тот же день и час...
     - Могу.
     - И я увижу Тамару?
     - Ну конечно.
     - Ох! Брайан? Я только съезжу и вернусь в тот же день...
     - Ты можешь отправиться с ней, Брайан, - заметил Теодор. - Погостите у нас несколько дней или месяцев и в тот же день вернетесь.
     - Ах ты. Господи! Сержант, нам с тобой еще войну надо выиграть.
     Нельзя ли отложить все это до возвращения из Франции?
     - Разумеется, капитан.
     Не помню, как разговор перешел на экономику. Сначала я поклялась молчать о периодах женского плодородия, но при этом скрестила пальцы.
     Дудочки. Оба доктора, папа и Теодор, внушали мне, что я убереглась от инфекции - гонококков, бледных спирохет и прочего - именно потому, что мне вбили в голову: "Всегда пользуйся презервативом, если не хочешь ребенка".
     Тому же я учила своих девочек. Я не стала говорить им о многочисленных случаях, когда обходилась без этих противных резинок, потому что была беременна и знала это. Вот как прошлой ночью. Резиновый чехольчик от болезни не спасет: главное здесь - очень-очень тщательный выбор партнера.
     Через рот или глаза можно заразиться не хуже, чем через влагалище - и куда проще. Не лягу же я с мужчиной, не поцеловав его сначала? Глупости какие.
     Не помню, чтобы когда-нибудь пользовалась резинкой, после того как Теодор рассказал мне о календарном способе предохранения, или чтоб мне не удалось выбить чек, когда я того хотела.
     Размышляя обо всем этом, я вдруг услышала:
     - Двадцать девятого октября 1929 года.
     - Как так? - брякнула я. - Ты же сказал, что возвращаешься к себе второго августа двадцать шестого года?
     - Слушай, о чем говорят, морковка, - сказал муж. - В понедельник будет контрольная.
     - Я говорил о Черном вторнике, Морин, - пояснил Теодор. - Так назовут в будущем величайший за всю историю биржевой кризис.
     - Такой же, как в девяносто седьмом?
     - Не знаю точно, что произошло в девяносто седьмом - я, как уже говорил, подробно изучал только историю того десятилетия, которое намеревался провести здесь - от окончания войны до Черного вторника, 29 октября 1929 года. Эти десять лет после первой мировой войны...
     - Стойте-ка! Вы сказали "первой мировой войны", доктор? Первой?
     - Доктор Джонсон, кроме этой золотой декады - с 11 ноября 1918 года по 29 октября 1929-го - вы будете воевать все столетие. В 1939 году начнется вторая мировая война - еще дольше и страшнее этой. А более мелкие войны будут вестись на протяжении всего века. Следующий же век, двадцать первый, будет еще хуже - и намного.
     - Тед, - сказал отец. - В тот день, когда объявили войну, ты просто говорил то, что знал. Да?
     - Да, сэр.
     - Зачем же ты тогда пошел в армию? Это не твоя война... капитан Лонг. - Чтобы завоевать ваше уважение, пращур, - очень мягко ответил Теодор. - И чтобы Морин могла гордиться мной.
     - Мррф! Ладно! Надеюсь, вы не пожалеете об этом, сэр.
     - Никогда.

***

     Четверг был хлопотливый день. Элеанор и я - с помощью всех моих и ее старших детей, с большой помощью сержанта Теодора, ставшего моим адъютантом (он называл это "собачьей вахтой", и отец тоже, но я не давала им вывести меня из себя), с некоторой помощью от наших мужей и от отца за сутки подготовили церемонию венчания.
     Должна, правда, признаться, что всю подготовительную работу мы с ней проделали загодя. Мы составили список гостей, предупредили священника, причетника и организатора банкетов, как только Брайан позвонил и сказал, когда приедет. Приглашения напечатали во вторник, конверты надписали в среду двое лучших каллиграфов семьи Везерел, по домам их разнесли двое ее и двое моих мальчишек, отвечать на приглашения предлагалось по телефону конторы Джастина, ну и так далее.
     Невесту мы тоже ухитрились одеть вовремя и как полагается, поскольку у сержанта Теодора неожиданно обнаружился еще один талант: швеи - то есть швеца - а точнее сказать, дамского портного. Своей главной цели использовать телепатический дар Элеанор - я уже достигла: Теодор отвез меня к ней утром в четверг, и я изложила ей, в чем моя проблема, начав для скорости срывать с себя одежду, как только дверь ее апартаментов закрылась за нами. Потом Элеанор дала распоряжение горничной провести к нам Теодора.
     Опустим натуралистические подробности; через полчаса Элеанор сказала мне:
     - Морин, милая, Теодор верит во все, что говорит.
     На что Теодор заметил, что каждый Наполеон в сумасшедшем доме верит в то, что говорит, не менее твердо.
     - Капитан Лонг, - ответила Элеанор, - мужчины очень слабо связаны с реальностью, так что не вижу, какое это имеет значение. Вы сказали мне правду, как вы ее понимаете, о вашей жизни в будущем, и сказали правду, что любите Морин. И поскольку я тоже ее люблю, то надеюсь завоевать частицу и вашей любви. Пожалуйста, помогите мне встать - и благодарю вас, сэр! Вы мне подарили огромную радость.
     Сразу после этого перед нами встала задача: как успеть доставить подвенечное платье Элеанор вместе с Нэнси к портнихе, чтобы Джонатан успел завезти Брайана с Нэнси в контору к Джастину, чтобы все четверо успели явиться в мэрию за разрешением - ведь и жених, и невеста были несовершеннолетние.
     - Зачем нам портниха? - сказал Теодор. - Если не ошибаюсь, Элеанор, в этой тумбочке у вас швейная машинка "Зингер". И зачем нам Нэнси? Мама Морин, ты, кажется, говорила, что вы с ней носите одинаковые платья.
     Я подтвердила, что мы действительно часто даем друг другу что-нибудь поносить.
     - В бедрах я на дюйм полнее, и в груди почти на столько же. Но разве мы посмеем тронуть платье Элеанор? Погоди, ты его еще не видел.
     Хотя Элеанор была крупнее и выше меня, платье мне почти годилось, поскольку однажды уже перекраивалось для Рут, дочери Элеанор, на три дюйма ниже матери. Платье было великолепное, из белого атласа, густо расшитое мелким жемчугом, с фатой из бельгийских кружев и десятифутовым шлейфом. В первоначальном виде присутствовали еще рукава "баранья ножка" и турнюр при перекройке все это исчезло.
     Ни за какие на свете деньги нельзя было сшить платье такого качества за те несколько часов, что нам оставались, - моей Нэнси повезло, что ее новая мама ссудила ей такое сокровище.
     Элеанор принесла его. Теодор пришел в восхищение но не смутился.
     - Элеанор, подгоним его впритык на маму Морин - тогда Нэнси как раз пролезет. Какое на ней будет белье? Корсет? Бюстгальтер? Панталоны?
     - Ни разу не надевала на Нэнси корсет, - сказала я. - И она не собирается начинать.
     - Правильно! - согласилась Элеанор. - Хотела бы я тоже никогда не начинать. Лифчик Нэнси тоже не нужен. Как насчет штанишек? Рейтузы с этим платьем не наденешь. Эмели Берд и Харцфельд носят трусики, но и они будут выделяться под платьем, если оно будет сидеть как следует.
     - Обойдемся без штанов, - решила я.
     - Все старые грымзы мигом поймут, что их на ней нет, - заколебалась Элеанор.
     Я с чосеровским <Чосер, Джеффри - английский поэт эпохи Возрождения> выражением высказала свое отношение к мнению старых грымз.
     - Надену ей круглые подвязки. Сменит на пояс потом, когда будет переодеваться.
     - Тогда и панталоны может надеть, - добавил Теодор.
     - Теодор! - поразилась я. - Удивляюсь тебе. Зачем новобрачной панталоны?
     - Ну не панталоны, а самые легкие и маленькие штучки из тех, что продаются сегодня. Чтобы Джонни мог снять их с нее, дорогая. Символическая дефлорация, старый языческий обряд. Пусть почувствует, что она замужем.
     Мы с Эл хихикнули.
     - Не забыть сказать Нэнси.
     - А я скажу Джонатану, чтобы устроил настоящую церемонию. Ну что ж, Элеанор, поставим Морин на этот низкий столик и начнем втыкать в нее булавки. Мама Морин, ты всюду чистая и сухая? Не вывернуть ли платье наизнанку, влага для атласа - просто гибель.
     Следующие двадцать пять минут Теодор трудился не покладая рук, я стояла смирно, а Элеанор снабжала его булавками.
     - Лазарус, где вы учились мастерству одевать женщин? - спросила она.
     - В Париже лет сто назад.
     - Лучше бы я не спрашивала. Я тоже числюсь среди ваших предков? Как и Морин?
     - К сожалению, нет. Но я женат на трех ваших прапраправнучках Тамаре, Иштар и Гамадриаде, а мой брачный брат - Айра Везерел. Может быть, есть и другое родство - наверняка есть, - но Морин права: я искал в архивах только своих прямых предков. Я же не знал, что встречу тебя, Эл Прекрасный Животик. Ну вот, почти все. Как - перешивать? Или отдадим вашей портнихе?
     - Ну как, Морин, - спросила Эл. - Я согласна рискнуть платьем - я доверяю Лазарусу, то есть мсье Жаку Нуару, но свадьбой Нэнси без твоего разрешения рисковать не стану.
     - Я не могу судить о Теодоре, или о Лазарусе, или как там его зовут имеется в виду тот жеребец, который использует меня вместо манекена. Но ведь ты мне, кажется, говорил, что сам перешил свои бриджи? Подогнал их по себе?
     - Oui, Madame.
     - Где ваши брюки, сержант? Вы всегда должны знать, где ваши брюки.
     - Я знаю где, - сказала Эл и принесла их.
     - В коленках, Эл. Выверни наизнанку и посмотри. - Я присоединилась к ней и вскоре сказала: - Эл, я не вижу, где он их ушивал.
     - А я вижу. Вот посмотри. Нитка на старых швах немного выцвела, а та нитка, которой он шил, такого же цвета, как ткань на карманах внутри невыгоревшая.
     - Ммда, - согласилась я, - если смотреть поближе и при сильном свете.
     - Мы берем тебя, парень. Комната, стол, десять долларов в неделю и все бабы, которые подвернутся.
     Теодор задумался.
     - Ладно, идет. Хотя мне за это обычно платят отдельно.
     Эл расхохоталась, подбежала к нему и начала тереться об него грудью.
     - Идет, капитан. Сколько берете за случку?
     - Одного щенка из помета.
     - Договорились.

***

     Свадьба вышла на славу. Нэнси была ослепительна в своем замечательном платье, которое сидело на ней превосходно. Мэри несла букет, а Ричард кольцо, оба в своих белых воскресных нарядах. Джонатан, к моему удивлению, предстал в элегантном костюме: жемчужно-серая визитка, галстук с жемчужной булавкой, серые брюки в полоску, штиблеты устричного цвета. Теодор, в военной форме, был его свидетелем, отец, тоже в форме и при медалях, шафером: Брайан был чудо как хорош в сапогах со шпорами, в портупее, при сабле, в ярко-зеленом мундире с наградами за девяносто восьмой год и в светлых офицерских брюках.
     Кэрол, подружка невесты, почти не уступала Нэнси в своем зеленовато-лимонном тюле и с букетом. На Брайане младшем, свидетеле невесты, был выпускной костюм, сшитый всего две недели назад, когда он окончил грамматическую школу - двубортный пиджак из синего саржа, первые в жизни длинные брюки, очень взрослый вид.
     Джорджу поручили следить, чтобы Вудро вел себя тихо и прилично, и разрешили применять силу в случае необходимости. Дед давал Джорджу указания в присутствии Вудро, и тот действительно вел себя хорошо - на него всегда можно было рассчитывать, когда затрагивались его собственные интересы.
     Доктор Дрейпер не позволял себе никаких выдумок, которыми преподобный Тимберли чуть было не испортил мою судьбу - он читал методистскую службу прямо по руководству девятьсот четвертого года, ни словом больше, ни словом меньше; и вскоре наша Нэнси проследовала к выходу под руку с мужем, под звуки марша Мендельсона, и я вздохнула с облегчением. Венчание прошло превосходно, без всяких накладок, и я подумала, как остолбенела бы миссис Гранди, будь ей дано увидеть кое-кого из присутствующих тридцать шесть часов назад, при закрытых дверях, справляющая оргию в честь Дня Каролины.
     Тогда впервые состоялся праздник, которомусужденобыло распространиться среди диаспоры всего человечества: Каролинин день, Каролинки, фиеста де Санта-Каролита. Теодор сказал нам, что этот день стал (то есть станет) летним празднеством плодородия, общим для всех планет и всех времен. И поднял бокал шампанского за посвящение Кэрол в женщины, а Кэрол ответила на его тост с большой серьезностью и достоинством... потом захлебнулась шипучкой, закашлялась, и пришлось ее утешать.
     Я не знала тогда и посейчас не знаю, даровал ли Теодор моей Кэрол то, чего она так жаждала. Знаю только, что предоставила им для этого все возможности. Но у Теодора, этого твердолобого упрямца, никогда ничего не узнаешь.

***

     В субботу состоялось выездное заседание попечителей Фонда Айры Говарда: судья Сперлинг, приехавший из самого Толидо, мистер Артур Дж.Чепмен, Джастин Везерел, Брайан Смит (с единодушного согласия собравшихся), сержант Теодор и мы с Элеанор.
     Когда судья Сперлинг покашлял, я поняла намек и собралась ретироваться. Но Теодор встал вместе со мной.
     После некоторого замешательства и я, и Элеанор остались, потому что Теодор не желал оставаться там без нас. Он объяснил, что в семьях Говарда существует абсолютное равенство полов - и он, как председатель организации будущего, присутствующий в качестве почетного гостя на собрании Говардской организации двадцатого века, не может принять в нем участия, если женщины не будут допущены.
     После того как этот вопрос уладили, Теодор повторил свои предсказания относительно 11 ноября и Черного вторника - 29 октября 1929 года. По просьбе присутствующих, на последнем событии он остановился несколько подробнее - рассказал, что доллар обесценится с двадцати пяти за унцию золота до тридцати пяти. "Президент Рузвельт издаст об этом указ, и конгресс этот указ ратифицирует... но это произойдет только в начале 1933 года".
     - Одну минуту, сержант Бронсон, или капитан Лонг, или как вы себя называете, вы хотите сказать, что полковник Рузвельт вернется? Мне как-то с трудом в это верится. В тридцать третьем году ему будет... - прикинул мистер Чепмен.
     - Семьдесят пять лет, - подсказал судья Сперлинг. - Что тут невероятного, Артур? Я старше его, но пока не думаю уходить на покой.
     - Нет, джентльмены, нет, - сказал Теодор. - Не Тедди Рузвельт.
     Франклин Рузвельт. Ныне секретарь мистера Джозефуса Дэниэлса <морского министра в администрации Вильсона>.
     - Ну, в это поверить еще труднее, - покачал головой мистер Чепмен.
     - Это неважно, советник, верите вы или не верите, - с некоторым раздражением сказал Теодор. - Факт тот, что мистер Рузвельт принесет президентскую присягу в тридцать третьем году; вскоре после этого он закроет все банки, изымет из обращения все золото и золотые сертификаты и девальвирует доллар. Доллар никогда больше не восстановит своей нынешней стоимости. Пятьдесят лет спустя стоимость унции золота будет лихорадочно колебаться от ста до тысячи долларов. - Молодой человек, - заметил мистер Чепмен, - вы предвещаете нам анархию.
     - Нет - еще хуже. Гораздо хуже. Большинство историков назовет вторую половину двадцатого века Безумными Годами. Социальные изменения начнутся после второй мировой войны, но в экономике начало им положит Черный Вторник, 29 октября 1929 года. К концу века вы можете лишиться последней рубашки, если не предпримете определенных мер относительно своих финансовых дел. А с другой стороны - это столетие великих возможностей почти во всех областях деятельности человека.
     Мистер Чепмен опустил голову, и я поняла, что он решил ничему не верить. Но судья, перекинувшись несколькими словами с Джастином, спросил:
     - Капитан Лонг, не могли бы вы назвать некоторые из этих возможностей?
     - Попытаюсь. Коммерческая авиация - и пассажирская, и грузовая.
     Железные дороги придут в упадок и уже не оправятся. В кинематограф придет звук - кино обретет речь. Телевидение. Стереовидение. Космические путешествия. Атомная энергия. Лазеры. Компьютеры. Электроника всех видов. Разработка полезных ископаемых на Луне, на астероидах. Движущиеся дороги.
     Криотехника. Генная инженерия. Защитные костюмы. Солнечные отражатели.
     Замороженные продукты питания. Гидропоника. Микроволновое приготовление пищи. Кому-нибудь из вас знакомо имя Д.Д.Гарримана?
     Чепмен встал.
     - Судья, предлагаю закрыть заседание.
     - Сядьте, Артур, и ведите себя как следует. Капитан, вы, надеюсь, понимаете, какой шок вызывают ваши предсказания?
     - Разумеется.
     - Мне удается сохранить хладнокровие, лишь припоминая все те перемены, что произошли на моем веку. Если ваше обещание относительно даты окончания войны сбудется - похоже, придется принять всерьез и другие ваши предсказания. А тем временем - что бы вы еще хотели нам сказать?
     - Пожалуй, больше ничего. Разве что вот это: во-первых, не спекулируйте на бирже после двадцать пятого года; во-вторых, не играйте на понижение, если неверная догадка может вас разорить.
     - Этот совет хорош для любого времени. Спасибо, сэр.
     Мы с Кэрол и дети поцеловали на прощанье наших мужчин в воскресенье тридцатого июня, подождали, пока не отъедет машина капитана Бозелла, и разошлись по своим углам плакать.
     Летом дела на фронте шли все хуже и хуже.
     Только поздней осенью стало ясно, что мы одолеваем немцев. Кайзер отрекся от престола и бежал в Голландию - и мы поняли, что победим. Потом пришла ложная весть о перемирии, и моя радость омрачалась тем, что оно произошло не 11 ноября.
     Но истинное перемирие настало ровно в срок, 11 ноября, и все колокола, свистки, сирены и клаксоны - все, что только могло издавать шум, - грянули разом. Только в нашем доме было тихо. В четверг Джордж принес домой номер "Пост", которую разносил, и там, в списке потерь, под рубрикой "Пропали без вести", значилось: "Бронсон Тео, капрал ополчения Канзас-Сити".

Глава 16
НЕИСТОВЫЕ СОРОКОВЫЕ

     Летом 1940 года мы с Брайаном жили в Чикаго на Вудлоун 6105, к югу от Мидвей, в восьмидесятиквартирном доме, принадлежавшем Фонду Говарда через подставное лицо. Мы занимали так называемый "пентхауз" - восточное крыло верхнего этажа: гостиная, балкон, кухня, четыре спальни и две ванных.
     Лишние спальни пригодились нам, особенно в июле, во время съезда демократической партии. Целых две недели в нашей квартире, рассчитанной максимум на восемь человек, ночевало от двенадцати до пятнадцати. Не скажу, чтобы меня это устраивало. В квартире не было кондиционера, лето стояло необычайно жаркое, а испарения озера Мичиган в нескольких сотнях ярдов от нас превращали наше жилище в турецкие бани. Оставалось только ходить нагишом, но при гостях я не могла этого делать. Великое благо, что в Бундоке на наготу никто не обращает внимания.
     Я не была в Чикаго с 1893 года, если не считать пересадок с поезда на поезд, но Брайни часто ездил туда без меня, а эта квартира служила для заседания правления фонда Говарда - Фонд в 1929 году переехал из Толидо в Виннипег. Джастин объяснил мне это так:
     - Между нами говоря, Морин, мы смотрим в будущее и не хотим нарушать закон, запрещающий частное владение золотом. Теперь Фонд подчиняется канадским законам, а его официальный секретарь - канадский юрист, тоже говардовец и попечитель Фонда. Я лично не касаюсь золота даже в перчатках.
     Брайан выразил это иначе:
     - Разумный человек не может уважать неправильный закон. И не чувствовать себя виновным, нарушая его - он просто следует одиннадцатой заповеди.
     На этот раз Брайан приехал в Чикаго не на заседание правления, а для спекуляций на Чикагской товарной бирже в связи с войной в Европе. А я приехала с ним просто так. Как ни хороша жизнь племенной кобылы, после сорока лет такой деятельности и семнадцати детей мне хотелось посмотреть на что-нибудь еще, кроме мокрых пеленок.
     А посмотреть было на что. В сотне ярдов от нас, между Вашингтон-парком и Джексон-парком тянулся зеленый бульвар Мидвей-Плезанс.
     Когда я видела его в последний раз, это был торговый ряд, где имелось все - от египетских танцев живота до розовой сахарной ваты. Теперь он превратился в настоящий сад - с бесподобным "Фонтаном Времени" работы Лорадо Тафта в одном конце и чудесным пляжем Пятьдесят седьмой улицы - в другом. Вдоль северной стороны бульвара располагались серые готические здания Чикагского университета. Университет был основан за год до того, как я приехала сюда в детстве, но эти здания тогда еще не построили: насколько я помню, в университетском городке стояло тогда несколько главных выставочных павильонов. Ничего нельзя было узнать, так все изменилось.
     Надземная дорога разрослась и теперь работала на электричестве, а не на паре. Внизу больше не ездила ни конка, ни даже вагоны на канатной тяге - их сменил электрический трамвай. Лошади исчезли полностью - везде только машины, бампер к бамперу, сомнительное достижение.
     Музей Филда на озере, в трех милях к северу, появился уже после моего отъезда; из-за одной только выставленной на нем работы Мальвины Хофман "Человеческие гонки" стоило посетить Город Ветров. Рядом был планетарий Адлера - первый, в котором мне удалось побывать. Мне нравилось там - можно было представить, что путешествуешь среди звезд, как Теодор, но я и мечтать не могла, что когда-нибудь буду путешествовать так на самом деле.
     Эта мечта вместе с моим сердцем была похоронена где-то во Франции.
     От Чикаго восемьсот девяносто третьего года захватывало дух у одиннадцатилетней Морин Джонсон; от Чикаго сорокового года у Морин Смит, официально сорока одного года, еще больше захватило дух - столько в нем появилось новых чудес.
     Только одна перемена мне не понравилась: в девяносто третьем году, если меня случайно заставала на улице ночь, ни отец, ни я не беспокоились.
     В сороковом я спешила вернуться домой засветло, если только меня не сопровождал Брайан.

***

     Как раз перед началом съезда демократов кончилась "странная война" и Франция пала. Шестого июня британцы эвакуировали остатки своей армии из Дюнкерка, после чего была произнесена одна из величайших речей в истории:
     "...мы будем драться на всех берегах, мы будем драться на улицах, но не сдадимся".
     Отец позвонил сказать Брайану, что записывается в Американский Полевой Корпус.
     - На этот раз, Брайан, меня даже в местную оборону не берут говорят, слишком старый. А эти принимают медиков, которым армия отказала.
     Мы нужны для полевых госпиталей - годится всякий, кто умеет отпилить ногу, а стало быть, и я. Раз я могу драться с гуннами только так, буду делать хотя бы это - я в долгу у Теодора Бронсона. Понимаешь меня?
     - Вполне понимаю.
     - Когда вы сможете подменить меня кем-нибудь, чтобы смотрел за детворой?
     Я слушала их разговор по отводной трубке и сказала:
     - Отец, Брайан сейчас не может приехать, но я могу. Или скажу Бетти Лу, чтобы сменила тебя - так будет еще быстрее. В любом случае можешь выполнять, что задумал. Только - отец, послушай меня. Ты будешь себя беречь? Да?
     - Я буду осторожен, дочка.
     - Пожалуйста! Я горжусь тобой. И Теодор тоже. Я знаю.
     - Постараюсь, чтобы вам с Тедом было чем гордиться, Морин.
     Я быстро попрощалась и повесила трубку, пока еще голос меня слушался.
     Брайни призадумался.
     - Надо поскорей подправить себе возраст. А то скажут, что я тоже слишком старый.
     - Брайни! Уж не собираешься ли ты надуть армию? Там на тебя досье столетней давности.
     - Я не стану называть в отделе личного состава свой говардовский возраст, хотя, по-моему, выгляжу не старше тех сорока шести, что проставлены в моих водительских правах. Просто сознаюсь в маленькой праведной лжи, которую позволил себе в 1898 году. В самом-то деле мне тогда было четырнадцать, но я присягнул, что двадцать один, чтобы меня взяли в армию.
     - Как же, четырнадцать! Ты учился на последнем курсе в Ролле.
     - А я был вундеркинд, как все наши дети. Да, милая, в девяносто восьмом я заканчивал колледж. Но в военном ведомстве не осталось никого, кто бы это знал - и сказать им некому. Морин, полковника запаса пятидесяти шести лет охотнее возьмут на службу, чем полковника шестидесяти трех.
     Гораздо охотнее.

***

     Я наговариваю все это на диктофон агента Корпуса Времени - он включается от звука моего голоса и спрятан в моем теле. Нет, нет, не в туннеле любви - ведь агентки Корпуса не монашки, и никто не ждет от них монашеского поведения. Он вживлен на том месте, где был раньше желчный пузырь. Диктофон рассчитан на тысячу часов работы - надеюсь, он пишет как надо: ведь если эти страхидлы вздернут меня - скажем лучше, когда вздернут, - Пиксель, надеюсь, приведет кого-нибудь к моему телу, и Корпус Времени обнаружит запись. Я хочу, чтобы Круг знал о том, что я пыталась сделать. Вероятно, я смогла бы диктовать все это дома, открыто, но Лазарус непременно отнял бы у меня запись. У меня хорошая интуиция - жаль, что она не всегда срабатывает.

***

     Брайан умудрился "подправить" свой возраст, главным образом потому, что был нужен своему генералу, но в боевую часть ему попасть не удалось война сама его нашла. Он служил при штабе в Президио, и мы жили в старом доме на Ноб-Хилл, когда японцы предательски напали на Сан-Франциско 7 декабря 1941 года.
     Странное это чувство, когда смотришь в небо, видишь над головой самолеты, ощущаешь нутром рокот моторов, видишь, как разверзаются их чрева, порождая бомбы, и знаешь, что поздно бежать, поздно прятаться, и не от твоей воли зависит, куда упадут бомбы - на тебя или на соседний квартал. Это чувство не ужас, скорее оно напоминает deja vu <уже виденное (фр.), психиатрический термин>, как будто с тобой такое бывало уже тысячу раз. Мне бы не хотелось вновь испытать подобное, но я понимаю, почему военные (настоящие солдаты, а не хлюпики в мундирах) предпочитают боевые действия тыловой службе. В присутствии смерти живется ярче. Лучше один час полной жизни...
     Я читала, что в третьей параллели Япония напала на Гавайи, а не на Сан-Франциско, и калифорнийских японцев выселили с побережья. В таком случае им очень повезло, что они избежали кровавой бани, которую им устроили во второй параллели - более шестидесяти тысяч американских японцев было повешено, расстреляно, а то и сожжено живьем с воскресенья по вторник, с седьмого по девятое декабря сорок первого года. Не повлияло ли это на то, как мы поступили с Токио и Кобе?
     Войны, которые начинаются с предательского нападения, всегда беспощадны - так говорит история.
     Кровавые бесчинства вынудили президента Баркли <имеется в виду, что во "второй параллели" президентом после "смерти" Рузвельта стал сенатор О.Баркли, в действительности бывший вице-президентом при Трумэне в 1949-1953 гг.> ввести в Калифорнии военное положение. В апреле сорок второго его сняли - оно действовало только на полосе в двадцать миль в глубь материка от черты прибоя, зато эту зону продлили до самой Канады.
     Особых неудобств мы не испытывали - известному своими преступными нравами Сан-Франциско военное положение пошло только на пользу, но на берег с наступлением темнотылучшебылоневыходить:какой-нибудь шестнадцатилетний мальчишка из Национальной Гвардии, вооруженный спрингфилдовской винтовкой времен первой мировой, мог повести себя нервно и нажать на курок.
     Так, по крайней мере, я слышала - сама же я туда никогда не совалась.
     Берег от Канады до Мексики был зоной боевых действий; все, кто оказывались там ночью, рисковали жизнью, и многие погибали.
     Со мной находились двое младших - четырехлетний Дональд и двухлетняя Присцилла. Школьники - Элис, Дорис, Патрик и Сьюзен - жили в Канзас-Сити с Бетти Лу. Артур Рой, фактически тоже был школьником (он родился в двадцать четвертом году), но кузен Нельсон записал его в морскую пехоту на другой день после бомбежки Сан-Франциско. Туда же вступил и другой мой сын, Ричард, четырнадцатого года рождения, и братья вместе отправились в Пендлтон. Нельсон был нестроевым - он потерял ступню при Белло в восемнадцатом году. Джастин служил в Комитете военной промышленности в Вашингтоне, но много ездил и часто останавливался у нас на Ноб-Хилл.
     Вудро я не видела ни разу, пока не кончилась война. В декабре сорок первого мы получили от него рождественскую открытку со штампом Пенсаколы, штат Флорида: "Дорогие мама и папа, я прячусь от япошек и учу бойскаутов летать вверх тормашками. Хизер с ребятишками я поселил в Авалон Бич, п/я 6320, так что большей частью ночую дома. Счастливого Рождества и веселой войны. Вудро".
     Следующая открытка пришла с базы в бухте Вайкики: "Служба тут не очень мирная, но лучше чем в Лагайне. Вопреки слухам, акулы там отнюдь не вегетарианцы. Надеюсь, что и вы тоже. В.В."
     Так мы впервые узнали, что Вудро участвовал в Лагайнской битве. Был ли он на "Саратоге", когда она затонула, или его самолет сбили - но в воде он, судя по открытке, побывал. После войны я спросила его, как было дело, но он удивленно сказал: "Мама, откуда ты все это взяла? Я всю войну просидел в Вашингтоне, попивая шотландское с моим соседом по столу из Британских воздушных сил. Шотландское было его - парню его нелегально доставляли с Бермуд".
     Вудро не всегда говорил одну только правду.
     Дайте вспомнить. Теодор Айра, рожденный в первую мировую, служил в Сто десятом саперном полку Канзас-Сити и почти всю войну провел в Нумеа, строя аэродромы, причалы и тому подобное. Джонатан, муж Нэнси и сын Элеанор, оставался в резерве, но не служил в местной обороне - ему довелось командовать танковой колонной, когда Паттон выбивал русских из Чехословакии. Нэнси стала одним из организаторов Женской вспомогательной службы и закончила войну в более высоком звании, чем ее муж, чему мы все очень смеялись, даже и Джонатан. Джордж начал службу в Тридцать пятой дивизии Главного штаба, но потом перешел в разведку, так что я не знаю, чем он занимался. Брайан младший в марте сорок четвертого высадился в Марселе, был ранен осколком шрапнели в бедро и довоевывал в английском городке Солсбери офицером-инструктором.
     Письма, которые я писала отцу, вернулись ко мне в сорок втором году вместе с официальным соболезнованием от штаба АПК.
     Пока Ричард находился в Пендлтонском лагере, его жена Мериэн жила поблизости, в Сан Хуан Калистрано. После того как Ричард отплыл, я пригласила ее поселиться у нас вместе с ее четырьмя детьми - пятый родился вскоре после ее переезда. Места у нас хватало, а двум женщинам легче заботиться о семерых детях, чем каждой поодиночке о своих. Мы устраивались так, чтобы каждый день дежурить по очереди в Леттермановском госпитале туда мы ездили на автобусе, экономя нормированный бензин, а оттуда возвращались с Брайаном. Я любила Мериэн не меньше, чем своих родных дочек.
     И мы вместе с ней прочли телеграмму о том, что Ричард награжден Морским Крестом за Иво Йиму - посмертно.

***

     Месяцев через пять мы сровняли с землей Токио и Кобе. После чего император Акихито и его министры шокировали нас, строго по ритуалу выпустив себе кишки - сначала министры, потом император. Император перед этим заявил, что душа его спокойна, поскольку президент Баркли обещал пощадить Киото. Особенно потрясало то, что император Акихито был мальчик двенадцати лет - моложе моего Патрика Генри.
     Нам никогда не понять японцев. Но этим кончилась долгая война.
     Не могу не задаваться вопросом - что было бы, если бы старый император Хирохито не погиб седьмого июля при массированной бомбежке "Звездный Час". У него была репутация "западника". Третья и шестая параллели не дают толкового ответа. Кажется, за Хирохито правили министры, а он только царствовал.

***

     Как только Япония капитулировала, Брайан подал в отставку, но его послали в Техас - сначала в Амарилло, потом в Даллас - разбираться с военными контрактами. Думаю, тогда он единственный раз пожалел о том, что в тридцать восьмом сдал на адвоката. Однако мы уехали из Сан-Франциско как раз кстати - в Техасе нас никто не знал, и Мериэн стала "Морин Джонсон Смит", а я покрасилась под седину и превратилась в ее мать, вдову Мериэн Харди. И вовремя: беременность Мериэн была уже заметна, и через четыре месяца она родила Ричарда Брайана. В Фонде, разумеется, мы зарегистрировали новорожденного как надо: мать - Мериэн Джастин Харди, отец - Брайан Смит старший.
     Мне трудно говорить о том, что произошло дальше - на это можно смотреть с трех точек зрения, и моя - лишь одна из них. Уверена, что две остальные не менее справедливы, чем моя, если не более. Да, я должна добавить "если не более": ведь полвека назад отец предупреждал меня, что я существо аморальное и сужу обо всем с практической, а не с моральной точки зрения.
     Я не делала попыток не пускать мужа в постель к невестке. Ни я, ни Брайни не считали друг друга своей собственностью, мы оба смотрели на секс, как на удовольствие, и давно разработали свод правил цивилизованной измены. Меня немного удивило, что Мериэн не приняла мер, чтобы не забеременеть от Брайана, но обо всем остальном, кроме этого, она советовалась со мной заранее. Не знаю, советовалась ли она на этот счет с Брайни - он мне на этот счет не говорил. Но мужики ведь льют свою сперму где попало, как из пожарного шланга, и предоставляют нашей сестре выбирать - пользоваться ей или нет.
     Однако я не рассердилась, только слегка удивилась. Я знаю - это нормальный биологический рефлекс, когда свежая вдова первым делом, если только есть возможность, раздвигает ноги и, горько рыдая, создает замену тому, кого лишилась. Это механизм выживания - он не ограничивается войной, но чаще срабатывает в военное время, как показывает статистика.
     (Я слышала, некоторые мужчины специально следят за некрологами в газетах и, если умер женатый человек, идут на похороны, чтобы познакомиться с вдовой. За такое браконьерство кастрировать бы надо. С другой стороны - вдовы, пожалуй, не скажут за это спасибо.) Итак, мы переехали в Даллас, и все на первых порах шло нормально.
     Просто у Брайана стало две жены, что иногда случается в говардовских семьях - не будем уж говорить о соседях - мормонах, к примеру.
     Вскоре после рождения сына Мериэн Брайан пришел ко мне, явно не решаясь что-то сказать. Пришлось его приободрить:
     - Слушай, милый, я не умею читать мысли. Говори, что там у тебя на уме.
     - Мериэн хочет развода.
     - Как так? Не пойму, Брайни. Если ей у нас плохо, то можно просто уйти - для этого развод не нужен, и не вижу, как она может его получить.
     Но мне очень жаль это слышать. Уж кажется, мы так старались, чтобы ей было хорошо, и Ричарду Брайану, и остальным детям. Хочешь, я с ней поговорю? И попытаюсь выяснить, в чем дело?
     - О черт - я, видимо, неясно выразился. Она хочет, чтобы развелись мы с тобой, тогда она сможет выйти за меня замуж.
     Сначала у меня отвалилась челюсть, потом я засмеялась.
     - О Господи, Брайни, с чего она взяла, будто я соглашусь? Я не хочу с тобой разводиться - лучшего мужа, чем ты, не придумаешь. Я согласна тобой поделиться, но избавляться от тебя совсем не хочу. Так и скажу ей. Где она? Я лягу с ней в постель и скажу ей это так мягко, как только сумею. Я положила Брайану руки на плечи и поцеловала его. Потом, не отнимая рук, посмотрела ему в лицо. - Погоди-ка. Это ты хочешь развестись. Верно?
     Брайни смущенно промолчал.
     - Бедный Брайни, - вздохнула я. - Сколько осложнений из-за нас, мерзавок, правда? Бегаем за тобой, лезем к тебе на колени, дышим в ухо.
     Даже твои собственные дочери соблазняют тебя, как того из Ветхого Завета.
     И невестки. Не хмурься так, дорогой мой - я же не продевала тебе кольца в нос.
     - Так ты согласна? - с облегчением спросил он.
     - На что?
     - Начать дело о разводе.
     - Конечно, нет.
     - Ты же сказала...
     - Я сказала, что не продевала кольца тебе в нос. Если ты хочешь развестись, то не стану противиться, но сама этим заниматься не буду.
     Можешь сделать это по мусульманскому закону. Скажи мне три раза: "Я с тобой развожусь", и я пойду укладывать вещи.
     Возможно, я зря упрямилась, но неужели я была обязана проходить еще и через это - искать адвоката, выставлять свидетелей, являться в суд? Я не стану чинить им препятствий, но пусть этим занимаются они.
     Брайан сдался сразу, увидев, что я крепко стою на своем. Но Мериэн впала в раздражительность, перестала улыбаться и почти не разговаривала со мной. Наконец, когда она собралась выйти из гостиной при моем появлении, я ее остановила.
     - Мериэн!
     - Что, мама?
     - Я хочу, чтобы ты прекратила изображать, будто убита горем. Хочу, чтобы ты улыбалась и смеялась, как раньше. Ты попросила, чтобы я отдала тебе мужа, и я согласилась помочь. Но и ты должна помогать. А не вести себя, как балованный ребенок, какова ты, собственно, и есть.
     - Как ты можешь! Это нечестно!
     - Девочки, девочки!
     Я повернулась к Брайану:
     - Я не девочка. Я твоя жена уже сорок семь лет. И пока я здесь, ко мне будут относиться с уважением и с любовью. Я не жду благодарности от Мериэн - отец давным-давно научил меня ни от кого не ждать благодарности, поскольку ее просто не существует. Но пусть она изобразит, что благодарна мне, хотя бы из вежливости. Или пусть уезжает отсюда. Сию же минуту. Если не хотите, чтобы я выступила против развода, потрудитесь проявить ко мне некоторую предупредительность.
     Я ушла к себе, легла в постель, поплакала и уснула тревожным сном.
     Через полчаса или через час меня разбудил стук в дверь.
     - Да?
     - Это Мериэн, мама. Можно войти?
     - Конечно, дорогая!
     Она вошла и закрыла за собой дверь - подбородок у нее дрожал, и глаза были на мокром месте. Я села и протянула к ней руки.
     - Иди ко мне, дорогая!

***

     С Мериэн никаких трудностей больше не было, чего нельзя сказать о Брайане. В следующий уик-энд он сказал, что sine qua non <непременное условие (лат.)> бесконфликтного развода - это договор сторон о разделе имущества, и притащил домой пухлый портфель.
     - У меня тут самые главные бумаги. Посмотрим?
     - Хорошо. (Что толку откладывать визит к дантисту?) Брайан поставил портфель на обеденный стол.
     - Можем расположиться здесь.
     Я села слева от него, Мериэн напротив меня. Я сказала:
     - Нет, Мериэн, я хочу делать это наедине с Брайаном. Ты можешь оставить нас, дорогая. И, пожалуйста, не пускай сюда детей.
     Она растерянно привстала с места. Брайан остановил ее.
     - Морин, Мериэн - заинтересованная сторона, как и ты.
     - Извини, но это не так.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Эти бумаги - наша общая собственность, твоя и моя - то, что мы нажили за годы нашего брака. Мериэн здесь ничего не принадлежит, и я не желаю заниматься нашими делами в присутствии третьей стороны. Когда она будет с тобой разводиться, тогда при разделе будет присутствовать она, а я - нет. Но пока что, Брайан, это наше с тобой дело и больше ничье.
     - Зачем она будет со мной разводиться?
     - Я хотела сказать не "когда", а "если". (Она действительно развелась с ним. В 1966 году.) Ты не принес арифмометр, Брайан? Впрочем, все, что мне нужно, - это отточенный карандаш.
     Мериэн, перехватив взгляд Брайана, вышла и закрыла за собой дверь.
     - Морин, почему ты всегда так груба с ней?
     - Думай, что говоришь, Брайни. Тебе не следовало добиваться ее присутствия здесь, сам знаешь. Ну как, разберемся по-людски? Или подождем, пока я найду адвоката?
     - Не вижу причин, почему бы нам не разобраться по-людски. И тем более, почему нужно впутывать в мои личные дела адвоката?
     - А я не вижу причин впутывать твою невесту в мои дела. Брайни, ты ведешь себя как Вуди в шестилетнем возрасте. Как ты намерен все это поделить?
     - Сначала нужно выделить всем детям приданое. Наших семеро, а у Мериэн пять - теперь уже шесть.
     (Каждый раз, когда мы "выбивали чек" и получали за ребенка премию из Фонда Говарда, Брайан заводил на этого ребенка текущий счет в своих бухгалтерских книгах, следя за тем, чтобы сумма увеличивалась на шесть процентов ежеквартально, и в свое время вручал всю сумму с процентами сыну или дочери как свадебный подарок - она равнялась примерно трем первоначальным премиям. До того момента, то есть на протяжении примерно восемнадцати лет, Брайан пускал эти деньги в оборот - и уж поверьте мне, наживал с них больше шести процентов, особенно после восемнадцатого года, когда стал руководствоваться указаниями Теодора. Одно лишь слово "ксерокс" или "поляроид" может принести человеку целое состояние, если знать это слово заранее.) - Ну нет. Не из этой кучи, Брайан. Ричард уже получил свою долю, когда женился на Мериэн. Ее дети от Ричарда - наши внуки. Как же быть с другими внуками? Я давно не подсчитывала, но их у нас, кажется, пятьдесят два. И ты собираешься снабжать их всех из наших теперешних средств?
     - Тут другая ситуация.
     - Еще бы. Брайан, ты собираешься облагодетельствовать пятерых наших внуков за счет всех остальных и за счет наших детей, еще не вступивших в брак. Я этого не позволю.
     - Судить об этом буду я сам.
     - Нет, не ты. Судить будет настоящий судья, в настоящем суде. Или относись ко всем одинаково и не пытайся наградить пятерых внуков за счет остальных сорока семи.
     - Морин, ты раньше никогда так себя не вела.
     - Раньше ты не расторгал наше партнерство. А теперь, когда ты это сделал, мы расстанемся только на условиях, которые устроят нас обоих.
     Нельзя выбросить меня, как старый башмак, Брайан, и при этом ожидать, что я буду воспринимать твои действия так же покорно, как все эти годы.
     Повторяю: брось вести себя, как Вуди в детстве. Итак, допустим, мы договорились - или договоримся - насчет детского приданого. Как ты намерен поделить остальное?
     - На три равные доли, разумеется.
     - Ты выделяешь мне две доли? Ты очень щедр, но это больше, чем я ожидала.
     - Да нет же! Одна доля тебе, одна мне, одна Мериэн. Всем поровну.
     - Где же четвертая доля - моему мужу?
     - Ты снова собираешься замуж?
     - Пока нет. Но вдруг соберусь.
     - Тогда и решим этот вопрос.
     - Брайни, Брайни! Все это шито белыми нитками. Неужели до тебя не доходит, что ты не заставишь меня считать твою невесту совладелицей состояния, которое нажили мы с тобой? Половина моя. Все по-честному.
     - Черт возьми, Мо, ты только стряпала и вела дом. Я сколачивал состояние, а не ты.
     - А откуда ты взял капитал, Брайни?
     - Что?
     - Забыл уже, как мы "выбивали чеки"? Как ты, кстати, узнал заранее о Черном вторнике? Участвовала я в этом или нет? Брайни, я не собираюсь с тобой спорить, потому что ты не желаешь быть честным. Все время норовишь урвать для своей новой любви что-то из моей доли нашего совместно нажитого состояния. Давай обратимся в суд, и пусть судья решает. Можем сделать это здесь, где есть закон об общей собственности супругов, или в Калифорнии, где такие же законы, или в Миссури, где судья заведомо отдаст мне больше половины. А тем временем я подам на алименты...
     - Алименты!
     - На себя и на шестерых детей, пока суд не решит, сколько составит моя доля плюс алименты.
     - Хочешь обобрать меня до нитки? - опешил Брайан. - Только за то, что я сделал Мериэн ребенка?
     - Конечно, нет, Брайан. Алименты мне не нужны. А прошу я и настоятельно требую только одного: когда мы договоримся о выплате содержания детям и об их приданом - за основу возьмем приданое, выплаченное старшим, и содержание, которое ты высылаешь Бетти Лу на детей в Канзас-Сити, - когда мы договоримся насчет ребят, ты отдашь мне ровно половину. В противном случае пусть решает судья.
     - Прекрасно, - надулся Брайан.
     - Вот и хорошо. Напиши два списка на две доли имущества, а потом можем составить соглашение о разделе, которое представим суду. Где ты хочешь разводиться? Здесь?
     - Если ты не возражаешь, да. Проще всего.
     - Хорошо.
     Списки Брайану пришлось составлять весь уик-энд. Вечером в понедельник он показал их мне.
     - Вот. Это моя доля, это твоя.
     Посмотрев списки, я сразу увидела, что итоговые суммы равны. И чуть было не присвистнула, увидев эти суммы. Я даже с точностью до миллиона не догадывалась, насколько мы богаты.
     - Почему этот список мой, а этот - твой?
     - В свой список я внес собственность, которой сам хочу управлять. В твоем списке - то, что не требует моего надзора, например, облигации и прочее, само приносящее дивиденды. Разницы никакой - поделено поровну.
     - Раз поровну, давай поменяемся. Я возьму твой список, а ты - мой.
     - Послушай, я же тебе объясняю...
     - Если в моем списке окажется имущество, которое тебе действительно необходимо, можешь выкупить его у меня. На взаимовыгодных условиях.
     - Мо, ты думаешь, что я хочу тебя надуть?
     - Да, дорогой, ты пытаешься надуть меня с тех самых пор, как занялся разводом и разделом имущества, - улыбнулась я. - Но я не дам тебе этого сделать - ведь потом ты об этом пожалеешь. Возьми-ка эти списки и перепиши заново. Подели все до того честно, чтобы тебе было совершенно все равно где мой список, а где твой. Если хочешь, давай поделю я, а ты выберешь.
     Нельзя же собрать все сливки в один список и заявить, что этот список твой. Ну как - мой дележ и твой выбор? Или наоборот?
     На переделку у него ушла неделя - бедняга прямо изнывал от горького разочарования, но в конце концов представил новые списки.
     - Ну как, Брайни? Теперь ты поделил наше имущество как надо? И тебе все равно, какой список я выберу?
     - Скажи лучше - куда ни кинь, всюду клин, - криво усмехнулся он.
     - Бедный Брайни. Ты напоминаешь мне того осла между двумя вязанками сена. И в том, и в другом списке вполне достаточно ликвидных средств можешь выкупить у меня то, что дорого твоему сердцу. - Глядя ему в глаза, я взяла один список - и переменила его на другой. - Вот моя доля. Можно писать бумагу.
     Брайан снова возопил, когда захотел выкупить у меня кое-какое имущество из моего списка. Я согласилась, но торговалась за каждый доллар.
     У меня хорошая память - я запомнила имя "Д.Д.Гарриман", которое произнес Теодор в то милое, унылое, постылое воскресенье, когда уехал и больше не вернулся. Ко времени нашего дележа я точно знала, какие компании контролирует мистер Гарриман, зарегистрированы они на Нью-Йоркской бирже или нет.
     И я продала Брайану то, что ему хотелось, но не по номинальной цене, а по рыночной, с учетом реального дохода. Не такая уж я невежда в вопросах бизнеса. Просто Брайан никогда не давал мне столько денег, чтобы я могла их куда-то вложить. Но я много лет развлекалась, играя в воображаемые спекуляции. И с интересом читала "Уолл-стрит Джорнэл".
     Брайан развелся со мной в середине сорок шестого года, и я вернулась в Канзас-Сити. Он не таил на меня зла, и Мериэн тоже, не держала зла и я.
     Ведь Брайни совсем неплохой человек - просто он дрался за Мериэн так же стойко, как когда-то за меня... а я не уступала, поняв, что теперь сама себе голова и мой любимый муж мне больше не муж.
     Что толку таить обиды? Когда космический корабль стартует, все его счета считаются оплаченными.

Глава 18
ХОЛОСТАЯ ЖИЗНЬ

     Не в моей компетенции судить, как следует управлять завоеванной страной, поэтому воздержусь критиковать политику Паттона по отношению к нашему Дальневосточному доминиону. Мой дорогой друг и муж Джубал Харшо говорит, а история подтверждает, что в его параллели (код "Нейл Армстронг") к побежденному применялась совсем другая политика - скорее протекционистская, чем жесткая.
     Но и та и другая тактика и в той и в другой параллели оказались губительными для Соединенных Штатов. С пятьдесят второго по восемьдесят второй мне ни разу не представилось случая применить свое знание японского. Но двадцать четыре века спустя, когда я перешла из клиники омоложения в Корпус Времени, Джубал дал мне одно странное задание. Исход долгой и жестокой войны между США и Японской империей оказывался гибельным для обеих сторон во всех параллелях, контролируемых Ближним Кругом, - и в тех случаях, когда "побеждали" США, и в тех, когда "побеждала" Япония - например, в седьмой параллели, код "Фэйракрс", где император и рейхсфюрер поделили наш континент вдоль по реке Миссисипи.
     Математики Корпуса Времени под руководством Либби Лонга и в сотрудничестве с банком компьютерных симуляторов во главе с Майкрофтом Холмсом (компьютером, совершившим Лунную революцию в третьей параллели), поставили себе задачу: нельзя ли преобразовать историю так, чтобы американо-японская война 1941-1945 годов вообще не состоялась? И нельзя ли в таком случае избежать постепенного разрушения планеты Земля, неизменного следствия этой войны во всех известных параллелях времени?
     Для решения этой задачи Корпусу требовались агенты, которых следовало заслать в период до сорок первого года и в Японию, и в Штаты. Со Штатами проблем не было: архивы Бундока изобиловали сведениями по американской истории, языку и культуре двадцатого века; кроме того, многие обитатели Терциуса ранее жили в Америке того периода: Лазарус Лонг, Морин Джонсон, Джубал Харшо, Ричард Кэмпбелл, Хейзел Стоун, Зеб Картер, Хильда Мэй Бэрроу, Дити Картер, Джейк Бэрроу - и прежде всего Анна, Неподкупная Свидетельница. Анну, я знаю, послали - возможно, послали и кого-то из других.
     Однако обитатели Теллус Терциуса, знакомые с японским языком и культурой двадцатого века, представляли большой дефицит. Были два человека китайского происхождения. Донг Чжа и Марси Чой-Му, - внешне они походили на японцев, но не знали ни их языка, ни культуры.
     Я в японки не годилась - рыжие японки встречаются не чаще, чем мех на рыбе, - зато умела говорить и писать по-японски, не в совершенстве, но как изучавшая язык иностранка. Поэтому приняли компромиссное решение: я отправлюсь в Японию как туристка - необыкновенная туристка, взявшая на себя труд выучить язык, обычаи и историю Ниппона перед тем, как ехать туда.
     Турист, который не поленился всем этим заняться, всегда желанный гость в той стране, куда он совершает путешествие, если к тому же соблюдает местный этикет. Хотелось бы пожелать, чтобы все это знал каждый турист, но на деле подобные знания достаются трудно и стоят слишком много времени и денег. У меня просто талант к иностранным языкам и мне нравится их учить. К семидесяти годам я, кроме родного, знала четыре современных языка.
     Остается еще около тысячи языков, которые я не знаю, и около трех биллионов человек, с которыми у меня нет общего языка. Выучить их все непосильный танталов труд.
     Но на роль безобидной туристки, изучающей Японию в годы перед великой войной сорок первого - сорок пятого годов, я вполне годилась. И меня высадили в Макао, где взятка - норма жизни и за деньги можно сделать все.
     При себе у меня были крупные суммы и три самых настоящих паспорта: по одному я была канадкой, по другому американкой, по третьему англичанкой.
     На пароме я переправилась в Гонконг - гораздо менее продажный город, но деньги очень уважали и там. К тому времени я узнала, что на англичан и американцев на Дальнем Востоке смотрят косо, но к канадцам пока особой вражды не питают, и выбрала паспорт, согласно которому родилась в Британской Колумбии и проживала в Ванкувере. А потом отплыла на голландском теплоходе "Руис" из Гонконга в Иокогаму.
     Целый год, с тридцать седьмого по тридцать восьмой, я провела в чудесных скитаниях по Японии - ночевала в местных гостиницах, кормила крошечных оленей в Наре, затаивала дыхание, глядя на Фудзи-сан на рассвете, плавала по Внутреннему Морю на игрушечном пароходике - словом, наслаждалась красотами одной из прекраснейших стран мира и одной из прекраснейших культур истории, а заодно собирала сведения, записывая их на вмонтированный в тело, управляемый моим голосом диктофон, почти такой же, как сейчас.
     В мой организм было вживлено еще и сигнальное устройство - имеется оно и сейчас, и если меня до сих пор не нашли, значит, штабу Корпуса не известно, на какой планете я нахожусь - датчики сразу выследили бы агента, не вышедшего на связь, если бы он прибыл на место назначения.
     Не будем о грустном, поговорим лучше о хорошем. За год своего пребывания в Японии я не раз слышала еще об одной рыжеволосой англичанке (канадке, американке), которая путешествует по империи, изучая японские сады. Она говорит по-японски и как будто похожа на меня - хотя это еще ничего не значило: белые для японцев все на одно лицо, вот только рыжие волосы черта приметная, а знание японского тем более.
     Возможно, меня послали (пошлют) в довоенную Японию еще раз? Или это петля времени, в которой я встречаюсь сама с собой? Парадоксами меня не удивишь - для агента Времени это вещь привычная. Тридцать седьмой год, например, я проживала повторно - впервые я прожила его в Канзас-Сити, за исключением двух недель после рождения Присциллы и адвокатских экзаменов Брайана: мы отметили оба этих события поездкой в каньоны Юты - Брайс, Сидар Брикс, Норт Рим. Если я оказалась в том же году в третий раз, значит, тот визит в Японию у меня еще впереди - стало быть, Пиксель донес мою весточку и меня спасут. Никаких парадоксов во времени нет - все мнимые парадоксы можно распутать.
     Но слишком уж тонка эта последняя соломинка, за которую я цепляюсь.

***

     Тот вторник, пятое августа 1952 года во второй параллели времени начался для Морин печально - впервые в жизни одна, и впереди нудная работа: убрать наш старый фермерский дом, закрыть его и продать. Но тот день нес с собой и некоторую радость. Мое замужество кончилось, когда мой муж развелся со мной, вдовство же кончилось, когда Сьюзен вышла замуж; с этого дня начиналась моя холостая жизнь.
     Какая разница между вдовством и холостой жизнью? Взгляните на это с исторической точки зрения. Когда я выходила замуж в конце девятнадцатого века, женщины представляли собой граждан второго сорта, и все считали, что так и должно быть. В большинстве штатов женщины не имели права голоса, не имели права подписывать контракты, владеть недвижимостью, заседать в суде присяжных и заниматься прочей гражданской деятельностью без согласия мужчины; отца, мужа или старшего сына. Большинство профессий, ремесел и занятий для женщин было заказано. Женщина-адвокат, женщина-врач, женщина-инженер представляли собой такое же диво, как танцующий медведь.
     "Диво не в том, что медведь танцует вальс хорошо, а в том, что он вообще его танцует". Эти слова, кажется, принадлежат доктору Сэмюэлу Джонсону <английский писатель и лексикограф XVIII века, автор множества афоризмов>, который считал женщин существами даже третьего порядка, ставя их ниже шотландцев и американцев, которых крайне презирал.
     В двадцатом веке положение женщин стало медленно поправляться. К восемьдесят второму году почти все законы, устанавливающие неравноправие, были отменены.
     Но оставались обычаи - укоренившиеся, не менее твердые, чем законы, и не подлежащие отмене. Вот вам пример.
     Летом сорокового года, когда мы жили на Вудлоун-авеню в Чикаго, две недели во время национального демократического съезда нас особенно осаждали гости. Попечитель Фонда, Руфус Бриггс, однажды сказал мне во время завтрака:
     - Я оставил свои рубашки на балконе, где спал. Они мне понадобятся через сутки, и скажите, чтобы слегка накрахмалили воротнички - больше ничего крахмалить не надо.
     - Скажите сами, - отрезала я, находясь не в слишком благодушном настроении. До поздней ночи я устраивала постели для новоприбывших, включая и самого Бриггса (он был из тех оптимистических идиотов, которые ехали в Чикаго, не задумываясь над тем, что сейчас все номера в гостиницах вплоть до Гэри, штат Индиана, заказаны за много месяцев заранее). А потом поднялась спозаранку и пошла на кухню, чтобы приготовить и подать завтрак дюжине гостей.
     Бриггс уставился на меня, не веря своим ушам.
     - Вы разве не экономка?
     - Пусть я экономка, но я не прислуга.
     Бриггс поморгал и воззвал к Брайану:
     - Мистер Смит?
     - Вы ошиблись, мистер Бриггс, - спокойно сказал Брайан, - эта леди моя жена. Ночью вы видели ее в полутьме, и приходилось шептаться, потому что все спали - вот вы и не узнали ее утром. Но миссис Смит, я уверен, с радостью отошлет в стирку белье дорогого гостя.
     - Нет, не отошлю, - ответила я.
     Тут уж опешил Брайни.
     - Морин?
     - Не стану я отдавать в стирку его белье и завтрак ему больше готовить не стану. С утра он только и проговорил, что яйца не так приготовлены - даже спасибо не сказал, когда перед ним поставили завтрак.
     Так что впредь пусть идет завтракать в другое место. Кажется, на Шестьдесят третьей есть какое-то заведение. И объявляю всем, - добавила я, обводя взглядом стол, - у нас тут прислуги нет. И мне так же хочется вовремя попасть в Зал Съездов, как и вам. Вчера я опоздала, поскольку стелила постели и мыла посуду. Лишь один человек здесь убрал за собой постель - спасибо, Мэрл! Сегодня я их убирать не намерена - если кто-то свою постель не застелет, в таком виде она и останется. А теперь мне нужны добровольцы, чтобы убрать со стола и вымыть посуду - если же таких не найдется, завтра я вам завтрак готовить не буду.
     Через час мы с Брайаном отправились на съезд. По пути на станцию надземки муж сказал:
     - Мо, наконец-то представился случай поговорить с тобой наедине. По правде сказать, мне не понравилось, что ты не поддержала меня в присутствии другого попечителя.
     - Это когда же? - спросила я, прекрасно зная, о чем речь.
     - Я сказал мистеру Бриггсу, что ты охотно отдашь его белье в стирку, а ты наперекор мне отказалась. И тем унизила меня, дорогая.
     - Это ты унизил меня, Брайни, пытаясь переубедить, когда я уже сказала ему, чтобы он сам сдал свое белье. Я просто стояла на своем.
     - Но он действительно ошибся, дорогая: он думал, что ты прислуга. Я только пытался загладить его ошибку, сказав, что ты с радостью окажешь эту услугу гостю.
     - А почему ты не сказал, что с радостью сделаешь это сам?
     - Как? - неподдельно удивился Брайан.
     - Знаешь, почему? Потому что вы оба считаете, что сдача белья в прачечную - женская работа. И это так, когда речь идет о твоем белье, а женщина - я. Но Руфусу Бриггсу я не жена и служить ему, чурбану этакому, не намерена.
     - Морин, иногда я тебя просто не понимаю.
     - Верно - иногда не понимаешь.
     - Взять эту уборку постелей или мытье посуды. Ведь дома мы никогда не требуем от гостей, чтобы они убирали за собой постели или мыли посуду.
     - Дома, Брайни, мне всегда помогают две-три взрослых девочки и никогда не бывает дюжины гостей одновременно. Кроме того, наши гостьи обычно предлагают мне помощь, и я принимаю ее, когда нужно. Не то что это сборище, которое на меня свалилось сейчас. Они мне не друзья, не родственники, в большинстве своем мне не знакомы, а ведут себя так, словно у нас тут пансион. Но при этом хотя бы говорят "спасибо" и "пожалуйста", а мистер Бриггс и того не делает. Брайни, в глубине души вы с мистером Бриггсом относитесь к женщинам одинаково: мы для вас только прислуга.
     - Не думаю. По-моему, это нечестно с твоей стороны.
     - Да? Тогда я снова спрошу тебя: если ты хотел проявить к гостю любезность, почему не предложил сам отдать его белье в стирку? Мог бы не хуже меня взять телефонный справочник, открыть его на желтых страницах и договориться. Чтобы отдать белье в стирку, не обязательно быть женщиной, ничего трудного в этом нет. Почему ты находишь возможным предлагать мои услуги, когда я уже высказала свое нежелание?
     - Мне хотелось сделать любезность.
     - Кому? Своей жене? Или компаньону, который был с ней груб?
     - Ладно, не будем больше говорить об этом.

***

     В этом случае нет ничего необычного - необычно в нем лишь то, что я отказалась исполнять традиционную роль женщины, которой положено прислуживать мужчине. Отмена законов не уничтожает подобные жизненные правила, которые усваиваются с раннего детства.
     Неписаные законы не отменишь, как писаные - ведь они чаще всего существуют на подсознательном уровне. Кто, например, готовит кофе? Вы находитесь на каком-то деловом или приближенном к деловому собрании, где присутствуют лица разного пола: на заседании правления, в любительском кружке, на родительском собрании в школе. Для создания свободной атмосферы не помешала бы чашечка кофе, и есть возможность его приготовить.
     Итак, кто же готовит кофе? Это может быть и мужчина. Но не спешите заключать пари: десять против одного, что проиграете.
     Давайте перенесемся на тридцать лет в будущее от случая с Руфусом Бриггсом, слегка подкрахмаленным олухом, - из сорокового года в семидесятый. К семидесятому году большинство легальных ограничений равенства полов исчезло. Случай, о котором я хочу рассказать, произошел на заседании правления "Небесного Фрахта", предприятия Д.Д.Гарримана. Я была одним из директоров, не впервые присутствовала на заседаниях, знала всех директоров в лицо, и они меня знали - или имели возможность узнать.
     Должна сознаться, что выглядела я моложе, чем на прошлом заседании. Я подправила свою отвисшую, изсосанную грудь, в той же клинике Беверли Хиллс мне сделали подтяжку лица, убрав морщины, а затем я отправилась на оздоровительное ранчо в Аризону, где обрела наилучшую форму и сбавила пятнадцать фунтов. Заехала еще в Вегас и накупила там себе шикарных, очень женственных новых нарядов - не в пример тем брючным костюмам, которые шили себе тогда деловые женщины высшего уровня. И питала самодовольную уверенность, что не выгляжу ни на свои восемьдесят восемь, ни на официальные пятьдесят восемь. Мне казалось, что я выгляжу, как шикарная сорокалетняя женщина.
     Я ждала в фойе за дверью конференц-зала, решив не входить, пока не позовут - эти заседания такая скучища. Но неприятности всегда случаются именно тогда, когда от них стараешься увильнуть.
     Как только над дверью конференц-зала замигала лампочка, с улицы влетел мистер Финеас Морган, возглавлявший большую оппозиционную группу.
     Он устремился в зал, на ходу снимая пальто, и швырнул это пальто мне, пробегая мимо.
     - Возьмите!
     Я отпрянула в сторону, и пальто упало на пол.
     - Эй, Морган! - окликнула я. Он оглянулся. - Ваше пальто.
     Он удивился, поразился, возмутился и разозлился - вся эта гамма чувств отразилась у него на лице разом.
     - Ах ты, дрянь такая! Да я тебя уволю!
     - Попробуйте. - Я прошла мимо него в зал, нашла карточку со своим именем и села. Через пару секунд он уселся напротив меня, отчего его лицо приобрело новое выражение.
     Финеас Морган вовсе не намеревался использовать одного из директоров вместо обслуги. Просто он увидел женщину, принадлежавшую, по его мнению, к низшему персоналу, - секретаршу, дежурную или клерка. Он опаздывал, спешил и даже не сомневался в том, что эта служащая повесит его пальто, а он тем временем успеет занять свое место.
     Мораль? В 1970 году второй параллели времени любой человек считался невиновным, пока его виновность не доказана; в 1970 году второй параллели любая женщина считалась подчиненной, пока не доказано обратное - несмотря на все законы о равноправии полов. Я вознамерилась покончить с подобным отношением к себе.

***

     Пятое августа 1952 года стало началом моей холостой жизни - в тот день я решила, что впредь ко мне будут относиться, как к мужчине - с должным уважением к моим правам и привилегиям, иначе я каждый раз буду закатывать скандал. У меня больше нет семьи, я больше не способна к деторождению, я не ищу себе мужа, я материально независима (скромно говоря), и твердо обещаю больше никогда не сдавать кому-то белье в стирку только лишь по той причине, что он справляет малую нужду стоя, а я сидя.
     Проявлять агрессивность я при этом не собиралась. Если джентльмен пропустит меня вперед, я пройду и поблагодарю его. Джентльменам нравится проявлять любезность, а леди охотно ее принимают с улыбкой и приветливым словом.
     Я говорю это потому, что в семидесятые годы многие женщины немилосердно обрывали мужчин, если те оказывали им маленькие знаки внимания - предлагали стул, например, или помогали выйти из машины. Эти женщины - их было меньшинство, но попадались они повсюду - относились к учтивости, как к оскорблению. Я считала их всех лесбиянками. Не знаю, были ли они таковыми в буквальном смысле (кое о ком я знаю точно, что были), но их поведение побуждает меня объединить их в одну группу.
     Если не все они лесбиянки, где им взять партнеров другого пола? Каким же это размазней надо быть, чтобы терпеть подобную грубость от женщины? С сожалением должна заметить, что в семидесятые годы развелось множество таких вот хлюпиков. Они преобладали. Мужественные, галантные джентльмены из тех, что не дожидаются всеобщей мобилизации, становились редкостью.

***

     Закрывая дом, труднее всего было решать судьбу книг: какие сдать на склад, какие раздать, какие взять с собой. Почти всю мебель и прочий скарб - ложки, плошки и простыни - я собиралась отдать в Общество Доброй Воли.
     Мы прожили в этом доме двадцать три года, с двадцать девятого по пятьдесят второй, и мебель пришла в ветхость - после того как она выдержала целую лавину детворы, рыночная цена ее упала настолько, что везти ее на склад вряд ли стоило - да я и не собиралась в ближайшем будущем обставлять большой дом.
     Жаль мне было только пианино, старого своего друга: Брайни подарил его мне в девятьсот девятом году, сильно подержанное уже тогда: сразу было видно, что "Брайан Смит и компания" на мели. Брайан заплатил за него четырнадцать долларов на аукционе.
     Нет! Если я хочу жить так, как задумала, надо путешествовать налегке.
     Пианино всегда можно взять напрокат.
     Отказавшись от пианино, я уже ни над чем не раздумывала, и решила заняться книгами. Соберу их со всего дома в гостиную - нет, в столовую - и сложу всю гору на обеденный стол, а что не поместится - на пол. Кто бы мог подумать, что в одном доме может быть столько книг?
     Большой сервировочный стол на колесиках - для книг, которые отправятся на склад. Маленький чайный столик - для тех, которые я возьму с собой. Карточные столики - для тех, что пойдут Доброй Воле. Или Армии Спасения? Кто первым придет, тот все и получит - одежду, книги, постельное белье, книги. Но придется прийти самим.
     Через час я сказала себе: нет, открывать книги и просматривать их не надо. Если хочешь что-то перечитать, клади это в кучу, которую берешь с собой, - ее можно будет перебрать потом еще раз.
     Тут я услышала мяуканье.
     - Вот противная девчонка! Ну и удружила ты мне, Сьюзен!
     Два года назад мы сделались бескошатными после трагической гибели Капитана Блада, внука Атташе - его жизнь оборвалась под колесами лихача на бульваре Рокхилл. Не было такого времени на протяжении сорока трех лет, чтобы у нас в доме не жили кошки. Я понимаю мистера Клеменса, который, переехав в свой дом в Коннектикуте, взял взаймы сразу трех кошек, чтобы придать дому жилой вид.
     Но на сей раз я решила никого не заводить. Патрику было восемнадцать лет, Сьюзен шестнадцать, и каждый из них получил уже говардский список следовало ожидать, что вскоре они разлетятся из гнезда.
     У кошек есть один крупный недостаток. Если уж ты берешь их, то на всю жизнь - на всю кошачью жизнь. Кошки не говорят по-английски - им не объяснишь, почему ты нарушаешь свое обещание. Если кошку бросить, она умрет и будет являться тебе по ночам.
     В тот день, когда погиб Капитан Блад, мы мало ели за обедом и почти не разговаривали. Наконец Сьюзен спросила:
     - Будем смотреть объявления, мама? Или сходим в Общество защиты животных?
     - Зачем, дорогая? - прикинулась я непонимающей.
     - Но котенок-то нам нужен?
     Тогда я внесла ясность:
     - Кошки живут пятнадцать лет, а то и дольше. Когда вы двое уедете, дом будет продан - я не стану бродить одна в четырнадцати комнатах. И что тогда станет с кошкой?
     - Хорошо, не будем заводить котенка.

***

     Недели через две Сьюзен немного задержалась из школы. Войдя в дом с коричневым бумажным пакетом в руках, она сказала:
     - Мама, мне надо уйти на пару часов. Есть одно дело.
     - Можно спросить, какое, дорогая?
     - Да вот, - она положила пакет на кухонный стол, и из него вылез котенок - мягонький, маленький, чистенький, черненький с белым, прямо как в стихотворении мистера Эллиота.
     - Ой! - сказала я.
     - Не волнуйся, мама. Я ей уже объяснила, что ей нельзя здесь жить.
     Котенок посмотрел на меня большими глазами, сел и начал вылизывать свою белую манишку.
     - Как ее зовут?
     - Пока никак, мама. Нечестно было бы давать ей имя. Я отнесу ее в Общество защиты животных, чтобы ее там усыпили и она не мучилась. Туда я и собиралась.

***

     Я была тверда. Я сказала Сьюзен, что она сама будет кормить котенка и следить за его песочным ящичком. И научит его пользоваться кошачьей дверцей. И будет возить ее на прививки в ветеринарную лечебницу на Плазе, когда надо. Котенок ее и только ее, и она должна будет взять его с собой, когда выйдет замуж.
     И Сьюзен, и котенок выслушали меня внимательно, глядя на меня круглыми глазами, и согласились на мои условия. Я старалась не привязываться к кошечке - пусть дружит только со Сьюзен и признает только ее. Но попробуйте устоять, когда черно-белый пушистый шарик усаживается на задние лапки, выпячивает свой толстый животик, машет передними лапками в три дюйма длиной, задевая за уши, и говорит тебе яснее всяких слов: "Ну пожалуйста, мама, давай подеремся".
     Однако уговор, что Сьюзен заберет кошечку с собой оставался в силе.
     Мы больше не обсуждали этот вопрос, поскольку уговорились с самого начала.
     Я открыла переднюю дверь - кошки нет. Открыла черную.
     - Входите, ваше высочество.
     Ее светлейшее высочество, принцесса Полли Пондероза Пенелопа Персипух прошествовала в дом, задравши хвост ("Не слишком то ты торопилась! Тем не менее благодарю. Но надеюсь, что это больше не повторится. Что там у нас на завтрак?") Принцесса уселась перед кухонным буфетом, где стояли ее консервы.
     Она скушала шестиунцевую банку тунца с печенкой, попросила еще, расправилась с телятиной в соусе и закусила печеньем. Время от времени она отрывалась от еды, чтобы пободать мои ноги. И наконец начала умываться.
     - Полли, покажи-ка лапки.
     Она была не в столь безупречном виде, как обычно, и я никогда не видела ее такой голодной. Где же она пропадала последние три дня?
     Осмотрев подушечки ее лапок, я убедилась, что она проделала долгий путь. Уж я скажу пару слов Сьюзен, пусть только позвонит. Но пока что кошка тут, это ее дом, и ответственность по старшинству переходит ко мне.
     Когда я буду переезжать, придется взять ее с собой - куда деваться.
     Сьюзен, хорошо бы ты опять на время стала незамужней - я бы тебя отшлепала.
     Я смазала лапки Полли вазелином и вернулась к своей работе. Принцесса устроилась спать на куче книг. Если она и скучала по Сьюзен, то вслух об этом не говорила. Похоже, она согласилась довольствоваться одной служанкой.
     В час дня я все еще разбирала книги и подумывала - съесть мне холодный сандвич или, куда ни шло, разогреть банку томатного супа, когда позвонили в парадную дверь. Полли открыла глаза.
     - Ты кого-нибудь ждешь? Уж не Сьюзен ли? - Я пошла открывать.
     Нет, не Сьюзен. Дональд и Присцилла.
     - Входите, милые! - распахнула я дверь. - Есть хотите? Завтракали?
     Больше я их ни о чем не спрашивала. В стихотворении Роберта Фроста "Смерть поденщика", хорошо известного в моей параллели, есть строки: "Дом - это место, куда тебя обязаны впустить, когда тебе некуда деться". Мои дети пришли домой - потом они сами расскажут мне все, что сочтут нужным. Я порадовалась, что у меня есть дом, куда я могу их впустить, и постельное белье, чтобы их уложить. Ни кошка, ни дети не изменили моих планов, но планы могут и подождать. Хорошо, что я не успела выехать вчера, в понедельник - куда бы делись тогда эти трое? Трагедия!
     Я быстренько, на скорую руку, собрала им ленч, открыв-таки две жестянки томатного супа Кэмпбелла.
     - Сейчас, сейчас. У меня остался большой кусок свадебного торта, и он еще не совсем черствый. И полгаллона ванильного мороженого, мы его даже не открывали. Будете?
     - Еще бы!
     - Присс верно говорит. Мы сегодня еще ничего не ели.
     - Батюшки! Ну-ка, садитесь. Ешьте суп, а там посмотрим. А может быть, приготовить вам завтрак, раз вы не завтракали? Бекон с яйцами? Кашу?
     - Все сгодится, - ответил сын. - А если оно живое, я отгрызу ему голову.
     - Веди себя прилично, Донни, - сказала ему сестра. - Начнем с супа, мама. - Пока мы ели, она спросила: - Мама, а почему у тебя кругом кучи книг?
     Я объяснила, что собираюсь запереть дом и продать его. Дети обменялись серьезными, почти удрученными взглядами.
     - Не волнуйтесь, - сказала я им. - Печалиться не о чем. Мне не к спеху, а дом и ваш тоже. Вы ничего не хотите мне сказать?
     Все и так было ясно, стоило на них поглядеть - грязные, усталые, голодные, растерянные. Они не поладили с отцом и мачехой и уехали из Далласа "навсегда".
     - Мы же не знали, мама, что ты собралась продавать дом. Теперь нам с Донни придется поискать что-нибудь другое - потому что туда мы не вернемся.
     - Не спеши. Никто вас на улицу не гонит. Да, этот дом я собираюсь продать, но мы поселимся под другой крышей. Кстати о продаже: я говорила Джорджу Стронгу - он занимается недвижимостью, - что он сможет купить наш участок, как только Сьюзен выйдет замуж. - Я подошла к видеофону и набрала номер компании "Гарриман и Стронг".
     На экране появилась женщина.
     - Гарриман и Стронг, инвестиции. Предприятия Гарримана. Промышленный союз. Чем могу служить?
     - Я Морин Джонсон. Хочу поговорить с мистером Гарриманом или с мистером Стронгом.
     - Их сейчас нет. Можете оставить им телефонограммуконфиденциальную, если пожелаете. Или поговорите с мистером Уоткинсом.
     - Нет. Соедините меня с Джорджем Стронгом.
     - К сожалению, не могу. Вы будете говорить с мистером Уоткинсом?
     - Нет. Передайте мистеру Стронгу следующее: "Джордж, говорит Морин Джонсон. Усадьба продается, и я говорю это тебе первому, как обещала.
     Обещание я выполнила, но продажу собираюсь оформить сегодня, поэтому сейчас позвоню в компанию Дж.К.Николса".
     - Прошу вас, подождите минуточку. - Лицо на экране сделалось ангельским, а голос наполнился сладостью, как у хозяйки салона восемнадцатого века. Затем появился Джордж Стронг. - Привет, миссис Джонсон. Рад видеть.
     - Морин, старина. Позвонила сказать, что переезжаю. Можешь забирать дом, если хочешь. Он тебе еще нужен?
     - Сгодится. Ты уже назначила цену?
     - А то как же. Ровно в два раза больше той, что ты намерен предложить.
     - Начало хорошее. Теперь и поторговаться можно.
     - Минутку, Джордж. Мне нужен другой дом, поменьше, с тремя спальнями, поблизости от Юго-Западной средней школы. Есть у тебя такой на примете?
     - Найдется. А еще есть дом в соседнем штате, рядом со школой "Миссия Шоуни". Хочешь сменять старый дом на новый?
     - Нет, хочу обобрать тебя до нитки. Сдашь мне новый дом в аренду на год с автоматическим возобновлением контракта, если от меня не поступит предупреждения за девяносто дней.
     - Ладно. Я заеду к тебе завтра в десять. Хочу осмотреть твою усадьбу, указать тебе на ее недостатки и сбить твою цену.
     - Договорились, в десять. Спасибо, Джордж.
     - Всегда пожалуйста, Морин.
     - В Далласе вифоны все объемные, - сказал Дональд. - Почему в Канзас-Сити до сих пор плоские? Почему их не модернизируют?
     - Дорого, - ответила я. - На все вопросы, которые начинаются с "почему", ответ всегда звучит "дорого". Но на твой вопрос могу ответить подробнее. Далласский эксперимент себя не оправдывает, и трехмерные видеофоны скоро выйдут из обращения. Если хочешь знать, почему, посмотри "Уолл-стрит Джорнэл". Номера за последний квартал лежат в библиотеке.
     Шестая серия, первая страница.
     - Да нет, мне все равно. По мне, пусть хоть дымовые сигналы передают.
     - Раз ты об этом заговорил, воспользуйся возможностью, которую я тебе предлагаю. Если хочешь выжить в мире джунглей, Дональд, читай вместо комиксов "Уолл-стрит Джорнэл" и другие такие же издания, например "Экономист". Ну что теперь - мороженое и торт?
     Я поместила Присциллу в комнату Сьюзен, а Дональда - в комнату Патрика, как раз рядом с моей ванной. Мы рано легли спать. Около полуночи я встала в туалет, не зажигая света - в окно светила луна. И уже собралась спустить воду, как услышала за стеной характерный ритмичный скрип кровати.
     Я с головы до ног покрылась гусиной кожей.
     Присс и Дони уехали отсюда совсем маленькими - двух и четырех лет, и не знают, наверное, что этот старый дом звукопроницаем, как палатка. Боже!
     Бедные дети.
     Я затихла. Ритм учащался. Потом Присцилла запричитала, а Дональд заворчал. Скрип прекратился, и оба вздохнули. Присцилла сказала:
     - Мне это было просто необходимо. Спасибо, Донни.
     Я гордилась ею. Но надо было спешить: как мне это ни претит, надо захватить их на месте преступления. Иначе я не смогу им помочь.
     Секунду спустя я стучалась в дверь Дональда.
     - Дорогие, можно мне войти?